Месть сэра Левина. Похищение грудного ребёнка

Василий Боярков (2024)

Мстительный лорд Скраймджер, желая отомстить за прежние поражения, выкрадывает сына неуловимой пиратки мисс Доджер. Только пленённый мальчик поможет заманить непобедимую капитаншу в смертельную, заранее спланированную ловушку. Как же поступит несчастная мать? Позволит ли она грудному младенцу томиться во вражьей неволе или, воистину любящая, всё же рискнёт?.. Обложка нарисована мною.

Глава II. Поединок в прибрежной таверне

В 1740 году, в летнее время, в одной из наиболее захудалых харчевен, какие только имелись на острове Нью-Провиденс, одиноко посиживал седой человек. Имея неприятную наружность, он выделялся свирепым видом, озлобленным взглядом. Расположился он в затемнённом углу и разглядывал других посетителей ненавистным, по-пиратски суровым, взглядом. Чёрные злые зенки зыркали из-под нависших густых бровей, из-под кожаной, изрядно замызганной треуголки; она передавала несомненное капитанское звание. Когда-то он, и правда, являлся славным морским разбойником и одним лишь именем «Бешеный Фрэнк» наводил и страх и ужас на всю Саргассово-Карибскую акваторию. Сейчас он изрядно «подвы́сох» и не выражал уж прежнего зверского вида, какой был присущ ему совсем в недалёком прошлом. Возраст преодолел шестидесятилетний отрезок; сильное телосложение передавало небывалую силу; злобные, по-звериному яростные, глаза заставляли трепетать всякого, на кого обращались; бесформенный нос устрашал как корявой формой, так и неимоверно громадным размером; курчавая борода давно поседела и вообще никогда не чесалась; мерзкий беззубый рот обладал всего-навсего двумя гнилыми клыками. Венцом представлялся потрёпанный, правда модный когда-то, костюм; пошился он из китайского ситца и украшался позолоченной перевязью, увенчанной однозарядным пистолетом да специальной саблей, абордажным клинком.

Питейный зал представлял собой типичное заведение того далёкого времени; оно наполнялось всяческим сбродом, заядлыми искателями приключений да обычными обывателями. Восемь столов, расставленные вдоль узкого коридора, оказались заполненными по-разному. Где-то расположилось до восьми оголтелых головорезов — эти, конечно, орали, шумели, по-всякому дебоширили, задирались до более слабых. Где-то расселились усталые рыбаки, пришедшие снимать дневную усталость единственным, им известным, доступным способом. Где-то приткнулись бомжеватого вида бродяги — всем внешним видом и одичалыми глазками те скрытно передавали, что пришли сюда не только за горячительной выпивкой, но и чем-нибудь поживиться. В общем, публика собрала́сь разношёрстная, разномастная, Бешеному Фрэнку всецело привычная.

Когда-то его грозное имя гремело в каждом окружном городишке, а в каждой таверне, куда он входил, беспощадному злыдню тот ча́с же уступали дорогу — освобождали приличное, до́лжное его рангу, место. Сейчас, изрядно побитый пиратской жизнью, он мало чем походил на свирепого негодяя-выродка, некогда державшего «железной хваткой» Багамский архипелаг, все здешние острова. Поэтому и ютился грязный бродяга Уойн в углу затемнённом, зашква́рном, едва не позорном. Накрыли ему на столе, давненько не мытом; за него подсаживали личностей исключительно неказистых: сомнительных проходимцев, зачуханных нищих да обездоленных бедолаг. Посиживал он скромно, ни с кем не цеплялся. Хотя в былые, давно ушедшие, годы непримиримый задира, безбашенный забияка, давно бы уже вцепился кому-нибудь в пьяную глотку или, следуя при́нятым правилам, вызвал бы раздухарившегося нахала на сабельную дуэль. Что, говоря откровенно, заканчивалось обычно всеобщей весёлой потехой; непререкаемым лидером в ней оставался, конечно же, Бешеный Фрэнк.

Про старые славные годы былой капитан припомнил отнюдь не зря. Недалеко от него, на соседнем ряду, за третьим столиком, расположенным ближе к выходу, разместилась слишком уж разухабистая молодая компания. Выглядела она как обыкновенное сборище подвыпивших сорванцов; но было в них нечто, бывалого проходимца очень насторожившее. Что вели себя развязные парни нахально, вызывающе, дерзко — ну, и чего? Что ж тут особо странного? То обычные проявления, нормальные для питейных забегаловок, третьесортных харчевен; они изобиловали на морских побережьях в неприхотливые времена «эпохи колонизации». Правда, одна отличительная особенность, проявившаяся в наиболее ретивом юнце (по-видимому, он считался среди остальных за главного?), насторожила старого морского волка сильнее обычного. Нет, он не испугался, но страшно напрягся. Повеяло чем-то нехорошим, до «боли в печёнках» знакомым, точнее предательским.

«Интересно, чего от меня, от старого бедолаги, кому-то вдруг страсть как понадобилось?.. — седовласый разбойник не являлся тупым простофилей и давно догадался, что игрова́я прелюдия разыгрывается аккурат-таки для него. — Но что я такого сделал? Кому вдруг потребовался? Про меня и думать, наверно, давно забыли. Если не считать, разумеется, Умертвителя — Джека Колипо. Нет!.. Тьфу, меня к чёрту, к морскому дьяволу! Тот на бутафорские концерты, комедийные сцены, совсем не способен — ОН пират настоящий! — и явится сам. Чтобы собственной рукой со мной посчитаться и чтобы воздать за смерть единственного, горячо им любимого, сына». Пока он размышлял, Фрэнку стало казаться, что один из бравых молодчиков кого-то ему напомнил, кого-то из давнего, навеки забытого, прошлого. «Не может быть?! — воскликнул он тихо, в отцовских сердца́х. — Не сама ли Мэри Энн вернулась из дьявольской преисподней, чтобы лично мне вырвать дряблое, ромом прожжённое, сердце. Но постойте?.. Этот вроде красивый парень, безусый юнец. По-моему, к старой пиратке, мужланке-солдатке, он относи́ться никак не может… или я чего-то не пониманию, о чём-то таком не знаю?»

Мучительные сомнения прервались сами собой: нахальный тип отделился от других собутыльников, независимой походкой направился прямо к нему, поставил обутую ногу на соседнюю табуретку (что считалось ве́рхом неуваже́ния) и со злорадной миной, с молодым превосходством, напыщенный, замер. Он ожидал адекватной реакции, соответствующей бестактному (хотя, пожалуй, нет!), скорее бесцеремонному, поведению.

— Как смеешь ты, мерзкий паскудник, — от небывалой неучтивости Уойн даже слегка привстал, готовый немедля броситься в битву, — поступать — разрази меня гром! — неподобающим образом. И кто вообще ты такой?! — он взял секундную паузу, а после сурово воскликнул: — Назовись!

— Что я вижу?.. — вместо положенного ответа, неучтивый охальник надменно язвил; он чуть изменил бесстыдную позу, а именно выставил кожаный, выше колен, сапог, обутый на молодую ногу, прямо перед собой и опустил её на́ пол. — Не тот ли это грозный морской разбойник, что наводил здесь страх и ужас долгие, давно ушедшие годы? И что он представляет сейчас? Грязный, никчёмный, во всём униженный человек, заливающий поганую глотку самым дешёвым пойлом.

Любому нормальному человеку сделалось б больше чем очевидно, что моложавый прохвост напрашивается на явный скандал, кровопролитную битву. Подкреплённый солидной поддержкой, состоящей из семи полупьяных, вооружённых до зубов человек, тот явно не собирался оставлять былого пирата живым, ну, или на крайний случай не сплошь изувеченным. Так подумал измочаленный невзгодами седовласый старик, исподлобья поглядывая на оголтелых соперников; нескла́дным гурто́м те кучкова́лись в трёх метрах поодаль. Все они являлись молодыми и сильными, ловкими и умелыми, шустрыми и проворными. Что не позволяло надеяться на снисходительную пощаду.

— Чего вам надо? — оценив прискорбные перспективы, поникшим голосом выпалил Фрэнк, понимая, что бой его, сегодняшний, будет последним; он собирался провести его до последнего издыхания. — Прежде чем нападать, «Кодекс» повелевает представиться. Так, кто ты… сказал?

— Плевал я и на «Кодекс», — зарделся неучтивый негодник враждебным румянцем, — и на все устаревшие пиратские правила — я сам по себе!

Весь его напыщенный вид, манера держаться, бесстыдная наглость напомнили старому прохвосту его самого; но, правда, лет сорок назад, когда он слыл и дерзким и славным пиратом, а главное, когда мог с лёгкостью перебить всю эту беспардонную, напрочь оголтелую, шо́блу. Так же, как некогда у него, у нахального противника выделялись похожие признаки: грубоватые, хотя и приятные лицевые черты; беззастенчивые голубые глаза; крючковатый, больше обычного, нос; густые чёрные волосы, вившиеся к худощавым плечам. Облачиться распоясанный незнакомец изволил в коричневую кожаную жилетку, однотипные брюки, золочённую перевязь, унизанную резными ножнами да парочкой пистолетов, широкополую шляпу, украшенную экзотическими, едва ли не дивными перьями. Разбираться в манерных привычках, отличительных сходствах, времени не было, поэтому бывалый морской разбойник, приученный к неписанным правилам, деловито провозгласил:

— Так, ты — ядро мне в нехорошее место! — смеешь бросить мне вызов? — он выдвинул первую версию, а следом кивнул на остальных семерых подельников: — Или, никудышный ублюдок, желаешь просто-напросто, позорный, убить. Тогда ты навсегда себя опорочишь и оставишь лишь грязную славу! Никто из нормальных пиратов не подаст тебе больше руки и прослывёшь ты трусливым вероотступником, — опытный лидер, отличный психолог, специально забалтывал вероятного оппонента, чтобы натянуть побольше лишнего времени, чтобы придумать хоть что-то достойное и чтобы вынудить наёмного выродка (а он был, естественно, кем-то подослан) на правильный (один на один) поединок. — Я Бешенный Фрэнк! Ты́ кто такой?! Впрочем, неважно: отпоют безымянного!

С последними словами закоренелый убийца обнажил широкую саблю и бросился на молодого, более подвижного, недруга. Тот, как выяснилось, оказался к чему такому готов. Ловко, без медленных колебаний, извлёк из-за плотной, прекрасно сложённой, спины удлинённую офицерскую шпагу. Парировал смертельный удар, предназначенный в дерзкое, излишне горячее, сердце. Укол прошёл «по касательной», лишь слегка оцарапав отменно натренированный корпус.

— Я бросаю, неизвестный — тебе! — бродяга, вызов! — прокричал развенчанный капитан, настраиваясь на длительный поединок; он чувствовал себя горячим, непобедимым, умелым, хотя давно, если честно, подрастра́тил былые боеспособные силы. — Запомни!.. Если кто-нибудь из них, — он зыркнул на бравых злодеев, в нетерпении ожидавших начала кровавой битвы (в кульминационный момент они готовились страховать), — в нашу честную битву сунется, ты опозоришься, паскудный наймит, тогда навсегда.

— Да мне, собственно, «по-о…», — беспардонный молодчик выразился нецензурным высказыванием, в пиратском мире обычно не практикуемом, — я сам по себе, и дурацкие законы мне вовсе не писаны. Захочу — призову их в помощники… Хотя зачем? С дряхлеющим стариком я справлюсь и сам.

Едва он договорил, блеснули стальные искры — вновь скрестились вражеские клинки. Дальше стало твориться чего-то неописуемое, из ряда вон выходившее: разновозрастные, старый и молодой, драчуны носились взад и вперёд, запрыгивали на столы, переворачивали дубовые лавки, грубо кричали, высказывали недвусмысленные угрозы, наносили друг другу периодические удары. Спутники моложавого пока не совались (очевидно, дожидались какой-то определённый момент?), а только того подзадоривали; остальные посетители предпочитали занимать нейтральную сторону. Понять их можно: был брошен «Вы-ы-ызов!»; а значит, лучше не лезть, иначе сам останешься «крайним» и моментально сделаешься объектом всеобщего недовольства.

Бой продолжался добрые десять минут — старый воин изрядно сдавал. Фрэнк всё больше занимал выжидательные позиции, прятался за перевёрнутыми преградами, тяжело дышал и всем усталым видом показывал, что ратные битвы не доставляют ему уж прежнего удовольствия. В какое-то время он просто остановился. Горло схватило нежданным мускульным спазмом. Натужно закашлялся. Пониже нагнулся. Подставился для предательского удара.

— Что, старый паскудник, — победоносно съязвил безжалостный неприятель; он приготовился произвести последний укол, — растратил хвалёные силы?..

Острый дворянский клинок (скорее всего, добы́тый по примерному случаю?) уже летел в пиратскую грудь; но тут… голос уверенный, властный, спокойный, непререкаемый, расставил все точки над «И».

— Что, сын вот так хладнокровно убьёт родного отца? — спрашивал мистер Левин, озаряясь ехидной ухмылкой.

Он шёл, сопровождаемый неразлучными Скупым да Бродягой. Его нежданное появление прекратило любые поползновения: смертельный поединок мгновенно закончился; обнажённые клинки отправились в ножны; непримиримые недруги разошлись по разные стороны; «группа поддержки» да посторонние зеваки выстроились в единую линию, растянулись неровной цепочкой.