Любаша

Вадим Иванович Кучеренко (2025)

Казалось бы, его жизнь удалась, однако богатый и влиятельный рыбопромышленник Андрей Кичатов испытывает разочарование. Но он не в силах ничего изменить. Незадолго до своей гибели, будто предвидя её, Кичатов пишет завещание, где признаётся в этом. И это не главный сюрприз, который ожидает его наследников… Читайте новый роман Вадима Кучеренко, автора бестселлеров «Нежить», «Человэльф», «Замок тамплиеров», «Завещание волхва» и многих других!

Глава 5

Софья Алексеевна постучала вилкой о бокал, привлекая к себе общее внимание, и, дождавшись, когда все взоры обратились на неё, тоном, не допускающим возражений, произнесла:

— Вот мы и помянули Кичатова, да обретёт вечный покой его беспокойная морская душа. А теперь каждый из вас должен сказать о нём что-нибудь.

Приветливо улыбнувшись, она полувопросительно-полуутвердительно сказала:

— Иосиф Аристархович, может быть, вы начнёте первым, на правах старого друга семьи?

Заманский не был готов к такому, однако он не стал возражать, верный своей привычке ни с кем не спорить. Да ему это было и не трудно. Он любил поговорить, мало интересуясь тем, слушают ли его окружающие. Для него было главным, чтобы его не перебивали. И тогда он мог говорить бесконечно, за потоком слов умело скрывая свои истинные мысли и чувства, если это было необходимо.

— Благодарю вас, Софья Алексеевна! — сказал он, вставая. — Все вы знаете, что я был поверенным в делах Андрея Олеговича Кичатова много лет. С того самого дня, когда он учредил свое первое рыболовецкое предприятие.

Он немного помолчал, словно вспоминая. Потом качнул головой, будто прогоняя эти воспоминания, и продолжил:

— Это было лихое время. И, говоря откровенно, тяжкий рыбацкий труд был в те дни не самым тяжёлым испытанием. Ведь в открытом море не было ни бандитов, ни чиновников. Они поджидали рыбаков на суше. И те, и другие хотели урвать свой кусок от рыбацкого пирога, и побольше.

Почему-то решив, что Заманский говорит это про него, Юрков возмущённо заявил:

— Ну, это вы зря, Иосиф Аристархович! Я лично живу по принципу — на чужой каравай рот не разевай. Свой бы кусок прожевать.

Растерявшийся Заманский, робко улыбаясь, запротестовал:

— Простите, Павел, речь, конечно же, не о вас, а о тех, кого нет за этим столом. Я сожалею, если…

Но его перебил Мышкин, с усмешкой спросив:

— Паша — совесть наша, а ты себя к кому причислил — бандитам или чиновникам?

Привстав на стуле, словно собираясь броситься на него, Юрков зло бросил:

— Эй, ты, рыба летучая, сложи плавники, пока не оборвали!

Но ссора не успела разгореться, этому помешала Софья Алексеевна.

— Тише, тише! — потребовала она, словно успокаивая расшалившихся детей. — Давайте послушаем Иосифа Аристарховича. Он так красиво говорит! А вас я выслушаю позже.

В её голосе было столько невысказанной угрозы, что притих даже взбешенный Юрков. Бросив ненавидящий взгляд на Мышкина, он откинулся на спинку стула и демонстративно уставился в окно. А Алексей налил в бокал вина и залпом выпил его, морщась так, будто пил горькую настойку. Он старательно не смотрел на Надежду, которая пыталась удержать его взглядом. Её глаза влажно блестели от готовых пролиться слёз. Вера с презрительной гримасой переводила взгляд с сестры на мужа, обнажив зубы, словно оскалившийся волк. Софья Алексеевна бросала на всех предостерегающие взгляды, напоминая укротителя в цирке, который держит зверей в повиновении резкими ударами хлыста. И только Заманского она одаряла ласковой улыбкой, предпочитая в этом случае кнуту пряник.

Неприкрытая лесть пришлась Заманскому по душе. Он заметно воодушевился, и теперь смотрел лишь на вдову, казалось, обращаясь только к ней.

— Благодарю вас, Софья Алексеевна, — с церемонным полупоклоном снова произнёс он, откашлялся и невозмутимо продолжил свою речь с того самого места, на котором её прервали. — Однако Кичатов выстоял. Не многим это тогда удалось. Как говорится, много званных, да мало избранных. Он оказался одним из таких избранных. И судьба, которая любит сильных, щедро вознаградила его.

Заманский поднял руку с направленным вверх указующим перстом, чтобы придать больший вес своим словам.

— Я говорю не только о материальных благах, — возвысил он голос, заставив вздрогнуть от неожиданности своих слушателей. — Но и о семье. Любящей жене, обожающих его дочерях, их мужьях, ставших для Кичатова опорой в его неустанных тяжких трудах.

Перечисляя, он сопровождал свои слова взглядом. А перехватив ответный взгляд, Заманский кивал, словно подтверждая, что он говорит именно об этом человеке и здесь нет никакой ошибки.

— И его скоропостижная смерть уже ничего не изменит, — печально, и в то же время радостно провозгласил нотариус, завершая свою речь. — Наш дорогой и всеми любимый Андрей Олегович Кичатов оставил после себя на этой земле не брошенные на бесплодный камень или в тернии зёрна, которым не суждено дать добрый урожай, а плоды, во много раз превосходящие посеянное. О таком может мечтать любой человек. Ибо прах ты и в прах возвратишься, но добрая память о тебе будет жить вечно.

Софья Алексеевна промокнула глаза платочком и прошептала так, что её было слышно даже на самом дальнем конце стола:

— Как это образно и трогательно!

Заманский вежливым наклоном головы поблагодарил её и опустился на стул с обессиленным видом. Он протянул руку к своему бокалу, чтобы промочить пересохшее горло, но тот был пуст. Заметив это, Софья Алексеевна нахмурилась и распорядилась:

— Любаша, не стой столбом, налей ещё вина Иосифу Аристарховичу!

Проследив, чтобы её приказание было исполнено, она обратилась к дочери.

— Надя, ты хотела произнести что-то поэтическое? Самое время.

Однако та, выглядевшая расстроенной, отказалась.

— Уже нет, мама. Я вспомнила, что папа не любил поэзии.

Опустив голову, она тихо проговорила:

— Поэтому я была вынуждена поступить в институт иностранных языков вместо литературного.

Однако Софья Алексеевна услышала её и возразила:

— Мне помнится, была другая причина.

Надежда растерянно улыбнулась, словно её уличили во лжи. Однако не стала спорить.

Конец ознакомительного фрагмента.