Забытые по воскресеньям

Валери Перрен, 2015

Валери Перрен – одна из главных французских писательниц современности. Ее книги надежно занимают первые строчки бестселлеров Франции. Она – литературный феномен нашего времени. Первый роман Валери Перрен «Забытые по воскресеньям» стал международным бестселлером, получил 13 литературных наград и вот уже 8 лет держится в списке главных книг Франции. Это история о том, как прошлое формирует настоящее, а еще это история о шрамах, которые способна оставить любовь. Та, что зовется любовью всей жизни. «Воскресенье – день посещений. Не для всех. Воскресенье – сложный день. Каждое воскресенье старики точно знают, какой день недели наступил». Жюстин Неж двадцать один. Она живет с бабушкой, дедушкой и братом Жюлем. Жюстин работает в доме престарелых «Гортензии» и больше всего на свете любит разговаривать с его обитателями. Ее любимица – Элен, ей за девяносто, и ее воспоминания заслуживают отдельного романа. Рассказы Элен побуждают Жюстин встретиться лицом к лицу с тайнами своего прошлого и пережить потерю, которую она прячет глубоко внутри. Неожиданный анонимный звонок в дом престарелых меняет жизнь самой Жюстин навсегда. «Очаровательная героиня, удивительный мир, талантливая рассказчица». – ELLE

Глава 19

— Как вы сегодня, месье Жирардо?

— Моя жена умерла.

— Давным-давно.

— Когда теряешь самого любимого человека на свете, теряешь его каждый день.

— Как чувствуете себя, месье Дюкло?

— Заткнись, дурища.

— Чего это вы с утра развоевались?

— А не задавай глупых вопросов. Как я могу себя чувствовать?

— Как в конце лета.

— Идиотка несчастная.

— Да, со мной такое случается. Ну, встаем, встаем!

— Какого черта?!

— Нужно привести вас в порядок, месье Дюкло.

— Да пошла ты на хрен.

— Я бы пошла.

— Шлюшка.

— Вот спасибо так спасибо.

— Как поживаете, мадам Бертран?

— Анни умерла.

— Ах ты господи… Кто такая Анни?

— Моя подруга. Она приходила ко мне и сразу говорила: «Налей-ка мне пивка…» По-вашему, у доброго Бога на небесах есть бистро?

— Если Рай существует, бистро там точно имеется.

— Как вы сегодня, мадемуазель Адель?

— Хорошо. Скоро придет внучка, принесет оладушки.

— Вы везучая, она навещает вас каждый день.

— Я знаю.

— Ну, что у нас сегодня, месье Мурон?

— Ноги болят… не спал всю ночь.

— Попрошу доктора зайти к вам попозже, хорошо?

— Как скажете…

— Включить вам телевизор?

— Нет, утром идут только дамские передачи.

— Как дела, мадам Менже?

— У меня украли очки.

— Правда? Вы хорошо искали? Везде посмотрели?

— Везде. Уверена, это сделала мамаша Удно.

— Зачем ей красть ваши очки?

— Чтобы мне нагадить, зачем же еще?

— Как поживаете, месье Теркетиль?

— Где я?

— В вашей комнате.

— Вот уж нет, это не моя комната!

— Ваша, ваша, сейчас приведем вас в порядок, а потом, если захотите, прогуляемся внизу.

— Уверены, что это моя комната?

— Да. Посмотрите на фотографии на стенах — это ваши дети и внуки.

— А мама? Где мама?

— Отдыхает.

— И отец с ней?

— Да, он тоже отдыхает.

— Они зайдут ко мне после обеда?

— Возможно, завтра, когда как следует отдохнут.

— Здравствуйте, мадам Сабан. Я конфискую сыр и ветчину, которые вы припрятали в стенном шкафу. Они уже попахивают, ими можно отравиться.

— Все из-за немцев, они реквизируют еду.

— Успокойтесь, сударыня, немцы давно вернулись к себе домой.

— Уверены? Странно, я вчера вечером их видела.

— Где же это, скажите на милость?

— В ванной.

— Доброе утро, мадам Эсм, надеюсь, новости только хорошие?

— Нет, деточка, и я бы очень хотела занять место этих детишек.

— Каких детишек?

— Ненормально, когда старики вроде нас живут, а детки умирают, если верить разделу некрологов в газете.

— Ничего не поделаешь, такова жизнь.

— Лучше бы Господь собирал урожай в домах вроде нашего, где живут бесполезные старики и старухи.

— Ну, как дела, моя прекрасная Элен?

— Когда Люсьен увидел, что я молюсь в церкви в день свадьбы Анжель, он спросил, почему я умоляю свечи научить меня читать. Он был похож на мальчишку. Я приняла его за певчего из хора. Он был красивый и высокий. Намного выше меня — пришлось задрать голову, чтобы разглядеть его лицо. Сначала он не смотрел мне в глаза, разговаривал с… руками, а когда мы наконец встретились взглядом, я узнала этот цвет. В его глазах плескалась берлинская лазурь. У меня в шитье лежали такие нитки. Я практически никогда их не использовала. Он смотрел на меня, как на фантазерку или помешанную, и тогда я взяла со скамьи требник, открыла наугад и начала читать, подумав: «Пусть поймет, что я вижу». Должна я была прочесть: «И вот какова воля Господа…» — а прочла: «Ивоковаляпода»!

Он закрыл книгу и сказал: «Я не Господь, но могу научить тебя читать пальцами…» Сразу перешел на «ты», как с давней знакомой. Я вспомнила слова Анжель — «у тебя пальчики, как у феи…» — и подумала: «Вот ведь как странно — за последний час двое упомянули мои пальцы!» Я давно ни с кем не обсуждала свой возраст — ни с кем, кто беседовал бы со мной не о подкладке и не о позументе. Бросив школу, я рассталась и с чужой молодостью.

Мы устроились на скамье, лицом к алтарю. Он открыл книгу, которую держал в руке, и я не увидела никакого текста. Он протянул ее мне и сказал, что это «Отверженные» Виктора Гюго. Томик ничем не напоминал школьные учебники, я смотрела на белые страницы и не чувствовала паники.

Люсьен взял мою руку и погладил моими пальцами бумагу, напоминавшую кожу ребенка с маленькими твердыми прыщиками. Потом он поставил мой указательный палец на одну определенную точку и спросил: «Чувствуешь “а”?» Следом за первой буквой я почувствовала под подушечкой пальца три бугорка, букву «и». Потом «о» и «ю». Он перевернул несколько страниц, и я познакомилась с «р». Мы все повторили, и я ничего не перепутала и впервые в жизни поняла, что читаю. Чудо наконец-то свершилось.

Через три дня Люсьен пришел в мастерскую моих родителей и остановился перед ростовым зеркалом. Глаза у него были небесно-голубого цвета, черные волосы лежали волосок к волоску благодаря бриллиантину, и только одна непокорная прядь падала на лоб, как запятая между бровями. Увидев меня, он улыбнулся, а я улыбнулась в ответ. В Люсьене было изящество застенчивых людей, скрывающих эту черту характера.

Он заговорил, и я подумала: «Губы у него пухлые, как у херувима…» Он заказал костюм из фланели. Вообще-то я не шила на мужчин, их обслуживал мой отец, но на этот раз настояла, что буду работать сама. Мама согласилась, поняв, что молодой красавец появился тут из-за меня, хотя никогда не надеялась, что за ее неграмотной, вечно растрепанной дочкой кто-нибудь захочет поухаживать.

Мой отец все-таки попросил задаток — уж больно молодо выглядел Люсьен — и получил три мятые банкноты.

Я показала Люсьену модели костюмов в журнале выкроек, он щупал образцы тканей и шептал, что, если я соглашусь спать с ним, он никогда не ослепнет, что эта напасть его минует. Люсьен признался, что с воскресенья только обо мне и думает, а я ответила, что с воскресенья не думаю ни о чем, кроме «Отверженных» Гюго, и даже сходила к господину Трибу, моему бывшему учителю, чтобы выяснить, существует ли такая книга на самом деле.

Люсьен выбрал темно-синюю фланель.

Я спросила, женится ли он на мне, и он ответил, что нет, не женится, потому что в их семье брак всегда приносит несчастье. Я ответила, что согласна спать с ним, если за это он научит меня читать.

Девушек, которые спят с чужими мужчинами, называют шлюхами, но я плевать на это хотела, лишь бы научиться читать. В 1933-м об «этих вещах» не принято было говорить. Когда начинались месячные, мы думали, что кровь вытекает из того же отверстия, что и моча. Женщины выходили замуж, и вскоре животы у них округлялись, этого было не скрыть, но никто из нас не знал, что происходит в родительской спальне. В школе, в каждом классе, находится девочка постарше, которая объясняет младшим, что такое французский поцелуй, но я в школу не ходила и к моменту встречи с Люсьеном думала, что умру старой девой. Так называли клерменских дам, которые никогда не были замужем. Я была уверена, что все «старые девы» не умеют читать.

Я велела Люсьену разуться, встать к стене и держаться очень прямо, взяла сантиметр и начала снимать мерки: объем запястья и шеи, длину руки, ширину плеч, спины, глубину проймы, высоту от талии до колена, высоту от талии до пола, расстояние от основания шеи до начала линии плеча, объем бедер, длину ног от промежности до голени и икры. Обмер занял много времени. Я придумала параметры, которые никогда бы не понадобились при шитье костюма, потому что ужасно боялась, что Люсьен передумает и не станет учить меня читать. Я стояла на маленькой скамеечке и работала, а Люсьен закрыл глаза (как будто не хотел, чтобы я узнала их цвет) и дрожал всем телом. Я всю жизнь снимала мерки, но в ту среду чувствовала себя начинающей портняжкой. 181, 40, 80, 97, 81, 36, 13… Помню эти цифры, как любимое стихотворение.

Годы спустя Люсьен признался, что в тот день он словно бы лишился девственности благодаря моему сантиметру.

Я не решилась спросить: «С какой стороны носите?» — хотя этот вопрос непременно задает мужчине любой мастер, чтобы не ошибиться, выстраивая промежность. Я просто решила, что Люсьен «носит» слева.

В следующее воскресенье мы встретились в церкви Клермена. Он назначил свидание на 16:00, в этот час там никого не должно было быть. Благодаря отцу-органисту Люсьен знал все церкви в округе и расписание служб в каждой. Он не ошибся — когда я вошла, увидела только его.

Он ждал меня несколько часов на той же скамье, что и в последний раз. На скамье, куда мы присели, чтобы читать молитвенник. Я почувствовала, как у него заледенели руки, когда он передал мне дощечку с азбукой Брайля, и сразу узнала букву «а». Я никогда не получала подарка дороже и сразу поцеловала Люсьена. Это был мой первый поцелуй с парнем. Он сказал: «Я хочу прикоснуться к тебе. Умоляю, позволь мне дотронуться до твоего тела!» Я расстегнула платье. Да, да, расстегнула. Белое платье, бывшее мамино, которое я ушила в талии. Люсьен долго смотрел на меня, как на какую-нибудь потрясающую панораму. От холода я вся покрылась мурашками, но точно знаю, что Люсьену моя кожа показалась невероятно нежной. Я взяла его руку и приложила к своей груди, потом к губам…

— Как вы сегодня, мадам Лопез?