Госэкзамен

Василий Панфилов, 2022

Падают Титаны, обращаясь в прах, меняются части Великого Механизма, и ведущие роли начинают играть совсем другие народы и Идеи. Русским Кантонам предстоит выдержать важнейший экзамен, в котором будет решаться – станет ли территория полноценным государством. Враги говорят, что Кантоны скроены на живую нитку и не выдержат испытания, а лидеры новорожденного государства молчат, но планы у них… …Наполеоновские!

Третья глава

Вздыхая так тяжко, как только это вообще возможно, Кузьмёныш застоявшимся жеребёнком переминался на тонких ногах и тоскливо поглядывал в маленькое окошко полуподвала — источник солнечного света и божественных звуков…

–… офсайд, — надрывным дискантом орали во дворе — выплёскивая эмоции, срывая голос и наматывая нервы окружающих на кулак вместе с собственными соплями, — я тебе говорю — офсайд!

Голос был пискляв, авторитетен и яростно-надрывен, как перед хорошей драчкой.

— Рувим, ты с тогошних разов на карточке висишь^[14]! — не менее яростно возражал невидимый, но такой же писклявый и яростный оппонент, — Што за манера жидовская — всё через хуцпу решать!

— Сам ты… — послышалась возня, преддверие обыденной мальчишеской драчки, — Нет, Федь, а чево он? Хуцпа! Нашёлся арбитр! Глаза пусть…

— Пепе! — заорал истошно всё тот же дискант, — Пепе, ты скажи — был офсайд, или как?!

Кузьмёныш завозился и завздыхал с совершенно щенячьим поскуливанием, нетерпеливо перебирая босыми ногами и неотрывно глядя то на окошко, то на низкую дверь, ведущую из маленькой полуподвальной квартирки на улицу, представляющуюся ему раем. Он уже там, во дворе…

— А ну цыть! — строго прикрикнула мать, подкалывая где нужно булавками ношеный костюм, отданный мальчишке сердобольными соседями задаром. Кузьмёныш послушно замер, печально обвиснув, и всей своей тощей фигуркой показывая, меру, степень и глубину своего отчаяния.

Во дворе невидимый Пепе, мешая русский с португальским и африкаанс, авторитетно (и пискляво!) решал насчёт офсайда и висенья на карточке. В итоге спор разрешили практически рыцарским поединком на кулачках.

— По сопатке ему! По сопатке! — азартно орали детские голоса, среди которых явственно выделились несколько девчоночьих. Кузьмёныш люто обзавидовался, он готов сейчас даже получить по сопатке, лишь бы вот так, во дворе, с ребятами…

— Под дых лупоглазого! — азартно вопили болеющие за иную сторону, — А-а! Бить не умеешь! Девчонка!

— По уху, по уху ево!

Затем последовал короткий, но очень эмоциональный разбор драчки, в которой не оказалось проигравших, а были одни сплошные победители. Игра возобновилась, и снова послышались звуки босых ног, пинающих мяч, азартные крики и неизбежное…

— А ну пошли отседа, ироды! — дребезжаще ввинтился в игру старушечий сварливый голос из тех, от которых заранее морщишься, предугадывая затяжной лай и позиционное конфликтное противостояние, — Ишь, взяли барску манеру, мячики ногами лупасить! Вот я вас, озорников! Возьму хворостину, и…

— Да што ж ты за зараза такая, Марковна! — послышался грубый, прокуренный мужской голос, и начавшийся было конфликт поколений разом перерос в увлекательную свару по-соседски, — Всё бы тебе свои порядки наводить, да хворостиной размахивать! Тебе б фельдфебелем к Николашке, знатный бы мордобец и тиран вышел бы! Ребятишки спортом, стал быть, занимаются, к етому… к чемпионату квартала готовятся, а ты им мешать? Сгинь, зараза старая!

Склока с лаем понеслась по двору, вовлекая всё новых и новых участников. Как это всегда и бывает, бойцы вспоминали минувшие дни^[15], где ядом друг в дружку плевались они.

А потом, как и не было ничего… бумц мячиком и…

— Го-ол!

— Не было! — штопором закрутился в уши голос Рувима, игнорируя пространство и время, — Через руку пошло, по руке! Федя, ну скажи же!

— Ма-ам… — не выдержал Кузьмёныш, выразительно поглядывая на дверь глазами и дыша часто-часто.

— Цыть! — решительно прервала нытьё мать, усталая женщина с натруженными руками прачки и просветлённым лицом Мадонны, — Не мамкай мне!

Вздохнув, Кузьмёныш принялся стойко претерпевать муки примерки жаркого, колючего шерстяного костюма и необходимость стоять неподвижно. Единственная отрада — слушать игру, но и то…

–… вот здесь подошьём, — ввинчивался в уши пронзительный голос тёти Фейги, взявшейся помогать по-соседски и околачивающейся здесь уже второй день. Свободного времени у домохозяйки при хорошо зарабатывающем муже и почти взрослых детях — полным-полнёшенько, и она, скучая бездельем, щедрою рукой тратит его на соседей, не всегда задумываясь об уместности.

–… был гол! — доказывал тем временем дискант, — Был! Федя, скажи им…

–… здесь расставим, и будет у нас не мальчик, а такой сибе пэрсик, шо люди издали будут щурить глаза и говорить: а хто это там прошёл, такой красивый и интеллигентный?!

Мать блаженно улыбалась, кивала и готова была вот так, с булавками во рту, соседкой и разговорами о сыне сидеть вечно! А Кузьмёныш страдал…

Наконец костюм подкололи где надо, местами вместе с Кузьмёнышем, на што тот только шипел тихохонько, потому што надо понимать за женское вдохновение и характер! Вроде как гадость сделали тебе, ан ты и окажешься виноватым. А чего ты… ишь, под руку!

— Ну вот, — выдохнула мать, любовно приглаживая костюмчик на сыне, — хоть сейчас женись!

Сын скривился, но смолчал благоразумно. Необходимость жениться он смутно понимает, потому как это от века заведено и не нами кончится, но напоминать-то зачем?! Фу, девчонки…

— Ма-ам… — проскулил он на грани слышимости.

— Ишь, размамкался, — проворчала та, но видя слёзы, набухающие в глазах кровиночки, безнадёжно махнула рукой, — Ладно, иди. Да смотри у меня! Штоб без…

Мать без лишних слов погрозила кулаком, и мальчишка закивал истово. Скользнув к себе, в крохотную комнатушку, где помещалась только узкая кровать, стол с нависшими над ним книжными полками с парой десятков книг, да стул, он быстро переоделся, подрагивая всем телом от мальчишеского весёлого азарта.

— Я пошёл! — скороговоркой выпалил он, складывая на столе костюм, и выскочил, не дожидаясь ответа и не слыша наставлений вдогонку.

Хлопнула дверь полуподвала, и на солнечный свет вылетел мальчишка, сияя щербатой улыбкой самого счастливого человека во всём мире. А во дворе — друзья весёлой кучей-малой. Налетели, по плечам охлопали, улыбками осветили, и вот он уже — равный среди равных, буцкает в пыли меж домами и сараями старый залатанный мячик, готовясь к чемпионату квартала.

–… забегай, забегай! — и бумц по мячу… эмоции — самые искренние, на потных замурзанных физиономиях азарт, счастье и готовность именно так провести Вечность, — Го-ол!

Число игроков в команде неровное. Это потом, на чемпионате, будет тютелька в тютельку, а пока вот так — орда сопливая, с азартно подтявкивающим щенком, которого придерживает на коленях рыжая девчонка лет восьми, болеющая за старшего брата.

— Пенальти! — заорал истошно Пепе, голосом заменяя поломанный свисток.

Разбег…

— Наташа-а! — прервал футбольную идиллию женский голос, — Обедать!

–… го-ол!

— Ма-арк… — пронзительно вторит ей пожилая еврейка, — домой!

— Пять минуточек, Ба!

— Домой! — приговор звучит сурово и безапелляционно, даже если такого слов нет в лексиконе зовущего. Воители разбредаются по квартирам, наспех плещутся над рукомойниками и скороговоркой делятся с домашними футбольными перипетиями.

–… а я с подката такой — бумц! — рассказывал Кузьмёныш взахлёб, расплёскивая эмоции и почёсывая украдкой разбитую коленку, от которой отвалился наслюнявленный листок.

–… ну што с тобой делать? — невпопад качает головой мать, занятая домашними хлопотами и подкладывая добавку, — Ты ешь, ешь…

В дверь решительно постучали, и женщина встрепенулась, подхватившись с табуретки и поспешая к двери.

— Додик? — удивилась она, растерянно пропуская незваного гостя.

— Шалом этому дому, — поприветствовал хозяев Бриск, щуря подслеповатые глаза и втискиваясь в крохотную квартирку. Пригнувшись неуклюже, он всё-таки стукнулся лысеющей головой о низкую притолоку. Изрядного роста, он и сутул преизрядно, всей своей нескладной фигурой напоминая вопросительный знак в золотых очёчках.

— Глафира, я пришёл поговорить за поведение вашего сына! — сходу ошарашил он прачку, не утруждая себя вежливыми расшаркиваниями.

— Ах ты паршивец! — напугано ахнула женщина, поворачиваясь к удивлённому сыну, — Признавайся, што ты натворил!

Логика в её испуге наличествует и даже оправдана, потому как — где вдова-прачка, а где почтенный аптекарь? Пусть даже аптека у него крохотная, а сам Бриск служит неизбывным источником анекдотов для всего квартала, но нужно же понимать разницу в социальном положении!

— А я што? — привычно заныл Кузьмёныш, уворачиваясь от свёрнутого грязного полотенца и мучительно пытаясь понять, с какой именно претензией мог придти местный аптекарь. Потому что специально он не шкодит, оно само как-то получается, притом на удивление разнообразно, — Што сразу я?!

— Опять окно?! — сама себя накручивала женщина, хватаясь за сердце и вспоминая, сколько в её тощем кошелке осталось денег, — Ну паршивец!

— Хуже! — скорбным голосом протрубил Бриск, и Глафира опустилась на табуретку, хватая ртом воздух и глядя перед собой остановившимся взглядом.

— Серёжа, — взгляд Додика остановился на мальчике, пригвождая того к дощатому полу, — сядь, нам надо с тобой серьёзно поговорить.

— Д-да… — не чуя под собой ног, Кузьмёныш нащупал свободную табуретку и уронил на неё костлявую задницу, уставившись на аптекаря испуганными глазищами.

— Ах ты… — завыла было женщина, раззадоривая саму себя для предстоящей порки сына. Женщина она добрая, а лупить кровиночку нужно, потому что безотцовщина и шкода! И вообще… как же иначе-то воспитывать? Рыдает и бьёт, а Кузьмёныш страдает не столько от колотушек, сколько от материных слёз.

— Глафира Ивановна, — Додик осадил её тяжёлым взглядом и та, прижав руки с полотенцем к губам, понятливо закивала. Подав гостю табуретку, она уселась и сама, но тут же вскочила, обмахиваясь полотенцем и стискивая побелевшие губы.

— Серёжа, — продолжил Бриск, не отрывая от мальчика гипнотического взгляда, — я сегодня имел интерес наблюдать за ваш дворовый футбол.

Глафира выдохнула что-то нечленораздельное и ещё сильнее замахала полотенцем, задрожав нижней губой и придумывая для себя все возможные ужасы. Русский язык у Додика практически эталонный, но когда он начинает сбиваться на местечковый диалект — дело дрянь!

— Серёжа, — с трагизмом в голосе продолжил гость, — я видел, как ты делал руками вот так…

Додик изобразил, будто хватает кого-то за грудки и весьма неумело обозначил удар. В ином случае это выглядело бы скорее комично, но сейчас из аптекаря выплёскивается паника, и это откровенно пугает.

— Ну… — мальчик часто заморгал, не понимая решительным образом ничего, — так, драчка…

— Драчка! — Бриск вскочил, воздевая худые руки к небу, — Ты слышал? Драчка!

Небо не отозвалось, и Гласа с низкого белёного потолка не послышалось, но эмоциональный посыл был столь силён, что Кузьмины невольно задрали головы вверх, ожидая ответа и тщетно разглядывая трещинки на потолке.

— Никак покалечил кого? — выдохнула мать, опуская наконец голову и растерянно моргая — так, будто в глаза ей попали соринки.

— Хуже! — свирепо выдохнул Додик, так что перепугалась не только мнительная Глафира, но и Кузьмёныш.

— Серёжа! — иудей подался вперёд, и очень бережно взял руки Кузьмёныша в свои, поднимая их на уровень глаз, — Ты мог повредить руки!

— А-а… — выдавила женщина и растерянно захлопнула рот, едва не прикусив до крови нижнюю губу.

— Эти руки, Серёжа, — с напором продолжил Додик, выпятив вперёд подбородок из тех, которые принято считать безвольными, — не для драки!

В карих глазах его засветилось то мессианство, которому без разницы на квадратность подбородков.

— Не для драки, Серёжа, — Бриск не выпуская руки мальчика, поднёс их к глазам матери, — видите? Мозоли!

Он провыл это так трагически, что Глафира отшатнулась испуганно.

— У Серёжи! — провыл Додик, гневно сверкая очами на растерянного мальчишку, хлопающего глазами и не понимающего решительно ничего!

— Серёжа… — вкрадчиво сказал Бриск, меняя тон разговора, — тебе нравится скрипка?

— Ну… да, — осторожно ответил мальчик, совсем не понимая нового поворота в разговоре, — красиво звучит! Эхуд говорит, што у меня талант и будущее. А Гектор, как просморкается и отплювается — што он дал бы отпилить себе ногу без наркоза ещё раз за такие руки и слух.

— Талант, Серёжа! — возбуждённо вскричал аптекарь, — А ты — драться! У человека в руках…

Он осторожно встряхнул руку Кузьмёныша.

–… ровно тридцать костей! Тридцать, Серёжа! Одна неудачная драка, и ты можешь повредить одну из них, после чего у тебя уже нет будущего! Нельзя… даже воду таскать нельзя!

— Так ето… — начала было Глафира, часто моргая глазами и собирая в кучку воспитательные мысли по поводу приучения к труду, воспитания и прочих несомненно благих вещей.

— Вы хотите для своего сына счастливого будущего, или таки желаете видеть его босяком?! — резко повернулся к ней Додик, раздувая заросшие густым волосом ноздри.

Столь безапелляционная постановка вопроса добила женщину. Для сына она хотела и хотит светлого будущего, в котором он — непременно в костюме. А тут…

… голова её закружилась от видений сыночка со скрипочкой и в костюме. Если уж такие люди говорят о будущем Серёжи, то…

— Господи… — она завыла, сотрясаясь всем телом и прижимая к лицу нечистое полотенце.

–… сподобилась, — вытолкнула она из себя, ещё пуще заливаясь слезами, — счастье-то какое…

Додик часто заморгал и снял очки, протирая их манжетой и хлюпая носом, а Кузьмёныш, завздыхав, без лишних слов обнял мать. Уткнувшись лицом в тёплую макушку сыны, Глафира плакала от счастья.

Говорить что-то членораздельное она не могла, но…

–… Господи… кому в Расее… досыта, каждый день…

–… костюмчик, — дрожащими губами вытолкнула она, — Думать не могла! Костюмчик! А теперь…

Она всхлипнула и зарыдала ещё сильней, но это были слёзы счастья.

— Скри-ипочка-а… тала-ант!

— Обещай! — она вцепилась в сына обеими руками и уставилась глазами, из которых слёзы текли — ручьём! — Обещай… все силы… Ну же… ну!

— Обещаю… — вытолкнул из себя Кузьмёныш, готовый в эту минуту пообещать что угодно, лишь бы мама прекратила плакать. Он смутно догадывался, что футбол, может быть, для него и не всё… Но что многие мальчишеские удовольствия для него отныне под запретом, это точно!

А другой стороны — скрипочка… Нравится ведь! И костюм… не этот, жаркий и колючий, а костюм вообще!

— Обещаю, — уже уверенней повторил он, и мать прижала его к полной груди, разрыдавшись с новой силой.

Завидев толпу, длинной змеёй протянувшейся к спрятанному в глубине сада двухэтажному особняку в колониальном стиле, Глафира неосознанно замедлила шаги, прижав край расписного платка к губам и неверяще округляя глаза.

— Охти… — вырвалось у неё, — это што ж, все…

— Ага, — угрюмо отозвался Кузмёныш, прижимая к боку футляр со скрипкой и упрямо наклоняя подбородок к левому плечу. Проходя вперёд, он грозно сопел, готовый в любой момент двинуть какому-нибудь задаваке по сопатке. А то ишь! Смотрят!

— Это ж сколько народищу… — театральным шёпотом брякнул идущий позади Сашка Ванников, взятый за компанию, — и все сюды? Ужасть! Я б помер со страху, вот ей Богу!

Сердце у Кузьмёныша, после услышанного-то, провалилось куда-то вниз, в район мостовой и даже ниже…

… а потом забухало заново, часто-часто! Сзади послышался звук подзатыльника, и змейски зашипела на приятеля Ида Левинсон — рослая, нахальная, носатая девчонка с повадками опытной базарной торговки — вся в мамеле, дай ей Б-г здоровья!

— Я тибе язык с губами на ключь сажать буду! Не умеешь думать, так не берись мотать нервы вслух! Делай молча и сибе, а не всем окружающим разом!

— Так его! — гоготнул нахальный Севка, рассуждая на тему жениха и невесты, и что характерно — не встречая отпора по этому поводу.

— Воспитывает, — дипломатично отозвался чернявый Пепе, и на душе у Кузмёныша стало почему-то легче. Па-адумаешь! Он, может, всю жизнь (то бишь последние три месяца оной) хочет стать моряком! Если на скрипочке не получится, то вот он, запасной план!

Будет моряком, пиратом и известным путешественником. Ну или торговать с дикими племенами и охотиться на львов! А потом приезжать к матери и дружкам, весь в шрамах от львиных когтей и кафрских ассегаев, пропотелый и запылённый, как дядя Фриц, и рассказывать, посасывая трубочку, истории о своих приключениях, одна другой интересней и чудесатей.

" — А можно же и тово… — постучалась в потную мальчишескую голову горячечная мысль, — разом! Со скрипкой это… концентрировать, и на львов с кафрами приключаться!"

Додик, деликатно подхватив идущую впереди Глафиру под локоток, втолковывал ей что-то успокаивающее, наклонившись пониже.

" — Женихается, штоль? — отвлёкшись от будущих гастролей с ручным львом и преданным слугой-кафром, которого он самолично от чего-нибудь спасёт, недоумённо подумал мальчишка, следя за губами аптекаря, почти касающегося уха женщины, — Мамке двадцать пять годочков уже, куда ж…"

В этот момент его толкнули, и мысли по поводу предполагаемого жениховства и его, Кузьмёныша, отношения к этому, вылетели из головы. Осталось только возмущение и готовность если вдруг что — по сопатке!

… по сопатке не получилось, потому как мальчишек развел дядя Гектор Христодулопулос и дядя ПалВаныч, коротко выговорив обоим.

Померявшись взглядами и…

… Кузьмёныш залихватски и оченно круто сплюнул через дырку в зубах прямо под ноги противному толкачу.

… а оппонент очень гадко и невоспитанно харкнул через губу под ноги людям.

… разошлись.

— Флейта, — снисходительно сказал Сашка, проводив взглядом мелкого невоспитанного поца с верблюжьими привычками, — от неё футляр.

— То-то! — подытожил Кузьмёныш, будто ставя точку в несостоявшемся споре о крутости. В негласном музыкальном рейтинге скрипка занимает почётное первое место, деля его с роялем. А флейта… ну, тоже инструмент! Не литавры и не треугольник, знамо дело… вот уж где стыдобища-то!

— Он ещё и с мамочкой пришёл, — сказала Ида, и в этих словах Кузьмёнышу послышалась подковырка. Он внимательно поглядел на девочку, но та с деловитым видом отковыривала болячку на локте, не обращая на мальчика никакого внимания.

— Ну да, — неуверенно согласился будущий великий музыкант, путешественник и охотник на львов, — маменькин сынок!

А сам он… ну это же совсем другое дело! И вообще…

… сделав вид, что очень занят, Кузьмёныш уткнулся глазами в огромную матерчатую вывеску, растянутую на чугунной ограде.

"Комиссия по делам молодёжи"

Очередь неспешно тянулась, и Кузьмины продвигались всё ближе к саду, поросшему такой умопомрачительной красотищей, какой на Земле и быть не может. За это время Кузьмёныш успел изучить каждую буковку на вывеске, каждый причудливый, художественно оформленный завиток, состоящий будто бы из танцующих языков пламени.

–… и раз-два-три… — слышалось то и дело, и какая-нибудь девочка, встав на носочки, кружилась прямо на каменной дорожке, разминаясь…

… а заодно и деморализуя соперниц!

Повсюду молодые улыбчивые люди с нарукавными повязками волонтёров, разносящие лимонад, пресекающие ссоры и терпеливо отвечающие на вопросы.

–… а где? — робко вопросил очередной претендент, высадивший на нервной почве литра полтора бесплатного лимонада со льдом, и смутился, не договаривая…

— Пройдёмте, — ответ доброжелательный, без малейшей тени улыбки, и долговязый мальчишка лет двенадцати, алея ушами, поспешил за волонтёром куда-то за кусты.

В гул голосов вклиниваются распевки, из особняка доносится то пение а капелла, то звуки рояля или фагота. А очередь всё ближе и ближе…

–… Кузьмин! — доносится как сквозь вату, и вот он перед комиссией, отвечает на вопросы, а что…

… убей Бог, не вспомнить!

–… и ад либитум^[16], — доброжелательно говорит пожилой и очень известный музыкант, переглянувшись с Надей Гиляровской, сидящей по левую руку.

–… безусловный талант, — соглашается комиссия, и Кузьмёныша ажно качает от волнения. Он сейчас не понимает решительным образом ни-че-го… Слышит, запоминает, но не понимает!

— Стипендия? — деловито спрашивает председательствующего молоденькая, невозможно красивенная жидовка, которую весь Дурбан знает как невесту Самого Егора Кузьмича.

— Пожалуй… — кивает мэтр, склоняя голову с львиной гривой седых волос.

–… поздравляем, молодой человек, — пожилой музыкант, встав из-за стола, пожал мальчику руку, — вы приняты стипендиатом в Школу Искусств!

–… класс Григория Ильича, — втолковывал ему седовласый, — Школа Искусств, пока строится, поэтому занятия идут…

Видя полную невменяемость новоиспечённого стипендиата, мэтр вздохнул и подозвал родителей мальчика…

… но Глафира Ивановна только улыбалась растерянно и очень счастливо.

— Кхм… я тут некоторым образом, — смущённо начал Додик, подойдя к комиссии и подхватывая женщину под локоток. До Кузьмёныша, как через вату, доносились обрывки фраз.

–… пока в особняке Владимира Ивановича… проехать можно на конке или…

На обратному пути Додик уже уверенней поддерживал Глафиру Ивановну под локоток. Несколько опомнившись и вернувшись в реальность, женщина сделала было попытку освободить руку…

… но не слишком, впрочем, решительную. Оба смутились и далее шли, алея ушами и шеями, но кажется, им это нравилось!

Кузьмёныш всё это видел, но пребывая мыслями где-то далеко, не обрабатывал поступающую информацию. Он всё пытался переварить рукопожатие мэтра, стипендию и тот факт, что он, Сергей Кузьмин, вообще прошёл в Школу Искусств!

Друзья, дав ему пара минут на размышления, начали тормошить, спрашивая о конкурсе и строя самые грандиозные планы на будущее. Придавленный будущей славой именитого музыканта, Кузьмёныш вполне снисходительно поглядел на мать с Додиком. Пусть их!

–… сразу видно — нашенское государство! — громогласно рассуждал подвыпивший пожилой мастеровой, чинно вышагивающий позади Кузьминых на излишне твёрдых ногах по булыжной мостовой. Залитый самоуважением с самого утра, дядька щедро делится с окружающими мудрыми мыслями и луково-чесночным перегаром.

— А то! — поддакивал ему такой же немолодой и излишне чинный приятель, тщетно пытающийся вставить свои полгроша в чужой монолог, — Я вот…

— Не… — не слушая его, продолжал токовать самоуважаемый дядька, — Школа искусств, а? А говорят…

— Да брешут! — вмешался невидимый Кузьмёнышу словоохотливый третий, — Британия, ха! Клали мы на их с пробором и перебором!

— С прибором на их перебор! — пошутил кто-то, и мужики заржали, а потом, мешая в одном предложении поступившую в Школу Искусств внучку залитого самоуважением рабочего, Британию и экономическую ситуацию в целом, сошлись на том, что жить — хорошо…

–… а если вдруг што, то мы — у-у… За такую жистю, штоб детишки — в школах все до единого, а в школах сортиры с клозетами и бесплатные обеды…

–… зубами рвать будем, — выдохнул один из мужчин, — Не отдадим!

Про зубы Кузьмёнышу было неинтересно, и далее глас нетрезвого народа он пропускал мимо ушей, сосредоточившись на обсуждении с друзьями действительно важных тем…

… какого мороженого запросить им в честь такого события, да что лучше — иметь ручного льва или мотоциклетку?

* * *

— Не сходится, — с досадой бросаю карандаш на документы и резко встаю из-за стола. Скрежетнул по полу стул, сцарапывая краску, и я заметался по веранде, как тигр в тесной клетке, только не хватает хлещущего по бокам полосатого хвоста!

— Финансы? — меланхолично поинтересовался сидящий на перилах Санька, с негромким звяком размешивая чай со льдом.

— Они самые…

— Придумаешь што-нибудь, — пожал плечами брат, с сёрбаньем (так вкусней!) отхлёбывая ледяной чай.

— Твоя вера в мои способности воодушевляет, — отзываюсь как можно более ёрнически, но получается скорее упаднически.

— Совсем хреново? — Санька чуть приподнял бровь.

— Ну… помнишь, мы с тобой проблемы пикирования разбирали? Вот тоже самое, только с финансовой точки зрения. Крутое пике!

Для наглядности я даже рукой показал степень его крутости, но Санька не слишком-то впечатлился.

— Придумаешь, — повторил он равнодушно, сызнова сёрбая чаем и почёсывая москитный укус на щиколотке, — на худой конец, изобретёшь чево-ничево, как всегда.

— Да пока ничево, — отозвался я досадой, ероша волосы. Постричься б покороче, но Фире нравится…

— А урезать расходы? — снова приподнял он бровь, выглядывая из-за чашки и продолжая почесушки.

— Куда?! — возмутился я, — Личных расходов у меня по минимуму — считай, только содержание дома, а это по большому счёту — копейки! Ну, рублей сто сэкономлю, если совсем ужаться, вот до притыка нищенского! Машинерия моя, сам знаешь, не для представительства, а для скорости и экономии времени, и так во всём.

— В Париже ещё… — вспомнилось мне, — не забыл ещё мою дурную квазиэкономию? То-то, брат! Учён!

— А на что тогда деньги уходят? — поинтересовался он незамутнённым тоном деревенского дурачка, и даже физиономию состроил соответствующую.

— Са-ань… — я возмутился до глубины души, — ты вообще слушаешь, когда я тебе о финансах говорю? Опять всё из головы повыбрасывал, за ненадобностью?

— Я? О финансах? Хе-хе…

— Всё с тобой ясно! — отмахнулся я от этого юродивого, но тут же повернулся, подозрительно уставившись глаза в глаза, — Издеваешься, што ли?

— Самую чуточку, — засмеялся брат, показывая эту чуточку пальцами, — Помню, помню… кучу проектов тащишь, капиталист недоделанный!

— Тащим! — педантично поправляю его, — Там и твоих денег предостаточно.

— А… — отмахнувшись рукой, как от чего-то несущественного, Санька продолжил пить чай, раздражая меня сёрбаньем и финансовой простодырностью. Вот вечно так с ним! Деньги есть на поесть, и ладно! На поспать мягко, поесть сладко и одеться нормально? Шикуем!

— Нечего урезать, — снова повторяю я, кусая губу, — Университет? Только-только студенты и главное — профессура начала появляться! Ну… массово.

— А программы? — поинтересовался брат, баюкая чашку в мозолистых ладонях, — Чуточку ассигнования университетские урезать? Совсем никак?

— Не-а… и без того наполовину на энтузиазме да на будущих преференциях трудятся! Да и что урезать? Экспедиции биологов с геологами и почвоведами?

— Хотя бы, — пожал плечами Санька.

— Не-а… — снова повторяю я, — они прибыль уже сейчас дают, понимаешь? Там… в общем, сложная система. Крестьяне охотней в землю свои кровные вкладывают, иностранное кредитование и прочее. Нельзя, никак нельзя!

— Остальное… — вздыхаю, — веришь ли, даже филология с историей, мать их гуманитарную ети, пользу приносят! Да не опосредованную когда-нибудь потом, а прямо сейчас! Не напрямую, ясен-красен, но приносят.

— Да и… — дёрнув плечом, усмехаюсь кривовато, — не вдруг урежешь-то, даже если пользы вот прям сейчас и нет! Знаешь, какая психологическая атака мощная вышла, с социальными проектами? Люди сюда ехали, привлечённые конкретными программами, а сейчас… знал бы ты, как пристально за этими программами следят! Это фундамент, на который всё здание государственности опирается.

— Чуточку, — теперь уже я показываю пальцами, — урезать, и всё… волна может пойти. Принцип домино.

— Из производства тоже изымать ничего нельзя, — предупреждаю вопрос, — Если изыму сегодня, то завтра или через месяц недополучу прибыль, которую не смогу пустить на те же социальные проекты. Долгострой у меня и так заморожен, а всё, что в ближайшие месяцы прибыль обещает, трогать нельзя!

— А на государство часть хлопот скинуть? — поинтересовался напряжённо брат, наклоняясь вперёд, — Никак?

— Што можно — скинул, — усмехаюсь криво, — а можно немногое. Всё ж на живую нитку сшито — в одном месте потянешь, весь костюмчик и расползётся. Всё ж надо! Промышленность, сельское хозяйство, медицина, оборона, школы… А переселенцам? Дай, дай, дай… и слава Богу, што едут пока, што не перекрыли путь-дорогу! Неоткуда выдернуть от государства, ни копеечки единой.

— Хм… — допив чай и с хрустом разжевав пару ледышек, Санька соскочил с перил, — давай вместе попробуем покумекать.

— Хм… — это уже я, преисполненный вполне понятного сомнения, — ладно, давай попробуем!

Закопаться в бумаги, копаясь в циферках, Санька мне не дал. Вместо этого он козликом проскакал по верхам, фонтанируя помётом завиральных идей, нимало не смущаясь моему фырканью и отказам.

–… стоп! — напряжённо перебил я брата, — Ещё раз!

— Именные стипендии, — повторил он терпеливо.

— Именные, именные… — забормотал я как припадочный, щёлкая пальцами, — вот оно!

— Никак набрёл на што полезное? — удивился брат.

Набрёл, набрёл! — киваю ему и пока не забыл — записываю, — Предложим промышленникам и купечеству меценатами побыть.

— Не ново вроде? — осторожно осведомился Чиж.

— Меценатство не ново, — соглашаюсь с ним, — но если предложить не просто в газетах печатать, а… да хоть Аллею Славы! Аллеи. Дескать, такой-то имеряк на свои деньги выучил… и табличка бронзовая на этой аллее — кого именно он выучил. Сколько народу выучил — столько табличек, память — на века!

— О как, — впечатлился брат, — Да, толково! Много хоть сэкономишь?

— Ну… — задумываюсь ненадолго, — мелочь по большому счёту — тысяч пятьдесят если за год, уже хорошо.

— Мелочь… — ностальгически усмехнулся брат.

— Ох, Сань… — я с силой потёр лицо, — знал бы ты, какие суммы нам нужны…

— Ну если пятьдесят тысяч мелочь, — осторожно начал он, — то…

— Миллионы, Сань, миллионы… — подтвердил я невысказанное, — и боюсь — придётся мне заняться дополнительной эмиссией акций^[17] или чем-то ещё в том же духе.

— А это… — не договаривая, брат замолк, вопросительно глядя на меня.

— А это та ситуация, — упав на стул, мрачно говорю я, — когда я могу разориться, что хотя и неприятно, но общем-то не страшно… Страшно, Сань — то, что разориться я могу без какой-либо пользы для Кантонов. Финансовые авантюры — ни разу не мой конёк, а иного выхода я пока не вижу… Кто б подсказал!

Примечания

14

Висеть на карточке (предупреждении) — 1) ситуация, при которой игрок имеет непогашенные предупреждения, полученные в предыдущих матчах, и очередное предупреждение повлечёт за собой, согласно регламенту турнира, дисквалификацию на следующий матч; 2) ситуация, при которой игрок уже получил предупреждение в проходящем матче и следующее предупреждение в данной игре повлечёт за собой удаление с поля.

15

А. С. Пушкин. Уверен, мои читатели достаточно грамотны, но увы — цитировать без упоминания первоисточника в том или ином виде у нас нельзя.

16

Ad libitum (ад либитум) — «по желанию»: указание, позволяющее исполнителю свободно варьировать темп или фразировку, а также пропустить или сыграть часть пассажа (или другого фрагмента нотного текста); сокращенно ad. lib.

17

Дополнительной эмиссией называют процесс выпуска компанией новых ценных бумаг. Процедура негативно сказывается на стоимости акционерного общества и самих акций. Основная причина проведения — необходимость привлечь новый капитал.