Фельдмаршал

Валерий Туринов, 2020

От монаха из захолустного монастыря бенедиктинцев в провинции Лангедок на юге Франции до одного из первых лиц в Швеции. Таков путь этой незаурядной личности с насыщенной жизнью за 35 неполных лет после побега из монастыря. Понтус де ла Гарди – монах, военный, политик, дипломат. Он опалён был огнём всех военных конфликтов Европы середины XVI столетия. В первые годы своей военной карьеры он служил под началом выдающихся полководцев того времени: маршала де Бриссака, генерала Блеза де Монлюка, адмирала Гаспара де Колиньи, герцога Франсуа де Гиза. Он встречался по роду службы, как дипломат, со всеми знаменитостями своего времени: императором Рудольфом, королевой Екатериной Медичи и её сыном королём Карлом IX, их придворным врачом Нострадамусом, королём Испании Филиппом II, герцогом Альбой, Марией Стюарт и её матерью королевой Шотландии, королевой Наварры Жанной де Альбре и её сыном Генрихом (будущим королём Франции Генрихом IV), папой Григорием XIII, кардиналами, герцогами и графами. За свои заслуги перед Швецией он был возведён в графское достоинство, а король Юхан III вверил ему руку своей дочери Софьи. После блестящих побед в Ливонии над восточным гигантом, Иваном Грозным, он трагически погиб в водах Нарвы, возвращаясь с переговоров о мире с русскими.

Глава 4. Сражение за Сен-Кантен

Поздней осенью, в конце октября 1555 года, в аббатстве Восель, в округе Камбре, собрались на очередную встречу уполномоченные с французской стороны и со стороны императора, чтобы провести, как обычно, переговоры о размене пленными.

Вместе с адмиралом Гаспаром де Колиньи, губернатором Пикардии и главой французских уполномоченных, туда же приехал Себастьян де ла Обсин, назначенный ему в помощники королём Генрихом. Эмиссаров со стороны императора, Кален и Симона Ренара, адмирал знал в лицо: встречался уже раньше на таких же переговорах о размене пленных. Поэтому к делу приступили сразу, уже уверенные, что можно ожидать от партнёров. И там, в разгар переговоров, Колиньи получил неожиданное полномочие: заключить мирный договор с императором. С этим полномочием от короля Генриха пригнал особый гонец из Парижа. Колиньи сразу догадался, что это инициатива коннетабля Монморанси, его дяди со стороны матери, Луизы де Монморанси, родной сестры коннетабля. Хлопотала о мире между королём Генрихом и императором также и английская королева Мария^[39], супруга испанского принца Филиппа.

«Монморанси — старый миротворец!» — с лёгкой иронией пронеслось у Колиньи, вообще-то, искренне и глубоко уважающего своего дядю, покровительствующего ему.

Теперь предстояло вести переговоры об ином деле. И они, переговорщики, прервав заседания, разъехались. Через две недели, уже в ноябре месяце, они собрались всё на том же месте для переговоров уже о мире.

Составили проект условий мирного договора.

Симон Ренар зачитал условия договора на французском языке, затем на немецком. Всё вроде бы было ясно. Но когда приступили к обсуждению конкретно каждой статьи договора, сразу всплыли разногласия сторон. Имперцы поставили первым условие разрыва союзного договора французской стороны с папой Павлом IV.

Колиньи, уполномоченный королём не вступать в переговоры по этому вопросу, отклонил этот пункт.

Дальше споткнулись обе стороны, в разногласиях, по поводу Пармского герцогства и Пьяченцы. Французская сторона имела на эти герцогства свои виды. Король Генрих, ободрённый успехами в северной Италии того же Бриссака, считал их уже своими. Парма перешла Оттавио Фарнезе, а тот признал над Пармой власть французского короля…

Потратив несколько дней на дебаты, они пришли к мнению о невозможности заключить желаемый мир.

Колиньи тяжело переживал, раздражённый на самого себя, что не добился того, что хотел король, не оправдал его доверие. И тот же коннетабль Монморанси будет недоволен им тоже…

Поэтому в середине декабря начались переговоры уже не о мире, а только о перемирии. Съехались тем же составом с обеих сторон. Два месяца переговоров не дали ничего. И только пятого февраля 1556 года заключили перемирие, всего на пять лет.

Затем адмирал поехал в Брюссель, присутствовать там при утверждении договора императором Карлом V и его сыном Филиппом, только что ставшим испанским королём Филиппом II: в середине января император уступил Филиппу Испанию и все испанские владения… Ударили жестокие морозы. И адмирал, добираясь до Брюсселя, чуть было не обморозился в дороге, хотя ехал в крытом возке, укутавшись в шубу на собольем меху, подаренную королю Генриху московским Грозным царём. Одна такая шуба досталась коннетаблю. Тот же подарил её ему, своему племяннику.

В свою очередь переговорщики со стороны императора поехали в Париж, чтобы присутствовать там при утверждении договора королём Генрихом.

Наконец-то вот здесь, на северной границе Франции, к удовлетворению обеих сторон, установилось затишье в военных действиях. В это же время вернулся домой младший брат адмирала, де Андело, проведя более четырех лет в плену в Италии у имперцев, в Миланском замке. Его тоже обменяли в числе пленных по Восельскому договору. Колиньи сразу же передал ему должность главнокомандующего пехотой, которую временно совмещал с должностью адмирала, поскольку такое совмещение двух высших в государстве должностей запрещалось законом страны. Король же утвердил де Андело в этой должности, в звании генерал-полковника.

Весна, лето и осень прошли спокойно. Наступила зима.

* * *

Понтус и Антуан благополучно добрались до Амьена, где была ставка Колиньи, губернатора Пикардии, предъявили адмиралу рекомендательные письма Бриссака.

Адмирал оказался среднего роста, неулыбчивый и серьёзный, крепкого сложения, с прямым крупным носом честолюбца. Узкое лицо, впалые щеки, усы и маленькая бородка клинышком ещё сильнее подчёркивали это. На нём была чёрная шляпа, тёмный камзол с высоким мягким воротником, застегнутый спереди золотой пряжкой. На груди его висел на массивной золотой цепи орден Святого Михаила, знак высшего военного звания Франции.

Прочитав письма, адмирал поднял на Понтуса и Антуана большие светлые глаза, покровительственно оглядел их, желторотых офицеров.

— Вы пришли вовремя! Предстоит операция! — сообщил он им, не раскрывая, что за операция.

Он не договаривал. Они, офицеры, слушая его, подозревали это.

Затем он направил их и прибывших с ними солдат в полк капитана Сент-Андре.

Через неделю их, роты гвардейцев, подняли по тревоге накануне дня Богоявления^[40]. К ночи они уже были у крепости Дуэ.

Адмирал подошёл с гвардейцами к крепостным стенам.

— Это ключ ко всей Фландрии! — ещё накануне разъяснял он молодым офицерам…

Вместе с гвардейцами к стенам подошли мушкетёры, несли штурмовые лестницы… Было темно, хоть глаз коли… И в этой темноте слышалось только зловещее сдавленное сопение большой массы людей…

«Ночь Богоявления! Посмотрим — явится ли Он!.. Хватит ли смелости у Него! — с чего-то с сарказмом пронеслось у адмирала в голове, хотя и глубоко верующего. — Тогда мы вместе с Ним пойдём на штурм!»

Понтус, получив сигнал адмирала идти на стену, выдвинулся со своей ротой вперёд… Где-то здесь был незаметный, но всё же лёгкий проход к стене через глубокий ров, сейчас заваленный камнями и деревьями после сильного урагана, повалившего в округе много деревьев.

За два дня же до этого на это место адмиралу указал крестьянин, живший одиноко в хижине, стоявшей в полумиле от крепости.

— Ваша милость, пройдёте ров, легко пройдёте! — уверенно заявил тот. — А в ночь Богоявления солдаты в крепости будут мертвецки пьяны!..

Впереди Понтуса пошли гвардейцы с клинками наголо вслед за мушкетёрами с лестницами, готовые к броску вверх, на стены, там драться за зубцы…

Понтус вскарабкался наверх по лестнице одним из первых… И в этот момент, в ночной тишине, раздался истошный женский вопль: «Карау-ул!.. Французы-ы!» Вопль, прозвучавший где-то внизу у стены в крепости, ударился эхом об стену, отразился и полетел по крепости, завывая панически: «…ау-ул!.. ы-ы!» Залаяли собаки… В крепости на какой-то церковке зазвонили… Показалось, ударили в набат…

Поняв, что их обнаружили, гвардейцы его, Понтуса, храбрые гвардейцы, покатились по лестницам вниз. Понтус закричал было на них, нещадно ругая… Но поняв, что это бесполезно, когда все ударились в панику, он тоже спешно спустился со стены… По шуму рядом, на других лестницах, он понял, что паника была всеобщая.

Уже потом, позже, разбираясь, что было причиной позорного бегства, выяснили, что их случайно заметила какая-то баба и подняла в крепости переполох. А на церковке, звон на который они приняли за набат, просто отбили очередной час, призывая к ранней заутрене.

Но от этого легче не стало… И Понтус видел, что адмирал здорово злится из-за этого позорного провала штурма.

На следующий день, собрав их, офицеров, Колиньи прямо заявил им, что продолжение войны неизбежно.

— Мы первыми нарушили перемирие! — откровенно признался он.

Сейчас вопрос был только в том, когда начнутся активные боевые действия. Филипп, испанский король, мог собрать армию и привести её сюда, на север Франции, не раньше чем через три месяца.

— И нужно как можно скорее овладеть хотя бы крепостью Ланс! Это более защищённая мощная крепость, чем та, Дуэ, которую мы откровенно… — выругался он. — Сен-Кантен? — переспросил он, когда один из офицеров сказал, что следовало бы им укрепиться в этом городе.

— Это слабая крепость! В ней не удержаться в длительной осаде!..

Он отпустил офицеров, приказав готовиться выступить на крепость Ланс.

Эту крепость они взяли.

Провал штурма крепости Дуэ, сплетни, а то и просто вымыслы о том пошли гулять по другим французским полкам и армиям…

В это время в Италии прокололся и Франсуа де Гиз, уже по-своему. Военную кампанию ему испортил кардинал Карафа, племянник папы. Вернувшись из Франции, где он убедил короля Генриха в том, чтобы де Гиз прислушивался к его советам, Карафа заключил с герцогом Альбой перемирие, дождался армии де Гиза… А когда тот пришёл с армией в Рим, он задержал его там.

Об этом им, офицерам, просвещая их, стал подробно рассказывать адмирал как-то на совете.

— Как, спросите вы! — посмотрел он на них, на молодых офицеров.

Он усмехнулся язвительно.

— Знаете, знаете же!.. Мошенник ещё тот! — прошёлся он насчёт племянника папы. — Задержал на весь март!.. Пиры, любовницы: девицы и замужние… Этот подлец, кардинал, сводник, знал своё дело… Генералы и офицеры де Гиза кутили, наживали болезни, которые можно подхватить только в Риме и Неаполе!.. И всё это Карафа делал, чтобы слупить с герцога Флорентийского, Козимо Медичи Младшего, пятьсот тысяч дукатов!..^[41]

Понтус прикинул в уме: это была громадная сумма… Ею можно было поднять только на десятке повозок, не меньше.

— А его дядя, папа Павел IV, тоже хорош! — продолжил адмирал. — С его разрешения в Риме проститутки открыто занимаются своим ремеслом! А он ежемесячно собирает с них деньги… В самом городе полно евреев-ростовщиков, жульничают, обманывают! И тоже с ведома папы! Тот взимает с них деньги, как и со шлюх в борделе… А солдаты де Гиза наивно думали, что увидят в Риме святость!..

Так Франсуа де Гиз упустил время, март месяц, наиболее благоприятный по погоде для военных действий.

Понтус вспомнил, что по этому поводу говорил тот же Бриссак о Франсуа де Гизе.

«Нет — не надрал задницу!» — с сожалением констатировал он, что его кумир, Франсуа де Гиз, сплоховал.

Герцог Альба же укрепил все города в Абруццах, когда ему донесли шпионы из Рима, что кардинал Карафа отсоветовал де Гизу идти прямо через Тоскану, направил его маршрутом на Неаполь, через Абруццы и Маркино… А с Козимо Медичи кардинал уже взял своё, когда тот убедился, что французская армия не пойдёт через Милан…

И города, укреплённые Альбой, пришлось де Гизу обходить стороной. Взять их оказалось невозможно. Раздосадованный де Гиз осадил Чивителлу, но и её не смог взять. В его армии начался ропот наёмников против этого похода на Неаполь. Особенно раздражал солдат союз с попами… Простояв месяц под этим городом, де Гиз снял осаду.

К концу подходил май. В это время папские войска из наёмников потерпели ряд поражений от немецких и швейцарских войск герцога Альбы. Альба же, оставив часть войск в неаполитанских владениях, вступил в Римскую кампанью, и вот он уже у стен Рима…

Вскоре эти события в Италии отошли на второй план.

* * *

Капитан Сент-Андре подвёл свой полк к Сен-Кантену. Его офицеры уже знали, что Колиньи занял без сопротивления город, ввёл туда несколько сотен лёгкой кавалерии и всего одну сотню рейтар. Знали они и то, что испанцы уже блокировали Сен-Кантен. На подступах к самой крепости полк капитана Сент-Андре вышел к холму с виноградником, примыкающему к городским предместьям. Удивительно, но здесь оказались только часовые испанцев, разбежавшиеся сразу же, как только увидели их… Они захватили холм и свободно прошли в город среди белого дня. В составе полка вошли за стены крепости роты Кюзье, Юма и Понтуса, в роте которого находился и Антуан со своими солдатами.

Испанцы же, наблюдая за их передвижкой, не сделали ни малейшей попытки помешать этому.

— Странно! — сказал Антуан на это приятелю, когда они были уже за стенами.

— А что странного? Вот в этом! — показал Понтус на ветхие стены древней крепости.

Крепость Сен-Кантен, поставленная на берегу реки Сомма, тихой и мелкой, заросшей ивами и камышом, как будто одним этим, как прижалась она одной стороной к этой реке, обозначала, что дальше отступать некуда: за её спиной была Франция… Старые каменные стены и такие же старые башни не производили впечатления надежного укрепления. В крепости дома из камня бутового, но есть и деревянные, убогие, сараи и клетушки…

Колиньи сразу же собрал вновь прибывших офицеров, объяснил им, что король Филипп назначил главнокомандующим испано-нидерландской армией герцога Савойского Эммануэля Филибера. Тому же, Филиберу, на руку оказалась вот эта неудачная история с перемирием, с крепостью Дуэ. Тот хотел этой войны, поскольку его владения, Савойское герцогство, сейчас занимал Бриссак.

— Ваш Бриссак! — показал он пальцем на Понтуса и Антуана. — И Филибер отыграется теперь на нас здесь!.. Поэтому будьте готовы к жёсткому сражению!.. Владения же у Филиппа громадные! — не удержался он от восклицания и зависти, что испанская корона владеет половиной мира. — Кроме тех, что принадлежат в Европе: Нидерланды, Германия, Корсика, Сицилия, часть Италии…

Он замолчал на секунду, вспоминая, что ещё входит в империю Карла V в Европе, какие герцогства и королевства… Затем махнул рукой: а, мол, это мелочь!..

— В Америке: Чили, Перу, Мексика, Новая Испания, Куба, острова Испаньола… В Африке… В Азии… В его империи не заходит солнце! — в сердцах вырвалось у него.

Вот только сейчас он, Понтус, осознал во всей чудовищной обширности империю Карла V. И того могущества, каким обладала Испания, австрийский дом Габсбургов, теми средствами, богатствами, какие поступали в неё со всех концов света. А что могла этому противопоставить его родина, Франция? И всё же она соперничала с Испанией, с имперцами, раздробленная на мелкие самовластные герцогства, порой не подчиняющиеся королю.

Адмирал отпустил их, офицеров. И они ушли проверять караулы, по своим ротам и полкам.

Герцог же Филибер не торопился штурмовать крепость, хотя и знал положение осаждённых. Он приказал подвести ближе к городу пушки и начать обстрел крепостных стен. Остальным своим людям он приказал укрыться и ждать. Как только замолкали пушки, пехотинцы шли вперёд… Задача была захватить крепостной ров… Но первые дни не дали результата: мушкетёры адмирала отгоняли выстрелами испанцев, как только те подступали ко рву…

В один из таких дней адмирал взял капитанов Миромона и Брёля, пригласил ещё и Понтуса, прихватил именитых горожан и пошёл с ними в обход города.

На крепостной стене у проезжей башни Сен-Жан он остановился.

— Посмотрите туда! — показал он за городскую стену.

Там, на краю крепостного рва, вдоль него тянулись сады. Ветер доносил запахи созревших яблок и груш. Среди деревьев пятнами, как плешины, виднелись ягодные кустарники, грядки, похоже, с овощами…

— В тени этих деревьев может укрыться неприятель и будет в полной безопасности! Спокойно пройдёт на край рва!.. Все деревья на краю рва вырубить! — жёстко приказал он городским властям.

Те согласились потерять фруктовые сады.

* * *

Понтуса после очередного ночного дежурства с рейтарами на караулах сменил Антуан. Обменявшись парой шуточек, что у них вошло уже в привычку, они разошлись. Антуан пошёл со своей командой на караулы, а Понтус — отдыхать.

Вечером этого дня Колиньи собрал у себя офицеров.

— Господа, к нам на помощь идёт коннетабль Монморанси! — сообщил он им. — И я обращаюсь к вам, к преданным офицерам Франции и короля! Надо продержаться до дня святого Лаврентия, до десятого августа! В этот день, как сообщил Монморанси, он завяжет с испанцами дело, чтобы дать возможность пройти в город обозу с продовольствием!.. Людей у нас мало, но мы сможем оказать ему посильную помощь!..

Он распределил офицеров, кто и как будет действовать при подходе Монморанси, и отпустил их.

— Капитаны Кюзье и де ла Гарди, задержитесь! — попросил он.

Когда остальные офицеры удалились, адмирал стал объяснять им своё поручение.

— Вам особая задача: подготовить удар на испанцев с нашей стороны, когда будет подходить Монморанси! Давайте обсудим подробно операцию! — положил он на стол план крепости. — Вот ворота Сен-Жан, а вот потайные ворота в глухой башне, что стоит рядом! Через них вы пойдёте на вылазку со своими мушкетёрами!.. Бой будет скоротечным! Врукопашную, только холодным оружием! Поэтому пусть мушкетёры оставят свои ружья в крепости! Времени у вас будет в обрез!

* * *

Потянулись дни ожидания подхода помощи. Испанцы же, что ни день, обстреливали город из пушек. Начинали они после полудня, били десять или двенадцать ударов, на этом заканчивали. Канонада затихала до следующего полудня. Итак дня четыре подряд, затем день без обстрела, и снова открывалась пальба.

И каждый день после обстрела Колиньи обходил крепость с офицерами, чтобы оценить ущерб от разрушений. Вечером же он и сеньор Сен-Реми, его помощник, подсчитывали потери, которые нанесла артиллерия неприятеля днём, решали с капитанами, что нужно срочно сделать, каких людей привлечь для ремонта стен и брустверов.

Последние дни, перед приходом помощи, наёмники, что были не при исполнении, пили в крохотном кабачке. Они опустошали немалые запасы вина, что отдал им щедрый кабатчик, зная по прошлому, что ничего не уцелеет при штурме, когда испанские солдаты дорвутся до его погребов.

Заглянул как-то в кабачок и адмирал, после обхода с проверкой крепости. Он уселся среди офицеров, кабатчик налил ему вина.

Все выпили… Офицеры ждали, чтобы адмирал сказал что-нибудь о том, что ждёт их дальше.

Адмирал сообщил им, что на подходе с армией герцог Франсуа Неверский, красавец, первый кавалер при дворе, а также со своими солдатами принц Конде, тщедушный, но воинственный «коротышка»… Они идут на помощь армии Монморанси…

И Понтус подумал, что адмирал отделался общими словами, похоже, боится паники, если он честно выскажет всё, что их ожидает. От капитанов, уже подвыпивших, это ускользнуло.

Адмирал был молод: ему было всего тридцать восемь лет. Коннетабль же Монморанси был на четверть века старше. У Колиньи, женатого на Шарлотте де Лаваль, родственнице Монморанси, только что, в конце апреля, родился сын Франсуа. Это был уже второй сын в семействе, помимо дочери Луизы, названной в честь его матери, умершей десять лет назад. И он как счастливый отец был сейчас целиком захвачен этим, хотя явно этого не показывал.

А Понтус, зная это, молча радуясь за него, вспоминал Мелину…

Капитаны выпили ещё, каждый заговорил о своём, заспорили, разбились на кучки, забыли о присутствии адмирала.

А тот, придвинувшись ближе к Понтусу, заговорил с ним.

— Эх, Понтус, Понтус! — воскликнул он с чего-то, видимо, желая излить душу ему, молодому капитану, вот в этот тревожный вечер осады.

Его он сразу выделил из других офицеров, пришедших с отрядами к нему в крепость. К тому же о нём хорошо отзывался Бриссак в рекомендательном письме.

— Не изведал ты ещё ничего в жизни! И в любви тоже!.. Но и тебя тоже настигнет эта зараза!.. Попомни мои слова!.. И лучше всего — женись на королевской дочери! Вот как Франсуа, старший сын Монморанси, женился на Диане, внебрачной дочери нашего короля! Их, внебрачных-то, у каждого короля пруд пруди! Хм! — добродушно, с издевкой, усмехнулся он.

В руке у него торчала зубочистка. И он, уже не замечая за собой этой привычки, при разговоре изредка подносил её к лицу… Говорят, ведёт себя так даже в присутствии короля.

В среде армейских кругов же ходила шутка, что нужно остерегаться зубочистки адмирала и чёток коннетабля… Тот, Монморанси, отдавая обычно жёсткие приказы, от этого волнуясь, перебирал чётки, бормотал: «Этих расстреляйте передо мной… Тех же плутов изрубите на куски… Сожгите эту деревню…»

Колиньи стал рассказывать ему о своей жизни буднично, подбирая слова, как будто, прежде чем сказать, обдумывал сказанное. И Понтус понял, что под этим скрывается сдержанная, волевая натура.

Своего отца, маршала де Шатийона, Колиньи-старшего, он совсем не помнил. Тот заболел и умер от лихорадки в походе с армией на помощь городу Байонна, осаждённому испанцами. Тело маршала привезли в родовой замок Шатийон-на-Луанге, похоронили в замковой церкви.

Ему, Гаспару, малышу, тогда было всего три с половиной года.

Супруга маршала, Луиза, осталась с кучей детей на руках. Трое — Жан, Луиза и Мадлен от первого брака. Четверо были от второго брака с маршалом де Шатийоном: Пьер, Оде, Гаспар и Франсуа. И она, покинув двор в Париже, поселилась в замке Шатийон-на-Луанге, чтобы заняться полностью воспитанием своих малолетних детей.

И первые, наиболее яркие детские впечатления, запоминающиеся на всю жизнь, прошли у маленького Гаспара в родовом замке на природе, на крохотной речушке Луанге… Как купался, загорал, гонял голубей, ходил на рыбалку, дрался с деревенскими мальчишками…

Через восемь лет, в 1530 году, Луиза вернулась в Париж, ко двору, стала придворной дамой у королевы Элеоноры, супруги короля Франциска I, как до того была в такой же должности у Анны Бретонской, супруги короля Людовика XII.

К этому, к возвращению в Париж, обязывал возраст её сыновей, их дальнейшее воспитание уже при дворе.

И там, при дворе, юный Гаспар особенно сдружился с таким же юнцом, принцем Жуанвилем, будущим герцогом Франсуа де Гизом…

Нет, он не собирался рассказывать вот этому молодому капитану о себе, о дружбе с Франсуа де Гизом… Зачем?.. Просто вспомнил былое… В памяти пронеслось пережитое, ушедшее, его мать, которая незадолго до смерти отказалась от священника и от исповеди. Для него, глубокого верующего именно благодаря матери, это было непонятно до сих пор…

Адмирал, вздохнув, замолчал.

Он, со слегка рассеянным взглядом, отчего казался задумчивым, на самом деле был жёстким и требовательным. Несмотря на это он нравился многим солдатам и офицерам. Проверяя посты, он обычно таскался по всем закоулкам крепости, ругался… Но увы! Все эти старания его не помогали от голода. В первый же день, когда он вступил со своими рейтарами в крепость, он собрал всех именитых граждан, потребовал собрать всё продовольствие в одно место, приставил к нему охрану, объявил, что будет выдавать только тем, кто будет работать на защиту крепости. Лишних же едоков, дармоедов, он выгнал из города…

«Сделал так же, как и Монлюк!» — подумал Понтус.

Ему же, Понтусу, рассказывать о себе было нечего: родных он не помнил, а бледная невыразительная жизнь в монастыре не оставила о себе памяти.

— Сир! — обратился он к адмиралу. — Пять лет назад вы посылали экспедицию за океан, в Бразилию! Почему не удалось основать там французскую колонию?

— А-а! — многозначительно протянул адмирал. — Вы, капитан ла Гарди, уже слышали об этом! Там уже везде испанцы! Как и здесь! — показал он рукой в сторону испанского лагеря. — Они всюду встают на пути у нас, французов!..

— Почему не создать там, на новых землях, протестантские поселения? — спросил снова Понтус адмирала.

Колиньи внимательно посмотрел на него, молодого капитана. Это предложение понравилось ему. Он как-то не обращал раньше внимание на этого стройного, тонкого сложения капитана… А тот, оказывается, вон как широко мыслит…

С того дня он, приметив его, стал выделять из общей массы офицеров. Те-то в основном живут и мыслят узко: пьют, ходят к куртизанкам, а то дерутся на шпагах по пьянке.

* * *

В крепости голодали. На подходе же был огромный обоз с продовольствием. И все ждали его с нетерпением.

Десятого августа, в день подхода Монморанси, погода выдалась с самого утра жаркой. Солдаты, злые, голодные и с похмелья, выползли по сигналу трубы на стены для отражения атаки.

К полудню появилась конница Монморанси. Подойдя с юга, она стала спускаться с холмов на той стороне реки, двинулась на полки испанцев, уже стоявшие наготове… И там пошли навстречу друг другу широким фронтом две лавины конников, с копьями наперевес… А вот столкнулись, смешалось всё: люди, кони, копья и знамена… Здесь же, вблизи крепости, засуетились испанские пушкари, стали спешно разворачивать пушки в сторону конницы Монморанси… Из испанского лагеря тем временем выходили и выходили конные роты и направлялись туда же, за реку…

Понтус и Кюзье вышли было за стены, как приказал Колиньи, но их тут же загнали обратно залпами испанские мушкетёры, зорко наблюдавшие за крепостными воротами, за уже пробитыми в стенах брешами. И они, потеряв убитыми несколько своих солдат, вернулись обратно в крепость… Больше Колиньи не посылал их.

Сражение за рекой, вначале ожесточённое, стало распадаться на отдельные вялые стычки… Затем кавалеристы Монморанси, потрёпанные в стычках, прикрывая пехоту, увязли в болоте. Испанцы воспользовались этим и вырубили брошенную и беззащитную пехоту. А когда кавалеристы выбрались из болота, то стали отходить в свой лагерь, в десятке миль отсюда… Но в блокированный город всё же прорвались уцелевшие пехотинцы во главе с генерал-полковником де Андело, братом адмирала. Тот вошёл за стены днём, тем же путём как и Сент-Андре, привёл четыре с половиной сотни пехотинцев.

— Ну, слава богу! — обнял адмирал его, обрадованный его появлению.

Обрадовало его ещё и то, что с Андело пришли полтора десятка опытных капитанов, которых он знал раньше, когда ещё был сам главнокомандующим пехоты.

Итак их застала ночь.

Ночью Колиньи отправил лазутчиков в лагерь испанцев. Те привели языка, и в крепости стало известно, что Монморанси ранили в сражении и он попал в плен к испанцам.

Выслушав лазутчиков, Колиньи тихо процедил:

— Эта старая бездарь и здесь не смог ничего сделать! Только вляпался сам в…

Заметив, что Понтус услышал его, понял, что он имеет в виду Монморанси, он метнул на него хмурый взгляд, но ничего не сказал. Он уже убедился, что этот капитан умеет держать язык за зубами.

Понтус понял, что тот отзывается так о Монморанси. По слухам, какие ходили по армии, Понтус уже знал, что Монморанси никогда не блистал на полях сражений. А вот что был безжалостным, жестоким, об этом он слышал ещё в Италии во время похода в армии Бриссака, поскольку Монморанси подчинялись тогда все войска Франции.

В крепости все упали духом. Горожане, что работали на ремонте стен, разрушенных пушками испанцев, бросили работу и попрятались в подвалах.

Колиньи, не обращая внимания на подавленное состояние солдат, продолжал строго следить, чтобы они несли караулы, требовал того же от офицеров, обходил с проверкой каждый день все роты и кварталы города.

Не застав как-то Понтуса на его участке обороны крепостной стены, он стал искать его и обнаружил в переулке, в полуразрушенном доме, покинутом хозяевами. И там, в крохотной каморке, похожей на келью, он и нашёл Понтуса и Антуана. Адмирал пришёл с де Андело, младшим братом. Тот был здорово похож на него. Такой же крупный прямой нос, слегка выдаётся вперёд, большие глаза, жабо, плащ со стоячим воротником. Правда, как уже подметил Понтус, немного простоватым был. И он, как говорили, находился под сильным влиянием своего брата, Гаспара, по жизни шёл за ним.

— Вы что в такую тесноту забились?! — пошутил адмирал.

— А его, монаха в прошлом, всё ещё тянет в келью! — съязвил, как обычно, Антуан, кивнув головой в сторону приятеля.

Адмирал и его брат, изрядно уставшие, таскаясь с утра по крепости, тяжело опустились на лавку, чтобы передохнуть.

— Мы только что были в предместье де Иль, — начал адмирал рассказывать, что они видели.

Уже три дня как испанцы не делали никаких приступов. Они только приблизились ещё ближе к предместью де Иль. Там они вырыли несколько траншей, захватили ров и, укрывшись в нём, к чему-то готовились… Зачем-то жгли огонь… И адмирал беспокоился, ожидал от герцога Савойского какой-нибудь хитрости… Он сообщил, что капитан Сент-Андре ранен, лежит в своём жилище, но выглядит неплохо. Его лейтенант также ранен в эту ночь, а сержант убит.

— И будет хорошо, если отряд Сент-Андре заберёт мой брат, — показал он на того. — И вас тоже, — сказал он им, имея в виду, что они переходят под начало генерал-полковника.

Сообщил он им ещё, что испанцы совсем близко придвинулись к воротам Ремикур, начали рыть траншеи, видимо, готовились для подрыва стен фугасами.

Он замолчал. Посидев немного, он и де Андело поднялись.

— Ладно, мы пошли… Дела… Надо посмотреть, что творится у капитана Линье.

Они ушли.

* * *

Прошли две недели обстрела города испанцами. Они начали с того, что установили батарею напротив ветряной мельницы, что была у ворот Сен-Жан, и стали бить по башне у воды так, чтобы разрушить крепостные стены, соединяющие её с аббатством и малой куртиной^[42]. От массированных ударов стенобитных орудий сотрясались толстые стены башни, отделанные для прочности керамикой, а внутри неё рассыпались все вещи… И за эти две недели обстрелов, штурмов и стычек при атаках много солдат и офицеров были убиты и ранены на брустверах и башнях.

Вечером, обходя участок за участком крепостной стены, Колиньи ещё раз напомнил всем о присяге королю и кто какую защищает брешь в стене, уже проделанные во множестве артиллерией испанцев. В конце обхода он появился и у Понтуса.

— Капитан де ла Гарди, вы со своей ротой и я защищаем эту брешь, эту башню, ворота Сен-Жан!

Понтус взял под козырек:

— Да, господин адмирал!

— Тут самое уязвимое место обороны! — продолжил адмирал. — Если неприятель пройдёт тут — то будет конец!..

Уточнив ещё кое-какие детали, он отпустил его на его участок обороны.

Наутро, вымотавшийся от недосыпания, голода и постоянного нервного напряжения, Понтус, как обычно, занял своё место обороны. У него в роте осталось всего семнадцать человек, которые ещё могли держать оружие… Вчера он потерял ещё пятерых убитыми. Были у него и сбежавшие, как и у других… Бежали по ночам…

В голове вяло копошились какие-то мысли… И он вздрогнул от крика адмирала.

— Бегут, сволочи!.. Бегут! — закричал тот, появившись на противоположной стороне бреши, показывая рукой Понтусу на груду камней.

Там, на разрушенную башню, с другой стороны, взбирались знаменосцы испанцев, а впереди них, скатываясь по обломкам стены, бежали в панике французы… Позади же знаменосцев, Понтус видел, поднимаются сотни испанцев… У него же всего семнадцать солдат… А брешь огромная, в неё в ряд могут пройти десятка два человек… Остановить обезумевших от страха людей они, Понтус и адмирал, уже не могли…

В поднявшейся суматохе Понтус потерял из виду адмирала. И он видел, видел только, что целый участок стены, с башней и воротами, остался пустым… Там не было ни одного защитника… Только испанцы…

Он смутно запомнил, как угодил, легко раненный, в плен к испанцам. Стал немного соображать и приходить в себя только в палатке, огромной, куда испанцы согнали всех пленных офицеров… Палатка была набита ими, французами… Вон там сидит на каком-то ящике капитан Кюзье, угрюмо уставился в землю… Переживает… Рядом с ним стоял капитан Жарнак… Оказались тут же капитан Салей и генерал де Андело, брат адмирала… Но самого адмирала в палатке не было…

Когда стемнело, наступила ночь, в углу, где был де Андело, началась какая-то возня. Понтус подошёл туда, увидел, что генерал что-то затевает… Вот один из офицеров тихонько расшатал колья, что прижимали к земле нижний край палатки… Образовалась щель… И генерал нырнул в неё, исчез… Понтус непроизвольно устремился за ним, выскользнул наружу, увидел ночное звёздное небо, отполз подальше от палатки, уткнулся в генерала, затаился рядом, как и тот.

— Я хорошо говорю по-испански, — зашептал генерал, не удивившись, что кто-то последовал за ним. — Поэтому держись за мной и молчи, если встретим их патруль… Молчи, даже если тебя будут убивать…

Они проползли ещё немного, встали и пошли: генерал впереди, Понтус за ним… Они благополучно выбрались из лагеря испанцев и в темноте, почти на ощупь, стали пробираться к реке… И тут наткнулись на притаившегося в кустах Антуана и с ним ещё какого-то солдата.

Антуан обрадовался им, нервно зашептал Понтусу о своих мытарствах, как спрятался под разрушенной башней. Там он накануне приметил щель в подземный каземат. До вечера он просидел в том каземате и теперь тоже пробирался к реке…

— Давайте, пора… — послышался в темноте хриплый шёпот генерала.

Они, перебегая гуськом друг за другом, спустились к реке. Ещё раньше, днём, они прикинули, что, по-видимому, её можно перейти вброд.

В одном месте Понтус зацепился за какую-то корягу и упал, угодил лицом прямо в грязь… Тихо выругался…

— Ты что — грязи боишься больше, чем испанцев? — ехидно прошипел позади него Антуан.

Понтус дрыгнул назад ногой, метя ему по морде, но промахнулся… Антуан хихикнул… И Понтусу, подавленному и уставшему за последние дни от натурального избиения их гарнизона, стало немного легче: если Антуан зубоскалит, значит, с ними ничего не случится…

Наконец они добрались, как им казалось, до чистой воды. От реки, застойной, заросшей водорослями, тиной, на них дохнуло болотной гнилью… Но они, грязные, голодные и оборванные, уже не обращали внимания на такие пустяки, вошли в воду, пошли к противоположному берегу… Стало глубже, ещё глубже… Уже по горло… Дно, вязкое, хватало за ноги… Медленно пошли один за другим… Но вот опять стало мелеть… Вышли на другой берег. Тут, вдали от всех лагерей испанцев, было уже не так опасно. И они в изнеможении повалились на землю. Отдохнув, они пошли на юг, ориентируясь, чтобы Полярная звезда была у них сзади.

До утра они отошли достаточно далеко от места сражения, купили в ближайшем селении лошадей и на следующий день уже были в Париже. Там они расстались. Де Андело дал им немного денег, сам же отправился прямо во дворец к королю, чтобы сообщить о потере крепости Сен-Кантен.

Только много позже Понтус понял, что Колиньи выполнил свою задачу: задержал на месяц наступление испанской армии, спас Париж от осады. Сам же адмирал попал в плен. И ещё запомнились ему слова Колиньи, сказанные о Франсуа де Гизе: хладнокровен, отважен и умён, но вспыльчивый и жестокий к тем, кто не склонялся перед ним. Сказаны они были с завистью к человеку, к его талантам, которые невозможно было принизить. Хотя только что де Гиз вынужден был уйти из Италии ни с чем. Но в том, что его поход в Италию закончился неудачно, снова проявилось лицемерие попов, всей папской курии. Как только их территориальные и финансовые интересы восстанавливались — они тут же призывали воюющие стороны к любви и миру, перед тем же натравливали их друг на друга.

* * *

Король Генрих испугался, узнав о поражении своей армии под Сен-Кантеном и о том, что, его командующий всеми французскими войсками Монморанси попал в плен к испанцам. Он понял, что Париж оказался открыт с севера для армий Филиппа. И он запаниковал, тут же принялся за письмо де Бриссаку:

«Мой любезный Шарль де Коссе, сообщите его святейшеству Павлу IV, что Франция не в состоянии больше помогать ему! — стал диктовать он секретарю письмо. — Ему следует помириться со своими противниками!.. На каких условиях?.. Да на каких Бог подскажет ему! — язвительно выразился он. — И сообщите Франсуа де Гизу, чтобы немедленно шёл со своей армией к нам! Такое же письмо мы направили ему! Пусть оставит небольшой отряд для защиты герцога Феррарского, своего тестя, с остальными же силами идёт скорым маршем к Парижу!..»

Но он знал упрямство старого Джампьетро Карафы, папы Павла IV, который и развязал безрассудно эту войну в Италии, полагаясь на армию французов, и велел де Гизу, прежде чем покинуть Италию, чтобы он склонил папу заключить мирный договор с королём Филиппом.

Франсуа де Гиз выполнил это поручение короля.

Папа, не желая делать ни малейшей уступки испанцам, настоял, чтобы герцог Альба явился в Рим, извинился перед ним и подвергся церковному покаянию.

Да-да, папа сделал так, что богомольный Филипп, этот ханжа, как говорил он о нём, просил у него мира, а герцог Альба, под стать своему сюзерену, явившись в Рим, смиренно преклонив колена, целовал у него туфлю. За это унижение своих противников папа отказался от союза с французами и простил всех, обнаживших меч против Церкви. Мирный договор был подписан. И теперь святой отец вынужден был называть Филиппа «своим другом»…

— Да, это мой друг, — говорил он с сарказмом. — Такой друг, который держал меня в осаде и хотел погубить мою душу…

Франсуа же де Гиз погрузил свои войска на галеры^[43] и отплыл к берегам Прованса. Он вернулся в Париж, предстал перед королём. В зале для приёма дипломатов и гостей герцог увидел придворных короля, высших сановников государства.

— Мой любезный герцог! — начал король, подходя к нему, благожелательно разведя руки, обнял его.

И де Гиз почувствовал всё ещё крепкие руки короля, атлетически сложенного, натренированного на рыцарских поединках.

Отстранившись от него, король заходил по палате вялой походкой, странной для него, ещё совсем недавно стремительного и волевого.

— Вы уже знаете всё! Мне нечего добавить к тому, что сообщил вам в письме! — не давая герцогу открыть рот, говорил и говорил он…

Он был не в себе, так показалось герцогу, не способен что-либо предпринять, был растерян и подавлен после поражения армии Монморанси под Сен-Кантеном. Он боготворил коннетабля за его военные таланты. И вот теперь, когда тот попал в плен к испанцам, он стал беспомощным и заметался, как слепой…

После первых минут встречи, сумбурного изложения всего происшедшего под Сен-Кантеном, он успокоился, перешёл к деловому обсуждению ситуации на севере страны, мельком отметил, что не может справиться даже с гугенотами у себя в Париже…

Под конец приёма он объявил, что из-за сложившегося положения в стране возлагает на него, герцога Франсуа де Гиза, полномочия наместника государства:

— В звании генерал-лейтенанта королевства!.. И передаю вам всю полноту власти на неопределённый срок по управлению государством!

Франсуа, склонив голову перед ним, обещал оправдать его доверие. Затем он дал присягу на Библии: хранить верность королю и Франции…

Уже был конец сентября.

В октябре Франсуа де Гиз двинулся со своей армией на север Франции, подошёл к Булони, расположился там лагерем. Не откладывая, он сразу же встретился с комендантом Булони. И тот сообщил ему добытую им информацию о состоянии оборонительных сооружений крепости Кале.

— Королева Мария из экономии ослабила гарнизон крепости! — докладывал комендант Сенарпон. — Не заготовлено продовольствие, плохо укреплён город со стороны моря!.. Англичанам не продержаться долго, если отрезать к тому же поступление помощи извне!..

Город и крепость Кале находились у англичан во власти с 1347 года, более двух столетий. Отнять их у англичан считалось невозможным.

Он, комендант, не раз засылал своих людей в Кале, знал много о положении в городе и докладывал уверенно.

— Я послал военного инженера снять тайно план города и разведать: можно ли пройти по приморскому болоту: оно считается глубоким, непроходимым! Но по нему, оказывается, можно пройти во время отлива… Форты же, которые держат под обстрелом эту местность, находятся в плачевном состоянии… И наконец, самое главное: англичане, чтобы сэкономить жалованье, распустили на зиму большую часть гарнизона! Новые же войска прибудут не раньше весны!..

Де Гиз, поблагодарив коменданта за эти сведения, уехал к себе в лагерь. И там, на военном совете с генералами, было решено более основательно обследовать крепость, проверить сообщения Сенарпона.

Под крепость ушли лазутчики генерала Строцци. Сам же де Гиз объехал с генералами окрестности города и крепости, осмотрел издали оборонительные сооружения. Несколько дней собирали сведения о городе и крепостных сооружениях. Все данные подтвердили донесения Сенарпона.

На военном совете разработали план штурма Кале. Армию де Гиза усилили уцелевшими ротами армии Колиньи, вырвавшимися из Сен-Кантена. Так Понтус и Антуан попали в армейское соединение де Андело. К армии де Гиза добавили ещё швейцарские войска.

Эта возня французов вблизи крепости Кале не осталась незамеченной. Но английский комендант Кале, лорд У Энсворт, зная, что за двести лет французы, сколько раз уже делая попытки, так и не смогли взять крепость, не обратил внимания на предостережения… Дошло это и до короля Филиппа. И тот предложил помощь своей супруге, Марии Тюдор. Но английское министерство, не доверяя ему, тактично посоветовало королеве отказаться от этой помощи.

Для отвлечения же внимания от основного направления удара один полк французов произвёл ложную операцию на Люксембург, затем отошёл к Кале. Первого января 1558 года полки Таванни и герцога Омальского атаковали Кале с суши. Одновременно основные силы Франсуа де Гиза пошли на неукреплённое приморское предместье. В их числе пошли в атаку с де Андело и Понтус с Антуаном со своими ротами. Болота, непроходимые летом, они преодолели легко и там, на шанцах, столкнулись с английскими и шотландскими солдатами… Бой был скоротечным: англичане отступили из предместья к укреплённому замку… Через семь дней обстрела крепости из пушек и ожесточённых приступов крепость Кале пала.

В Англии, когда об этом докатилось туда известие, на правительство Марии Тюдор обрушилось негодование всех слоев общества. К тому же пришло ещё сообщение, что восемь дней спустя французы взяли ещё две другие крепости — Гинь и Гам, окончательно вытеснив англичан с континента.

Франсуа де Гиз вернулся в Париж в ореоле такой славы, которая затмила самого короля. На какое-то время он стал полным господином Франции.

Примечания

39

Мария Тюдор (1516–1558) — королева Англии с 1553 г., первая супруга испанского короля Филиппа II.

40

6 (19) января — Крещение Господне (Богоявление).

41

Дукат (ит. ducato — duca — герцог) — с XIII в. венецианская золотая (3.4 г) монета (иначе наз. «цехин»), распространившаяся впоследствии по всей Европе.

42

Куртина — часть крепостной стены между двумя бастионами.

43

Галера (итал. galera) — деревянное гребное военное судно, созданное в VII в. венецианцами. Длина до 60 м, ширина до 7,5 м, осадка 2 м, один ряд весел (до 32 на борт). Экипаж с воинами до 450 человек.