Любаша

Вадим Иванович Кучеренко (2025)

Казалось бы, его жизнь удалась, однако богатый и влиятельный рыбопромышленник Андрей Кичатов испытывает разочарование. Но он не в силах ничего изменить. Незадолго до своей гибели, будто предвидя её, Кичатов пишет завещание, где признаётся в этом. И это не главный сюрприз, который ожидает его наследников… Читайте новый роман Вадима Кучеренко, автора бестселлеров «Нежить», «Человэльф», «Замок тамплиеров», «Завещание волхва» и многих других!

Глава 3

В саду, который начинался сразу за домом, было тихо и сумрачно, словно в заколдованном лесу, и казалось, что здесь могут обитать лешие, кикиморы и прочая нежить, от которой людям лучше держаться подальше. Но Любаша шла с опаской не поэтому, а чтобы случайно не зацепиться за колючую ветку или раскидистый куст и не испортить платье. Она отводила ветви руками и обходила заросли стороной. Тропинка вилась между деревьев, и было приятно ступать по опавшим прелым листьям, устилавшим землю.

Мягкий ковёр под ногами скрадывал шаги, и те двое, которые находились в старой беседке, не заметили её приближения. Они были увлечены, рассматривая старые полустёртые надписи, когда-то вырезанные ножом на столешнице, и им не было дела до всего остального мира. Они забыли о его существовании, как это бывает, когда люди безмерно счастливы или глубоко несчастны.

Неслышно подойдя к беседке, Любаша не стала входить, а некоторое время стояла, прислушиваясь к тихому разговору, то ли потому, что ей было любопытно, то ли не желая помешать и нарушить уединение двух молодых людей.

Младшей дочери Кичатова Надежде было едва за двадцать, а благодаря утончённым чертам лица, которое поэты обычно называют одухотворённым, она казалась совсем юной и наивной. У мужа её сестры Алексея было невыразительное, но доброе лицо сильно пьющего человека. Они были почти ровесниками, с разницей всего в два или три года, однако Алексей, словно долго находившаяся в употреблении и сильно потёртая монета, выглядел намного старше Надежды. Обычно внешне он представлял собой понурого, словно сильно уставшего от жизни человека, говорившего, будто ухающая сова, глухо и монотонно. Но сейчас голос его изменился, стал звонче, точно помолодев. Любаша, хорошо знавшая Алексея, очень удивилась, услышав его. Может быть, ещё и поэтому она остановилась перед беседкой, не спеша войти.

Через прорехи в стенах строения Любаша видела, как молодая женщина склонилась над столом и медленно водила по нему пальцами, словно слепой, читающий шрифт Брейгеля. Глаза у Надежды были печальными, не соответствующими нарочито весёлому голосу, которым она говорила.

— А вот эту я вырезала, когда мы с тобой первый раз встретились…

— Меня пригласил в дом твой отец, — сказал мужчина. И, помолчав, добавил: — Помню, это была суббота.

Но женщина возразила:

— И вовсе нет. Воскресенье!

— Нет, суббота, — настаивал Алексей, словно это было очень важно для него. — Как я могу забыть этот день!

Лицо Надежды вспыхнуло, будто в сказанных словах имелся тайный подтекст, который был понятен только им двоим. Опустив глаза, она тихо, будто читая надпись на столе, произнесла:

— Мне тебя не хватает…

Её собеседник так же негромко продолжил:

— До боли, до крика…

Они читали стихи, но, казалось, говорили о прошлом, и эти воспоминания находили отражение в их лицах и глазах.

— До бессонных ночей и покусанных губ.

— Это было недолго, это было забыто…

Лицо женщины омрачилось, и она запротестовала:

— А вот это неправда! Такого не было!

Мужчина не стал спорить с ней.

— Было — не было, не было — было, — с грустной улыбкой заметил он. — Не в этом ли весь смысл человеческой жизни?

Но она не согласилась с ним, сказав:

— А по-моему, смысл жизни в том, что в ней было.

— А мне иногда кажется, что наоборот, — сказал он таким тоном, будто много думал над этим раньше. — Значение в нашей жизни имеет только то, чего в ней не случилось.

Надежда положила свою ладонь на его руку, безвольно лежавшую на столе, и тихо, едва не плача, попросила:

— Алёша, не надо…

Она хотела сказать что-то ещё, но в это мгновение под ногой Любаши хрустнула ветка, выдав присутствие постороннего. Надежда выглянула из беседки и увидела домоправительницу.

— Ах, Любаша, это вы! — вскрикнула она с едва заметным лёгким укором, не решаясь выказать свои истинные чувства.

— И давно вы здесь стоите? — спросил мужчина, подозрительно глядя на Любашу.

— Только подошла, — невозмутимо ответила та. — Я ничего не слышала, если вас это беспокоит.

Алексей и Надежда обменялись взглядами, в которых читалось облегчение.

— Софья Алексеевна послала меня за вами, — пояснила Любаша.

Они снова посмотрели друг на друга. Но теперь в их глазах появилось сожаление, которое оба не смогли скрыть.

— Передайте маме, что мы скоро придём, — сказала Надежда. Ей явно хотелось ещё некоторое время побыть наедине со своим собеседником и высказать ему то, что осталось недоговорённым. Но вдруг она покраснела, словно её смутил понимающий взгляд Любаши, и передумала. — Впрочем, нет, подождите, мы уже идём. Правда, Алёша?

Мужчина не стал возражать.

— Как скажешь, так и будет, — сказал он, вставая со скамейки. — Я подчинюсь, как обычно.

У него было грустное лицо и словно вымученная улыбка. Желая скрыть своё разочарование, он склонил голову и по-военному щёлкнул каблуками.

— Позвольте вашу руку, сударыня!

Подыгрывая ему, Надежда присела в старомодном реверансе.

— Как вы галантны, сударь!

Она подала ему свою руку, и он помог ей выйти из беседки. Дальше, словно продолжая начатую игру, они пошли, взявшись за руки, как ходят дети или влюблённые. Любаша шла перед ними, не оборачиваясь, чтобы невзначай не вспугнуть их взглядом, как до этого — своим появлением.

Впрочем, у неё была и другая забота. Она смотрела по сторонам, надеясь увидеть сына, а иногда вполголоса окликала его.

— Олежка! Оленёнок! А-у! Ты где?

Любаша помнила, что в последний раз виделась с ним в гостиной, но, разговаривая с нежданно заявившейся Софьей Алексеевной, упустила из вида тот момент, когда он ушёл. И теперь она не знала, где может находиться её сын. Но на всякий случай искала его в саду.

— И куда, спрашивается, запропастился этот мальчишка? — вздыхая, говорила сама с собой Любаша. — И глаз от него нельзя отвести…

Софья Алексеевна не любила ждать и приучила всех в доме, что её распоряжения и даже прихоти должны выполняться молниеносно. Но Любаша слишком долго не возвращалась, а с нею и дочь с зятем. Раздражение вдовы постепенно перерастало в ярость. Устав стоять, она резко придвинула стул и присела за стол, сердитым жестом пригласив остальных последовать её примеру. Все понимали, что она в гневе и ищет, на кого бы его излить, поэтому не спешили принять это не совсем вежливое приглашение. Вспыльчивый характер Софьи Алексеевны им был хорошо известен. Не только Вера и Павел, близкие родственники, но даже Заманский предпочли бы сейчас оказаться как можно дальше и от этой комнаты, и от самой Софьи Алексеевны, чтобы дать ей время успокоиться и вернуться к доброму расположению духа. Но они понимали и то, что это невозможно, и только с тревогой переглядывались, не зная, какие неприятности их ожидают.

Но для начала Софья Алексеевна выместила зло на своей шляпке. Почти сорвав её с головы и бросив перед собой на стол, она сердито выдохнула:

— И кто только выдумал эти вуали — из-за них ничего не видно!

После чего вдова непоследовательно заявила:

— Нет, решено окончательно, завтра же прогоню её!

Шляпа никого не ввела в заблуждение, все поняли, кого Софья Алексеевна имела в виду. Павел и Вера весело переглянулись, а Заманский сочувственно вздохнул и произнёс:

— Но учтите, Софья Алексеевна, найти хорошую домработницу или гувернантку не так-то просто. Я это знаю по личному опыту.

Софья Алексеевна, не терпевшая, когда ей противоречили даже в мелочах, раздражённо спросила:

— Чего только вы не знаете, Иосиф Аристархович, хотела бы я знать?

Но Заманский и вида не показал, что обиделся на её тон, а просто с ловкостью фокусника, манипулирующего предметами, перевёл разговор в безопасную философскую плоскость.

— Ваша Любаша типичный продукт нашего времени. Она ничуть не лучше и не хуже многих других представителей своего поколения. Все они абсолютно лишены чувства благодарности и считают себя равными людям, которые дают им средства к существованию.

Софья Алексеевна радостно ухватилась за эту мысль и развила её в удобном для себя направлении.

— Потому что сами хозяева им многое позволяют, — почти торжествующе заявила она. — Как мой покойный муж этой самой Любаше…

Вера, пытаясь удержать её, с укоризной вскрикнула:

— Мама!

Но Софья Алексеевна даже не взглянула на неё, а Заманский грустно улыбнулся и сказал:

— Все-таки прав был Моисей, когда сорок лет водил евреев по пустыне. Он ждал, когда умрет последний из них, рожденный в египетском рабстве.

Софья Алексеевна с удивлением взглянула на него и почти рявкнула:

— Не вижу взаимосвязи!

— Ну как же? — развёл он руками с видом крайнего недоумения. — Всё очень просто. Пока будут живы те, кто родился при социализме, говорить о построении в нашей стране капиталистического общества — со всеми вытекающими отсюда общественными отношениями, — можно будет только с большими оговорками. Как показывает история, идеалы свободы, равенства и братства не так легко искоренить из голов, затуманенных «Марсельезой» и «Интернационалом»…

Однако Софья Алексеевна уже устала от этого разговора, и она не стала этого скрывать.

— Иосиф Аристархович, от ваших заумных речей у меня всегда начинает болеть голова, — заявила она, нимало не беспокоясь, какое впечатление произведут её слова. — Лучше причаливайте к этому столу и кидайте якорь. Прошу, прошу!

После этого она повернулась к дочери и зятю и тоном, не терпящим ослушания, приказала:

— Вера, Павел, а вы что мечетесь, как салаги при аварийной тревоге? Быстро за стол!

Никто не рискнул ей возразить. Едва все успели разместиться на стульях, вошли Надежда и Алексей, сопровождаемые Любашей.

Увидев их, Софья Алексеевна почти радостно воскликнула:

— А, вот и наши любители поэзии! Присаживайтесь рядом со своими благоверными.

И уже совсем другим тоном произнесла:

— Любаша, что стоишь как истукан? Налей всем вина!

Услышав это, Алексей поморщился.

— Вина? А нет ли на камбузе водки?

Софья Алексеевна сурово взглянула на него.

— Водки не будет. Не забудь, пожалуйста, по какому поводу мы собрались за этим столом.

Алексей усмехнулся и, ничуть не испугавшись её сердитого тона, насмешливо произнёс:

— Я помню. Ещё не отряс кладбищенский прах со своих ног. Но покойному Андрею Олеговичу это бы вряд ли понравилось. Он-то сам любил водочку. Да под соленый огурчик!

Вдова нахмурилась. Только что возвратившееся к ней хорошее настроение снова начало портиться.

— Алексей, прекрати травить баланду! — приказала она. И, обведя взглядом остальных присутствующих, повелительно произнесла: — Вера, утихомирь своего мужа. А ты, Павел, вытри слёзы жене.

У Надежды и в самом деле катились слёзы по щекам. Услышав слова матери, она опустила голову, чтобы скрыть их. Слова Алексея произвели на присутствующих тягостное впечатление. Все молчали, не зная, как реагировать на них. Только Павел в привычной для себя шутовской манере произнёс:

— Будьте покойны, Софья Алексеевна, отдраю её глазки до солнечных зайчиков, как медную рынду на судне!

Однако никто не улыбнулся над его шуткой. Софья Алексеевна осадила его взглядом и примирительно произнесла:

— Сегодня за этим столом не должно быть страдающих лиц. Мы поминаем Кичатова. А он любил веселую компанию, не выносил нытья и меланхолии.

— Лично я не против, — заметил Алексей. — Я ведь как раз об этом и говорил, разве нет?

Но его никто не поддержал. Даже обычно кроткая и всепрощающая Надежда взглянула на него с укоризной. А во взгляде жены было столько ненависти, что если бы Алексей заметил его, то встревожился бы. Однако он смотрел только на Надю, и только её взгляд заставил его замолчать.

А вдова, словно не услышав Алексея, продолжала:

— И сегодня я хочу воздать Кичатову должное. Поэтому мы не будем рыдать и рвать волосы на голове. Мы проводим его в последний путь с грустной улыбкой на губах, но не более того.

Надежда привстала на стуле, словно прилежная ученица, которая хочет привлечь к себе внимание учителя, и тихо произнесла:

— Мама, я хочу прочитать в память о папе стихотворение…

Однако Софья Алексеевна отмахнулась от неё.

— Если можно, то позже, — сказала она равнодушно. — А сейчас мы просто выпьем по бокалу вина и помянем твоего отца минутой молчания.

Надежда смутилась и не стала настаивать. Видя её разочарование, Алексей снова не сдержался и с вызовом выкрикнул:

— А я бы хотел послушать!

Но остальные промолчали. А Софья Алексеевна, недовольно поморщившись, сказала, не скрывая своего раздражения:

— А я бы хотела, чтобы ты выпил минеральную воду вместо вина. Но не всегда и не все наши желания осуществимы. Увы!