Замковая гора. Сборник мистических историй

Валентин Колесников

Эта история произошла в 1981 году 30 сентября в среду ровно в 11:00 на Замковой Горе в Киеве. Я долгое время не решался публиковать данный текст из-за неправильной интерпретации изложения, в связи с всеобщим неприятием подобных фактов в обществе.

Глава вторая

Засыпая, лежа в постели, я сквозь дрему стал размышлять над своей семейной жизнью. Прошел год, как я женился и очень люблю свою жену. Детей мы решили пока не заводить. Сначала надо пожить для себя, осмотреться, затем уже принять окончательное решение и заняться воспитанием новорожденных. С такими мыслями от тепла, уютного семейного гнезда пришел сон, как дуновение весеннего ветерка с запахами первой весенней листвы смешанный с запахом трав. Вдыхая аромат каштановых волос моей жены, вызывающий ассоциации весеннего ветерка, принесшего эти чудесные запахи весны, я не заметил, как погрузился в сон. Перед моими глазами поплыли картины сновидений, где я видел себя ученным, то воином, то мальчиком, сыном кузнеца…

…Машина времени доставила этого мальчугана к нам из глубины веков. Ему было лет двенадцать, не больше. Одет он был красочно в богатых одеждах. Скорее был похож на маленького Мука и з детских восточных сказок, чем на красивого европейского мальчишку.

— Я родился, — начал он свой рассказ, — в семье кузнеца. Отец мой, Гаврила Умелец, славился своим кузнечным мастерством и богатырской силой. Он мог одной рукой поднять быка и на спине внести на гору, что возле мельницы, арбу, груженную мешками с мукой. — Мальчик солидно подбоченился, видно было, что он гордится своим отцом.

— Меня зовут Николкой. У меня еще было семеро братьев и сестренка. Отец, как старшего меня, часто брал с собой в лес за дровами, для добывания древесного угля. И мы иногда проводили за работой там несколько дней. Однажды, как и в прошлый раз, мы отправились с ним на нашей кобыле, запряженной в арбу, в лес за дровами. Дома осталась мамка с маленькими моими братьями и сестренкой. Отец в прошлый раз наметил и ободрал кору внизу на стволах нескольких сосен, они уже высохли и ждали, когда мы их срубим на дрова. В лесу было так тихо и таинственно, только в верхушках шумел ветер. Мы въехали на поляну. Там был с покосившейся стеной сруб. В хижине мы нашли шкуры на лежанке и на печи. Нашли заготовленные припасы, лук и картошку. Здесь мы собирались пробыть с неделю. Это было наше строение, где можно было ночевать и зимой, не боясь лютых морозов.

Отец будил меня с восходом солнца и до заката мы валили сосны. Я сбивал ветки, отец рубил их на дрова. Нарубив полную арбу дров с верхом. Для этого по бокам арбы втыкались ровные и длинные ветви и можно было грузить в этот воз сколько сможет дотащить наша лошадь. И с набитой до отказа арбой мы двинулись в обратный путь. Когда за поворотом дороги появилась первая обгорелая изба, сердце мое тревожно забилось в груди.

— Снова пожар у Ракитина. — Сказал отец. Но это был не пожар — это было целое пожарище. Наш хутор сгорел дотла. Ни одной избы не осталось целой. На пепелищах бродили ставшие бездомными собаки, и время от времени слышался их жуткий вой. Отец, что есть мочи, погнал лошадь к нашему дому. На дороге попадалась разбросанная в беспорядке разбитая посуда, кадки, трупы стариков и женщин и убитый скот. Страшно стало в этом мертвом хуторе.

Вот, наконец, наша изба. Груда еще дымящихся головней да пепел на месте жилья. И мертвая мамка, и мои братья, и сестричка. Мамка лежала у самого кострища со стрелой в груди. Отец подошел к матери и вытащил стрелу из груди. Он внимательно осмотрел стрелу.

— Татары! — сказал сдавленным голосом, повернулся и пошел к тому месту, где была кузница. Там, порывшись в золе, он достал лопату с огарком держака. Вытащил огарок из лопаты и вставил на его место длинную ветку, которую вынул из арбы, подпиравшей дрова. Братьев и сестренку, и мамку мы похоронили. Дальше отец, выбрав из золы уцелевший инструмент, кое какую посуду, погрузил все это на арбу, и мы двинулись в обратный путь к покосившейся халупе. Там и стали жить. Я помогал отцу обрабатывать огород, подправлять вместе с ним сруб. А когда с этим управились, отец стал мастерить лук. Стрелы он сделал с металлическими наконечниками. Когда пришла зима, отец ездил на лошаденке подальше в лес на охоту и приносил с собой туши оленей. А однажды притащил на прицепленных к лошади жердях медведя. Из медвежьей шкуры получился хороший и теплый жупан, а медвежье мясо было очень сытно и вкусно. Жили мы с отцом в достатке и тепле. Только чувство постоянной тоски по людям, по мамке и сестренке усиливалось и не проходило. Однажды, весной, когда мы вернулись с охоты, на поляне стоял конь с окровавленным человеком на его спине. Когда мы подошли ближе к лошади, то увидели, что со спины человека торчит стрела. Отец снял с коня тело и осмотрел его. Это был молодой парень в одежде русского воина. На нем была кольчуга поверх кожаной рубашки. Кожаные штаны и сапоги, на голове шлем с белым пучком конских волос. Все говорило о знатном происхождении воина. На боку висел меч в ножнах. Отец бережно, чтобы не причинять излишней боли, закатал кольчугу, разорвал рубашку подле раны, и приложив ухо к груди стал слушать.

— Он жив. — С этими словами отец перенес тело в избу. Смазал рану медвежьим жиром и перевязал чистой тряпицей, заранее приготовленной, на всякий случай для охоты, там всякое может случиться.

Воин бредил три ночи. Он кричал среди моего глубокого сна и часто будил нас. Он звал кого то в своих бредовых галлюцинациях, приказывал и кричал. На четвертую ночь затих. Я думал, что он преставился, но дыхание у него выровнялось, стало спокойным. Днем он открыл глаза, огляделся по сторонам и спросил меня слабым голосом:

— Где это я?

— Ты находишься у кузницы Гаврилы Умельца, я его сын. Николкой меня зовут. Наш хутор сожгли татары, всех убили. Мы с отцом из всего хутора только и остались.

— Где отец?

— Он ушел на охоту, а мне велел быть подле тебя.

— Где мой меч, лук, кольчуга? — простонал он, пытаясь встать. — Подай мне их, я хочу…, — он не договорил, и повалился на шкуры, страшно бледнея на глазах. Я, было, подумал, что он умер. Но его прерывистое дыхание, говорило мне обратное. Я принес ключевой воды в кувшине из родника, что неподалеку. Попытался напоить раненного. Воин жадно пил, затем снова впал в беспамятство. Так и лежал, не приходя в сознание,

Отец пришел под вечер. Он появился в хижине с теленком оленя на плечах и с грохотом сбросил тушку на земляной пол.

— Давай, Николка, разжигай печку, будем жарить мясо. А я пока разделаю теленка. Печенку вот надо раненному дружиннику, печенка хорошо укрепляет силы. — Отец еще что-то говорил, но я был уже на дворе и вернулся в хижину с охапкой сосновых дров. А отец разделывал тушку и снимал шкурку острым ножом. Кивнув в сторону больного, спросил:

— Что с ним? — я рассказал все.

— Завтра попробую поговорить. — Ответил отец.

Назавтра воин опять открыл глаза. Взгляд его затуманенных глаз остановился на отце.

— Ты, кто? — спросил он.

— Я, Гаврила, кузнец.

— Ну, Гаврила, а я было подумал, что ты медведь, весь косматый, заросший, одни глаза торчат. — Отец выдержал паузу, долго молчал. Раненный пытался опереться на локоть, что бы лучше видеть нас, но не смог, и повалился на шкуры, но сознание не терял. Отец внимательно рассматривал его, затем спросил: — Ну, да ладно. Давай рассказывай, кто ты, откуда и зачем по лесам таскаешься в такое неспокойное время?

— Я князь Онежский, ездил с дружиною в град Киев к Святославу. Со мной была дружина двадцать человек. Но татары уже вступили в град, а мы замечены были и разбиты. Как видишь, уцелеть удалось только мне. С позором возвращаться назад не буду, пока не отомщу за злодеяния басурманам клятым. — Сказал и опять впал в беспамятство. Это было его последнее беспамятство. Больше этого с ним не случалось.

Князь быстро поправлялся. Рана его затянулась, но он все еще был слаб. Мы сдружились с ним, часто ходили на охоту. Собирали дикий мед, малину. Однажды мы нарвались на каких-то людей, стоявших в лесу. Одеты они были в лохмотья, кто в шкуры. У каждой лошади, татарские луки, самодельные мечи. Слышалась славянская речь.

Князь не удержался и выскочил на поляну, прямо на виду у людей. В мгновение ока на него были направлены все шесть заряженных луков.

— Я князь Онежский! Призываю вас мстители мстить басурманам за землю, нашу обездоленную! — лесные люди окружили князя. На лошади к ним подъехал здоровый, как медведь, мужик в медвежьей шкуре и в сапогах. Его окладистая, черная как смоль борода и длинные волосы придавали ему свирепый вид.

— Князь! — обратился свирепый, не слезая с лошади, — Ты зовешь нас мстить басурманам, так мы и так знаем, и мстим. А когда нет басурманов поблизости, так берем провиант у богатых, таких вот как ты. А токмо они не согласные, так и решаем их сразу без разбору, кто басурман, а кто и нет.

— Что же вы разбоем пропитание добываете? На чайки пойдете, каторги вам не избежать! Я вас кличу на ратный бой за землю Руси стать, а вы, что? — он еще что-то кричал им, стараясь перекричать повсеместный громовой гогот, окруживших его бородачей. Внезапно дико заржала и вздыбилась лошадь. Седок, говоривший с Князем, не удержался и грохнулся на землю. Лошадь, свалилась следом и придавила собой седока, храпя и испуская дух из себя. Мужик даже не ойкнул, был мертв. И тут же засвистели со всех сторон стрелы. Послышался душераздирающий вопль:

— Татары!

Князь громко скомандовал: — Все, кто меня слышит ко мне! — и сразу подле князя собрались уцелевшие разбойники. А князь тем временем продолжал, вытаскивая из ножен убитого лошадью мужика, меч: — Кто со мной, тому будет амнистия за разбой. У кого луки и стрелы принять оборону, укрыться за деревьями и бить басурман. — Князя слушались и выполняли его команды. Татар прогнали, и отряд одержал победу. Как оказалось, это был летучий татарский отряд разведчиков, состоявший из небольшой группы, обычно человек шесть или двенадцать. Они случайно наткнулись на лесных разбойников и устроили переполох. Кроме одного убитого ватажка, никто не пострадал, еще и потому, что татары были хороши в степи, в лесу они не умели воевать, а лесные люди были в лесу как у себя дома. Вот и результат, трое тарских лазутчиков были подстрелены, остальные удрали. После удачной борьбы, ватага лесных людей стала подчиняться князю, и он принял командование на себя. А этим бывшим разбойникам было почетно, служить под княжим командованием. Решено было выслеживать и нападать на обозы и мелкие разведывательные отряды татар.

Отец в походах возил меня с собой на нашей кобыле. Он отковал себе булаву и орудовал ею в бою, разбивая вражеские сабли, как хрупкие сухие ветки на сосне. Вся добыча свозилась и сваливалась в избе. Чего тут только не было. Ковры, красивые золотые кубки, украшения. Оружие, кривые сабли, луки, пики, стрелы, дорогие седла. Отряд князя теперь походил на разношерстных убранных в добытые одежды всадников, насчитывающихся целых сто человек. И только Отец не надевал на себя ничего басурманского. Он так же носил медвежью шкуру, ходил лохматый, обросший и в бою нагонял своим свирепым видом страх на татар. Кони их шарахались в сторону, храпя, очевидно принимали его за настоящего медведя. Отец надевал на меня разную одежду. Так у меня появились шелковые голубые шаровары, белый халат, парчовый пояс, чалма и ботинки с загнутыми к верху носками. Я стал походить на татарчонка, поэтому-то в бою меня не брала ни стрела, ни татарская сабля. Так и бродили мы по лесам. Князь неустанно мстил, яростно убивая, беспощадно расправляясь с врагами. Однажды он сказал, что освободит Киев от татар, только нужно собрать больше людей в отряд.

Как-то мы стали на ночлег. Солнце еще светило, хоть лучи его уже не были яркими и окрасились в красноватый оттенок. Кони расседланы, согнаны в кучу. Только отец не ставил нашу гнедую в общее стадо. Гнедая всегда была рядом с отцом.

Татары наскочили неожиданно, с криками и гиканьем, стали расстреливать пеших дружинников. Отец схватил меня, вскочил на кобылу и погнал в чащобу, но нас заметили. Несколько всадников бросились вдогонку. Вскоре мы выскочили к сторожевой полуразрушенной башне. Отец погнал лошадь туда. Вскочил во внутрь и по лестнице поднялся на верх. Я остался в седле. Неописуемый страх и досада охватили меня. Как мог родной отец бросить меня? Но спустя немного времени я все понял. Желая спасти мою жизнь, он намеренно бросил меня, чтобы татары приняли меня за пленника, и что бы я остался жив. Отца же настигла вражеская стрела и он, издав хриплый стон, затих, повиснув в проломе башни. Меня доставили в шатер к самому Али-бею. У Али-бея была десятилетняя дочь. Звали ее Лилин. За ней смотрели две бабушки Галима и Фатима. Они теперь ухаживали и за мной.

Вначале я молчал. Молчал долгое время и понемногу все привыкли к моему молчанию. Стали считать меня глухонемым. Но я все слышал и продолжал выполнять свои обязанности живой куклы Лилин. Постепенно мне становился понятен язык, и я уже понимал все, и даже мог говорить, но боялся выдать свое происхождение. Я боялся, что Али-бей узнает мое настоящее происхождение и уничтожит меня.

Мы сидели в одной корзине с Лилин на спине слона. Всюду попадались пожарища, обгоревшие хутора, опустошенная татарами земля. Али-бей ехал на арабском скакуне рядом и с нежностью посматривал на дочь. За слоном растянулось его войско. Отряд Али-бея возвращался к себе в далекую Монголию…

На этом мальчик прервал свой рассказ. Новичков смотрел на гостя с далекого прошлого удивленными глазами, не веря в опыт. Но опыт с машиной времени удался, и он беседует сейчас с маленьким знаменитым впоследствии историком и политическим деятелем, первым резидентом Киевской Руси времен Золотой Орды. Он много сделал для Древней Руси. С его помощью беспрепятственно возродилась Киевская Русь и окрепла, превратившись внутри Орды в могучий кулак. Семена будущей мощи Руси были заложены Владимиром-Ахмедом Али, придворным мудрецом и приближенным Чингисхана. Владимир Новичков обратился к Николку:

— Ты сейчас находишься в очень далеком времени от тех дней. Давно уже нет ни Али-бея, ни его войска, ни тех, кому он служит. Ты мальчик в двадцать первом веке. На месте Киевской Руси сейчас великая и свободная Украина, столица в Украине Киев. Ты прибыл к нам из сурового времени. Мы обязаны отправить тебя в твою эпоху. Ты будешь там жить и проведешь (вернее провел) такую жизнь, о которой мы знаем с истории древних народов. А сейчас сядь в это кресло. Николка послушно сел на указанное Новичковым место, положил голову на мягкие подушки, руки на удобные поручни…, и вскоре, покачиваясь в корзине слона, открыл глаза.

— Что с тобой? — толкала его Лилин, — Ты спал, как мертвый, я даже испугалась.

— Я видел чудесный сон. — Ответил Николка по-татарски.

— Папа, папа, он заговорил! Он заговорил! — захлопала в ладоши девочка и залилась счастливым веселым детским смехом…

я открыл глаза. Рядом, посапывая во сне, еще спала жена. Я стал вспоминать, откуда я знаю Володю Новичкова. Я понял, что от этого сна мне уже не уснуть. Тихонько выбравшись из постели, я проник на кухню. Там висят на стенке часы, шесть утра. А просыпаемся мы ровно в семь. Я сварил себе крепкий кофе и принялся думать о Новичкове. Ну конечно, мы же жили вместе в одной комнате в студенческом общежитии. Он еще там, в институте стал заниматься проблемами временных аномалий. Как-то помниться принес статью о Филадельфийском эксперименте, проводимом на эсминце по расчетам Эйнштейна. А сейчас, наверное, уже, в каком ни будь засекреченном НИИ, ведет свои исследования в области космических пространственно-временных кротовин.

— Валик, ты чего так рано проснулся? — вошла, зевая на кухню жена.

— Да, вот кофе тебе приготовил. — Стал оправдываться я. И быстро налил из кофейника жене кофе. Она с удовольствием принялась за напиток. Через десять минут, Лиля уже бодро рассуждала о будущем нашем и первом с ней совместном отпуске, когда мы ранней весной отправимся отдыхать. Поговорив о наших планах, мы отправились на работу.

По дороге из головы не выходил этот сон, так, до мелочей, промелькнувший красочными картинами. И мысли снова вернулись к Володе Новичкову, к его машине времени. Мне вспомнилось, что как-то он среди ночи громко выкрикнул: — «Эврика»!

Я тогда вскочил с постели, бросился к нему, чтобы напомнить ему, что он не один в комнате, что хоть когда-то надо хорошо выспаться. Постель его была уже пуста, в коридоре хлопнули дверью. Я догадался, что в три часа ночи Володя выбежал в умывальник вымыть руки. Хотелось спать, и я буквально провалился в сон, лишь только мое тело коснулось теплой простыни моей постели. В это самое время Новичков влетел в комнату и истошным голосом громко выкрикнул:

— Понимаешь Валентин, я понял принципы работы машины времени! Понимаешь! — он тряс меня за плечи, пытаясь разбудить. О, как мне тогда хотелось дать ему под зад и выбросить из комнаты. Он еще что-то бормотал, о природных аномальных зонах, о разбросанных по всей земле мегалитах и прочей ерунде, которой я не придал тогда значения. Столкнувшись с непознанным перемещением в прошлое, да потом, и с появлением таинственной незнакомки в моей жизни, все стало на свои места. Володька был прав. И, конечно, при разработке своей машины времени он использовал природные явления аномальных зон. Поэтому принципу и построена его машина. Трамвай вез меня на работу, а за окном промелькнули заснеженные деревья Замковой Горы и скрылись в одно мгновение за поворотом вагона…

Любченко, поздоровавшись со мной, сказал:

— Валентин Альбертович, присаживайтесь, — он указал на стул возле его письменного стола. — Поступило предложение по Вашему изделию. — Я с удивлением посмотрел в его глаза. Любченко ладонь правой руки положил на стопку папок с чертежами, и продолжил. — Это Ваше изделие в нашем производстве. И в связи с многочисленным выявленным Вами ошибок в чертежах, приостановлено его производство. — Он выдержал паузу, внимательно глядя мне в глаза. Я не стал выжидать, и спросил: — Так что теперь?

— А, то, что не будет выполнен план, полетит прогрессивка и тринадцатая зарплата, будем сидеть на голом окладе. Это понятно?

— Так точно, товарищ начальник. — Я повторил свой вопрос, — Так что теперь?

— Надо ехать в НИИ с выписанными Вами ошибками и добиться разрешения на производство по измененным чертежам у нас, до того, как эти изменения будут внесении в оригиналы разработчика. — Мне страшно не хотелось куда-то уезжать, и я не выдержал, сказал в ответ:

— Явно сидит бывшая студентка и чешет на ватман все, что придет в голову. А мысли вертятся вокруг белья, да модных журналов.

— Вот Вы поедете туда, да и разберетесь с этой Резинковой Г — э. э — М. Идите, оформляйте командировку в Ленинград на неделю. Туда поедете скоростным поездом и обратно.

— Александр Владимирович, у нее не Резинкова, фамилия, а Резникова.

— Да какая разница. Можно было бы и самолетом, но сами понимаете, дороговато выходит. Да и билеты уже на завтра лежать в архиве отдела кадров. Идите, а я Вам подошью перечень изменений и сопроводительное письмо в НИИ. — Я пулей выбежал готовиться к командировке. Жене позвонил на работу, сообщил новость. Лиличка ответила мне: — Вот хорошо, купишь мне, что ни будь в «Питере». Получив телефонное благословение жены на мою производственную поездку в Ленинград, я с легким сердцем стал оформлять командировку, и все, что с этим было связано…

Скорый поезд Киев — Ленинград под названием «Стрела», отправился с первой платформы вокзала ровно в 16—00. В купейном вагоне в купе №5, нас было трое, нижнее, четвертое место, было не занятым. Кроме меня, в командировку с нашего завода ехали еще двое с секретного отдела. Это был капитан первого ранга и гражданское лицо. Они набрали водки и пока поезд был еще на стоянке принялись выпивать, усиленно приглашая меня принять участие. Я вел и продолжаю вести здоровый образ жизни, поэтому отказался наотрез, гражданский, открывая бутылку, проводил меня словами за дверь купе: — Нам больше будет.

Я стоял у окна, рассматривая пассажиров, и вдруг заметил Лыбедь. Я не поверил своим глазам. Она была одета, как все женщины одевались в 81-ом году, только небольшой чемодан на колесиках с выдвижной пластмассовой ручкой был в диковинку в то время. Это привлекало внимание пассажирок на перроне, и любопытные женщины провожали ее одобрительными взглядами, что хоть одна догадалась приделать колеса к чемодану. Лыбедь, поднялась в наш вагон, я поспешил ей на встречу.

— Здравствуйте! — поздоровался. — Давайте помогу вам. — Взял ее чемодан.

— Здравствуйте, Валентин. Мне в пятое купе. — Но мне этого можно было и не говорить. С того момента, когда я увидел Лыбедь на перроне, уже знал, что четвертое место это для нее. С того самого момента, когда увидел я ее на перроне, внутри у меня пробежало холодком любопытство очередной встречи. Меня волновало желание поскорее узнать, что привело ее сюда, и что ожидает меня, на сей раз? Руки мои дрожали от этого, и любопытство брало верх. Открыв дверь купе, я сказал коллегам: — Принимайте пассажира.

— Проходите, пожалуйста, и устраивайтесь. — Сказал военный, вставая со своего места, за ним поднялся и второй, проходя мимо девушки, высказал, свое уважение к даме. Мы вышли из купе, давая возможность, устроится даме удобнее. Чтобы чем-то унять свое волнение, я спросил военного, который стоял у окна ближе ко мне: — Сергей Михайлович, сколько еще будет стоять поезд?

Он посмотрел на часы и повеселевшим от выпитой водки голосом ответил: — На моих командирских еще минут двенадцать.

В это время из купе вышла Лыбедь.

— Спасибо, товарищи. Я уже устроилась. — Сказала она, улыбаясь, глядя на меня своими черными глазами. — Заходите в купе, а я тут с Валентином поговорю.

— А, Вы знакомы? — вдруг спросил гражданский коллега.

— Ты, Федор Харитонович, сильно любопытный. — Сергей Михайлович взял Федора за предплечье и потащил в купе, — Пошли, пошли. — Они оставили нас.