Частное лицо

Валерий Михайлов

Аннотация – ничто! Книга – все! У группы магов украли главный талисман. Расследование ведет специализирующийся на деликатных делах майор милиции Клименок. Помогает ему начинающий писатель. Разумеется, все оказывается не тем, чем кажется на первый взгляд. Клименок постоянно доводит своими шутками членов ордена до белого каления, и вообще его поведение трудно назвать деликатным. А талисман…

Глава пятая. Ватсон играет соло

— Человек! Человек! — Завопил Клименок, увидев Сергея во дворе. — Этот урод уже нажаловался генералу от лица всего коллектива на мое хамство. Просил, между прочим, заменить меня кем-нибудь другим, — сообщил он мне.

— И что?

— Ничего. Если действия какого-либо должностного лица кажутся вам идиотскими, возможно, это лицо решает совсем иную задачу, чем вы предполагаете.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего. Это так, тема для медитации.

Было утро второго дня расследования. Мы с Клименком только-только вернулись на место преступления и еще не успели войти в дом.

— Он что, не слышит? Человек!

Настолько истошного вопля мне слышать не приходилось. Видимо решив, что игнорировать Клименка не самая подходящая идея, Сергей быстрым шагом направился к нам. Он был более чем зол, и для того, чтобы это понять, не надо было посещать курсы физиогномики.

— Послушайте! — взвизгнул он. — Это уже не укладывается ни в какие ворота! Я, конечно, не ожидал от таких, как вы хороших манер, но настолько неприкрытое хамство… Я буду жаловаться!

— Ты уже пожаловался.

— Да, и буду жаловаться еще.

— Да ладно тебе, расслабься. Человек — это звучит гордо. Или ты забыл?

— Для вас я Сергей Петрович, и будьте любезны обращаться ко мне на «вы». Иначе…

— Иначе вы сделаете сипоку, у нас почему-то принято говорить харакири, на сиденье моей машины?

— Да пошел ты!.. — сказал Сергей, не забыв указать точный адрес, повернулся и быстрым шагом бросился прочь.

— Гражданин Солодилов! — рявкнул командирским голосом Клименок. — Я вас еще не отпускал. Или вы хотите продолжить разговор в отделении без Ватсона и при закрытых дверях, так я вам это устрою.

Это подействовало. Сергей остановился и нехотя вернулся к нам.

— Что вам еще угодно? — спросил он, трясясь от злобы.

— Вчера мы не успели поговорить со жрицей Надежды. Вы не знаете, где мы могли бы ее найти?

— Несколько минут назад я видел ее в беседке с той стороны дома.

— Благодарю вас, гражданин Солодилов. Можете быть свободны.

— Зачем ты с ним так? — спросил я, когда Сергей удалился на достаточное расстояние, чтобы не слышать мой вопрос.

— Я тебе задал тему для медитации?

— Ну?

— Вот и медитируй.

— Понятно, значит, не скажешь.

— Извини, не скажу.

— Ладно…

Катюшу, или Екатерину Егоровну Приходько, как и предсказывал Сергей, мы нашли в беседке. Она сидела с ногами на столе и увлеченно СМСила по телефону, работая руками со скоростью, которой позавидовала бы дюжина секретарей-машинистов. Кате было семнадцать. Не страшная и не красивая. Пустая голова и богатенький папа, — а что папа богат, у меня не вызывало сомнений, — отложили на ней свой отпечаток. Так, одна знакомая барышня, дочурка такого же богатенького Буратино рыдала в три ручья потому, что он подарил ей на 18 лет какую-то там «Тойоту», а не машину ее мечты.

— Привет, — сказал я.

— Доброе утро, Екатерина Егоровна, — поздоровался Клименок.

Она удостоила нас мимолетным взглядом и вновь переключила все свое внимание на телефон.

— Екатерина Егоровна, нам нужно задать вам пару вопросов.

— В таком случае вы бы сделали это вчера.

— Вчера мы не успели этого сделать, — ответил я, потому что Клименок никак не собирался реагировать на ее слова.

— Тогда могли бы, по крайней мере, избавить меня от ненужного торчания под дверью.

Я уже хотел, было, принести наши искренние извинения, но Клименок мне не дал этого сделать.

— Это был тактический ход, — сказал он.

— Какой еще тактический ход? — раздраженно спросила она.

— Так тебе и скажи. Размечталась.

— А ваши вокальные упражнения, это что тоже тактический ход?

— А ты сообразительная. Тебе понравилось?

— Думаю, ему это только на пользу.

— Ну раз так, теперь твоя очередь доставить нам с Ватсоном удовольствие.

— Ладно, давайте ваши вопросы.

— Скажи, ты когда-нибудь видела талисман?

— Разумеется, каждый раз во время ритуала.

— Он тебе нравился?

— Если честно…

— Только честно и никак иначе.

— Тогда не очень.

— А почему?

— Не знаю, какой-то он… не такой.

— Не впечатляющий.

— Вот именно, не впечатляющий.

— Скажи, а его мог кто-нибудь украсть?

— Конечно, мог, раз украли.

— А кто-нибудь выходил во время вашего бдения?

— Все выходили.

— Вот как?

— А вы думали, можно пробдеть всю ночь и ни разу не захотеть попить или в туалет?

— Тогда почему все уверяют, что никто не выходил?

— Потому что они идиоты.

— Ты уверена.

— А вы разве нет?

— Хороший вопрос. Но я не могу разглашать ответ в интересах следствия.

— Понятно, — улыбнулась она.

— Нам тут вчера сказали, что Гроссмейстер перепутал слова.

— Чушь собачья.

— Да?

— Как он может перепутать слова, если вместо слов он несет откровенную пургу. Он только говорит, что это латынь, тогда как на самом деле…

— Думаю, ты сама так делаешь на собраниях своего филиала. Угадал?

— Не скажу.

— У нас раньше на танцах так исполняли песни на «английском языке». Текстов никто не знал, поэтому плели все, что придет в голову, лишь бы было созвучно, — предался я воспоминаниям.

— Похоже, Ватсон, барышня слишком юна, чтобы помнить о том, что когда-то вместо диджеев на корчах играли местные ансамбли на дерьмовых инструментах.

— Как вы сказали? — заинтересовалась Катя.

— Извини, дорогая, но я дословно уже не повторю.

— Нет, как вы назвали свои допотопные дискотеки?

— Корчи.

— Корчи, — рассмеялась она. — Гламурненько.

— Видишь, Ватсон, теперь даже не говорят «клево» или «прикольно». Я чувствую себя динозавром брежнеозойской эры. Ладно, оставим лирику на потом. Скажи, Кать, а кем тебе приходится Гроссмейстер?

— Он никем.

— А не он?

— А неон — это что-то из химии. Я уже и не помню. Еще вопросы есть?

— Отдыхай.

— Да нет, сейчас будут звать на завтрак. Вот смотрите: десять, девять…

Когда она дошла до ноля, послышался удар гонга, прямо как в фильмах с Брюсом Ли.

— Класс! — отреагировал Клименок. — А перед обедом что, в гонг не бьют?

— Бьют, но вчера там что-то поломалось.

— Понятно, и спасибо за помощь следствию.

— Всегда пожалуйста.

Должен признаться, что как писатель я искренне завидую тем мастерам пера, которые могут развести листов на десять описание ветки сирени, или не менее подробно описывать натюрморт на столе, густо сдабривая его пустыми разговорами. Подобный талант легко позволяет раздувать даже сводку погоды до размера как минимум повести. К сожалению, таких способностей у меня нет. Возможно, это связано с тем, что как читатель я терпеть не могу все эти толстовские дубы глазами князя Андрея, и стоит мне нарваться на более или менее длинное описание гостиной или тучек на небе, я гарантированно пропускаю этот кусок. Если таких описаний становится слишком много, я перехожу к другой книге. Поэтому, несмотря на желание это сделать, я не стану описывать ни деликатесы, которые нам посчастливилось съесть, ни светские беседы. Только то, что имеет отношение к делу.

Короче, завтрак уже подходил к концу, когда Анна Степановна, она же Шапокляк, она же Жрица Милосердия, постучав ножом по бокалу, как это делают на банкете, когда хотят произнести тост, заявила:

— Кажется, я знаю, кто преступник, — торжественно, словно пионер, дающий клятву, сказала она.

— Да? И кто же он? — ехидно спросила Вера Павловна.

— Да, Анна Степановна, если вы знаете, вы должны нам немедленно назвать его имя, — поддержал ее Свидригайлов.

Затем разом загалдели все, превратив завтрак в стихийный митинг. Одна лишь Анна Степановна, да мы с Клименком сохраняли молчание.

— Вы на рожу ее посмотрите, — сказала мне Катя. Она сидела рядом со мной за столом. — Само олицетворение торжества. Ее медом не корми, дай побыть в центре внимания.

Словно в ответ на эти слова Анна Степановна поднялась из-за стола. Это заставило публику затихнуть.

— Я должна еще кое-что проверить, — сказала она, — и потом я вам все скажу.

— Когда? — бросил кто-то из зала.

— Сегодня вечером или завтра утром. А теперь прошу меня извинить, — с этими словами она покинула столовую.

— Послушай, Ватсон, ты хорошо выспался? — спросил меня Клименок, когда мы встали из-за стола.

— Да, а что?

— Тогда поработай немного соло, а я пойду вздремну. Представляешь, так ночью и не прилег.

Вот только на его лице не было никаких следов недосыпания. Соврал? А если и так, мне какое до этого дело.

— Хорошо, — согласился я, — что надо делать?

— Задавать вопросы. Желательно в самых неожиданных местах.

— Какие?

— Любые. Это не имеет значения.

— Но для чего?

— Видишь ли, Ватсон, люди почему-то склонны считать, что мы либо поголовно все некомпетентные идиоты, и все, что мы делаем — полнейшая чушь; либо считают нас клонами Холмса и Пуаро. В этом случае они полагают, что каждый наш шаг является результатом каких-нибудь умозаключений, и всеми силами стараются нащупать этакую генеральную линию партии. А так как здесь никто не знает, какова твоя истинная роль, твое шоу окажет незаменимую услугу следствию.

— Ладно, договорились.

— А раз так, слушай инструкцию: Правило №2 неписанного кодекса настоящего детектива гласит, что для того, чтобы эффективность процесса сбора и обработки информации была максимальной, необходимо умело сочетать интенсивный сбор и обработку информации с процессом интуитивного прозрения. На практике это выглядит достаточно просто. Устав, например, торчать в каком-нибудь архиве или задавать тупые вопросы всяким придуркам, ты выходишь на улицу и идешь или едешь, куда глядят глаза. Ты просто следуешь за своей интуицией. И если она подсказывает тебе бросить все и идти к любовнице, значит, так тому и быть. Разумеется, каждый твой шаг должен быть отражен в отчете с соответствующей аргументацией… Более или менее понятно?

— В общих чертах да.

— Тогда действуй. Потом расскажешь, что получилось.

Клименок отправился к себе в комнату, а я, решив без лишних раздумий перейти сразу к процессу интуитивного прозрения, вышел пройтись. Гуляя по саду, я случайно напоролся на Анну Степановну, выполнявшую на спрятанной среди кустов лужайке какие-то хитроумные физические упражнения. Я собрался, было, ретироваться, но она меня остановила.

— Вы мне не помешаете, — сказала она, словно приглашая меня остаться.

— Спасибо.

Пока мы обменивались любезностями, она упрямо сгибала совершенно нечеловеческим образом ногу в коленном суставе. В конце концов, послышался отчетливый хруст.

— Вам не больно? — ужаснулся я.

— Это всегда больно. А иначе практика теряет смысл. Скажите, — спросила она, — почему вы терпите все эти оскорбления? Я понимаю, он ваш начальник, но не дает же это ему право обходиться с вами столь снисходительно фамильярно… Где ваша гордость, в конце концов!

— Вот только он мне не начальник, а, скорее учитель и консультант. Что же касательно оскорблений, то я не чувствую, чтобы меня кто-то оскорблял. Возможно, я и не прав. А относительно гордости… Возможно, у меня ее нет.

— И плохо. Гордость — это мост, по которому человек может подняться до неба, а нет гордости и не моста.

— Рожденный ползать…

— Это не одно и тоже. Главное понять, что в этой жизни зависит от нас.

— Я с вами полностью согласен. Но позвольте задать вам вопрос по делу.

— Я же сказала, что скажу позже, когда буду готова.

— Меня интересует не «кто», а «почему».

— Что почему?

— Почему вы сказали это при всех на обеде?

— Я хотела увидеть его лицо.

— А если он вам поверил?

— Боитесь, что он может причинить мне вред?

— Боюсь, что простым вредом здесь не кончится.

— Если я права, то он слишком ничтожен, чтобы что-либо предпринять.

— А если вы неправы, а он поверил?

— Здесь все слишком ничтожны, чтобы что-либо предпринять.

— Вы так считаете?

— А вы разве нет?

— Ну… я не знаю.

— А я знаю. А теперь извините, мне пора в душ.

— Вот вам и Милосердие, — сказал я себе вслух, оставшись один.

Устав торчать на улице, я вернулся в дом. В декорированной под чайный клуб комнате я обнаружил Покровского. Он пил чай, соблюдая все китайские премудрости.

— Не помешаю, Генрих Нифонтович? — спросил я, остановившись у порога.

— Хотите чаю? — предложил он.

— Не откажусь. Что пьем? — поинтересовался я, садясь за стол.

— «Большой красный халат». Вам это о чем-то говорит?

— У меня есть «бирюзовая карта» «Улуна», — это элитный чайный клуб.

— О, да вы родственная душа. Не ожидал.

— Почему?

— Потому что у милиции нет на это времени.

— Ну, я не совсем милиционер.

— Сказать по правде, вы совсем не милиционер.

— Вы сами догадались, или кто-то сказал?

— Я хоть и пишу свиней, но живу среди людей. К тому же вас называют Ватсоном, а у него было весьма странное для британца имя: Доктор, если мне не изменяет память.

— Должен сказать, что вы правы.

— А еще я, думаю, не ошибусь, если скажу, что вы желаете что-то спросить.

— Что вы здесь делаете?

— То же что и вы. Пью чай, и жду, когда стрелки часов преодолеют свой путь между завтраком и обедом.

— А если серьезно?

— А если серьезно… Мне здесь нравится. Вот и все. А нелепые телодвижения и разговоры о потустороннем ничуть не хуже светской трепотни о политике, футболе, тряпье или бабах. А если еще честнее… У моей мамы пошли камни. Один полностью закупорил мочеточник. Она полгода как после инфаркта, и операция ее бы убила, а без операции было никак. Я уже приготовился в мыслях ее хоронить, и тут приходит приятель. Один из этих, экстрасенсов. Что он гнал, уму непостижимо. Любой шизофреник мог ему позавидовать. Предложил он свою помощь. До операции три дня. В общем, мы с мамой согласились. Возился он с ней раза по четыре на день. И что бы вы думали? На третий день она сходила в туалет. Моча была жуткого красно-коричневого цвета с какими-то хлопьями. Ужас! Думал, конец маме. Но хирург, который должен был ее резать, сказал, что это так мочеточник открылся, и вся гадость, которая была в почке… Извините за эти подробности… Так вот, как он сказал, хоть это и невозможно, но камень исчез. Я, конечно же, с магарычом к приятелю. Спрашиваю, как ему это удалось, так он такую пургу понес, похлеще, чем Грабовой или Лазарев. И тогда я подумал, что, сталкиваясь с неизвестным, такие люди обделывают штаны и хватаются за любое, самое шизофреническое объяснение, потому что других объяснений просто нет, а без объяснений страшно до усерачки. Поэтому они и несут всякую чушь. При этом они что-то умеют и если им не мешать, делают. Вот только их болтовню не надо воспринимать всерьез.

— И вы думаете, здесь…

— Нет, здесь другое дело. Здесь своего рода клуб состоятельных людей, играющих в магическую игру.

В комнату вбежала Катя.

— Папка пойдем, — позвала она с порога.

— Папка? — удивился я.

— А вы не знали? — спросила она. — Какой же вы тогда Шерлок Холмс.

— Если ты забыла, Клименок называет меня Ватсоном.

— Тогда вам простительно. Ладно, у нас с папкой дела.

Теперь понятно, что она здесь делает, и почему ее назначили жрицей. Вот только почему она Екатерина Егоровна Приходько, а он Генрих Нифонтович Покровский? Ладно, спрошу при случае.

Допив чай, я отправился дальше шляться по дому. В малой гостиной я встретил Аллу. Она раскладывала пасьянс.

— А, Призрак коммунизма? Заходи, — позвала она.

— Почему Призрак коммунизма?

— Потому что такой же нелепый, и бродишь здесь по дому, запугивая всех своими вопросами.

— Тебя я испугаю только одним вопросом, если позволишь.

— Да? И каким?

— Что ты здесь делаешь?

— Я уже говорила.

— Нет, что для тебя все это? Извини, но ты не похожа на человека, который верит во всю эту магию.

— Я верю в магию статуса. И очень скоро благодаря этой магии ни одна сволочь вроде твоего начальника не посмеет даже в мыслях попытаться напомнить, что мы были знакомы. Ты понял? — сказала она с нескрываемой злобой.

— Но мы ведь не были знакомы?

— Нет.

— А раз так, зачем на мне отрываться?

— Если бы я захотела на вас оторваться, вас бы уже было не узнать, — она перешла на «вы», чтобы показать, что ее «ты» я недостоин.

— А меня и так в каком-то смысле не узнать, — ляпнул я.

— Пошел вон, скотина, сволочь, мразь… — закричала она, запустив в меня пепельницей.

Выбежав за дверь, я согнулся пополам от хохота.

— Чего ржешь? — спросил словно выросший из-под земли Клименок.

Я рассказал.

— Знаешь, почему я себя так веду? — спросил он. — Потому что у меня есть удостоверение. Именно наличие удостоверения позволяет мне махать им перед чьим-нибудь носом, хамить, не боясь получить по морде, и так далее. Имея удостоверение, главное не забывать, что оно перебивается другим, более старшим удостоверением, и всегда учитывать эту возможность. А раз удостоверения у тебя нет, будь добр вести себя прилично. Иначе можешь нарваться на неприятность.

— Хорошо, босс.

— Я говорю серьезно.

— Я понял.

— Ладно, что накопал?

Катя назвала Покровского папой. Вот только она — Екатерина Егоровна Приходько, а он — Генрих Нифонтович Покровский.

— Значит, либо он не Генрих Покровский, либо она не Егоровна Приходько, Либо она не его дочь. Впрочем, к делу это не имеет отношения. Я тут, кстати, имел весьма интересный разговор с прислугой. Оказывается, здесь готовится если не революция, то, как минимум, дворцовый переворот. И знаешь, кто претендует на роль Ленина? Дворецкий. Он, оказывается, собирается занять кресло босса.

— Думаешь, это он украл талисман, чтобы пошатнуть положение Гроссмейстера?

— Он слишком умен, чтобы расшатывать чье-либо положение. Здесь что-то другое. К тому же он — наш первый и главный подозреваемый, что по неписанному правилу детектива должно означать его полную невиновность.

— Так это не он? Ты уверен?

— Я не уверен, что уверен.