На излёте

Валерий Якут, 2021

Перспективный молодой офицер Сергей Казанцев неожиданно для сослуживцев увольняется из Вооруженных сил. Прослужив все годы службы в Спецназе ГРУ ГШ и пройдя многие горячие точки, в том числе Афганистан, он, как и многие офицеры, служившие за пределами своей Родины, видит, что огромная, некогда мощная, страна находится на грани распада. Внутреннее ощущение Сергея Казанцева – его душа, он сам и вся его страна находится в состоянии – "на излёте". По возвращении из очередной "горячей" командировки увольняется со службы. С большим трудом он адаптируется в непривычных для себя условиях "гражданской жизни." Распадается не только его страна, но и его семья. Со временем он встречает свою настоящую любовь и начинает новую жизнь. И снова судьба готовит ему новые испытания.

Глава 3.

Всю свою сознательную жизнь, не такую уж и короткую, исходя из приобретенного им многолетнего боевого опыта, он мечтал, — да, это была именно мечта, — когда-нибудь забросить все свои дела, отойти от всего, что его окружало в повседневной жизни, и окунуться с головой в чтение книг. Но не той литературы, которая в виде разного рода учебников, наставлений и справочников приходилось штудировать в процессе постоянной учебы, а другой, которая ложилась на душу как целительный бальзам, излечивая ее, когда было особенно больно, которая придавала уверенности, если ее не хватало и, наоборот, порождала сомнения, если был в чем-то излишне самоуверен.

Сергей сделал для себя вывод, что со временем душа человеческая начинает черстветь без дополнительной эмоциональной подпитки: без переживаний, волнений и радостей, без стихов и песен, без хорошей жизненной прозы, отражающей опыт многих поколений живущих на этой земле людей.

И эти свои ощущения от такой литературы, от всех этих книг, от их восприятия и даже от прикосновения к ним, остались у него с далекого детства, когда он еще не ходил даже в школу. Мама прибегала с работы, быстренько готовила ему «что-нибудь вкусненькое», кормила, а потом садилась у печки, тепло и уютно потрескивавшей дровами, где уже на табурете была им подготовлена внушительная стопка книг, и начинала читать. И по мере того, как она читала, маленький Сережа погружался в другой, совсем не похожий на этот мир, — мир сказок, чародеев и фей, путешествий и приключений.

Вот он вместе с Айболитом спешит по телеграмме в Африку на помощь бедным больным зверям, преодолевая многие трудности и переживая, успеет ли доктор вовремя к ним добраться.

А вот уже вместе с Буратино и его друзьями он ведет борьбу против этого страшного и ужасно жестокого Карабаса Барабаса.

Когда Сереже исполнилось шесть лет, и он уже сам начал читать, то первая из книжек, которую прочитал от начала и до конца самостоятельно, был рассказ про маленького негритенка, которого подобрали в океане моряки и назвали Максимкой.

Одной же из его любимых на тот момент книг был сборник «Китайские народные сказки» в красивом золотисто-красном переплете, полученный им в подарок на день рождения. Из этого сборника ему больше всего запомнилась сказка про большого, доброго дракона и жадного, жестокого человека.

Так, ослеп один богатый китаец на левый глаз и, услышав от людей о добром драконе, который помогает больным и нуждающимся, пришел к нему и поведал о своем горе. Сжалился над ним дракон и отдал один свой глаз. Через некоторое время этот же человек ослеп уже на другой глаз и снова пришел к дракону. — Дракон, помоги мне опять, — сказал человек, — отдай свой второй глаз, зачем он тебе один нужен.

Жалко стало дракону человека, отдал он ему свой второй глаз и остался совсем слепой. Но, став незрячим, он сам прокормиться уже не мог, а люди, в том числе и тот человек, которому он отдал оба своих глаза, отвернулись от него — какой теперь с него был прок, если он не только кому-то из них, а даже себе помочь был не в силах. Никому, ни одному человеку не пожаловался дракон на свою судьбу, и только слезы обиды текли из его пустых глазниц. Так и умер он голодной смертью, не получив ни от кого помощи.

Сережа читал эту сказку и каждый раз плакал от обиды за доброго дракона и от злости на жестоких, неблагодарных людей.

Позже были «Морская соль» и «Старая крепость», «Спартак» и «Овод», — его любимые книги. Были Конан Дойль и Стивенсон, Дюма и Джек Лондон, Пушкин и Лев Толстой, Паустовский и Даниил Гранин. Были после этого и многие другие книги самых разных жанров и авторов, но навсегда в его жизни от всех этих томов в разноцветных переплетах осталось ощущение чего-то неведомого и волшебного, прекрасного и загадочного, осталось ощущение сказки.

По тому времени у них дома была довольно неплохая библиотека, но к десяти — двенадцати годам Сергей с Колькой Плужниковым, его школьным другом, из своих книг уже все прочитали, даже те, которые им было запрещено читать их родителями, — наверное, по принципу — запретный плод всегда сладок. Поэтому они записались и стали брать книги во всехбиблиотеках поселка, проглатывая их на ходу, как говорили Сережкины родители, и исправно меняя на новые. Все тогдашние новинки не проходили мимо них. Конечно же, чтение это было бессистемным, никто и никогда, к сожалению, не направлял их в этом стремлении получить как можно больше информации об окружающем мире. Да и само чтиво было иногда слишком сложным еще для их детского восприятия и понимания. Но сделанные от прочитанного выводы вместе с полученными при чтении впечатлениями, безусловно, западали в их головы и, самое главное, — в их чистые еще души.

Нет, они не были пай-мальчиками, не просиживали целыми днями за уроками и скучными гаммами по музыке. Их фотографии не висели на доске «Ими гордится школа», и даже совсем наоборот, — их родители были частыми посетителями директора по причине очередного взрыва в школьном туалете или срыва урока по английскому языку. Они были просто обыкновенными пацанами, детьми своего времени. И в свободный от улицы час книги заменяли им все остальное — и телевизор, и видеомагнитофон, и дискотеки, и виртуальные игры с электронными приставками, но, наверное, скучнее от этого не было.

И вот сейчас, наконец, Сергей, наслаждаясь этой размеренной мирной гражданской жизнью без стрельбы, тактических занятий, докладов, отчетов, согласований и тому подобной обыденной военной рутины, дорвался до этих самых книг и читал, что называется, запоем, как когда-то в детские и юношеские годы. Он опять жил в интересном и увлекательном, где-то соприкасающимся в пространстве и времени с его детством мире.

Да, детские годы действительно самые счастливые. Вспомнился родной дальневосточный поселок на берегу моря, где он не был уже несколько лет.

Сергей отложил книгу и достал из чемодана свой фотоальбом, давно он не раскрывал его. Фотоделом сам он практически не занимался, редко фотографировал. Из всех фотоснимков, которые у него были, — а их было сотни четыре, — вряд ли набиралась из них четверть, снятых им лично. Да и альбому этому было уже столько же, сколько он сам был на военной службе. Купил его еще на срочной, а уже будучи в училище, начал формировать, вставляя сначала все снимки подряд, а потом, когда их собралось достаточно много, — выборочно, сортируя и откладывая в пакеты остальные, не попавшие в альбом. В свое время еще дед-китаец посоветовал им с Колькой заняться коллекционированием марок, монет, спичечных этикеток, — все равно чего, — объясняя, что в этом они могут прочувствовать своего рода элемент медитации, о которой они много раз от него слышали, но сами никак не могли понять, что же она означает. Так они тогда начали собирать фотографии. Это занятие действительно успокаивало и вызывало массу положительных эмоций.

Он раскрыл альбом. Вот на фото ему года два с половиной. Он стоит рядом с соседской девочкой постарше возле поселкового магазина с обшарпанными дверями и плохо поштукатуренными стенами. В их поселке в то время было только два магазина — продуктово-промтоварный и хозяйственный или посудный, как его называли местные женщины. Толпы народа в длинных очередях периодически выстраивались то возле одного из них — за коврами, водкой, хлебом, крабовыми консервами, болгарскими компотами и овощами, то возле другого — за хрусталем, китайскими сервизами и термосами.

А вот он в школе, точнее — в местном доме культуры, кажется, в третьем классе, когда принимали в пионеры. Они стоят в обнимку с Колькой Плужниковым со счастливыми улыбками на лицах, — им только что повязали пионерские галстуки.

С Плужниковым они по-настоящему сдружились при не совсем обычных обстоятельствах.

Это было по окончании ими первого класса, Сергеем — первого «а», Плужниковым — «б» класса. Колька вместе с младшим братишкой и матерью жил в одноэтажном маленьком домике на крутом склоне берега речки Волчанки возле поселковой больницы, как раз в том месте, где река впадает в лиман. А рядом проходила улица Ленина, которая вела к школе.

Одним летним утром, когда мать была на работе, Колька вышел на улицу и начал возле своего дома играть с мячом. А так как играть было неудобно, — мяч все время скатывался в сторону больницы к речке, — он выскочил с ним на проезжую часть улицы и, заигравшись, не заметил проезжавшую мимо грузовую машину. Водитель то ли не успел затормозить, то ли неправильно рассчитал маневр, но факт в том, что грузовик на полном ходу крылом задел Кольку и отбросил его на обочину.

Все это произошло буквально на глазах у Сережки, который в это самое время на велосипеде ехал к маме на работу отвезти забытый ею кошелек с деньгами. Подбежав к Плужникову, лежавшему без сознания и увидев белого как полотно водителя, не способного от испуга ничего толком ни произнести, ни что-либо сделать, он, бросив велосипед, быстро спустился по лестнице к больнице и вызвал скорую помощь.

Так Колька с тяжелым сотрясением мозга и рваными ранами бедра и живота попал на полтора месяца в хирургическое отделение, где ему успешно сделали операцию, в том числе и по пересадке части кожного покрова от своей матери.

Это произошло в августе, так что почти всю первую четверть он не учился, провалявшись в больнице, и Сережка каждый день заходил к нему со школы с домашним заданием. Он тогда даже уговорил своих родителей и Колькину мать, чтобы те убедили учителей перевести Плужникова в их класс, объясняя это тем, что за ним надо после такой тяжелой травмы и операции кому-то в школе присматривать.

С тех пор и до сего дня они — самые близкие друзья, понимавшие друг друга с полуслова. Они могут не общаться и даже не переписываться годами, но если встретятся, то многолетней разлуки будто бы и не было вовсе.

В школе Колька учился средне. Особенно ему тяжело почему-то давался русский язык. И если Мария Тихоновна, их первая учительница, начинала делать разбор ошибок написанных учениками диктантов, изложений или сочинений, то, когда подходила очередь Колькиной работы, все в классе знали — это надолго. Но, между тем, мальчишка он был смышленый и по всем остальным школьным предметам, особенно по математике, у него чаще всего были хорошие оценки, и если где и проскакивали тройки, то только из-за того, что не успевал, как зачастую и многие мальчишки, толком выполнить домашнее задание.

Улица для местных пацанов была зачастую и домом родным, и полигоном для различных игр — от футбола и хоккея, до игры в «войнушку» и «шпионов».

Особенно они любили ходить в тайгу. Собственно, само понятие «тайга» начиналось уже сразу за поселком, поэтому при первой же возможности они шли туда, где было раздолье, где был для них своего рода дальневосточный рай.

Ранней весной, когда на склонах сопок появлялись первые проталины, все поселковые ребята выходили на «пастбище», — прошлогодняя шикша, брусника и голубика восполняли их дефицит в витаминах, накопленный ими за зиму. Ягоды, пробывшие под снегом несколько месяцев, не имели уже никакого вкуса и запаха, но для них на то время года они были самым большим лакомством.

В апреле — мае они с мальчишками большую часть свободного от занятий времени проводили на Волчанке, небольшой речушке, берущей свое начало где-то в сопках северо-восточной части Китая и тянущейся узкой извилистой лентой на юго-восток, резко отклоняясь на юг только уже в самом поселке, разделяя его на две неравные части. У больницы она впадает в море, точнее — в лиман, образуя широкое, нечетко выраженное на местности, устье, где всегда стояли рыбацкие лодки, вельботы, небольшие катера и баржи, которые тут же на месте проходили мелкий ремонт. Там, сделав из брусьев длинные прочные шесты, они, прыгая с льдины на льдину, катались на них, иногда переворачиваясь и падая в воду. Заканчивалось это всегда одним и тем же — с ними, мокрыми с головы до пят, но довольными, устраивали домашние разборки их родители, постоянно переживавшие за них. Но, спустя несколько дней, все повторялось по-новому.

Когда полностью сходил лед с лимана, — а это было, как правило, где-то во второй половине мая, — они со своими играми полностью переходили на его берег, рассредотачиваясь по бухточкам небольшими группками от устья Волчанки и до самой рыббазы, находящейся в трех километрах от поселка, у подножия сопки Медвежьей, самой высокой горы в их районе. Здесь они лазали по скалам, обдирая об острые камни и кустарник свои руки и одежду, опять же получая каждый раз от родителей «внушение». Но больше всего Сергей с Колькой любили ловить рыбу, сначала на удочку, а став чуть постарше, — браконьерничать на сетку, вытаскивая огромных и жирных кетин и горбуш. При этом конечно, разводились большие костры, где готовили пойманную только что рыбу, сушились и грелись после того, как, промокнув до нитки, ставили и вытаскивали сети в почти что ледяной морской воде. Да, беззаботная была пора.

Сергей перелистнул фотоальбом. А здесь они, кажется, в восьмом — четверо неразлучных друзей: он с Плугом, Оля Афанасьева и Пашка Бузаков или попросту Буза, как все его называли с первого класса и не только из-за фамилии. Пашка был заводилой во всех уличных приключениях. Без него не обходилась ни одна разборка среди пацанов, ни одно чп на поселке. На этом фото они стоят возле школы после занятий, что-то обсуждая между собой. А вот это уже в девятом классе, когда появилась Ленка Куделина, первая школьная любовь Сергея. Её отца, офицера-пограничника, перевели тогда откуда-то из Казахстана в пограничную комендатуру, стоявшую в их поселке. Куделина была красивой девчонкой, и все ребята обоих девятых классов поначалу ухлестывали за ней, пока она сама ни расставила все по своим местам, отдав предпочтение Сергею. На фотке она обхватила обеими руками его и Кольку и, явно дурачась, повисла на них, болтая ногами.

А это Лена вместе с Олей Афанасьевой в выпускном десятом стоят на самом берегу моря на огромном валуне, куда их подсадили ребята. Снято было явно ранней весной, — на лимане льдины плавают, а над головами девчонок зависли два огромных баклана, зорко высматривая во вскрывшемся уже море добычу.

— А где же снимок с дедушкой Ли? — начал листать альбом Сергей. — Ага, вот и он.

Это единственная фотография с дедом. На ней тот, мягко по-кошачьи присев, показывает ему какое-то, по-видимому, новое движение. В тот день успел снять их, ничего не подозревавших, подошедший незаметно Плуг, прихвативший фотоаппарат для того, чтобы, не заходя домой после тренировки, пощелкаться потом на берегу при прыжках в воду с камней в районе Корабельной балки.

Дед-китаец, живший в поселке, стал для них с Колькой не только тренером, но и их духовным наставником. Он многое им дал, чего никогда в то время не смогли бы дать ни отец с матерью, ни их первая учительница Мария Тихоновна, возившаяся с ними, как с собственными детьми, ни даже их физрук Дмитрий Федорович, которому они зачастую доверяли свои самые сокровенные тайны.

Говорили, что дедушке Ли тогда лет сто было. Ну, сто не сто, а лет под семьдесят, как с сегодняшних позиций мог оценить Сергей тот дедов возраст, было точно. А сколько ему было на самом деле, наверное, никто, кроме него самого сказать не мог. И, вообще, поселковые о нем мало что знали, по крайней мере, о его прошлом. Знали только, что пришел он сюда из Китая году так в сорок девятом — пятидесятом, — их с Колькой и на свете еще не было, — да так здесь и остался. Никто его не трогал, и он жил тихо и неприметно. Поначалу, правда, старшие говорили, несколько лет его все же таскали и чекисты, и милиция, считая, по-видимому, чанкайшистским шпионом, но со временем отстали, так ничего от него и не добившись.

Старик жил тем, что собирал в тайге женьшень и золотой корень, — он лучше других знал, где их искать, — и сдавал как лектехсырье. Да какая-то все-таки пенсия ему была назначена. На прожитье этого ему вполне хватало.

Мяса он не ел совсем, а вот рыбу любил. Сам, правда, ее не ловил, покупая у местных рыбаков или у мальчишек.

Жил он одиноко на краю поселка, ближе к тайге, как раз на пути к Корабельной балке, в маленьком деревянном домике, стоявшем здесь, как говорили местные старики, уже больше ста лет.

По-русски дед говорил очень хорошо, а вот писать толком так и не научился. Как сообщал потом в своих письмах Плужников, оставшиеся и сохраненные им после деда дневники и руководства по боевой системе того стиля,которому тот их обучал, написанные китайскими иероглифами, так и остались для него загадкой.

Дед, насколько помнил Сергей, почти ни с кем не общался в поселке, по крайней мере, из взрослого населения. Зайдет в магазин хлеба-чая купить, да раз в неделю сходит к рыбакам на другой конец поселка за свежей рыбой — вот и все его общение было. Дети же частенько забегали к нему. Он искусно вырезал из дерева фигурки различных животных, птиц, драконов и еще каких-то неведомых существ, делал из подручных средств красивые и надежные поплавки для удочек, так что зачастую происходил натуральный обмен дедовых изделий на рыбу, только что пойманную кем-то из мальчишек.

Потом уже, намного позже, когда после нескольких лет упорных тренировок они с Колькой остались у деда только вдвоем, тот в минуты откровения, которые со старостью находили на него все чаще, много им рассказывал о своей жизни в Китае. Рассказывал о своей родине — горной провинции Сычуань, самой большой в стране и самой населенной, о людях, которые его окружали, о своей семье, полностью погибшей от рук так называемых партизан, действовавших в интересах китайской компартии во главе с Мао, любимой поговоркой которого в то время была — «заколотой свинье кипяток не страшен».

После отхода Чан Кайши со своими сторонниками на Тайвань, всех сотрудничавших со старым режимом и с гоминьданом коммунисты объявляли, как минимум, правыми уклонистами и ссылали на перевоспитание в специальные трудовые лагеря. Деду чудом удалось бежать из одного такого лагеря вблизи советско-китайской границы.

Гражданская война, продолжавшаяся, по сути, не один десяток лет по вине как коммунистов, так и сторонников гоминьдана, ввергла страну в пучину всеобщего хаоса, голода и бесправия. Дед вспоминал, как в конце сороковых в результате обвальной инфляции деньги возили на тележках, а цена на рис поднялась до такой отметки, что, порой, отчаявшиеся люди, ранее и не помышлявшие о воровстве, громили продовольственные лавки и выносили оттуда все, что могли. Не зря с той голодной поры и до недавнего времени в Китае в качестве традиционного приветствия звучал вопрос «Вы уже поели?», унижающий великую китайскую нацию.

Как и большинство китайцев, дед был патриотом и гордился культурой своей древней страны. Почти четыре тысячелетия истории Китая, столько же, сколько насчитывает и ее письменность, принесли ему славу и процветание, а древнекитайская философия, проза, поэзия и живопись достигли необычайного совершенства, вызывая восхищение во всем мире.

Старый китаец был очень образованным человеком и большим знатоком истории и традиций китайского народа. Он говорил, что все китайцы, независимо от степени грамотности и образования, знают из истории Китая три самые важные вещи: древнейшие императорские династии Шан и Чжоу; основателя державы императора Цинь Шихуанди, который объединил страну, создал законы и построил Великую китайскую стену; а также династию Хань, управлявшую настолько хорошо, что китайцы до сих пор называют себя ханьцами, в отличие от других национальностей страны.

Дед очень страдал оттого, что в прошлом великая страна на его глазах начала приходить в упадок, а отношения с СССР разладились до предела. Как утверждал тогда Мао Цзэдун, «основная угроза безопасности Китая исходит не из Соединенных Штатов, а из Советского Союза». И когда весной 1969 года на границе между Китаем и Советским Союзом на острове Даманский, — или как его называл дед «Чженьбяо», — возник вооруженный конфликт, почти что рядом с ними, он совсем огорчился, тем более что и некоторые жители поселка стали косо на него поглядывать, а местные гэбэшники даже несколько раз «приглашали» его в свою «контору», расспрашивая о жизни на советской территории и о родственниках, оставшихся в Китае.

Так, Сергей практически вырос на рассказах старого китайца о своей Великой стране, о ее народе, традициях и боевых стилях китайского ушу. Кроме того, из литературы, так или иначе касающейся Китая, он перечитал все, что только смог найти во всех местных библиотеках, начиная от народных сказок и физико-географических обзоров и заканчивая большой научной монографией издания тридцатых годов, каким-то образом оказавшейся в единственном экземпляре в их школьной библиотеке. И, может быть, поэтому, поступив на разведфакультет военного училища, он изъявил желание учиться на отделении китайского языка.

Сергей подошел к окну. На улице усилившийся ветер поднимал недавно выпавший снежок и уносил куда-то вдаль. Вот так и судьба бросает людей, кого куда. По-видимому, туда, где они для кого-то или для чего-то нужны. А кто это за них решает?

Он вспомнил, при каких обстоятельствах дед стал тренировать их в китайском ушу или, как его тогда называли мальчишки, — «приемчикам из китайского самбо».

Было это после окончания ими второго класса. Как-то летним утром заскочил к ним домой Колька Плужников, как всегда возбужденный какой-то своей новой идеей, на которые он был большой мастер. Отец Сергея был в плавании, а мать только что ушла на работу в больницу, где работала медсестрой в операционной.

— Что-то подозрительно быстро Колька появился после ухода мамы, — подумал тогда Сергей, — не иначе, как выжидал опять где-нибудь за углом, пока та не выйдет из дома. Колька почему-то ее боялся, — то ли потому, что та казалась очень строгой, в отличие от тети Клавы, Колькиной матери, то ли оттого, что работала в больнице, а врачей он боялся больше всего на свете после того случая, когда его сбила машина.

Как бы то ни было, а его лучший друг Колька Плуг стоял на пороге и возбужденно рассказывал, как дед-китаец, к которому они вчера заходили с

Юркой Кирсановым и Пашкой Бузой, — заносили ему рыбу, — показывал им такое… такие приемчики, как в той картине про японских самураев, которую они зимой смотрели в клубе, только еще похлеще. Они подошли к его дому как раз в то самое время, когда дед подпрыгивал в воздух и махал руками и ногами, и только потом опускался на землю.

— Кто, дед? — не поверил Сережка, — Как же, ври дальше. Ты что, не знаешь разве, говорят, ему уже больше ста лет? А в этом возрасте уже не бегают, не прыгают и ногами не машут.

— Да честное октябрятское, — выпучил глаза от возмущения, что ему не верят, Колька, — чтоб мне провалиться сейчас на этом месте, — и он для пущей убедительности топнул ногой о деревянный пол в квартире Казанцевых. — Мы тоже удивились, когда увидели, как он сигает почти до самой крыши, — продолжил он, видя, что после его клятвы друг уже не так недоверчиво относится к его рассказу, — Так он и нас пообещал научить. Сказал, что это такая китайская борьба, он ей с пяти лет занимается. Айда с нами, Буза с Юркой уже ждут возле бани. Они не хотели сначала тебя брать, но я их уговорил. Ты же больше всех в классе подтягиваешься на турнике, — тараторил Колька, не умолкая.

Сережка быстро оделся и выскочил вслед за другом на улицу, забыв съесть выложенную мамой на тарелку котлету и выпить чай. Мать всегда ругалась, когда он уходил из дома, не позавтракав.

Старый китаец их уже ждал.