Замковая гора. Сборник мистических историй

Валентин Колесников

Эта история произошла в 1981 году 30 сентября в среду ровно в 11:00 на Замковой Горе в Киеве. Я долгое время не решался публиковать данный текст из-за неправильной интерпретации изложения, в связи с всеобщим неприятием подобных фактов в обществе.

Глава четвертая

Надо было что-то решать. День неуклонно двигался к концу. Становилось холодно, и нет никакого желания быть за решеткой. Но это касалось молодых и здоровых, так как в то, далекое время, из Киева вывозили бездомных куда подальше, устраивая их на работы, после выяснения личности. У меня, кроме красного пропуска на завод «Электроприбор» никаких документов не было. Поэтому самый надежный вариант был один и налицо, прикинутся нищим старцем и выйти из города в село. Я вспоминал свое детство, стараясь припомнить себя в этом возрасте и всех, кто приходил к нам за подаянием. Бог ты мой, конечно был один нищий, он жил в нашем селе, и моя бабушка его жалела и кормила иногда. Я даже догадывался где-то в подсознании, кто это был. Ну конечно это был я. Поскольку мне в пятьдесят втором было шесть лет я, конечно, не мог нищего и старого себя рассмотреть более подробно. Помню, только, что у меня была длинная седая борода и седые волосы. Ничего удивительного, после пережитого броска в прошлое можно окончательно поседеть. А моя борода быстро отрастет, и к весне, и к лету я точно буду с длинной бородой и седыми волосами. Я еще припоминал, что нищего звали Дорош. В те времена на нищих старцев не обращали особого внимания. Они сидели возле церкви, прося подаяния, и власти обходили их стороной, потому, что «Божий» человек вреда никакого не представлял для Советской Власти и был под защитой духовенства. Также, нищенствующему старцу при церкви, давали поесть в трапезной для нищих. Можно было поесть и согреться. Итак, надо было преобразиться в нищего, это был единственный залог того, что через год я доберусь до этого Временного Портала и вернусь в свою реальность. Как же быть с этим преображением. Надо найти палку. И палку необычной формы, чтобы было видно, что это Старец, под тяжестью своих лет ему трудно ходить, и он вынужден опираться о клюку. Самое главное найти простую и непритязательную одежду. На базарной свалке можно раздобыть выброшенные мешки от фуража. Как раз в 1952 году действовал Житный базар, где продавался фураж, сено, лошадиная сбруя, овес и разные хозяйственные принадлежности. Там же можно договориться доехать до моего родного села Шпитьки, Киево-Святошинского района. В селе действовала церковь, точная копия Владимирского Собора Киева. До революции в Шпитьках была резиденция знаменитого сахарозаводчика Терещенко, он же и вложил деньги в строительство церкви. Дьякон, Феодосий Кузьмович, пел в церковном хоре и по совместительству работал колхозным пасечником. И я часто бегал к нему откушать меда. Он щедро давал мне свежий мед, и мы с ним беседовали. Конечно, я там и я буду вот в таком виде Старца, иначе не выжить мне в этой реальности в этот 1952 — 53 год. Пока еще не вечер, я решил начать преображение свое из Сенного базара, что на Подоле. Как было, кстати, что я случайно не вынул из кармана своих брюк объемный полиэтиленовый кулек, носивший его на всякий случай для продовольственных пайков, которые давали нам за вычет из заработной платы. В этот кулек я спрячу свою одежду, где-нибудь на Замковой горе, чтобы в назначенный срок переодеться и вернуться через этот Портал в свое время.

На Сенном базаре торговцы потихоньку уже сворачивались. Некоторые на подводах уезжали, продав свой товар. Вглядевшись внимательней в подводу, состоящую из двух лошадок, телеги с набросанной соломой и пустых корзин, а что самое главное ездовой мужчина, как будто вышел из тех далеких детских воспоминаний. Да это был все тот же дядя Ваня, которого я знавал в раннем детстве, муж моей родной тети Гани. Я потерял голову от этого, мне захотелось броситься к нему, сказать, кто я такой, и рассказать все, что произошло со мной. Но трезвый рассудок подсказывал не делать опрометчивых действий. Чтобы, как-то прийти в себя, и принять обдуманное решение, я схватился за галстук и стал снимать его, резкими нервными движениями. Справившись с этим, сложил и спрятал галстук во внутренний карман куртки, не переставая наблюдать за подводой. К ездовому подошла женщина, с девочкой подростком у каждой в руке были корзины с покупками. Скупились на вырученные от продаж своих товаров деньги, купили разных вкусностей, и сейчас уедут. Я в женщине узнал тетю Маню с дочкой Олей или по-простому ее называли Леся. И тут спасительная мысль пришла мне как по наитию, а, что, если мне прикинуться племянником брата моей бабушки. Тем более, что моя бабушка Срибная Евгения Лаврентьевна давно не гостила в своем родном городе Переяслав-Хмельницком. Вооружившись этим решением, я ринулся к телеге дяди Вани.

— Здравствуйте, добрые люди! — приблизившись к телеге, осторожно проговорил я, дожидаясь ответа. Леська, недружелюбно и настороженно посмотрела на меня, проворчав на вылезавшего в телегу дядю Ваню: — Да поехали уже! — Тетя Маня прикрикнула на дочь: — Замолчи, тебя не спрашивают. Узнаем, что нужно молодому человеку. — Приняв этот знак предложение, высказаться, что мне нужно, я приступил к изложению своей легенды.

— Мне люди сказали, что вы из Шпитек. А мой дядя, Григорий Лаврентьевич, попросил заехать к моей тете Евгении Лаврентьевне и узнать, как она в Шпитьках там живет. Как ее здоровье, ну и всего понемножку разузнать. И еще спросить, когда она собирается приехать в гости к брату? — все это я высказал, стараясь не торопиться, скрывая волнение и неприветливость дочки тети Мани.

— Да мы и так можем рассказать вам про нашу бабушку. На что в Шпитьки ехать? — снова вмешалась Леська. Меня передернуло от этих слов. Я, как мог, сдерживал себя, чтобы не выдать своего негодования, терпеливо ожидая ответа тети Мани.

— Евгения Лаврентьевна будет очень рада встретить Вас. Это Вы специально приехали в гости к моей матери?

— Нет. Я прибыл в командировку на завод «Электроприбор» из Переяслав-Хмельницкого.

— А надолго к нам?

— Нет, на три дня всего. В субботу уезжаю.

— А на чем вы поедете? — не унималась тетя Маня.

— Конечно на поезда. Сколько туда ехать то. — Неожиданно в наш разговор вмешался дядя Ваня: — Так Вы едете, или нет?

— Конечно, еду.

— Так залезайте скорее на воз, а то пока доберемся, то темно будет.

Я в мгновенье ока вскочил на подводу, необычно вкусно пахнущей свежескошенной соломой и в это мгновение почувствовал такое умиротворение, и такой покой, после пережитых треволнений, что про все на свете забыл. Глаза сами стали закрываться под мерно покачивающуюся ходьбу лошадок и дребезг колес телеги. Меня разбудил лишь оклик дяди Вани:

— Вы прилягте, а то упадешь под колеса, еще покалечишься. — Я не стал спорить, а просто растянулся на соломе и провалился в небытие. Только услышал голос тети Мани, которая сказала, — Наверно не спал ночью в поезде? — кому она сказала эти слова я не знал уже, сон сморил меня и только громко:

— Тпру-р-у-у! — прозвучало у меня над ухом. Я вздрогнул от неожиданности, открывая глаза. Телега уже стояла у ворот нашего дома, выкрашенных в темно-красный цвет. Вечерняя заря уже была в разгаре, я сбросил с себя овчинный кожух, которым меня укрыла тетя Маня и выскочил из телеги на землю.

Делая вид, что не знаю, что это за дом, спросил: — Так, что приехали? Это здесь проживает моя тетя Евгения?

— А, что дядя Григорий не показывал фотографию ворот, или, что?

— Да показывал.

— Ну, так, что, похоже? — спросила тетя Маня. — На гостинец тете Евгении передай, скажи, что это мы тебя привезли с базара.

— А у тебя документы есть? — спросил дядя Ваня, хитро прищурившись, улыбаясь мне в глаза. Я, молча, достал пропуск сунул ему под нос. — Ты смотри и фотография, и печать с гербом, Оли покажешь, а то она у нас власть.

Я взял узелок с двумя французскими булочками от тети Мани и пошел знакомой дорожкой, усаженной кустиками оранжевых Чернобривцов к такому знакомому деревянному коридору.

Дверь уже была заперта. Я постучал. Дверь скрипнула и коридоре зашаркали шаги моей бабушки, до боли знакомые шаги и ее голос:

— А кто там такой?

— Это Ваш племянник от Вашего брата Григория из Переяслав-Хмельницкого.

— От Григория? — бабушка открыла двери, и ее морщинистое лицо расплылось в улыбке. — Володя, это ж тебя Володя звать?

— Да, — подтвердил я и добавил, — я в командировку на три дня. В субботу в Переяслав — Хмельницкий поездом.

— Ну, заходи, поживешь у нас. А когда будешь уезжать, передашь письмо Грише.

— Спасибо тетя Женя, я ж так и передам Вашему брату, Он еще просил узнать, когда Вы приедете его навестить?

— Ну, об этом мы с ним договоримся. Пусть пишет чаще. А у тебя вещей нет, один узелок.

Я сказал, что вещи все в ведомственной гостинице, там и билет на поезд. Я приехал еще в пятницу. В понедельник передал документы, специально попросил, чтобы мне дали больше дней, чтобы с Вами увидится. Вот я и здесь.

— Ну, входи, входи. Ужинать будем сейчас.

Я с трепетом, вошел в до боли родной коридор с мешками зернового корма для курей и свиньи в хлеву. Поневоле посмотрел вверх к потолку, да так и есть, там громоздилось ласточкино гнездо. А за дверью напротив входа в коридор, была небольшая кладовая, приспособленная под курятник. Все рационально и удобно, но, что говорить о санитарии, антисанитария конечно на лицо, зато все натурально и без лишнего пафоса. Мы вошли в обширную комнату, обустроенную под кухню. Почти посередине комнаты стояла печь. Это было великолепное сооружение. Бабушка в печи по утрам разжигала огонь и ставила вариться в глиняных горшках еду. Ах, какое чудесное жаркое получалось в этой посуде, с пикантным привкусом дымка, жаркое таяло во рту, вызывая ароматный привкус лаврового листа, перца горошком и сочного зажаренного свиного ребрышка. Справа от входа под окном стоял все тот же кухонный стол, который годился и для семейного обеда, и для разделки свиной туши, да и я на нем делал уроки, когда учился в школе. Подумать страшно, что нет в моей реальности, нет уже этого дома с его достатком, да и людей, живших в нем. Сердце, сжалось до боли, когда я увидел свою мать. Еще совсем молодую и себя самого, шестилетнего мальчугана, вышедшего поглядеть на меня. В эту минуту, как мне хотелось указать самому себе нате ошибки, которые предстоит совершить этому мальчишке. Как мне хотелось уберечь его от невзгод и лишений, вознаградить его, исключением совершенных мною роковых действий. Но, это все мечты. Стоит мне заикнуться об этом, как тут же обвинят в мошенничестве и засадят за решетку, для выполнения бесплатного труда в какой ни будь колонии строгого режима, в части решений Коммунистической Партии Советского Союза в борьбе за Светлое будущее. И, что оставалось мне, как не порыться в своей памяти, чтобы припомнить, как отреагировал этот мальчик, то есть, я отреагировал на себя самого. Мне припомнился появление племянника дедушки Григория, и как я тосковал после его отъезда. Мне страшно не хватало мужской отцовской ласки, а этот гость, проявил ко мне столько внимания и заботы, что очень сильно врезалось в память, и помогало мне преодолевать колкости других людей, указывая на то, что не все люди плохие есть и хорошие, ради которых стоит жить и бороться.

Моя мать и я сели за стол у окна, а бабушка суетилась у печи, доставая горшки с теплым жарким. Мать достала глубокие тарелки из серванта, который стоял слева от двери, подала бабушке, сама ушла в спальню и вынесла оттуда бутыль с прозрачной, как слеза жидкостью, водрузила бутыль на стол, сказала коротко: — Первач.

Мальчик уселся на стул рядом и получил порцию жаркого с мясом, и тут же сказал:

— Бабушка, я сало кушать не буду. — На что бабушка ответила, — Не будешь, так не будешь.

— Вот ел бы сало, то и был бы крепкий, а не худой, как щепка. — Сказала наша мать, нам, и стала разливать водку в рюмки. Наполнив, сказала:

— Ну, давай, Владимир, выпьем за знакомство, и чтобы нам жилось и былось.

— Расскажи, что там делает твой дядя Григорий? Чем занимается?

— Голубей гоняет по утрам. — Ответил я.

— Все такой же голубятник, как в детстве. — Не выдержала бабушка

— Так что, кроме голубей, у него больше никакого занятия? — наливая вторую рюмку первача, спросила мать.

— Ну, почему, — опрокидывая рюмку, — отвечал я. — В первых он просил передать тете Жене, чтобы в письме она прислала ему мерку ноги Валика. И когда тетя Женя приедет к нему в гости, уже будут готовы сапоги для Валика, которые он сошьет.

— Да, он хороший мастер, золотые руки. Он мне и нам всем шил сапожки и туфельки, очень красивые. Все девчата на нашей улице завидовали. Бывало, я заплету косу и выйду с девчатами прогуляться вечером к речке. Да как запоем песни, то все парни к нам сбегались на посиделки. Вот так!

— Ну, хорошо. — Подвела черту мать. — Я пойду на диване постелю Коле, а то завтра рано вставать. А, ты, Владимир, если хочешь, можешь выйти покурить. И вообще, когда захочешь, можешь ложиться спать. — Указав на просторный диван в ее спальне у одежного шкафа, сказала мать, добавив. — Дверь будет открыта, мы спим с открытой дверью. — С этими словами ушла стелить мне постель.

В эти минуты я пребывал, как во сне. Мне не верилось, что это происходит все наяву, не во сне, не в кино, а наяву. Чудно. Метаморфозы континуума, в котором мы живем, и будем жить. Воспользовавшись предложением матери, я вышел на двор. Погулять в сумерках во дворе. Осмотрел хлев, в котором стояла наша корова Зорька, и спала в загородке свинья. Сходил в уборную, что стояла за хлевом, и вспомнил, как тетя Маня по просьбе бабушки молотила кули хлеба битой прицепленной на палку-держалку сыромятным ремешком. А я по нечаянности из любопытства подлез и получил в лоб. Но пора было идти в дом, ложится спать…

Это осеннее утро выдалось теплым и солнечным. Мать уже была на работе. Бабушка копошилась у печи. Я вышел из спальни и стал умываться в помойное ведро, как это делал неоднократно в свое время здесь. Набирал из кружки питьевой воды в рот и из рта поливал на ладони. Мылил руки затем, повторял процедуру, смывая мыльную пену с рук. Умывшись, вытерся махровым полотенцем. Бабушка пригласила за стол меня и малыша. Я, чтобы поддержать разговор, спросил: — А картошку выкопали уже?

— Давно выкопали. Нам Нюся помогала и дети. — Она имела виду своих детей, и наших с Валиком теток.

— Тетя, не будете против, чтобы я с Валиком в парк сходил?

— Сходите, а я пока кушать приготовлю.

Малыш очень обрадовался и прихватил с собой мяч. Я взял его за руку, и мы вышли за ворота. Там у аллеи старинных лип, посаженных еще со времен сахарозаводчика Терещенко, мы наблюдали путь муравьев. Как эти труженики, двигаясь один за другим, тащили на себе, кто кусочек стебля травы, кто малюсенький листик, а кто обломочек черного крылышка жука. Я, гуляя с моей маленькой шестилетней копией парком, рассказывал ему разные истории, в которых героями были смелые и мужественные путешественники, побеждающие невзгоды, встречающиеся на их пути. Я чувствовал, как было интересно мальчику со мной, а что больше всех беспокоило меня, это то, что я никак не могу рассказать малышу, что его ждет в будущем. Но я хотел это сделать во что бы то ни стало и не мог. Не мог потому, что малыш тут же расскажет матери, а та обязательно сообщит обо мне в сельсовет Здоренко, председателю. И я решил хитро построить свой диалог. Ведь у меня в запасе было еще два дня.

На следующий день пришла двоюродная сестра Нюська. Ей было уже шестнадцать лет, и она считалась старшей сестрой Валика, хоть я знал, что это не так. И, что малыш ее терпеть не мог за ее вредный и не уживчивый характер. Мы с малышом постарались убежать в парк. Там я рассказал ему историю об одном мальчике, который в свои двенадцать лет помог спасти двух пилотов неопознанного летающего объекта, или иными словами, космического корабля. И за это, спасенные космонавты, наградили мальчика уникальными способностями и еще исполнили три его самые, самые важные желания.

— А вот если в твоей жизни произойдет такое событие, что ты будешь просить?

Малыш, насупился, долго думал, потом сказал:

— Хочу жить вечно, и никогда не умереть.

— А еще?

— Хочу много друзей.

— А еще?

— Хочу помогать другим людям, чтобы не болели и жили вечно.

— Валик, когда у тебя будет в жизни это событие, попроси много денег, чтобы ты смог помогать людям. Без денег ничего невозможно сделать, даже собаке помочь.

— А, что у меня будет это?

— Все может быть, ну, на всякий случай ты имей это в виду, хорошо?

— Да, хорошо. — Малыш притих и углубился в размышления. Затем вдруг серьезно спросил:

— А когда это произойдет.

— Я не знаю. Я просто сказал тебе на всякий случай, чтобы в жизни ты принимал правильные решения. — Мальчик снова серьезно посмотрел на меня и сказал: — Дядя Володя, я буду принимать правильные решения.

— Вот и правильно, молодец. — Ободренный похвалой, малыш просиял радостной улыбкой. А я стал говорить ему еще один случай из его будущего:

— Ну, еще, когда тебе будет десять лет, никогда не тяни жеребенка дяди Вани за хвост. Потому, что жеребенок ударит тебя в лоб. Нельзя лошадей таскать за хвосты. Обещай мне это.

Малыш снова серьезно посмотрел на меня, потом спросил:

— Вы, дядя Володя потянули жеребенка, и он вас стукнул копытом в лоб?

— Да. — И я показал ему шрам с правой стороны лба. Малыш беззлобно рассмеялся, сказав, что он не такой дурак, чтобы таскать коней за хвосты.

— А драться ты умеешь? — спросил я его.

— А, что?

— А то, что когда сын дяди Вани придет к тебе и начнет тебя дразнить обидными словами, лучше не отвечай ему.

— Почему? Я ему как дам?

— Нет, не надо. Ты мальчик сильнее его, но он может ударить тебя ветвистой палкой из яблони и проломит тебе череп. Послушай, меня не заводись с ним. Обещай мне, хорошо? Чтобы он не говорил.

— Хорошо, я не буду отвечать ему.

— Правильно. Если ты запомнишь и сделаешь все, что я тебе сказал, ты будешь сильный, здоровый и с деньгами.

Малыш уверенно выпятил грудь, как будто он уже взрослый и уверенным голосом сказал:

— Дядя Володя, не уезжайте от нас, пожалуйста. — Стал хныкать. Я достал носовой платок, высморкал ему нос и вытер слезы, подбодрив мальчика словами: — Ну, ну, ты же мужчина. А мужчины не плачут. — Я смотрел на него, а у самого меня кошки скребли по душе, так мне было его жаль. Жаль было и себя. Что я буду делать весь год, как жить? И вообще, выживу ли я? Третий день я провел с Валиком в парке. Мы играли в футбол. Смотрели птиц, разных мастей, и я снова напомнил ему свои хитрые истории, чтобы он берег себя. Перед отъездом, бабушка вручила мне письмо к брату. На радость, мне, конверт был подписан. Мне ничего не оставалось, как бросить его в почтовый ящик в Киеве, когда я приеду в город. В субботу я проснулся рано утром. Бабушка дала мне на дорожку зажаренного в печке петушка, вареной картошки, хлеба и пирожков с маком, которые специально испекла к моему отъезду. Все это я водрузил в полиэтиленовый кулек, в котором жена давала мне обед на работу, на дно которого положил льняные мешки, завернутые в газету, благо никто ни бабушка, ни мать не обратили внимания на полиэтиленовое изделие из супермаркета «Сельпо», и мне не пришлось выдумывать бог знает, что, например, где я взял такое чудо для упаковки покупок?

Бабушка спрашивала меня лишь, зачем тебе мешки? Я сказал, что дядя Григорий заказал мне купить комбикорму для голубей и свиньи, а мешков днем с огнем не найдешь. И мне выделили три мешка, благо этого добра в колхозе «Большевик» было много. Конечно, мне уезжать из своего дома не хотелось. С чувством навеки безвозвратной потери, я возвращался в никуда…