Детство 2

Василий Панфилов, 2020

Жизнь продолжается, яркая и удивительная, полная новых впечатлений и приключений, от которых иногда подрагивают коленки и снятся кошмары. Но ГГ не вчерашний мальчишка-сирота, а закалённый уличный боец, встречающий опасные сюрпризы холодным прищуром синих глаз, уклоном… и левой боковой в челюсть! Осознание прошлого и тяжёлый опыт, неизбежный после жизни в трущобах, смешались воедино, и теперь в душе Егора причудливо переплелись идеализм из прошлой жизни и цинизм из настоящей. Гремучая смесь, заставляющая ГГ совершать ПОСТУПКИ. Спокойной жизни не будет… да не очень-то и хотелось!

Седьмая глава

— Руки! — Скомандовала тётя Песя, и я задрал их наверх.

« — Тренировка для семейной жизни», — Вылезло из глубин подсознания.

Тётя Песя тем временем подшивала жилетку прямо на мне, што-то там намётывая и закалывая.

— Опусти. Покрутись теперь, будто танцуешь… ну как на тебя шито! И кипу давай-ка! А?

Толкнув меня к зеркалу, она замерла сзади с видом счастливой мамаши, удерживая за плечи. В зеркале отражался вроде как и Егор, но вроде как и Шломо, только што пейсов не хватает. Ну да в Одессе таких много! Да и блондинистых идишей достаточно, особенно если взять за польских или немецких.

— Ну… нормально, — Повторяю неуверенно, — То есть хорошо! Странно просто.

— Замечательно выглядишь! Всё, руки в гору!

Осторожно стянув с меня жилет, она начала подшивать ево, мотнув головой в сторону двери. С облегчением ссыпавшись вниз, наткнулся на Саньку и увидел, как тот круглит глаза, тыкая пальцами.

— Чево?

— Ну точно — Шломо!

— Чево?!

— Кипу сними!

— Тьфу ты! — Рука тронула шапочку, но назло оставил её на голове. Что ж теперь, в карман пихать? — Твой черёд… Рувим!

Задолго до полудня мы были готовы. Рубашки накрахмалены так, што чуть не до картонности, ботинки начищены до зеркального блеска, головы и уши вымыты.

Свадьба!

Еврейская, и потому ни разу непривычная, но тоже — всем обществом гуляют, без особово разбора на идишей и гоев. В Одессе так, за местечки не скажу. Ну да за Одессу сами жиды говорят, што излишне настойчивых раввинов, требующих соблюдать всё и вся, без понимания момента, они и тово, поколотить могут!

Да и как иначе-то? Молдаванка, она еврейская чуть не насквозь, но и других народностей хватает. Греки есть, русские, молдаване те же, болгары. В одних дворах живут, в одних домах нередко.

А свадьбы любые во дворах играют. Не погонишь же со стола человека, который с тобой по соседству живёт? Ну то есть погнать-то можно, но ведь и аукнется потом не раз!

На киддушин^[12] или тем паче эрусин^[13] чужинцев, знамо дело, не пригласят, а так-то да!

Свадьба не так штобы очень рядом, но невеста и даже жених каким-то дальним боком приходятся родственниками тёте Песе. Закончив с жилетками, тётя Песя заметнулась в соседний двор помогать. Я засобирался было тоже, но Фира остановила тихохонько.

— Не обижайся, но ты же «вроде как» Шломо, а так-то Егор! Еда на еврейской свадьбе дело такое, што должна быть приготовлена по всем правилам, в такой день и не всякого еврея на кухню пустят!

И смотрит етак, што видно — самой неловко. Я закивал, так Фира сразу и просияла, што не обижаюсь, да с матерью и ускакала.

Мы с Санькой… ну то есть с Рувимом! Остались, да с другими вокруг да около шляемся, байки слушаем, да слухи собираем. Много народу незнакомых, страсть!

Оно ведь помимо соседей по Молдаванке, так ещё из других мест всяково народу полно. Родня, знакомцы и друзья, партнёры по всякой деятельности. Идиши, они ведь не только здесь живут, но и по всему городу, и много притом.

Нас через ето дело знакомили со всякими. Вроде тово, что мы хоть и не жиды, пусть даже и в ермолках, но зато дела ведём с… Здесь палец многозначительно так задирался наверх, и собеседнику шепталося на ухо. Тайна вроде как. Все всё знают, но положено так. Етикет!

Те сразу кивают уважительно так, и серьёзно уже разговаривают, даже если взрослые совсем. Не через губу, а на равных, некоторые потом даже детишек своих для знакомства подводили.

Обсуждали жениха, но почему-то всё больше через ево почтенных родителей. Папеле держит на паях не самый маленький магазанчик, а мамеле — единственная и потому любимая дочка почтенного зубново врача. Жениху, Эхуду, предстоит унаследовать зубоврачебный кабинет, потому как на лавочку папеле есть двое старших братьев и одна сильно старшая и не сильно красивая сестрица, дай ей Б-г жениха хорошево! А жениху ейному, будущему, здоровья и терпенья побольше, потому как она на красоту не очень, а вот на характер очень даже. И на поперечность в теле тоже очень даже, да так, што прямо ой!

Невеста тоже достойная — папеле небезызвестный панамщик^[14], ни разу серьёзно не попавшийся за нежадность на взятки, и ныне отошедший от дел. Ну то есть отошедший ровно до того случая, когда случай не подвернётся в руки. Как ни крути, а — партия!

Утомились чуть от знакомств и болтовни, да и присели с Чижом в сторонке, в прохладце, отойдя метров за сто от суматохи и толкотни.

— Интересно, но утомительно, — Сказал дружок, сидя на кортах и обмахиваясь ермолкой.

— Ага! А самое страшное знаешь? Я ведь их понимаю!

— Говорил уже, — Вяло отозвался Санька, — языки тебе хорошо даются, вот уже и идиш через пень колоду могёшь.

— Не! Не просто язык, а… — Я призадумался, — вообще! Говорят эрусин и нисуин, так понимаю!

–…гои! — Вклинился громкий кто-то за низеньким забором, разговаривая на идише вперемешку с русским, — Мальчики ровесники моего Малха, так смотрю на них и думаю — может, мне ребёнка в колыбели подменили? Гляну на сынулю своего, так руки опускаются к ремню. Может, не поздно ещё нового сделать, а? Нового постараться или этого обстругать под моё надо?

Переглянулись мы, поморщились, да в сторонку пригнувшись, не сговариваясь. Ето в первые дни лестно было такое слушать, пока привычки местные не поняли.

Любят здесь почему-то детей своих стыдить, и если кто из христиан лучше окажется, особенно по уму, так чуть не в нос чад етим тыкают. Но как-то так получается у них, што будто на диковинку цирковую указывают, навроде бородатой бабы.

« — Смотри! Гой, и тот лучше тебя!»

Тфу ты! Неприятно. Оно канешно, если покопаться, так и у нас тоже хватает таково, што жидам неприятным кажется. Просто когда ты в стороне от етого, то вроде как и тьфу, ерунда. А когда пальцами тыкают, так и нет.

— Ви ещё здесь? — Удивилась тётя Сара с нашево двора, наткнувшись на нас, — Переодевайтесь в праздничное и давайте сюда! Жениха с невестой скоро придут, а вы тут вот так!

Сбегали и переоделись, но как оказалось — сильно заранее. На солнце успели пропотеть, высохнуть и снова вспотеть. Ну да ладно, как и все!

Во дворе заканчивали последние приготовления, и занятые етим женщины суетились с видом паническим и невероятно важным. Даже если они всево-то отмахивали мух от рыбы, то делали ето так, будто жених с невестой вот прямо идут от синагоги и мечтают вслух об етой несчастной рыбе. Вот так вот идут и говорят — риба, риба! Мы хотим рибу! Где наша риба?!

— Орешки! С черносливой орешки где!? — Раздавалось то и дело визгливо, и очередная тётя Хая начинала свару на пустом месте, или срывалась и бежала куда-то, смешно переваливаясь телесами.

— Куры! Я тебя умоляю! Кому сказала расставить так, а он? — Руки упирались в боки, и на грешника смотрела не иначе как сама Лилит, готовая выпить душу за столь тяжкое прегрешение. Грешник делал ножкой булыжники двора или сварился в ответ, в зависимости от степени осознание вины и характера по диагонали.

— Сёма! Сёмачка! Иди сюда, золотце! — С оболтуса лет пятнадцати, с плечами шириной с хороший шкаф и шеей циркового борца, наплёванным платочком стиралась со щеки настоящая или выдуманная грязь, — Садись сюда, золотце, здесь тебе будет лучше видно куру и рибу. Проверь, руки до всего дотягиваются, или нужно што-то подвинуть поближе? Подвиньтесь отсюда, мой Сёмачка слабенький, ему нужно хорошо питаться!

— Фотограф! Где этот фотограф!?

Упитанная женщина, близкая к невесте, за руку вытащила откуда-то фотографа с ящиком, и потащила ево буксиром, взламывая толпу мощной грудью и пугающим выражением лица с несколькими волосатыми бородавками в стратегических местах.

— Снимай! — Приказала она, широким жестом указав на стол, — Мы хотим показывать потом за нашу свадьбу! Штоб ни одна сволочь, особенно дядя Исаак из Бердичево, не говорил потом, што мы пожалели за наших детей!

Фотограф повозился немного, и снял-таки ломящиеся от блюд и напитков столы с выгодного ракурса.

— Всё в ажуре, мадам! Будет не фотография, а настоящий натюрморт большого искусства! Из Лувра будут потом приезжать и вздыхать под вашим балконом, выпрашивая фотографию в музей на посмотреть, как образец настоящего одесского натюрморта!

— Я думал, ето никогда не кончится, — Пожаловался Санька тихохонько, расстёгивая жилетку и поглядывая на молодых. Носатый, изрядно угреватый жених смотрелся щипаным орлом, но явно уверен в своей мужской неотразимости. В своём черном костюме из английской шерсти, он чуть не плавится под солнцем, отчего угри блестят совершенно вызывающим образом, переливаясь на свету каждый по отдельности и все разом.

Невеста такая же носатая, изрядно похожая на жениха, только кожа нормальная почти што. Она в простом белом платье, достаточно скромном на вид, но как мне шепнули — ни разу не дешёвом. Да и невеста, поговаривают, не так штобы и скромная. Не попадалась, ето да! Хотя тут как сказать — могут поговаривать, а могут и наговаривать!

— Они што, родня? — Поинтересовался я у одново из недавних знакомцев. Мы все сидим отдельно — мужчины от женщин, дети до тринадцати лет от прочих.

— С одного боку троюродные брат и сестра, а с другого она ему двоюродная тётя, — Отозвался тот, — Передай курочку! Да не надо всё блюдо! Хотя так и получше. Ножку или крылышко взять?

— Бери всё, — Посоветовал Чиж, — што не съешь, то надкусаешь.

Мы с ним так и делали — не столько ели, сколько пробовали, потому как интересно. А вот вкусно не всё! Некоторые блюда такие, што прям в салфетку выплюнуть хотелось, но ничево, глотали не жуя.

Поели мал-мала, и бадхен^[15] бъявил увеселение невесты. Вокруг затанцевали всякое дурашливое, да салфетками для смеху машут, конфетти разбрасываются и вообще веселятся всячески.

Я не специально, но што-то прям так растанцевался, што раз! И мне место дали, пляшу около невесты такой себе еврейчик евреистый, даже руки за жилетку заткнул. А потом и вовсе разошёлся, с коленцами оттуда ещё^[16]. Даром, што ли, тренируюсь каждый день?!

Оттанцевался, да и отошёл в сторону, на постоять в тенёчке. Оно же не обязательно за столами всё время сидеть, да подыматься только на танцы!

Стою, значица, да и слышу ненароком разговор мужчин взрослых.

— Двойру нашу, ты слышал? — Сказал кто-то хрипловатым голосом в перерывах между затяжками, — Оц, тоц! Налёт, ну и оприходовали заодно! С перевертоцем!

— Да ты шо?! Это какую? — Полюбопытствовал надтреснутый дискант.

— Да ту, што на Дерибасовской. Ну, метров за сто до Ришельевской не доходя, где вход со двора.

— Ах, эта! — Невидимый мужчина смеётся дробно, — Сколько раз колотушек принимала — сперва от бедных родителей, а потом и от мужа. Там такие аппетиты, скажу я вам, Беня, кто там кого, ещё большой вопрос! Не молодка уже, чуть не сорок лет и внук есть, но глаза, я тебе скажу, всё такие же шалые! А помимо глаз, таки ой! Опускать уже и не хочется — бабушка-старушка как есть!

— Оц-тоц, — Сказал я, задумавшись, — перевертоц. Хм… А не та ли ета Двойра, за которую тётя Песя сильно не любит за так, што та обругала как-то Фиру? Грязно, вовсе уж за рамками.

Не отвечая ни на што, вернулся за стол и взял салфетку.

— Карандаш, — Протянул я руку в пустоту, пока в голове ворочались слова. Очень быстро мне ткнулось в руку искомое, и я начал набрасывать текст^[17].

А ничево так, а?! Не то штобы сильно умное што, но для сплясать дурашливо годится. Но сперва…

Встав из-за стола, ввинтился в толпу и нашёл тётю Песю, где и пересказал услышанное.

— Да ты шо?! — Восхитилась та, — Вот же блядина — досыта, и без греха! Смолоду на передок слаба была, но всё сходило с рук, только гонорею не раз ловила, ну да кто ей доктор?!

— Та самая? — Не отстаю я.

— А? Да, милый, она. Попробуй рыбки!

Не без труда вырвавшись из цепких рук тёти Песи, нашёл глазами дядю Фиму и представил на ево суд своё творчество.

— Никово нужного так не обижу?

— Не! — Отсмеявшись, ответил Бляйшман, — За нужных сразу могу сказать, шо все они здесь! А если кого не пригласили, так или не заслуживают нашего внимания, или уже. Смело!

Пошептавшись с музыкантами, он вытолкнул меня вперёд и расчистил небольшую площадку.

— Молодой человек, которого вы знаете под именем Шломо, поработает немножечко за бадхена.

Запиликала скрипка, и я вышел вперёд.

Как на Дерибасовской, угол Решильевской^[18]

В восемь часов вечера разнеслася весть:

Как у нашей бабушки, бабушки-старушки

Шестеро налётчиков отобрали честь.

Замолкнув, я заложил руки за жилетку и стал пританцовывать, пока народ перешёптывался, вводя в курс всех, кто пока не знал за налёт.

Оц, тоц, первертоц — бабушка здорова,

Оц, тоц, первертоц — кушает компот,

Оц, тоц, первертоц — и мечтает снова

Оц, тоц, первертоц — пережить налёт.

На етих словах все начали смеяться и хлопать.

— Двойра! — Заорал кто-то из подвыпивших мужчин, — Я в этой песне вижу её как наяву!

Кланяюсь и продолжаю:

Бабушка вздыхает, бабушка страдает,

Потеряла бабка и покой и сон.

Двери все открыты, но не идут бандиты,

Пусть придут не шестеро, а хотя бы вчетвером.

На етих словах так обсмеялись, што танцевать чуть не пять минут пришлось, пока мал-мала не успокоились.

Не выходит бабка вечером на улицу

Принимает бабка на ночь порошок

Под вечер вытаскивает жареную курицу

Пусть придут не четверо, хотя б один пришел!

— Причём любой! — Заорал всё тот же мужчина, — Не буду говорить за кого, но в здесь есть таки люди, навещавшие Двойру с визитами за отсутствием мужа!

Не гуляют бедные, и не спят, молодчики,

Не пугают бабушек, к ним врываясь в дом.

Не кутят с девицами эти злоналетчики,

Принимают доктора сразу вшестером.

Тётя Песя при етих словах чуть себе ладони не отбила, так хлопала. А то! Когда твою врагиню вот так вот, прилюдно, но всякой бабе приятно!

Как услышал дедушка за бабушкиных штучек

И не вынес дедушка бабушкин позор,

Он хватает бабушку за белые ручки

И с шестого этажа скинул на забор.

Оц, тоц, первертоц — бабушка здорова,

Оц, тоц, первертоц — кушает компот,

Оц, тоц, первертоц — и мечтает снова

Оц, тоц, первертоц — пережить полёт.

Песню пели несколько раз, уже всем двором, напугав всех котов нестройным хором. Пели и танцевали, а потом сильно нетрезвая мать невесты долго прижимала меня к пышной груди и называла несчастным мальчиком, которому бы родиться в правильной еврейской семье, а вышло вот так!

— Резко ты незнакомого человека, — Негромко сказал Санька.

— А чего она?! Фирку нехорошо…

— Даже так? Ого!

— Да вот, — Развёл я руками, — Так оно вот…

Примечания

12

Церемония обручения.

13

Церемония бракосочетания.

14

Панама — афера.

15

Шут (тамада) на еврейской свадьбе.

16

Так примерно я вижу танец ГГ: https://www.youtube.com/watch?v=8tWqyjW68qk

17

ГГ по прежнему не любит «обкрадывать не родившихся авторов», но иногда он искренне «сочиняет» вирши «самостоятельно».

18

Авторами номера были одесские поэты Яков Соснов, Яков Ядов и Мирон Ямпольский; в какой степени каждый из них причастен к созданию конкретно этой песни — неизвестно.