Позывной «Милашка». Эротический боевик

Валерий Железнов

Никто из нас не знает, что готовит ему судьба. Прекрасный майский день может внезапно превратиться в кошмар, а беззаботная студенческая жизнь в адские армейские будни. Но, только пройдя огонь, воду, и «медные трубы», можно удостоиться заслуженных почестей и достойных наград.

© Валерий Железнов, 2024

ISBN 978-5-0065-0760-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мобилизация

Это утро не предвещало никаких неожиданностей. Обычное майское утро, каких было и будет во множестве.

— Машенька, — ласково позвала мама, тихо войдя в спальню дочери, — просыпайся, солнышко, завтракать пора.

Маша уже проснулась, но продолжала делать вид, что спит. Дочери очень нравилось, когда мама присаживалась на край кровати и нежно поглаживала разметавшиеся во сне кудри. Ей безумно нравилось с закрытыми глазами слушать мамин голос — такой родной, тёплый, мягкий. Такой голос мог быть только у мамы, таких любящих ласкающих рук не могло быть ни у какого другого человека на свете. Ведь это её мама. Единственная и самая-самая…

Маша сладко потянулась и только после этого открыла глаза. На лице её светилась счастливая улыбка.

— Мамусик, — протянула она руки к матери, — как хорошо! Какой сон мне приснился прекрасный!

— Вот за завтраком и расскажешь, — обнимая дочь, проворковала Елизавета Максимовна.

Мария Милашина — девушка уже почти совершеннолетняя, считала, что залёживаться в постели вредно для фигуры и силы духа. А потому, позволяя себе невинную слабость в виде непродолжительных маминых ласк, решительно покидала уютную, тёплую постель. Набросив пеньюар, бежала в ванную комнату.

залёживаться в постели вредно для фигуры

Слегка освежившись после сна, усаживалась завтракать в столовой вместе с мамой. Старший брат Виктор давно жил самостоятельной жизнью и редко бывал дома, а папа Николай Михайлович уезжал на службу раньше, чем просыпалась Маша. И лишь изредка, по праздникам, вся семья завтракала вместе за одним столом.

— Ой, мам, какой сон видела, ты не поверишь! — уплетая бутерброд, рассказывала девушка.

— Не болтай с набитым ртом, — с напускной строгостью, наставляла мать.

— Да, да, я знаю. Так вот, мне приснилась сама императрица. Будто она меня к себе в гости зовёт, а я от счастья ни слова вымолвить не могу. Присела перед ней в реверансе, а у самой ноги трясутся, и дыхание в горле застряло. Вот-вот упаду. Представляешь, сама государыня! Меня! В гости!

— Ох, размечталась, глупая, — улыбнулась Елизавета Максимовна, — императрице больше заняться нечем, как таких вот мечтательниц в гости звать. Да и не до тебя ей сейчас. Что творится-то в мире!

— А что такое? — насторожилась Маша.

— Утром в новостях такие страхи рассказывали. Будто восстание в провинциях вспыхнуло с новой силой. Повстанцы создали огромную армию и угрожают разрушить империю. Ужас!

— Но ведь ещё вчера говорили, что полиция справилась с бунтовщиками?

— Да, а вот за сутки что-то произошло неожиданное, да такое, что планируется объявление мобилизации. Ой, боюсь, как бы Виктора не забрали.

— Ну и заберут, ничего, — серьёзно сказала Маша, — послужить на благо империи ему будет полезно. Мужчина уже, а в голове ветер! Тоже мне гений!

— Ой, ой, — пошутила мама, — кто бы говорил. Сама скоро совершеннолетие отпразднуешь, а всё девчонка малая, хоть и видная девица вымахала. А ты не подумала, что твоего Серёжу тоже могут забрать?

— Ну, мааам, — протянула Маша укоризненно.

— Ну, что «мам»? — с улыбкой ответила Елизавета Максимовна, — будто я не знаю, что он тебя после института провожает. И в парке тебя ждёт по воскресеньям. Знаю, знаю. Целовались, небось уже? А?

— Мам, ну что ты придумываешь! Мы просто дружим.

— Да ладно, знаю я таких красавчиков. Он тебя соблазнит, а потом в армию сбежит! Смотри!

— Не возьмут его в армию, с пятого курса не берут. Призыву подлежат только совершеннолетние студенты первых, вторых и третьих курсов. Это я тебе как правовед говорю, — серьёзно заявила Маша.

— Ох, тоже мне правовед! Тебе до магистра ещё учиться и учиться. А тебе двадцать один скоро, могут и тебя забрать! Об этом ты не подумала?

— Скажешь тоже, мам! Мужчин у нас мало? А если и придётся, послужу не хуже других!

— Ой, ой, ой, — усмехнулась Елизавета Максимовна, — тоже мне вояка!

Но завтрак они закончили на приятной оптимистичной ноте. Утренний туалет не занял много времени, хоть и был тщательным, как всегда. Маша не терпела неряшества в других, но прежде всего в себе. Институтская форма выглядела всегда строго и безукоризненно, кудри опрятно убраны в скромную причёску, макияж на лице почти не заметен. Семейное воспитание в строгих старых традициях сделало из Маши образчик для подражания. Её ставили в пример другим не только преподаватели, но и тренер по теннису.

Весна набирала силу, в скверах распускались первые цветы, щебетали птицы, солнце щедро заливало городские улицы после промозглой сырой зимы. Жители сбросили надоевшие пальто и шапки. Маша радовалась весне, солнцу, птицам, но и про институт не забывала. Скорым шагом она преодолела бульвар и решительно потянула на себя бронзовую ручку массивной дубовой двери старейшего в империи Государственного Института Истории и Права. Сенсор распознал персональный код студента, и тяжёлая дверь бесшумно отворилась.

В тесном помещении их оказалось ровно сто человек. Сто совершенно разных девушек, собранных по указу об экстренной мобилизации, хотя это больше походило на массовый захват заложников. Им даже не дали собрать личные вещи, попрощаться с родными, закончить неотложные дела. Кто-то объяснил это как учения по гражданской обороне. Знакомых почти не было. Одно-два лица вызывали какие-то воспоминания, но где и когда виделись, не вспомнить. Где-то за стеной слышался приглушённый гомон, там тоже помещения с такими же, как и она призывниками. «Сколько же нас здесь? — подумала Маша. — Неужели воевать некому, что девочек на войну гонят?» И словно услышав её мысли, одна бойкая девица сказала, ни к кому не обращаясь: «А пацанов-то наших ещё вчера сотнями в вагоны, как скот погрузили. Похоже, в городе вообще мужиков нормальных не осталось!» Никто ей не ответил, все раздевались молча.

Все они были разные; стройные и ещё по-детски угловатые, высокие и низенькие, по-спортивному крепкие и хрупкие, как былинки, худенькие и пышечки. Разные по характеру, воспитанию и возрасту. Призыву на военную службу подлежали граждане от двадцати одного до сорока восьми лет. Были здесь и ещё юные девушки, как Маша, и уже бывалые женщины. Маше двадцать один исполнится только через два месяца, но призывная комиссия особо не разбиралась, ведь из института забрали, как раз, второй курс и третий. Её с однокурсниками сняли прямо с лекции, погрузили в фургоны и потом разбросали по разным сотням. Машины подогнали прямо к дверям призывного пункта и развели каждую сотню в отдельное помещение-раздевалку. И только здесь объявили об экстренной мобилизации по указу Её Императорского Величества. Дальше медкомиссия, а потом их ждала армия.

— Всем раздеться, — приказала полноватая женщина в форме с погонами капитана медицинской службы, — совсем раздеться! Все личные вещи упаковать с указанием фамилии, имени и домашнего адреса. Надеюсь, пользоваться упаковочным автоматом все умеют? С собой ничего не брать, армия вас всем необходимым обеспечит.

Дверь захлопнулась, а девушки принялись расстёгивать пуговички и развязывать тесёмочки. Делали они это по-разному. Кто-то из призывниц бойко стягивал с себя платья, брюки, куртки, кроссовки, сваливая всё в кучу. Видно, обнажаться в присутствии незнакомых людей для них не представляло никаких затруднений. К автоматам выстроилась голая очередь. Некоторые ещё умудрялись шутить. А для кого-то, и Маша оказалась в их числе, раздеваться здесь было стыдно. До сих пор обнажённой полностью её видела только мама и домашний врач. Даже в институтском бассейне, идя в душ вместе с сокурсницами, она всегда прикрывалась полотенцем и закрывала дверцу кабинки. Так её воспитали. Для порядочной скромной девушки раздеваться при посторонних — это табу. До белья, и то стыдно, а уж тем более, обнажиться полностью.

Она расшнуровала и сняла высокие лакированные башмачки, нерешительно расстегнула форменный жакет, белую блузку с синим галстуком, спустила длинную серую юбку. Аккуратно сложив верхнюю одежду на скамейку, вынула из волос заколку и положила на студенческую шляпку с синей атласной лентой. Преодолевая стеснение, Маша сняла колготки и трусики. Сбросив лишь бретельки лёгкой нижней рубашки, расстегнула лифчик, сняла его, не открывая грудь, и положила сверху на стопку своей одежды. Никаких украшений в институте не полагалось носить, а сумка с компьютером и косметичкой осталась в аудитории института. Нижнюю рубашку она снять так и не смогла. Но Маша оказалась не одна такая стеснительная. Некоторые девушки тоже не выполнили приказ. Потупив взгляд, они остались стоять в нижнем белье.

— Почему ещё не разделись? — вдруг раздался строгий голос военврача из двери, ведущей в смотровое помещение. — А ну, живо сбросили свои тряпки и марш на осмотр! Ишь, целок тут из себя строят!

Теперь начальник медкомиссии была уже одета в несвежий бледно-голубой халат поверх формы.

Маша, внутренне сжавшись, сняла рубашку и маленький серебряный крестик, шагнула к упаковочному автомату. С грустью опустила свои вещи в приёмник и лишь в последнее мгновение, за секунду до того, как приёмная камера захлопнулась, выхватила назад цепочку с крестиком. Потом решительно набрала на сенсорном экране свои данные. Автомат булькнул, зашуршал и через несколько секунд выбросил наружу вакуумную пластиковую упаковку. Маша обречённо посмотрела на пакет, надела на шею цепочку и босыми ступнями пошлёпала по холодным плиткам пола в смотровую. Она, съёжившись, прикрывая грудь, обхватила плечи руками и безропотно заняла указанное ей место в строю. В соседнем помещении было гораздо холоднее, чем в раздевалке, а потому кожа мгновенно покрылась мурашками.

Врачей было пятеро, а потому и всю сотню разделили на пять потоков. Среди врачей были два пожилых мужчины, которые не вызвали у Маши особого стеснения, ведь они просто делали свою работу. А когда седой хирург по-доброму шепнул ей: «Сними крест, держи в кулаке, чтоб никто не видел. Наденешь после осмотра», — она даже почувствовала нечто похожее на благодарность. Хоть кто-то здесь отнёсся к её чувствам по-человечески. Впрочем, никто из врачей с призывниками не церемонился. Отдавались чёткие команды: «Сесть на корточки! Встать на носки! Встать на пятки! Нагнуться! Раздвинуть! Открыть! Закрыть! Дышать! Не дышать! Лечь на спину! Встать в строй!» Изредка раздавались окрики: «Что примёрзла? Оглохла? Выполнять!»

Врачи бесцеремонно обращались с обнажёнными женскими телами, будто это были не живые люди, а мешки с тряпками. Они торопились. За этой сотней вскоре появится следующая, и ещё неизвестно, сколько их будет в ближайшие дни. Медики выглядели уставшими и раздражёнными. Вообще, эта медкомиссия разительно отличалась от всех осмотров, которые когда-либо приходилось проходить Маше. Никто и никогда не смел с ней так обращаться, а здесь её будто за животное держали. Но она не осмелилась возражать, безропотно выполняя все приказы. Почему-то к врачам никакой неприязни не было, но вот чувство омерзения и презрения к себе самой постепенно наполняло всю её душу. Что-то внутри её бунтовало, возмущалось, хотело выплеснуться наружу гневным криком, но боялось. Подкатывало слезами к глазам, но трусливо застревало комом в горле.

Когда осмотр подходил к концу, дверь распахнулась, и мужчина в форме пехотного подполковника быстрым шагом направился к женщине-капитану. Многие девушки инстинктивно попытались прикрыться, присесть, спрятаться за спины других, но военный даже не удостоил их взглядом. Маша тоже попыталась прикрыть наготу руками, но не столько от стеснения, сколько от страха, внушаемого видом этого военного мужчины.

— Как? — бросил подполковник капитану.

— Четверо больных, одна инвалид, у двенадцати анарексия. Остальные строевые, — отчеканила военврач, а потом шёпотом усмехнулась, — даже семь вирго обнаружились. Надо же!

— Больных в госпиталь, инвалидку домой, дохлых на кухню откармливать! — распорядился подполковник.

— Эта, с инвалидностью, из добровольцев, — понизив голос, сказала капитан, — по закону не имеем права отказывать.

— Ладно, в канцелярию. Потом разберёмся. Чёрт бы её…! Ещё добровольцы есть?

— Двадцать три, — доложила военврач.

— Хорошо. Постройте сотню, капитан.

— Становись, — скомандовала начальник комиссии, — живей, живей! Да поворачивайтесь вы!

Призывницы неумело становились в строй, подгоняемые властными тычками капитана.

— Смирно! — гаркнул военный. — Я военный комиссар, подполковник Ромашкин. Все вы призваны на военную службу по указу Её Величества об экстренной мобилизации. Вам будет оказана честь стать на защиту Империи. Сейчас я назову каждой из вас цифру. Это будет первая цифра вашего личного номера. Запомните её и, когда прикажут, разделитесь по номерам. В дальнейшем вы пройдёте сортировку и будете направлены в учебные лагеря.

Затем подполковник стал совершенно безразлично осматривать обнажённые тела, трогал, где ему нужно было, ощупывал мышцы, приказывал повернуться, опять осматривал. Потом тыкал пальцем левой руки в грудь девушек и называл цифры, которых оказалось всего три. Таким образом сотня разделилась на три неравные группы. По каким критериям шёл отбор, пока понять было невозможно. Маша чуть не упала в обморок от страха, когда этот ужасный Ромашкин прикоснулся к её телу своей огромной ладонью. Перед этим грубым воякой она чувствовала себя совершенно незащищённой, беспомощной, жалкой. Казалось, он может сделать с ней что угодно, а она даже сопротивляться не осмелится.

— Номер два, — подполковник ткнул пальцем ей в грудь, прямо туда, где недавно висел крестик.

Это было не столько больно, сколько неожиданно и так унизительно, что непроизвольно Маша вздрогнула всем телом и отшатнулась, а на нежной бледно-розовой коже остался белый круглый след.

Наконец, военком обратился к строю:

— Есть ли у призывников какие-либо пожелания по прохождению военной службы?

— Это не медкомиссия, а издевательство какое-то! — вместо пожелания возмутилась одна из призывниц.

В строю послышался робкий, но одобрительный девичий шёпот.

— Отставить! — рявкнул подполковник. — Кто это вякнул? Ты?

В следующее мгновение он ухватил девушку большим и указательным пальцем за подбородок. Пальцы его левой руки были жёсткие, сильные, будто стальные клещи. Сразу подумалось, что отсутствовавшая правая рука могла бы выглядеть ещё страшнее. И когда этот грубый солдафон с удивительной лёгкостью приподнял девушку за подбородок, показалось, что вот сейчас её нижняя челюсть вывернется наизнанку. Тем более это казалось удивительно, что девушка отнюдь не была хрупка и легковесна. Пожалуй, она выглядела даже сильнее и крупнее многих, в ней чувствовалась хорошая спортивная подготовка. «Бунтарка» в растерянности схватилась за руку подполковника, пытаясь освободиться, одновременно балансируя на пальцах ступней, будто балерина на пуантах.

— Смирно! Я сказал, смирно! — прошипел ей прямо в лицо военком. — Тебя что, не учили, где должны быть руки по команде «Смирно»? Команда всех касается! Смирно!!!

Руки безвольно обвисли вдоль тела, а из горла вместо крика боли вырывалось лишь хриплое дыхание. Сотня обнажённых женских тел замерла в строю, парализованном паническим ужасом, внушаемым этим одноруким монстром с исковерканным шрамами лицом. И, хоть экзекуция продолжалась всего секунды, бедняжке она показалась вечностью. Видно было, что та совершенно раздавлена и парализована дьявольской силой и мощью морального натиска военкома-инвалида. Подполковник так же внезапно разжал пальцы и сделал быстрый шаг назад. Наказанная им призывница, не удержалась на ногах и шлёпнулась в ещё тёплую желтоватую лужицу.

— Молодец! — вдруг одобрительно бросил в её сторону подполковник. — Даже у парней, бывало, дерьмо по ляжкам текло, сознание теряют некоторые от страха, а ты ничего, выдержала! Номер три тебе! А это, — он ткнул пальцем в лужу, — это нормально. Армия — не пансион благородных девиц, здесь не крестиком вышивают, здесь Родину защищают! Вы ещё не раз штаны себе обмочите, прежде чем станете настоящими солдатами,…если доживёте. — Затем повернулся к врачам и добавил, — капитан, заканчивайте медосмотр! Потом разведёте по командам.

— Есть! — вытянулась перед подполковником капитан.

После окончания медкомиссии призывниц направили на санобработку. Вся эта процедура оказалась очень проста. В санитарном помещении располагалась довольно большая ёмкость с ужасно пахнущим дезинфицирующим раствором. Строем девушки входили по наклонному пандусу в этот бассейн с одной стороны, окунались в раствор с головой и выходили с другой. Это было очень похоже на дезинфекцию домашнего скота, увиденную Машей по телевизору. «Как овец гонят, — жалобно подумала она, — только овец потом стригут. О, боже, неужели и нас?»

Дальше они следовали в мойку, где со всех сторон в них хлестали струи воды. Вода была чуть тёплая, что отнюдь не смягчало унизительности этой процедуры. Мало того, что дезинфицирующий раствор ужасно вонял, так он ещё раздражал глаза и неприятно щипал кожу в нежных местах, поэтому в мойке все старались тщательнее его смыть, уже не обращая внимания на холод. На выходе из мойки каждой досталось по большому белому полотенцу. Вытерев тело и подсушив волосы, Маша завернулась в намокшее полотенце, наконец-то получив возможность прикрыть свою наготу и почувствовать себя хоть чуточку защищённой.

Получение обмундирования тоже не заняло много времени. Всё так же строем призывницы подходили к раздаточному окну, называли свою фамилию и подполковничью цифру, получали армейский ранец с полным комплектом весеннее-летнего общевойскового обмундирования и всеми необходимыми солдату принадлежностями. На одевание отводилось совсем мало времени, потому капитан постоянно подгоняла.

— Поторапливаемся! Быстрее! Чего копаетесь, здесь прислуги нет!

С удивлением Маша обнаружила в ранце одежду именно своего размера. Она-то ожидала какого-нибудь балахона неопределённой формы, но опасения не оправдались. Бельё, конечно же, не из последней коллекции модного дома, но вполне удобное и из добротного трикотажа. Верхняя одежда оказалась подогнана по её фигуре, нигде не жало, ничего не отвисало. Ботинки, казавшиеся массивными и тяжёлыми, оказались довольно легки и удобны.

Служба армейского снабжения, оказывается, работала как отлаженный механизм. Все биометрические данные призывников, полученные на медкомиссии, тут же поступали в армейскую базу личных дел военнослужащих, и уже автоматы подбирали индивидуальные комплекты обмундирования. В ранце действительно обнаружилось всё самое необходимое. Снабженцы предусмотрели даже такую необходимость, как индивидуальный женский гигиенический пакет. Некоторые девушки тут же им воспользовались. Маше сегодня этого не потребовалось, но она всё же с некоторой теплотой отдала должное заботливости тыловых служб. На каждой куртке уже имелись нашивки с группой крови и фамилией. Кроме всего прочего, каждому были выданы два пластиковых жетона с электронным чипом и маленьким сенсорным экраном, потерев который, можно было увидеть цифру своей команды. У Маши высветился номер два.

— Всем строиться на плацу по командам! — раздался новый приказ.

Самой многочисленной на плацу оказалась вторая команда. Как потом выяснилось; номер два — это строевики, а, проще говоря, пехота. Номер один — тыловики, а номер три означал спецназ. В третьей команде оказалось всего восемнадцать человек, в том числе и та девушка, что наделала лужу перед подполковником. И это были самые крепкие спортивные призывники. В первую же команду, наоборот, попали самые слабенькие и та самая инвалидка, что пошла в армию добровольно. Теперь отбор подполковника стал ясен. Впрочем, всё ещё могло поменяться. Это была только предварительная сортировка.

После непродолжительной речи однорукого военкома, прибывшие за «товаром» «купцы», повели свои команды на погрузку в фургоны. Пехотный капитан, который прибыл за второй командой, объяснил, что через две недели все они попадут на фронт.

Впереди был учебный лагерь первой ступени. Впереди была война!