КВАРТИРАНТ. Повести и рассказы

Валерий Осинский

В книге «Квартирант» собраны повести и рассказы Валерия Осинского, опубликованные в разное время в толстых литературных журналах, отдельными книгами и входившие в антологии. Их автор – кандидат филологических наук, финалист престижных литературных премий. По повести Валерия Осинского «Квартирант» Наталья Гундарева предлагала написать пьесу. Книга содержит нецензурную брань.

18

Это случилось недели через две после моего октябрьского возвращения в Москву. Мы отправились в театр-студию какой-то знаменитости или его чада. Не помню точно. В те годы театральные новации возникали часто и громко, чтобы затем тихо отойти. Смотрели популярную пьеску о вождизме. Лавина откровений и разоблачений захлестнула в те месяцы изголодавшуюся по правде публику. Мы оказались не чужды интеллектуальных ахов. В конце концов, нужно же было как-то культурно подтягивать меня.

Аншлаг, бездарная, но самоотверженная игра, триумф, пешие овации, вкусивших правды театралов, обласканная вниманием труппа.

Я украдкой подглядывал за Еленой Николаевной, потому что не смотреть на нее не мог. Курушину раздражала моя несдержанность.

— Смотри спектакль. Разве тебе не интересно? — шепнула она.

— Нет, не интересно!

Углы губ женщины дрогнули, то ли в улыбке, то ли от нетерпения, и она вытянула шею, чтобы рассмотреть действо за головой верзилы впереди.

Как же я любил ее!

Она надела костюм из темной шерсти с глубоким вырезом на юбке сзади. Пышные, завитые волосы нимбом червонного золота переливались в подсветах рампы. Прямой классический профиль с породистой ахматовской горбинкой на носу, словно мраморный античный барельеф. Тени и грим наложены с интуицией красоты и вкуса. Скептически сомкнутые черешниво-густые губы. Кожа лица упругая и бархатистая. Из-под локон, ниспадавших до воротника завитушками, в ушах знакомые мне бриллианты на золотых нитях. На лацкане ее пиджака, на левом холмике груди расцвела бриллиантовая лилия. С тщеславным ликованием я коллекционировал жадные взгляды мужчин, скользившие от ее ножек, по осанистой спине и чуть надменно вздернутому подбородку. Считал победные очки зрительских симпатий на негласном конкурсе красоты единственной участницы. Я был ее незаметный паж в сером и тесном костюмчике. Но остальные то всего лишь зрители! Она была моя до кончиков волос во всем блеске красоты

Елена Николаевна слегка растерялась среди разношерстной публики. Но быстро привыкла к обстановке ведомственного клуба, и уже в вестибюле мало обращала внимания на бесцеремонные взгляды невеж. Казалось, после длительного перерыва она проверяла свой талант завораживать людей. Восторг пенился во мне весь вечер, и я бережно нес его до самого дома.

Последние дни Курушину все чаще раздражали мои немые восторги, пассивность и робость. В ее голосе змеились ядовитые тона, но, хватившись, она тут же прятала их за привычной сдержанностью. Я, раб Елены Николаевны, не замечал других женщин. И теперь находил это нормальным.

…Мы поднимались по ступенькам лестницы и невольно замедляли шаг, словно оттягивали конец праздника. Было по-осеннему прохладно и неуютно. Елена Николаевна неудобно держалась за мой локоть в тесном подъезде. И вежливое прикосновение ее руки в перчатке волновало меня.

Между этажами я обернулся, легонько приподнял ее подбородок и поцеловал в губы, пахнувшие черешней. Ее глаза остались открытыми, мягкий рот не ответил на аспидные выпады моего языка. Она отстранилась, поправила локон, и, придерживая полы пальто, чтобы видеть ступеньки, ушла вперед.

— Все обольщаешь? — иронично уколола она. Я виновато осклабился и поплелся следом, проклиная себя за трусость.

Дома я переоделся, умылся, разобрал постель. Елена Николаевна в той же последовательности дублировала мои приготовления. Если бы я регулярно встречался с Нелей, или примитивно выпускал гормональные бури — в моих снах Елена Николаевна, то нагой седлала меня, то обнимала мои плечи бедрами, и сладкий ужас стыл на пальцах! — то, вероятно, все бы обошлось. Но я превратился в похотливое животное. Мечтал о ней, хотел ее судорог и стонов страсти, ее жарких губ, тех и этих…

Она вышла из комнаты в шелковом пеньюаре, струившемся по возвышенностям ее тела. Меня не остановил даже ее ледяной взгляд…

Я поцеловал ее в безответный рот. Движением пальца обнажил ее плечо. Воровски трясущимися руками расстегнул ее бюстгальтер: эротическая лихорадка колотила меня. Я приласкал ладонью теплое двухолмье женщины, и как голодный младенец жадно прильнул губами к светло-коричневому, упругому соску. Только тогда она вздохнула и, запустив пальцы в мои волосы, оттолкнула мою голову. Ее изумрудные глаза прояснились от сладкого тумана, и мы неприязненно посмотрели друг на друга. Я бицепсами осязал ее голую грудь, пальцами лопатки.

— Тебе самому не надоело? — заговорила она тихим грудным голосом. — Ты хочешь, чтобы я стала твоей любовницей? Зачем? Удовлетворить тщеславие? Тебе не хватает Нели, молоденьких девочек? — голос ее понизился до взволнованного жалобного речитатива. — Очнись, очни-и-ись! Ты видишь эти морщины, эту пегую паутину? — она высвободила руку из объятий, ущипнула себя за щеку, щепоткой схватила прядь волос. — Что за удовольствие посмеяться надо мной! Я ведь не сделала тебе ничего плохого. Ты уйдешь, а я останусь среди тех же людей…

— Замолчи! Замолчи! Замолчи! — прошипел я сквозь зубы: в груди ныло. — Ты вымотала меня! Да, я бы тебя уже давно трахнул, если б не любил!

Она замахнулась для пощечины. Я перехватил ее руку, как ребенка поднял, пронес ее, извивавшуюся, и вместе с ней рухнул на диван.

Мы боролись насмерть. Чем ожесточеннее я срывал ее одежду, тем пассивнее она сопротивлялась. Наконец, затихла, и повернула лицо к стене. Помню, в этот миг я подумал: «Остановись!» — , но животом уже ощущал ее мягкие шелковистые волосы, бедрами — безвольно раскинутые ноги, телом — примятые груди. Я впился губами в сосок, и когда она застонала, бережно вошел в нее…

Она лежала, как бревно. Я сопел, злился на себя, скота, и никак не мог освободиться от бремени. Наконец, она зашептала сладкий бред, впилась мне в рот жаркими губами, стиснула мои плечи, и за это мгновение я бы умер сотни раз. Сейчас я знаю: не раскройся она, выдержи мученическое бесстрастие насилуемой, и этой истории не было бы…

Я затих. Ее ладонь скользнула по моему плечу в запоздалой ласке. Елена Николаевна открыла глаза.

Потом, опустив ноги на пол, я неуклюже одевался, подавал ей халат и избегал смотреть на наши липкие тела.

— Подожди меня в той комнате!

Я храбрился и внушал себе: «Ничего не случилось». А сердце барабанило, как у преступника. Помню свой стыд: «Ей же сорок восемь!»

Елена Николаевна вошла в голубом, знакомом до ворсинки, халате, руки в карманах, волосы закручены на затылке в узел. Домашняя и простая. Весь вид ее говорил: «Что же с ним делать?»

В двадцать я проще смотрел на такие вещи. Сегодня Ларина не написала бы письма, Каренина не бросилась бы под поезд, а Настасья Филипповна вышла бы за идиота и изменяла бы ему с Рогожиным! Трахнулись, ну и что? Эволюция — это от простого к сложному, от тела к душе. А Курушина нарушает законы природы: норовит от души к телу, ерничал я. Впрочем, с какой эволюционной стороны не подходи, скотский опыт — снюхались, опорожнились и разбежались — лишь уродовал душу.

Курушина села напротив за стол и закурила. Ее щеки еще рдели, глаза поблескивали, и, честное слово, она даже помолодела.

— Доволен?

— А вы?

Мне хотелось хамить, подзуживать ее, но я вдруг почувствовал усталость. Мы ожесточенно воевали друг против друга за то, чтобы быть вместе! Я устал от себя. Устал бравировать независимостью, злостью, напускным цинизмом, в действительности тоскуя лишь об одном, о любви. И вместо любви, раз за разом, получал ее сурагат: похоть и жалкие страстишки.

По торжественному лицу Курушиной я угадал: она собирается сморозить какую-нибудь пошлость. И заговорил первым.

— Я читал ваш дневник…

Женщина по инерции кивнула, соображая.

— Значит тебе незачем объяснять, что ты не можешь здесь остаться.

— Безусловно! Страницы о ваших страхах очень сильные!

— Не геройствуй! Ты тоже боишься!

О, в этот вечер мы всласть поиздевались друг над другом. Прирожденные живодеры.

Да, да! Ее друзья, мои друзья, знакомые, соседи, взгляды в спину, пересуды, страх не за себя, а за нее, и наоборот. Мы, тщедушные пигмеи, покусились на ношу исполина. Как же я ненавидел себя, свои страхи, мнения людей, таких же жалких, мелочных, трусоватых, как я!

— То, что случилось сегодня, не повториться, — округлила мысль Елена Николаевна. — До свадьбы поживешь у моих знакомых.

Она еще не понимала, что огласила приговор: сыто курила, принимала решения! Я поднялся. Курушина из комнаты наблюдала, как я собираю сумку, надеваю туфли. Наблюдала манерно, с проницательным прищуром от дымка сигаретки.

— Этим передайте: ничего не будет! — я едва укротил злость. Вот, когда она встрепенулась: это серьезно! Вскочила и засеменила в прихожую.

— Артур! Что за глупости? Столько сил потрачено! Куда ты собрался? На вокзал? Ты же можешь переночевать!

Я оскорблено обернулся. Но… но еще мгновение и я не увижу ее ни завтра, ни послезавтра. Настоящее примет нас по одиночке! Ее изумрудные глаза прокричали мне мои же мысли. Мы обнялись, и стояли так вечность, напуганные любовью, до которой, собственно, никому нет дела.

Спустя минуту я убегал в черный город, не стесняясь своих слез.