Прощайте пацаны!

Валерий Николаевич Ковалев (2024)

Жизнь советских пацанов из глубинки в прошлые времена. Какие они были

Глава 3. Зима и месяцы за ней

Хитрые кошачьи глаза косятся по сторонам, под ними стучит маятник. На ходиках семь утра.

Окна в нашем доме разрисованы легкими морозными узорами. Потрескивает растопленная папкой высокая голландка, он ушел на работу затемно, мама на кухне готовит завтрак.

Спустя полчаса, мы едим яичницу на сале, а потом оладьи с вареньем, запивая их горячим чаем. Затем Лялька убегает в зал, играть со своими куклами, мама убирает со стола и моет посуду, а я иду в прихожую.

Там, сняв с вешалки, натягиваю на себя зимнее пальто, шлепаю на голову шапку и, прихватив варежки, сую ноги в валенки с калошами. Открыв дверь, выхожу на веранду, а оттуда, спустившись с крыльца, во двор.

Из конца в конец он засыпан искрящимся под солнцем снегом, ветки деревьев в саду блестят инеем. По ним прыгают синички, внизу подвешена кормушка. Подойдя к ней, достаю из кармана пальто горсть семечек. Встав на цыпочки, засыпаю внутрь, отхожу в сторону и наблюдаю. Птички тут же пикируют в кормушку, весело чирикая, подкрепляются.

Скрипя валенками, направляюсь к воротам. Нажимаю защелку на калитке, выхожу на улицу. Посередине ее уже очистил грейдер (это такой трактор) у заборов до половины, волнистые сугробы. На улице пусто, над крышами домов вверх поднимаются белесые столбы дыма, исчезая в синеве неба.

Для начала решаю сходить к Юрцу с Санькой. Перебегаю скользкую трассу, миную хату дедушки Никиты и, открыв калитку, захожу в их двор. Оба брата там. Старший грызет зажатую в руке сосульку, младший наблюдает.

— Хочешь? — протягивает мне Юрец огрызок.

— Не, — верчу головой и предлагаю лепить снежную бабу.

Предложение встречается на «ура!», лепить решаем за воротами.

Через полчаса кряхтя и упираясь ногами, накатываем здоровенный снежный шар, потом второй, чуть меньше. Пытаемся взгромоздить его на первый — не получается. Тяжелый.

— Робя, я с вами! — доносится сзади.

Оборачиваемся. К нам бежит Ленька Кобзарь. Он живет через два дома с дедушкой и отцом. Мамка их бросила. Ленька рослый и мордастый, раньше мы с ним дрались, но теперь замирились.

Общими усилиями поднимаем второй шар на первый, укрепляем. Осталась голова. Через пять минут устанавливаем и ее, осматриваем свое творение и у меня возникает мысль.

— А давайте, это будет дед, — сообщаю ее ребятам.

— В смысле? — вскидывает брови Ленька.

— Снежных баб лепят все. А вот деда никогда не видел. Наш будет первым.

— А что? Это клево, — хохочет Юрец, Санька тонко подхихикивает.

Затем Ленька притаскивает откуда-то дырявое ведро, а Юрец из погреба крупную морковку. Ведро водружаем на снежную голову, овощ приспосабливаем в качестве носа, вместо глаз втыкаем два уголька из угольного сарая.

— Все равно, баба, — говорит Санька.

— Мы с Юрцом переглядываемся и рысим за дом дедушки Никиты. Он в этой части улицы первый, за забором сбоку усадьбы растут кусты терна. Наламываем с них колючих веток, возвращаемся и густо втыкаем ниже морковки «бороду».

— Теперь точно дед! — подсигивает на месте Санька, все довольны своим творением.

— Ленька, ты где!? — доносится со двора Кобзарей хриплый голос.

— Дед зовет, — говорит Ленька. — Покедова. И убегает.

На обед остаюсь у братьев. Тетя Соня кормит нас фасолевым супом, тушеной картошкой с мясом, напоследок выпиваем по чашке узвара из сушеных груш и чернослива. Потом снова одеваемся и убегаем на улицу, кататься на «козле».

Такие есть у многих старших ребят на улице. Это те же санки, гнутые из длинного стального прута, толщиной в палец. Верхняя часть — дуга, чтобы держаться руками, нижняя — полозья с металлическими накладками. На «козлах» хорошо зимой гонять по улицам и спускаться с крутых горок. Наш для унучков сделал дедушка Никита

Вытащив железяку из сарая, катим ее через дорогу, за ней на другой стороне улицы крутая впадина. Снег еще не тронут, первым скатываюсь вниз я, за мной Юрок, Санька последним. С каждым спуском колея удлиняется, скольжение все лучше. Примерно через час к нам присоединяется Жека Цивенко, вернувшийся из школы. Катаемся до первых сумерек.

Домой возвращаюсь мокрый, много раз падал в снег. Мама не зло ругает и ставит валенки сушиться у печной духовки. Папка наоборот, смеется, и рассказывает, как сам любил кататься в мои годы на «козле».

На следующий день к нам приходит Юрец, мама угощает его пирожками, и мы отправляемся на «домики». Там, присоединившись к другим пацанам, строим в сквере снежную крепость. Когда она готова, разделяемся на две партии — одна ее защищает, а вторая берет штурмом. Туда и обратно летят снежки, мы радостно хохочем и визжим, если какой попадает противнику в лоб, доходит до рукопашной.

Потом стороны меняются, и все повторяется. Сражаемся, пока крепость не разваливается и кому-то подбивают глаз, после чего расходимся.

Юрец обедает у нас, потом отправляется домой, я устраиваюсь с книжкой на диване и читаю. Книжка называется «Маленький бизон», про индейцев. В ней история жизни мальчика из племени «черноногих». Вместе с ним я путешествую по прериям, охочусь и узнаю много нового. Потом играю с папкой в шашки, «продуваю» несколько партий и меня отправляют спать.

В очередное воскресенье случается радость. Утром, часов в десять, мы с Сашкой Винником охотимся с рогатками на воробьев, чирикающим на вербах у дома дедушки Левки. Потом стайка разлетается, а из ворот появляется дядя Женя. На голове кубанка, одет в короткую москвичку*, на ногах фетровые бурки*, пахнет одеколоном. В одной руке держит лыжи, в другой лыжные палки.

— Ну что? Гуляем орлы? — подмигивает нам с Сашкой.

— Гуляем, дядя Женя, — отвечаем мы

— Держи, племяш, — поочередно вручает мне лыжи с палками. — Это тебе.

— Спа-а-сибо, — делая круглые глаза, беру в руки.

Лыжи длинные, в два моих роста, с кожаными креплениями. Палки чуть короче, из бамбука с ремешками для рук, внизу кругляшки и металлические наконечники.

Дядя Женя мой крестный и часто меня балует. Когда был маленький, подарил механическую юлу, в прошлом году заводную машинку, а вот теперь лыжи.

— Катался когда-нибудь на них? — задает вопрос.

— Не, — верчу головой. — Ни разу.

У многих старших пацанов на улице и «домиках» есть лыжи, но прокатиться на них мелюзге не дают, — типа сломаете.

— Тогда немного поучу, — говорит крестный.

Он шлепает лыжи на снег, вставляет носки бурок в крепления и берет в руки палки, — становись на мои ноги впереди. Так, а теперь берись руками за палки. Готов? Тогда пошли. Вместе шагаем вперед по снегу, у меня вроде получается.

Когда доходим до ворот нашего дома, — дядя Женя говорит, — слазь. — Ну как, все понятно? — освобождается от лыж.

— Ага, — поправляю сползшую на глаза шапку.

— Тогда дальше сам, — подмигивает и, хлопнув калиткой, заходит в наш двор.

Я разворачиваю лыжи, становлюсь на них, и, взяв в руки палки, иду по лыжне обратно. На середине падаю набок, поднимаюсь и продолжаю.

— Дай и мне, — ролсит ожидающий у дедушкина дома Сашка. Я не возражаю.

У него получается лучше, наверное, потому что старше. Через час лыжи более-менее освоены, расходимся по домам.

Зайдя во двор, прислоняю их к стене летней кухни, рядом ставлю палки, отряхнув с ног снег, поднимаюсь на крыльцо. В прихожей снимаю валенки и верхнюю одежду, прохожу на кухню. Папка с дядей Женей сидят за столом у печки, дымят папиросами и о чем-то беседуют.

— Ну, как подарок? — спрашивает у меня крестный.

— На все сто! — показываю большой палец.

— Ладно, мне пора, дела, — тушит в пепельнице окурок, встает и идет в прихожую.

— Ты как погляжу, намылился в Завадск к своей крале? — интересуется папка.

— Ну да, — одеваясь, отвечает дядя.

— Смотри, как бы тебе там местные по шее не надавали.

— Это вряд ли, — белозубо скалится. — Ну, бывайте. И выходит, прикрыв дверь.

Я тоже в этом сомневаюсь. Дядя Женя удался в деда Левку — под два метра ростом, широкоплечий и со здоровыми кулаками. Работает забойщиком на шахте, а туда слабых не берут. Он лет на десять моложе папки, неженатый и ищет себе невесту. Прошлым летом мы ездили к одной на его мотоцикле. Дядя Женя с час любезничал с ней в палисаднике, а я на улице охранял «ижак», чтобы местные пацаны чего-нибудь не отвинтили.

Вскоре из магазина приходят мама с Лялькой, купив свежего хлеба, масла и пару пачек сахара, раздеваются, моют руки, и мы обедаем. Потом мама, вымыв посуду, укладывает сестричку спасть, а мы с папкой одеваемся и идем колоть дрова.

Мороз спал, в небе сияет солнце, с крыши веранды звенит капель.

— Так, поглядим, что за лыжи подарил тебе дядя Женя, — останавливается у летней кухни папка. Берет в руки одну, потом вторую и рассматривает.

— Ну как? — задираю голову.

— Хорошие. Березовые и с пропиткой.

— А у тебя в детстве были лыжи?

— Тогда они были, почитай у всех (ставит на место). Гоняли на них, будь здоров. У меня даже был разряд.

— Что еще за разряд? — не понимаю я.

— Это такая степень спортивной подготовки. Нужно пробежать дистанцию за определенное время. К примеру, пять километров за двадцать минут.

— И ты пробегал?

— Конечно.

— А я смогу?

— Вполне. Когда подрастешь и если будешь много тренироваться. Ладно, что-то мы заболтались. Пошли немного поработаем.

Заходим в палисадник с голыми деревьями и направляемся по дорожке к угольному сараю. Рядом с ним, под навесом аккуратно сложены поленница и длиной в половину моей руки сосновые чурки. Зима в этом году морозная, дров на растопку уходит больше и их надо пополнять.

Папка берет лежащий на ней остро наточенный топор и устанавливает на дубовом кругляше чурку.

«Трах!» — мелькает лезвие, «чпок» — разваливается чурка пополам. Снова те же звуки — половинки раскалываются еще раз. Папка отбрасывает их в стороны, я собираю и рядами укладываю в поленницу.

Трудимся примерно час, и когда она изрядно вырастает, он говорит, — шабаш сынок. На сегодня хватит.

— Тогда пойду еще немного покатаюсь, — говорю я, направляясь к лыжам.

— Не спеши, — достав из кармана пачку «Беломора» закуривает. — Сейчас мы их тебе смажем.

— Зачем? — вскидываю брови.

— На дворе оттепель, снег влажный, будет липнуть к лыжам, а они хуже скользить

Уходит в летнюю кухню и возвращается со свечным огарком. Взяв в руку, поочередно натирает им каждую лыжу с изнанки и довольно хмыкает, — теперь в самый раз. Можно еще смазать кусочком сала, но лучше воск.

Теперь липнуть не будет? — интересуюсь я.

— Давай проверим, — перебрасывает губами дымящуюся папиросу во рту.

Я беру лыжи, он палки, выходим за ворота. Вставляю ноги в крепление, беру у него палки и, помогая ими, делаю несколько шагов по лыжне.

— Отталкивайся ими и скользи! — доносится сзади.

Толкаюсь один раз, два, ускоряюсь и через десяток метров зарываюсь носом в снег. Встаю, снова продолжаю и довольно быстро оказываюсь у дедушкиного дома.

— Не хило, — говорю сам себе, разворачиваюсь и возвращаюсь назад.

— Ну вот, уже лучше, — говорит папка. — Дай ка я попробую.

Меняемся местами, и все убыстряя ход, он скользит по лыжне до начала улицы, а потом обратно.

— Здорово, — цокаю языком. — Старшие пацаны отдыхают.

— Кое-что еще помню, — улыбается. — Ну ладно, учись, — освобождается от лыж и идет к калитке.

— Бегаю по накатанным колеям, пока ноги не становятся ватными. Потом утираю ладошкой потный лоб, снимаю с ног лыжи и, прихватываю палки, ухожу во двор.

— Как успехи? — появляется из гаража папка.

— Да вроде ничего, только ноги устали.

— Поначалу всегда так, — закрывает металлические двери. — Я тебе что скажу. Лыжный спорт один из самых лучших. Развивает все группы мышц, увеличивает объем легких, и укрепляет позвоночник. Так что пока зима, катайся ежедневно.

Затем мы уходим в дом, раздеваемся, моем на кухне руки, и направляемся в зал.

Там, за столом, накрытым кружевной скатертью, Лялька раскрашивает цветными карандашами журнал «Мурзилка», мама, устроившись в кресле, вышивает на пяльцах*.

У нее это здорово получается. На всех дверных проемах у нас висят шторы ручной работы с исполненными гладью* цветами, а на стенах несколько картин, вышитых тем же способом.

В левом углу зала на этажерке светится зеленым шкала радиолы «Дружба», из нее льется тихая мелодия. Усаживаемся с папкой сбоку на диван и слушаем.

Последующие дни недели активно осваиваю дядин подарок, а потом ко мне присоединяется Сашка Винник. Родители тоже купили ему лыжи. Не ограничиваясь нашей улицей и ближайшими окрестностями, делаем вылазки к Мазуровской балке.

На подъезде к ней, в степи, рядом с водокачкой — древний курган. Высотой метров десять и с пологим спуском. Мы забираемся на него, отталкиваемся палками и поочередно несемся вниз. Под лыжами визжит снег, в лицо бьет ветер. Иногда падаем, поднимаемся и продолжаем. Красота!

Приближается Новый Год, за день до него папка привозит елку. Она пушистая и пахнет хвоей, устанавливает ее на деревянной крестовине в зале. Затем мама достает из шифоньера картонную коробку с елочными игрушками, начинаем наряжать. Первой на верхушку водружается пятиконечная звезда, за ней цепляются стеклянные шары, сосульки и различные сказочные фигурки. Все это украшается блестящей мишурой, под елкой помещается дед Мороз в шубе, колпаке и с посохом.

Лялька восторженно визжит и хлопает в ладошки, для нее это первая такая елка.

День 31-го декабря проходит как обычно, а вечером у нас праздничный ужин. В зале накрыт стол на четверых со всякими вкусностями. Имеется сваренный накануне холодец, домашняя колбаса, голландский сыр, копченый рыбец и соленья. А еще целая ваза мандаринов с яблоками, купленными родителями на базаре.

Когда за окнами темнеет, усаживаемся за стол, папка стреляет в потолок пробкой от шампанского и наполняет два хрустальных бокала. Мне и Ляльке мама наливает в чашки шипучее ситро.

— С Новым Годом семья! — поднимает бокал папка.

— С новым счастьем! — добавляет мама.

Чокнувшись, выпивают, мы с сестренкой приникаем к свои чашкам. Ситро грушевое, прохладное и щекочет в носу. Когда ужин подходит к концу Лялька начинает сонно клевать носом. Мама уводит ее спать, я тоже вскоре укладываюсь в кровать и проваливаюсь в сон.

Утром под елкой нас с сестричкой ждут подарки: меня книжка «Волшебник изумрудного города» и перочиный ножик, а Ляльку кукла с закрывающимися глазами, умеющая говорить «мама». Считается, что их ночью принес Дед Мороз, но это для маленьких. Я то знаю, что никакого Деда Мороза нет, все сказка. Подарки нам сделали родители.

Проходит неделя. Вечер. За разрисованным морозом окном в небе мерцают первые звезды.

Мы с Лялькой, наряженные в праздничные одежки, сидим за столом на кухне и наблюдаем, как мама накладывает в прозрачные вазочки кутью. Именно так в наших краях называют рождественское угощение, с которым ходят колядовать. Это сладкий вареный рис, с изюмом, украшенный поверху кусочками мармелада или разноцветными леденцами.

Наполнив вазочки, мама кладет под крышку каждой по блестящей чайной ложечке и завязывает их в белые полотняные салфетки. Папка, дымящий у печки папиросой, хитро поглядывает на нас и дает советы, как побольше набрать святочных гостинцев.

— Ну, а колядки вы хоть знаете? — интересуется он, — а то ведь кроме медного пятака те, кого будете поздравлять, могут ничего не дать

— Знаем, — хихикает сестричка, — нас мама учила, и заводит тоненьким голоском,

«Щедрык, ведрык, дайте вареник,

Ложечку кашки, кольцо колбаски…

— А вот еще,

« Щедрый вечер, добрый вечер,

Добрым людям, на здоровье…»

— Молодец, — улыбается отец, — с такими колядками, все гостинцы ваши…

Затем мы ужинаем ватрушками с творогом, запивая их овсяным киселем.

Через полчаса, тепло одетые, с кутьей в руках и полотняными торбочками через плечо, мы гордо шествуем с Лялькой через дорогу к Ануфриевым. Для начала заходим в дом дяди Вити. Там нас уже ждут Юрец и Санька с такими же атрибутами.

Как только Лялька с порога затягивает колядку, оба начинают вопить, что нужно спешить, а то другие пацаны соберут все лучшие гостинцы.

— Цыц! — прикрикивает на них тетя Соня. Умолкают.

Старшие дослушивают «щедровку» до конца, а затем, когда мы «засеваем» крашеный пол прихожей горсточкой припасенной в карманах пшеницы, пробуют и хвалят нашу кутью.

После этого, тетя Соня щедрой рукой опускает нам в торбочки первые гостинцы: конфеты, мандарины, орехи и пряники. А еще выделяет по серебряному рублю. Мы в восторге. Братья завистливо косятся на нас, но им дулю с маком — хозяевам не положено.

Затем веселой гурьбой мы вываливаем из дому, заходим во двор к дедушке, стучим в окошко и дружно поем колядку. Через минуту на крыльце загорается свет и нас встречает бабушка. Она целует всех по очереди и приглашает в дом.

В жарко натопленной горнице, углубившись в газету, в деревянном кресле перед столом, восседает хозяин.

Стол перед дедушкой уставлен праздничными гостинцами для всех тех, кто зайдет с рождественскими поздравлениями. Для детей — сладости, пахучая антоновка и горка монет, для тех кто постарше — колбасы, пироги и бумажные рубли.

Дедушка глуховат, и специально для него мы еще раз поем щедровку, да так, что в окнах звенят стекла, а во дворе испуганно взлаивает Тобик. Никита Степанович одобрительно кивает, утирает рукой повлажневшие глаза и благосклонно кивает бабушке.

Та крестится на иконы в красном углу и, радостно причитая, пополняет наши торбочки новыми гостинцами, а затем вручает каждому из внучат по полтиннику. Дед же, дав нам знак оставаться на местах, грузно встает с кресла и уходит в боковушку.

Оттуда он появляется со святочной звездой в руках. Она сделана из серебристой фольги и прикреплена к фигурному деревянному жезлу, увитому яркими лентами.

— Хорошо спиваете, — поглаживает усы и протягивает звезду мне. Раньше он давал этот святочный знак, пользующийся особым расположением у набожных хозяек только молодым парням. А теперь вот нам — знать услужили.

Весело переговариваясь и держа над собой звезду, мы направляемся вдоль заснеженной улицы обратно через дорогу к хате деда Левки, а затем к другой нашей родне и спустя час изрядно пополняем гостинцами торбочки и карманы.

Договариваемся оттащить все по домам, а затем двинуть к соседям и на «домики». Тем более, что Лялька устала и ей пора спать.

Дальнейшее путешествие продолжаем вчетвером — к нам присоединяется Сашка Винник. Там и сям по длинной улице снуют группы колядующих детей и подростков. Окна всех без исключения домов мерцают теплым светом, да и ночь на диво звездная, с ярко блестящим в небе месяцем.

Мы торопимся, вот-вот в дело включатся старшие ребята. Двое из них уже маячат под фонарем у переулка, ведущего на «домики». Это Колька Коломиец и Юрка Шарапов. Оба наши соседи, учатся в восьмом классе. Колька высокий, со смоляным чубом, Юрка ниже, рыжий и лупоглазый. Позапрошлым летом у меня с ними случилась неприятность.

В тот день, навестив Ковалевых, дедушка был на базаре, а тетя Рая варила в летней кухне борщ, я наблюдал как бабушка Варя в доме строчила на швейной машинке. Называлась она «Зингер» и меня очень интересовала. Однако трогать машинку мне запрещалось, так что сидел на стуле, дрыгал ногами и наблюдал.

Сделав перерыв, бабушка встала, подошла к большому сундуку у стены откинула крышку и стала что-то искать. Я тут же соскочил со стула, прошлепал босыми ногами туда и, поднявшись на цыпочки, заглянул внутрь.

В сундуке была сложена праздничная одежда, сбоку длинный пенал. А в нем, среди каких-то коробочек, флаконов и мотков ниток, тускло блестели орден и несколько медалей. У папки они тоже были, но эти увидел впервые.

— Чьи они? — задрал голову.

— Твоих дядей Алексея и Владимира (вздохнула) оба погибли на войне. Царствие им небесное, — обернувшись, перекрестилась на икону, висящую в углу

— Можно посмотреть?

— Держи, — вложила мне в ладошку орден. — Это Алешин.

Он был в виде рубиновой звезды с золотым серпом и молотом, перекрещен винтовкой с саблей, в центре по кругу белой эмали, золотыми буквами какая-то надпись.

— Красивый, — поцокал я языком. — Ладно, я с ним немного погуляю?

— Добре, — закрыла крышку сундука бабушка и вернулась к своей машинке.

Я прикрепил орден к майке, вышел на веранду, а оттуда, надев сандалии, во двор. Там, представляя, что солдат, промаршировал до ворот и вышел на улицу. Она была пустынной, в траве гуляли куры, на лавочке перед домом Шараповых сидели Юрка и Колька. Грызли семечки.

— Это ш о у тебя на майке за значок? — спросил Колька, когда поравнялся с ними.

— Не значок, а военный орден! — гордо ответил я.

— А ну ка топай сюда, поглядим, — сплюнул на землю шелуху Юрка.

— Во, — подойдя к ним, выпятил грудь.

— Ну-ка, ну-ка, — отвинтил его у меня с майки Колька и оба принялись рассматривать, — стоящая вещь (переглянулись).

— Слушай, давай меняться, — предложил Юрка.

— Не, — повертел я головой.

— Так ты же не знаешь на что?

— На что? — мне стало интересно.

— Щас, — встал с лавки Юрка и ушел во двор.

Вскоре вернулся и показал мне плоский фонарик, — во, немецкий «Даймон»*. Отлично работает. Нажал сбоку кнопку, в стекле загорелся свет, передал Кольке. Тот тоже включил — выключил, оба уставились на меня, — ну так как?

— Согласен, — решительно кивнул я. Обмен состоялся.

Взяв фонарик в руки порысил в сад к деду Левке. Там устроился за вагонеткой с водой и стал нажимать кнопку. Фонарик не горел. Потряс, снова нажал. Результат тот же. Из глаз потекли слезы, «обдурили», горько заревел.

— Ты чего? — раздался голос. Рядом стоял дядя Женя. Он возвращался домой с работы, шел с шахты по тропинке через огород. Всхлипывая, я рассказал о своем горе.

— А ну-ка дай мне фонарик, — протянул руку.

Взяв, открыл корпус и рассмеялся, — они вынули из него лампочку и батарейку. Ладно (вернул) пойдем, разберемся с этими засранцами. Однако Юрки с Колькой на улице уже не было. Оба куда-то свинтили.

— Ничего, — заверил я крестный. — Никуда они от меня не денутся.

Спустя пару дней он отловил обоих и надавал по шеям. Однако ордена у друзей уже не было. Тоже кому-то променяли. Вот такая была история.

Сделав последние визиты и проводив домой братьев, мы с Сашкой, сидим на лавке у его дома. Хрустим пахнущими сеном яблоками, которыми нас одарил кто-то из соседей и слушаем набирающую силу рождественскую ночь. Малые, но понимаем, какая-то она особенная, не такая как все.

В мае к Ануфриевым приезжает родня — тетя Галя с сыном Виктором. Они родня и нам, поскольку тетя Галя была замужем за дядей Шурой, старшим сыном дедушки Никиты и бабушки Степаниды, погибшем на войне. Витя им внук, а Юрцу с Санькой, мне и Ляльке — двоюродный брат. Годами он такой как дядя Женя, рослый и веселый. Недавно отслужил в армии, учится в автодорожном институте.

Живут они в Луганске, у тети Гали новый муж — зовут Петр Григорьевич. Прошлым летом мы были там в гостях. Пока взрослые гуляли и пели под баян, Витя прихватил меня с Юрцом, и мы отправились на трамвае в центр смотреть английские танки.

Ехали на нем впервые, у нас в Брянке трамваев нету, и с интересом разглядывали многоэтажные дома, широкие проспекты и искрящиеся под солнцем, бьющие фонтаны. По дороге брательник рассказал, что после Гражданской войны эти танки городу подарил наш именитый земляк, маршал Ворошилов*.

Похожие на стальные чудовища махины стояли на гранитной площади, окруженной сквером, когда подошли ближе, мы с Юрцом опупели. Были они зеленые, в заклепках, размером с дом, по бортам торчали пушки и пулеметы.

Задрав головы, обошли кругом, а потом я спросил Витю, — залезть на них можно?

— Отчего же (рассмеялся) валяйте, я, когда был пацаном, тоже туда забирался. И показал как лучше. Через минуту мы с Юрцом были наверху одного танка. Походили по броне, заглянули в лючок башни, внутри была темнота. Слезли.

— Да, блестя глазами, — сказал Юрец. — Вот бы на таком поездить!

— Когда вырастишь, может и поездишь, — потрепал его по плечу брат. И как в воду глядел. Спустя годы Юрец стал танкистом и дослужился до полковника.

Погостили тетя Галя с Витей у нас два дня, а потом папка отвез их на машине в Луганск.

Между тем работы на пустыре за нашей улицей закончилась. Там построили лагерь для заключенных. Внутри два громадных цеха, другие производственные помещения, несколько двухэтажных казарм и футбольное поле. Их окружала высокая ограда из бетонных плит с колючей проволокой наверху и фонарными столбами. По периметру, похожие на скворечники, сторожевые вышки.

С внешней стороны, рядом с трассой, еще одна казарма для охраны, железные ворота и КПП. Все это мы с Жекой Цивенко, Сашкой Винником и Юрком рассмотрели с верхушки нашего террикона, на который постоянно забираемся.

А еще с той же стороны, подходя вплотную к уличным огородам, появилась шикарная спортивная площадка. На ней имеются высоченная трапеция для лазания по канату, шесту и наклонной лестнице, параллельные брусья, турник, и «конь» с подставкой для прыжков. Дальше следует длинный бум* и площадка с битами и городками. Все это окружает штакетник с вкопанными под ним скамейками.

Три раза в неделю, с утра, на площадке занимаются спортом солдаты роты охраны, а мы, сидя на штакетнике, с интересом, наблюдаем. Когда же они возвращаются в казарму, спрыгиваем на площадку и все повторяем. За месяц натаскались так, что выполняем практически все упражнения. Больше того, Колька Гузяков вертит на турнике солнце, а я единственный из пацанов поднимаюсь до самого верха по канату только на руках. Потому как цепкий.

Поскольку котлована больше нет, и купаться негде, мы Женькой Цивенко разведали новое место. Это бассейн на шахте «Краснопольевская-Глубокая», в получасе ходьбы от поселка Булатовка, примыкающего к нашей улице со стороны железнодорожного переезда.

Вода в нем используется для шахтных нужд, из установленных поверх нее труб вверх бьет множество искрящихся на солнце струй. Размером водоем с волейбольную площадку, глубина два метра. Плавай и ныряй — не хочу. Что мы и делали практически каждый день.

Здесь же знакомимся с новым пацаном. Зовут его Женька Хорунжий, живет на улице рядом с нашей, куда вместе с родителями переехал весной из Беловодска. Он моих лет, но на голову выше, загорелый и с выгоревшими на солнце волосами.

— Ну как вам бассейн? — спрашивает нас с Жекой, когда изрядно наплававшись, одеваемся.

— На все сто.

— Хотите, покажу еще одно место, где можно искупнуться?

— А разве такое есть?

— Увидите. Айда за мной.

Миновав территорию шахты по железнодорожным путям, выходим за нее и взбираемся по тропинке на крутой откос. В сотне метрах от него высится водонапорная башня, за ней уходящее вдаль волнами овсяное поле.

— Считай на месте, — говорит Женька, первым направляясь к башне. Вблизи она кажется огромной, из светлого кирпича, внизу полуоткрытая дверь. Поочередно заходим внутрь. Там полумрак, по стене вьется металлическая лестница, в оконные, уходящие вверх проемы льется дневной свет.

Взявшись за поручень, наш новый знакомый осторожно поднимается по ступенькам, мы с Жекой, следуем за ним. Под сандалиями звенит металл, слышится сдерживаемое дыхание, минут через десять ступаем на бетонную площадку. На ней установлен великанский железный бак, метров пятнадцать в диаметре, уходящий под купол крыши. Там, на стропилах воркуют несколько голубей.

— Ничего себе, — удивляемся мы с Жекой. — Никогда такого не видали.

Бак на расстоянии несколько шагов окружает дощатая стена с несколькими окошками. Выглядываем в одно. Далеко внизу земля, синеют посадки, в сторону шахты паровоз тащит пустые вагоны

— Ну как, насмотрелись? — подмигивает Женька. — А теперь можно и искупнуться.

Сбросив с ног сандалии, стягивает майку со штанами, вешает их на какую-то трубу, и карабкаетсяся по вертикальной лесенке в бак. Потом сверху донесся всплеск и его крик «лафа!». «Давайте сюда!»

Мы тоже быстренько раздеваемся и лезем следом. Бак с нешироким парапетом по краям, наполнен доверху, поочередно сигаем в воду. Она теплая и прозрачная. Громко хохоча, плаваем от одной стенке к другой, брызгаемся и ныряем. Затем сидим на парапете, дрыгая ногами.

— Да скалит зубы Жека, — расскажем пацанам, не поверят.

Снова купаемся, а когда надоедает, вылазим из бака, выкручиваем трусы, одеваемся и спускаемся по лестнице обратно.

— А теперь можно попастись, — говорит Женька, когда выходим из башни.

— Это как? — не понимаем мы.

— Вон там, — показывает на овсяное поле, — полно гороха.

Не сговариваясь, идем туда.

Овес с еще зелеными метелками нам по грудь, внизу густо переплетен гороховыми стеблями. На них крепкие и полные стручки. Одни, сорвав и раскрыв, мы отправляем в рот, другими набиваем пазухи. Чуть позже сидим в тенистой посадке сбоку поля, чавкая приятную сладость и делимся дневными впечатлениями.

Домой возвращаемся под вечер.

Наш новый приятель сворачивает за переездом на идущую параллельно нашей улицу, она зовется Новая. Мы с Жекой идем к себе на Луговую.

Появление лагеря за нашей улицей взрослым не нравилось а вот пацаны были в восторге. Мало того, что мы регулярно посещаем спортивную площадку, но и еще знакомимся с солдатами. Почти каждый вечер свободные от службы играют там в городки, а мы угощаем бойцов созревшими в садах яблоки.

За это нам разрешают смотреть кино в их казарме. Оно по воскресеньям, тоже вечером. Сеансы проходят в небольшом зале на первом этаже с двумя рядами жестких театральных кресел. Сзади на столе стрекочет кинопередвижка, на сцене мерцает экран. Нам разрешено сидеть впереди, но не болтать и вести себя тихо.

Все фильмы, которые показывают — военные, и мы поочередно смотрим «Александра Невского», «Балладу о солдате», «Двух бойцов» и многие другие. Для нас это можно сказать подарок. Билет в кино в поселковом клубе стоит три рубля, а такие деньги есть не у каждого пацана.

По средам, во дворе казармы, огороженном высоким глухим забором идет чистка оружия за которой, забравшись наверх мы с интересом наблюдаем. За длинными, обитыми жестью столами солдаты драят автоматы.

Один такой мне уже доводилось видеть и даже потрогать.

В феврале, гасая на лыжах, я простыл и меня третий день не пускали на улицу. Было утро, в доме потрескивала голландка, на стене стучали ходики. Мама в зале гладила белье, Лялька спала в спальне в своей кроватке. Я же сидел на стуле в соседней комнате и смотрел в окно, выходящее на зады усадьбы.

Там дрожали ветками голые деревья сада, и белел сугробами огород, за забором которого темнела автотрасса с летящей по ней поземкой.

Примерно с час назад, на перекрестке остановился трехосный, с брезентовым тентом грузовик, откуда вниз спрыгнул солдат и встал на обочине. На нем были шапка — ушанка, песочного цвета бушлат, на ногах кирзовые сапоги.

За плечами висел автомат, а в руках солдат держал красные флажки.

Потом грузовик уехал, а я сразу же побежал на кухню и сообщил об увиденном папке, просматривавшему на кухне газету. Он вместе со мной прошел в комнату, к окну, поглядел туда и сказал, — это, сынок, военный регулировщик.

— В смысле? — не понял я.

— По-видимому, скоро мимо пройдет армейская колонна, а боец флажками укажет ей дальнейший путь следования.

— Они едут на войну?

— Нет, — покачал головой. — Скорее всего, на учения.

Затем мама приготовила завтрак (все поели), папка ушел чистить во дворе снег, а я снова устроился на прежнем месте, в ожидании колонны. Шло время, она не появлялась, солдат стал явно мерзнуть. Он опустил уши шапки, часто хлопал руками по бокам и пристукивал сапогами.

— Ну, как, все стоит? — спросил, вернувшись со двора, пахнущий морозом папка.

— Стоит. А колонны нету.

Не раздеваясь, он прошел ко мне, с минуту глядел в стекло, а потом, снова вышел.

Вскоре стоял рядом с бойцом, они о чем-то поговорили и направились к нашему дому. Затем на веранде хлопнула дверь, за ней вторая и на кухне, в облаке морозного пара, появились солдат с папкой

— Надя! — позвал маму.

Чуть позже, сняв шапку и поставив рядом в угол автомат, солдат с аппетитом уплетал за кухонным столом, жареную картошку на сале и хрустел солеными огурцами.

Мне же было поручено смотреть в окно и предупредить о появлении колонны. Трасса оставалась пустынной, мама налила гостю чаю, а к нему наложила в блюдце вишневого варенья, затем снова ушла в зал.

Все это время я одним глазом смотрел на трассу, а вторым на автомат. Никогда такого не видел. Те, что показывали в военных фильмах, были с куцыми дырчатыми стволами и круглыми дисками, а этот совсем другой. Похожий на игрушку.

— Что, нравится? — перехватил мой взгляд, солдат, прихлебывая горячий чай из чашки. — Можешь потрогать.

Я слез со стула и, пройдя на кухню, осторожно коснулся автомата рукой. Он был холодный, чуть пах смазкой и с мелкими каплями на металле.

— Так, спасибо вам за все, — поднялся со стула гость.

Затем он протянул мне руку «дай пять пацан», и я шлепнул в нее ладошкой.

После солдат поправил торчащие за голенищем флажки, натянул на голову шапку, прихватил свой автомат, и они с отцом вышли. Через несколько минут регулировщик вновь стоял на перекрестке, а вскоре со стороны центра подошла колонна.

Впереди рулил зеленый «бобик», за ним десяток, с брезентовыми тентами таких же грузовиков, к которым были прицеплены с длинными стволами пушки.

Наш солдат выбросил одну руку с трепещущим флажком вперед, а вторую вскинул над головой. Колонна, урча моторами, медленно потянулась в сторону заснеженной степи.

Миновав перекресток, последняя из машин на несколько секунд остановилась, из-под тента высунулась рука, боец влез в кузов, и автомобиль снова тронулся.

— Пап, а пап, — обернулся я от окна, к стоявшему рядом отцу, когда трасса опустела, и машины скрыла летевшая вслед поземка. — У тебя на войне были такие пушки?

— Это гаубицы, сынок, — ответил он. — Мои были калибром меньше.

Вот такая была история с автоматом.

А еще этим летом я впервые побывал на свадьбе. Женился дядя Женя. Невестой была та самая девушка, к которой мы ездили с ним на мотоцикле. Стройная, черноглазая и красивая, звали Верой. Свадьба состоялась в доме дедушки Левки, гостей была тьма. Гуляли целых три дня, играли два баяна, пели и плясали, детвору щедро одаривали конфетами, пряниками и орехами.

«Как только вырасту, сразу женюсь» решаю для себя.