Грабеж средь бела дня

Валерий Гусев, 2002

Как растревоженный улей, гудит вся школа, в которой учатся братья Дима и Алешка. Никогда здесь не случалось подобного ЧП: шутка ли, средь бела дня исчезли – словно испарились! – классные журналы. Директор убежден, что их похитили двоечники, но проходит совсем немного времени, и журналы объявляются таким же неведомым образом, как и пропали, – и без единой исправленной оценки. А тут еще новая напасть: одно за другим следуют ограбления квартир учеников. В общем, впору лишь руками развести… но только не многоопытным братьям-сыщикам! «А не связаны ли эти, казалось бы, совершенно разные события?» – задаются вопросом ребята и сразу же смекают, что к чему…

Глава IV

ЕЩЕ ОДНО СОБЫТИЕ…

Журналы нашлись на втором этаже, в «мальчиковом» туалете. Они лежали стопочкой на подоконнике. Нашла их наша уборщица тетя Фрося и торжественно бухнула на директорский стол.

— Что это? — бывший подполковник отпрянул от них, будто это были не журналы с оценками, а змеи с ядовитыми зубами.

Директор встал, выглянул почему-то за дверь, вернулся к столу, с опаской потрогал журналы и непонятно спросил:

— Где… это?

Но тетя Фрося его поняла.

— На втором этаже, Семен Петрович, — пояснила она. — У пацанов в сортире.

Тетя Фрося была простая женщина и в выражениях не стеснялась даже при директоре. Не говоря уже о нас.

Директор поморщился и сделал ей замечание, на что тетя Фрося ответила:

— Это в Большом театре типичный туалет, а у нас в школе — типичный сортир!

Директор не стал спорить, полистал журналы, пытаясь разглядеть — много ли двоек переправлено на пятерки? Вздохнул и созвал педсовет.

Мы тут же приняли свои меры, чтобы быть в курсе событий.

Это было просто. Прямо над учительской находилась кладовка, примыкающая к спортзалу. И когда в школе меняли батареи отопления, то в полу осталась небольшая дырка. В учительской она пряталась под самым потолком, за дырявым глобусом, который уже много лет стоял на шкафу, а в кладовке мы эту дырку, когда ею не пользовались, предусмотрительно затыкали куском поролона из старого мата.

Знали об этой дырке немногие. Мы с Алешкой и его одноклассники — Санек и Кучкина.

Забравшись в кладовку, мы подперли дверь изнутри старым «козлом», из которого торчали всякие лохмотья, и, улегшись на пол, выдернули затычку.

То, что мы услышали, озадачило нас не меньше, чем наших любимых педагогов. Все учителя и классные руководители единодушно подтвердили, что ни одна оценка ни в одном журнале ни у одного двоечника не исправлена. Директор выслушал своих подчиненных и со вздохом спросил:

— И зачем же тогда они их сперли?

Никто ему не ответил, потому что никто этого не знал. Только все, наверное, в недоумении пожали плечами, а преподаватель литературы, кудрявый Бонифаций, уж как водится, поморщился от грубого слова «сперли». И подумал про себя: «Выражаетесь вы, подполковник, как уборщица. Хотя и любите делать замечания».

Мы заткнули дырку и выбрались на волю. Загадка осталась, а жизнь опять пошла своим чередом. Пятно на мундире школы исчезло, так и не появившись, подготовка к новогоднему балу-маскараду снова набрала свою силу.

Алешка где-то разузнал, что недалеко от нашей школы открылся пункт проката всяких маскарадных костюмов. И уговорил меня сходить туда. Может, мы выберем себе что-нибудь подходящее, если уж мамин фартук Любаше не нравится.

— Кучкину надо позвать, — сказал Алешка.

И я с ним согласился — Кучкина жила со своей старенькой бабушкой, и, уж конечно, та не смогла бы ей помочь с маскарадным костюмом.

У Кучкиной было непривычное, какое-то серьезное, даже немного торжественное имя: Алевтина. Но во дворе и в школе ее звали просто Лёвкой.

Надо сказать, что долгое время, лет десять, Лёвка была нормальной девчонкой — веселой, ловкой, прыгучей, общительной. Она даже по деревьям лазила, как обезьянка. А потом ее словно подменили.

Это случилось, когда ее родители уехали работать за границу и Лёвка стала жить под присмотром бабушки из Тамбова. Или из Орла. А может, из Курска.

В первый же вечер бабушка уселась на скамейку возле подъезда рядышком с нашими пенсионерами и влилась в их коллектив, критикуя Лёвкиных родителей.

— Ить надо, до чего деуку довели, — говорила она своим певучим курским (или орловским) говорком. — Тоща как спица. И не исть ничего, акромя тампаксов…

— Сникерсов, — дружелюбно поправляли ее более компетентные столичные старушки, которые тоже очень любили покритиковать все окружающее.

— Я про то и говорю, — продолжала бабушка из Тамбова. — Надо выручать деуку. На ноги ее становить.

Пенсионерки согласно кивали и давали полезные советы: как «выручать и становить».

И бабушка взялась за Лёвкино здоровье. Начала ее откармливать калорийными народными блюдами и водить ее по всем врачам. Вплоть до народных целителей, колдунов и магов.

И, как ни странно, Лёвке это понравилось. Это наполнило ее жизнь глубоким содержанием. Она с удовольствием посещала врачей и целителей, поглощала все, что готовила ей бабушка. И стала спокойной и неторопливой. Рассудительной и ленивой. И если раньше была как спица, то теперь стала как колобок.

Спустившись во двор, мы стали под Лёвкиными окнами. Алешка свистнул, как Соловей-разбойник, и заорал, как утренний петух:

— Лёвка!

Сейчас же какой-то мужчина отворил форточку и спросил:

— Чего тебе?

— Это я не вас, — объяснил Алешка.

— Так бы и сказал, — мужчина по имени Лёва захлопнул окно.

И тут высунулась круглая мордашка нашей Лёвки.

— «Деука»! — крикнул ей Алешка. — Пошли за костюмами! Недорого.

— Не! — ответила Лёвка и радостно сообщила: — Я лучше к зубному пойду.

— Как хочешь, — и мы направились к арке.

— Возьмите мне, — крикнула нам вслед Лёвка, — костюм доктора Айболита, ладно?

— Ладно, — буркнул под нос Алешка. — Мы тебе костюм зубного врача выберем, пострашнее. С клещами.

Костюмы мы выбирали долго. Тем более что выбирать было нечего. Они висели на стене и, казалось, сами себя стыдились.

Алешка сначала положил глаз на костюм Мушкетера. Правда, он был какой-то замызганный: мятая женская шляпа с разноцветной тряпкой вместо пера, какие-то сатиновые шаровары и резиновые охотничьи сапоги. Но Алешку привлекла в этом костюме шпага.

— Тебе не подойдет, — сказала выдавальщица. — Это для старшеклассников. А шпага все равно из ножен не вынимается: бутафория. Возьми лучше костюм Зайчика.

Костюм Зайчика состоял из когда-то белой шапочки, к которой были пришиты две сосиски — ушки, наверное.

Выдавальщица надела эту шапочку себе на голову, и мы не расхохотались только из вежливости. Но она что-то почувствовала и с обидой сказала:

— А к нему еще и хвостик прилагается. Очень миленький, из черно-бурой лисы. Его надо сзади к штанам булавкой пришпилить.

В Алешкиных глазах я прочел: «Вы бы, тетенька, себе его пришпилили». Хорошо, что вслух не сказал.

И костюм Айболита для Лёвки нам тоже не глянулся. Он был очень похож на костюм Зайчика. Такая же грязная дурацкая шапочка, только без сосисок, а с синим крестиком, и почти белый халат. Но похожий не на докторский, а на халат слесаря-водопроводчика. В каких-то ржавых и черных пятнах.

— Ладно, — махнул рукой Алешка. — Попрыгаю на бал в мамином фартуке. Буду тетей Кенгой из «Винни-Пуха». Назло Любаше.

А я в ответ поскреб в затылке.

— А ты, — подсказал Алешка, видя мое затруднение, — нарядишься Шерлоком Холмсом. Бейсболка у тебя есть, трубку у папы стащим…

— Тогда ты одевайся доктором Ватсоном.

Алешка с отвращением покосился на грязный халат Айболита, но призадумался. И пока ничего не сказал.

Значит, опять что-то затеял. И как оказалось позже, это был крутой перелом на данном этапе нашей жизни.

Как только мы вернулись домой, суматошно зазвонил телефон. Так мог звонить только Санек. Вы не поверите, но я всегда различаю телефонные звонки. Вот строго, коротко и деловито звякает аппарат, когда звонит папа и сообщает, что едет домой. Вот озабоченно звучат мамины звонки: из школы пришли, двойки принесли, руки помыли, уроки сделали, за хлебом сходили? А вот наша классная дама звонит ехидно, вкрадчиво: «Вы, конечно, знаете, что ваш Дима прогулял два урока физики и три физкультуры?» Один раз директор позвонил. Грозно, телефон аж прыгал на полочке. Это когда Алешка в его кабинете рыбок в аквариуме накормил. Булочкой из буфета.

Но ничего у него не вышло. У директора, я имею в виду. Когда он сказал, что из-за этой булочки передохли все скалярии и гуппи, мама ледяным тоном ответила:

— Что же за буфет у вас в школе, Семен Петрович, если от ваших булочек даже рыбки дохнут? Вы бы о детях подумали!

Больше он нам домой не звонил. Записочки передавал. То со мной, то с Алешкой. Но почему-то эти записочки до родителей не доходили.

А вот когда Санек звонит — телефон дребезжит заполошно. Потому что у Санька все время что-то случается. Какие-то неприятности. То очень мелкие, то очень крупные. Но это его, как правило, не расстраивает. Это ему интересно. Это наполняет его жизнь эмоциями.

Я снял трубку.

— Димка! — зазвенел радостный, захлебывающийся от счастья голос Санька. — Беги скорей к нам! Нас обворовали! Да так здорово! Все покрали!