Сюжеты. Рассказы, эссе, роман

Валерий Богушев

В сборник вошли избранные рассказы, эссе и роман «Знакомство с Иньес» о современных нравах, в которых новые веяния в любовных отношениях вступают в противоречие с вечными ценностями. Некоторыми мотивами роман перекликается с «Анной Карениной» с поправкой на современные нравы.В статье, посвященной году литературы, А. Высотин писал: «Знакомство с Иньес» – это значительное явление в провинциальной литературе, а её автор Валерий Богушев – подающий большие надежды прозаик».

До лучших времен

Временами их было только двое во всем городе.

— А что, брат Авенариус, не взять ли нам по бутылочке пива? — говорил бывало один, когда по вечерам после лекции заходили в закусочную в центре.

— Непременно взять, дружище Мах, — отвечал другой, и они заказывали пива и горячих сарделек.

На столах всегда стояла свежая горчица, выжимающая слезы. Они неторопливо ублажали ноющие от голода и новых знаний желудки. После прощались, так как в небе уже появлялись звезды, либо, по настоянию Авенариуса, посещали еще шашлычную, где продавался на разлив портвейн «Кавказ» или «33». Иногда вместо этих заведений они заглядывали в магазин минеральной воды, где поправляли здоровье, глотая солоноватую воду под ветвями какого-то большого растения и испытывали умиротворенность и просветление, Авенариус называл это «зайти к княжне Мэри».

Происхождению столь странных имен, которыми они только и называли друг друга, да и то в редких случаях, они были обязаны написанию одного на двоих реферата по философии. Писали его по выходным в научной библиотеке. Благоговейная тишина в читальном зале и пиво буфете располагали к творчеству. Заканчивалось оно тем, что оба выскакивали в коридор, давясь беззвучным смехом от какого-нибудь пустяка, и решали, что, пожалуй, на сегодня достаточно, сдавали книги, забирали рукопись с несколькими новыми листами, исписанными разными почерками, — мелким — Маха и крупным, размашистым — Авенариуса, — и выходили на улицу.

Мах впервые увидел ее еще с полгода назад в студенческом городке, когда расцвели в лесу подснежники сплошным голубым ковром, а на пустырях повылазили из влажной земли нежнейшие желтые одуванчики. Она шла по тротуару навстречу. Сказать, что она была прекраснее весеннего дня — мало. Распущенные золотистые волосы до плеч залиты солнцем, в больших карих глазах загадка, гипноз, сияние звездных миров и еще бог знает что, немного вздернутый носик и надменные чувственные губы. Ее лицо выражало какое-то недоступное другим знание или видение. Это все, что он успел заметить за один короткий взгляд, кроме изысканной, умопомрачительной походки. Когда они поравнялись, ему показалось, что молния пронзила его насквозь, вздрогнула вселенная и остановилось время. Но он шел, удаляясь все дальше, светило солнце, дул прохладный ветерок, и стало ясно, что все это лишь показалось. Потом она встречалась ему очень редко, но эффект был похожим.

Конечно, такая совершенно недосягаема для него, и следует относиться к этому философски. Воображение и опыт позволяют представить любой шаг, жест, разговор, ситуацию, путь. Бедняк может считать себя богатым, а богатый — нищим. Не слишком трудно представить все оттенки чувств, все возможные повороты беседы, самые экзотические путешествия, восторг любви, но нам зачем-то требуется действие, которое, впрочем, оставляет лишь зыбкий след в памяти, тут же переходя в область воображения.

Однажды он показал незнакомку Авенариусу, когда та в перерыве между парами выходила со своей группой из аудитории. Авенариус удивился, похвалил вкус друга и, несмотря на протесты, обещал содействие. В ее группе у Авенариуса, поддерживавшего дружеские отношения с половиной института, были знакомые девушки.

Через несколько дней он объявил, что вопрос решен. Сегодня после занятий они должны отправиться во дворец культуры на праздничный вечер, где их обещали ей представить.

— Остальное будет зависеть от тебя, — предупредил Авенариус тоном, не терпящим сомнений, а, тем более, возражений. — Ее зовут Юля. Она занимается в танцевальном ансамбле. Подробнее узнаешь сам.

Вечером они с большими трудностями проникли по одному пригласительному билету во дворец. Протиснулись через оживленно гудящий людской улей на второй этаж в буфет и подошли к столику, около которого стояли три девушки. Одна из них, в подчеркивающем королевскую осанку платье, была она.

Авенариус непринужденно поприветствовал свою знакомую. Та представила своих подруг, которые при этом подавали руку, и Мах с восторгом падения в пропасть прикоснулся к Юлиной руке и заглянул в самые прекрасные на свете глаза. Он принес бутылку шампанского со стаканами, пока его приятель развлекал девушек. Юля пила вино маленькими глотками и всех внимательно слушала, вскидывая на говоривших свои большие черные глаза. Немного отпив, поставила стакан на мраморный столик и сказала:

— Спасибо, мне больше нельзя: буду пьяная, а предстоит еще танцевать на концерте.

Ее голос казался музыкой и проникал в самое сердце.

— Что ты будешь танцевать? — спросил Мах.

— Мы подготовили два танца. Один — современный, эстрадный, а другой — народный. Извините, пора.

* * *

В большом волнении он подошел к ней после концерта. Но Юля и судьба были к нему благосклонны. Когда какой-то молодой человек в коричневом костюме предложил ее проводить, она сказала:

— А меня уже провожают.

Маху было приятно, что ему отдано предпочтение.

Они вышли на улицу. Стояла теплая осенняя ночь. Юля повела его на автобусную остановку через дорогу. Ее дом оказался на самой окраине. Они с полчаса разговаривали около подъезда, изредка замолкая и прислушиваясь к шороху теплого ветерка в опавших листьях на асфальте. Было чувство всеобщей, ничем не нарушаемой гармонии. Он был готов пешком добираться домой на другой конец города, если закончится движение автобусов, лишь бы продлить это счастье стоять рядом, слушать ее и смотреть в прекрасные, поблескивающие как угольки, магнетические глаза. Но вот она сказала, что ей пора.

— Когда я смогу увидеть тебя еще? — спросил он с надеждой.

— А мы не зайдем слишком далеко? — ответила она вопросом, который он предпочел не понять. — Через неделю у меня будет концерт на той же сцене, что и сегодня, в воскресенье, в четыре часа.

— Я обязательно приду.

— Сколько человек у тебя в семье?

— Четверо.

— Значит, я буду пятая, — произнесла Юля, словно размышляя вслух. Он ничего не успел подумать, она подала на прощание теплую руку, улыбнулась произведенному последней фразой впечатлению, сказала «до свиданья» и скрылась за дверью.

* * *

Неизвестно, дожил ли бы Мах до обещанной через неделю встречи, но через день, в субботу случилось невероятное. В третьем часу дня он вышел из дома погулять, как вдруг увидел Юлю с увесистой посылкой в руках. Она спускалась по ступенькам почты, расположенной поблизости.

— Как ты сюда попала? — спросил он, восторженно и удивленно рассматривая ее лицо.

— Посылку получала, — ответила Юля. — Знакомые прислали на старый адрес. Приехала в отделение связи, а оно закрыто на ремонт, и объявление висит на двери: обращаться сюда.

Такое объяснение еще больше поразило Маха. Сколько произошло случайных совпадений, чтобы он ее сейчас встретил. Знакомые послали посылку, не зная, что они уже переехали. Старую почту закрыли на ремонт и перевели в отделение связи по соседству с его домом. Юля получила посылку в тот момент, когда он случайно проходил мимо. Просто чудо, а он уже перестал было верить в чудеса.

— А ты что здесь делаешь? — спросила Юля.

— Я живу вон в том доме. Раз уж судьба тебя сюда послала, пойдем ко мне в гости.

— Нет, спасибо, я спешу.

— Тогда давай помогу донести посылку, — предложил Мах. Он боялся, что праздник встречи сейчас закончится.

— А это удобно? — спросила она, секунду поколебавшись.

— Конечно, — развеял ее сомнения Мах и получил заветный груз.

Они с пересадкой на двух автобусах добрались на другой конец города. Около двери ее квартиры с овальным номером семьдесят девять на третьем этаже — этому открытию незначительных деталей ее жизни он радовался, как нищий неожиданному богатству — Мах остановился, собираясь отдать ящик и распрощаться, но Юля сказала:

— Сначала попьем чай.

Она открыла ключом дверь, и Мах следом за ней переступил порог ее жилища.

Об этом он и мечтать не мог.

Домой вернулся поздно, совершенно счастливый, перебирал в памяти подробности беседы с ней и ее родителями за чаем, осветленным аскорбиновой кислотой.

Наступила зима. Декабрь начался чистым снежным покровом и легким морозцем.

— Что же ты не расскажешь, как твои дела с Юлей? — поинтересовался на лекции Авенариус. Услышав краткий рассказ, сказал:

— Однако ты делаешь успехи. Тебе сейчас нужно завладеть инициативой. Пригласи ее в ресторан, и меня заодно.

— А тебя зачем? Третий лишний, — возразил Мах, усмехнувшись.

— Отнюдь, дружище, — ответил Авенариус, — у меня есть опыт в таких делах, я тебе помогу.

В его словах чувствовалась искренность и уверенность, и Мах согласился. В среду они вдвоем ожидали Юлю после занятий около входа в тот корпус института, который располагался в центре города. Занятия у нее там были только раз в неделю, и это было как нельзя кстати. Мах ощущал сладостное, ни с чем не сравнимое томление ожидания. Он нетерпеливо прохаживался между газетным киоском и киоском, торгующим пирожками с ливером по четыре копейки (с котятами, шутили студенты), слушая, как хрустит свежий снежок под подошвами.

Наконец, появилась она в синем зимней пальто с капюшоном, которое так ей шло. Встреча была незапланированной, и он боялся, что она откажется с ними пойти. Авенариус на всякий случай соврал, что у Маха день рождения, и надо бы это событие отметить. Юля согласилась. Они пошли в ресторан «Москва», бывший «Бристоль», в котором Мах никогда не был, а Авенариус чувствовал себя как рыба в воде. О мнимом поводе вспомнил вскользь только раз при первом тосте, и Мах был этому рад: врать он не любил.

Зал Юле понравился. Было еще светло, народу мало, официант вежлив и нетороплив, тишина располагала к беседе. Шампанского не оказалось, пили марочный портвейн. Авенариус был в ударе, нес веселую чепуху, что раньше, до революции здесь развлекались с барышнями офицеры, шампанское лилось рекой, а теперь вот сидят они, простые студенты. Он шутил, расспрашивал, вызывал на спор, поражал широтой познаний.

— Какое твое любимое литературное произведение? — спросил он у Юли.

— «Евгений Онегин». А еще мне нравятся тургеневские девушки.

— А любимое время года?

— Зимой я люблю зиму, весной — весну, летом — лето, а осенью — осень.

Провожая Юлю домой, Мах спросил, как ей понравился его друг.

— Общительный молодой человек, — ответила она, подумав.

В ее голосе была легкая ирония.

С каждой встречей Мах все больше привыкал к ней, все труднее переносил дни между встречами. Теперь регулярно три раза в неделю он провожал ее домой после репетиций, кончавшихся в десять вечера. Несомненно, она общалась с ним приветливо, но так, что трудно понять, на чем основано такое отношение.

Перед Новым годом он взял предложенный в группе билет на студенческий вечер все в том же дворце, где состоялось их знакомство, и пригласил Юлю. В назначенное время заехал к ней, и они отправились на праздник. Танцевали три часа с маленькими перерывами. Он скоро выдохся, а Юля весь вечер чувствовала себя в своей тарелке. Танцевать было ее страстью.

— Послушай, зачем я тебе нужна? — спросила она в разгар танцев. — Найди себе девочку стройную, симпатичную.

Мах испугался, что сейчас все кончится. Надо было во что бы то ни стало спасти положение. Кто-то подсказал ему ответ:

— Учится плавать лучше всего на глубине.

— Это первая фраза за сегодняшний вечер, которая выше среднего уровня, — похвалила Юля.

— А остальные? — решил спросить уязвленный Мах, почувствовав, что опасность миновала.

— Остальные — на среднем.

В автобусе после танцев он пересказал ей собственный перевод модной песни «Миссис Вандербильт». Она неожиданно призналась:

— Знаешь, с тобой интересно.

Мах был тронут.

Новый год отмечали вместе у Юлиной подруги в студенческом общежитии за городом. Всю ночь с двенадцати часов танцевали и ходили в гости. Наедине были мало. Было слишком много шума и Юлиных знакомых. Но он был счастлив.

Утром она проводила его до порога, помахала платочком с заснеженных ступенек, немного бледная после бессонной ночи, и осталась у подруги отсыпаться и считать курсовой.

Однажды вечером он пошел к Юле, чтобы повидать ее и пригласить погулять, либо сходить в кино. Она сказала, что только что пришла домой и что завтра у нее экзамен. Его пригласили раздеться, а он не отказался и просидел у нее в комнате до десяти часов, с упоением слушая ее разумные речи, пока не взглянул случайно на часы.

Он расспрашивал ее об ансамбле и говорил, что с тех пор, как знает ее, стал интересоваться художественной самодеятельностью, на что она сказала, смеясь:

— Художественная самодеятельность польщена вниманием такого серьезного человека.

Он неотрывно смотрел на нее, наслаждаясь музыкой ее голоса и лица. Они сидели рядом на диване, который ночью служил для сна, ее непостижимого, таинственного, юного сна.

В комнате одно окно, которое выходило на шоссе, освещенное тусклым светом фонарей и фар редко проезжающих автомобилей. Вдали на холме рассыпаны огоньки соседнего селения. Этот ландшафт окраины она видела каждый день, утром и вечером ее взгляд скользил по этим полям и перелескам. И вот благоприятное стечение обстоятельств позволило бедному студенту попасть в ее манящий мир.

Она много и откровенно рассказывала о себе, показала альбом со своими фотографиями, а в десять они тепло распрощались, и он не знал еще, что это был последний день затянувшегося везения.

* * *

В самом начале Мах беспечно интересовался, чем окончится эта история, и вот, когда он уже начал верить, что она будет продолжаться всегда, неожиданно и оттого больней произошел разрыв. Церемония прощания состоялась на обледенелой скамейке в заснеженном сквере. Она отпросилась с репетиции ради этого случая.

— Нам больше не надо встречаться, — сказала она.

Он не стал возражать, почувствовав по ее настроению бессмысленность протеста. Он выразил сожаление, она сказала утешительные фразы.

— Я провожу тебя. В последний раз, — предложил он.

— Не надо. Ни к чему, да и не поздно.

Она ласково улыбнулась, говоря «до свидания» и ушла. Он долго растерянно смотрел ей вслед.

В конце января начались зимние каникулы, и Мах, который никогда так успешно не сдавал сессии и никогда так мало не готовился к экзаменам (заваленную теорию автоматического регулирования он пересдал на «отлично»), с чистой совестью отправился в Ленинград. Он никогда раньше не бывал в этом городе, загадочном и притягательном оттого, что им восхищалась она. А кроме того, Юля говорила, когда ему еще везло, что собирается съездить туда на каникулах, и его радовала возможность побыть с ней в этом городе, даже врозь.

Он никак не мог привыкнуть к образу жизни, который не тяготил его раньше.

Вновь и вновь вспоминал подробности последнего вечера.

Торжественно-прохладный и сочувственный мягкий тон, которым она произнесла свой приговор, до сих пор отдавался внутри внезапным ознобом. Он прощался с ней и еще не верил, что это конец его надежд и беспокойного счастья. Содрогался при мысли, что теперь никогда не будет ожидать ее после репетиции, провожать на противоположный конец города и возвращаться домой через пустынный парк в первом часу ночи, никого и ничего не боясь. Ужасно не услышать впредь потрясающих рассказов об Эрмитаже и впечатлениях от книги Герцена «Былое и думы», которую он никогда не собирался до этого читать. Ничто теперь не заманит его из дома в столь поздний час.

Самолет приземлился в десять вечера, а около двенадцати несчастный философ чудом попал в пустой двухместный номер гостиницы «Ленинград». Принял душ и лег спать в свежую постель почти с наслаждением. Он тут же заснул. Сон не был тревожным и беспокойным впервые за последние дни. Утром встал в хорошем настроении от предвкушения знакомства с великим городом, которым бредила она. Номер уютный, стены украшены полосами коричневого дерева, в углу телевизор, на столе телефон. Жаль, что некуда позвонить. Из окна видна «Аврора» в заснеженном льду Невы. Когда оделся и открыл дверь, увидел двух пожилых женщин, замыкающих дверь напротив. Они оживленно говорили по-английски. «Господи, куда я попал,» — подумал он.

Он вышел на набережную, не зная с чего начать, все было одинаково незнакомо. Ноги сами понесли его вдоль Невы, пока не оказался перед Зимним дворцом. Именно таким он видел его на цветных открытках. Даже дух захватило. Увидел дверь, в которую все входили, прочитал на вывеске слово «Эрмитаж» и устремился внутрь. Беломраморный вестибюль поверг его в трепет.

Он переходил из зала в зал, пораженный красотой, и предчувствовал что-то необычное. Останавливался то у одной, то у другой группы с экскурсоводом, выбирая, кто рассказывает о живописи интереснее.

Неожиданно в одном из залов, где висит полотно «Пытка апостола Петра», увидел Юлю. Он почувствовал, что бледнеет от волнения, и подошел к ней.

— Здравствуй, Юлечка, — сказал он и виновато улыбнулся. Она секунду размышляла, потом улыбнулась растерянно и ответила на приветствие, посмотрев на часы.

Он вдруг с новой силой ощутил прилив если не любви к ней, то нежности и ностальгии. Единственным спасением, а, может быть, просто минутной слабостью было уйти с проходящей мимо группой экскурсантов, которыми оказались англичане. Меньше всего он хотел показаться навязчивым. Но через минуту его потянуло назад, однако, в том зале ее группы уже не было. Прошел еще несколько залов, но так и не смог ее найти. На стенах мелькали ставшие неинтересными и ненужными полуобнаженные мученики, графини, купидоны, огромных размеров натуралистические композиции из жертв кулинарии. Впрочем, он сам не мог понять, зачем бросился ее искать. Чего еще он ждал? Что нового мог сказать или услышать? Трезво поразмыслив, заставил себя направиться к выходу.

Выйдя из Эрмитажа и немного поколебавшись, зашагал по набережной Невы к гостинице. Почти не встречались прохожие. Вечерело, было сыро и мглисто. Лучшая обстановка для томящейся болью души.

Только вечером следующего дня в его номер поселили нового жителя. Им оказался пожилой солидный мужчина, профессор из Москвы, прилетевший на семинар по электронике. У него был пригласительный билет на два лица, он предложил Маху пойти с ним завтра послушать доклады, но тот отказался от соблазна: срок поселения истекал, а надо было еще многое успеть увидеть.

Поговорив с профессором, который сначала предлагал выпить с ним водки, извлеченной из портфеля, а потом, почти всерьез, свою дочь в жены, Мах вежливо отказался от того и другого и отправился в ресторан при гостинице поужинать. При входе элегантный молодой человек, записав номер его комнаты и фамилию, пригрозил в чем-то разобраться и только после этого провел к столику.

Впрочем, бдительность молодого человека легко объяснялась при первом же взгляде на зал, заполненный почти одними иностранцами. Бедный студент с испорченным настроением наскоро проглотил осетрину, запеченную в картофеле и сто пятьдесят вина из хрустального графинчика и, даже не захмелев, вернулся к себе.

Его настроение еще больше ухудшилось, когда побеседовал на сон грядущий с профессором, опустошившим уже бутылку и сбившимся на раздраженно-оскорбительный вздор, напоминающий бред. На столе лежала на обрывке газеты горка хвостов и голов от кильки, служившей закуской. Чтобы избавиться от тоски разочарования, Мах разделся и лег спать.

Наутро оптимизм снова вернулся к нему. Его знакомый попросил извинения за вчерашнее, привел в порядок стол, снова был приветлив и вежлив. Мах тепло распрощался с ним и покинул гостиницу, потому что вечером собирался уезжать.

Весь день он бродил по Ленинграду, потом купил билет в стереокино на Невском и решил поискать место, где можно было бы провести время до начала сеанса — больше двух часов. Его внимание привлекло величественное здание с колонами, мелькнувшее в переулке, и он пошел на него взглянуть. Это оказался Русский музей. До его закрытия оставался всего час. Он зашел туда и в одном из залов вновь встретился с Юлей. Если бы ему сказали раньше, что такое возможно, он бы недоверчиво усмехнулся. Это было похоже на везение в карточной игре. Даже сейчас, когда все кончилось, что-то вне их воли было против того, что они больше не виделись.

Он не знал, что сказать от неожиданности, и спросил зачем-то, на чем она приехала в Ленинград.

— На поезде, — ответила она равнодушно и устало.

— А я на самолете. Что-то мы с тобой так странно встречаемся.

— Да, удивительно.

Он с мучительным счастьем смотрел на ее прекрасное, монашески отрешенное от суеты и от него лицо, пребывающее в вечности вселенной и думал: «Вот она манящая, дразнящая и недоступная судьба. Для нее творили художники всех времен, построены дворцы и совершалось все значительное на земле.»

— Я сегодня уезжаю, — сказал он.

— Что так рано? — спросила она, скорее всего, из вежливости. — Ну, ладно, мне туда.

Она кивнула на следующий зал.

— Можно мне с тобой? — спросил он наудачу, внезапно поняв, что ему нечего терять, и что он чувствует терпкий вкус жизни только рядом с ней.

— Нет.

— Почему?

— Я люблю одна.

Они снова расстались.

Она стала изредка сниться ему по ночам, чего никогда не случалось, когда снилась ему наяву.

Тоска о ней стала единственным чувством, заполнившим мир. Он по инерции продолжал жить, двигаться, ездить на лекции и выполнять задания, но не видел в этом никакого смысла. Воспоминания и всепоглощающая тоска, — вот и все, что осталось.

В воскресенье двадцать седьмого февраля Мах и Авенариус писали все тот же философский трактат в читальном зале. Закончив очередную главу, они вышли из библиотеки и решили прогуляться по близлежащим улочкам.

Было еще светло, с сосулек падали на тротуар редкие капли. Авенариус, как обычно, запел вполголоса мелодичную песенку «Битлз». Пока они шли, он исполнил, должно быть, целый альбом. Раньше, бывало, и Мах мурлыкал одновременно что-нибудь свое из «Ти Рекс» или «Битлз», но теперь ему не пелось. В одном из переулков Авенариус встретил знакомого с длинными волосами, заменявшими ему шапку, с потертым портфелем в руке. После обмена приветствиями и несколькими свежими анекдотами, парень предложил им выпить, показав лежащий на дне портфеля огняк и граненый стакан. Авенариус охотно согласился, а Мах возражать не стал. В укромном уголке скверика они выпили по стакану червивки и распрощались с добрым малым. Вино без закуски оказало на двух философов-идеалистов странное действие. Авенариус предложил немедленно ехать к Юле, и Мах не смог устоять перед соблазном прервать хоть ненадолго эту муку отлучения.

Через каких-нибудь полчаса они стояли перед заветной дверью, и Мах, бледный от волнения, счастья и страха, нажал на кнопку звонка. Открыла Юля в знакомом нарядном платье.

— Мы в гости, — сказал Авенариус.

— У нас уже есть гости, — сказала она, обводя их растерянным взглядом, — а, впрочем, проходите.

В ее глазах мелькнули знакомые озорные искры, говорившие о том, что сюрпризы — в ее вкусе.

Их познакомили с гостями и усадили за стол выпить штрафную. Гостями была семья, недавно переехавшая из Сахалина. В этой семье был сын одного с ними возраста. Без труда можно было догадаться, что он тоже не избег Юлиных чар. Мах сразу понял, что, если Юля не переменилась, а это было невероятно, парню повезет не больше, чем ему.

Мах вел себя как человек, который уже все потерял: независимо и непринужденно. Он смотрел на нее, танцевал с ее мамой и даже с ней. С Юлей не проронил ни слова, зато с мамой наговорился вдоволь, осыпая вопросами. Ему хотелось зачем-то узнать напоследок побольше.

Потом Авенариус ушел на кухню курить с ее папой, а Юля поставила очередную пластинку с модной песней «Гуд бай, мама» и пошла танцевать со своим новым поклонником.

— Ты что приуныл? — спросила она у Маха насмешливо из-за плеча партнера.

— Да так, музыка навеяла, — отвечал он с фальшивой бодростью.

— Ничем не могу тебе помочь, — сказала Юля.

Он промолчал. Ему было все равно, и он был довольно пьян. Авенариус несколько раз уже предлагал уйти, но он все оттягивал, пока не заставил себя понять, что они засиделись. Пошли в прихожую одеваться. Юля и ее знакомый подали на прощание руку. Ее рука была такая же теплая, как в первый вечер.

— До свидания. До лучших времен, — сказала она.

— А когда наступят лучшие времена? — поинтересовался он.

— Не знаю, — она на секунду задумалась. — Не скоро.

1976

Опубликовано в ж-ле «Орел и Скорпион» №2 1997 г.