Свободные пьесы

Вадим Александрович Климов

Сборник современных пьес в традиционной манере. Пьеса «Просто так розочка» вошла в лонг-лист конкурса «Время драмы, 2015, зима», «Как заставить себя смеяться» стала лауреатом конкурса «Авторская сцена Алтая» II Всероссийского молодежного театрального фестиваля имени Валерия Золотухина, «За искусство (Конец цитаты)» вошла в список победителей Всероссийского конкурса драматургии «Действующие лица» 2017.

За искусство. (Конец цитаты.)

Документальный полилог.

Пьеса победителей Всероссийского конкурса русскоязычной драматургии «Действующие лица» 2017 г.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ — Народный художник. 90 лет.

ЗВЕЗДОЧЁТ — известный художник 60 лет.

ЖЕКА — молодой художник. 30 лет.

ИРИНА АНТОНОВНА — директор музей. 75 лет.

СТЕЛЛА — владелец галереи. 50 лет.

ДАША — редактор журнала. 25 лет.

Музыка. Все танцуют. Произвольный танец. На сцене диваны, кресла, стулья. Первым останавливается Народный художник. Садится. В ходе разговора все рассаживаются. На протяжение всего разговора у женщин в руках вязальные спицы, пяльцы, книга, журнал, планшет, ноутбук, телефон, гречневая крупа, которую перебирают, не важно что, главное все время заняты руки. У мужчин руки свободные. Но у каждого рядом стоит бокал, стакан, кружка, рюмка или бутылка. Мужчины все время, пьют. Все встают. Ходят. Играет музыка. Танцуют.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Вообще всегда хотел рисовать то, что вижу, что чувствую. И когда учился в школе, и потом в академии. И меня мучило, что я не могу это сделать правдоподобно, я не понимал, что я еще маленький, чтобы нарисовать деревни, сожженные немцами, как страшно было, когда по вечерам в воздухе носились, как крылья, черные тени. Была женщина, кажется, баба Маня, к которой мы приезжали до войны в деревню: ее забрали на 7 лет за то, что она собирала в поле картофелины после трактора, а ее Федор умер в 24 года.

СТЕЛЛА. В 90-е годы я долгое время жила в Женеве. Конечно, это было не самое удачное место, чтобы изучать искусство, ведь в Женеве нет музеев мирового значения. Зато географически Женева расположена идеально — на пересечении различных путей. Поэтому мы с семьей много путешествовали и побывали практически во всех крупных музеях и галереях Европы. Эти поездки произвели на меня сильное впечатление. Особенно меня поразило все, что касалось современного искусства, ведь в СССР люди не знали о его существовании. Однажды, я подумала: «Почему до сих пор в России нет ни галерей, ни музеев современного искусства.

ИРИНА АНТОНОВНА. Наша сила в том, что, опираясь на все мировое искусство, мы выискиваем те новые явления, которые считаем нужным показать публике. И должны за них отвечать. Ведь мы это искусство рекомендуем, музеефицируем, включаем в орбиту великой истории культуры. Поэтому мы должны быть очень разборчивы. В этом разница между музеем и галереей. Когда что-либо новое показывает музей, на мой взгляд, это предполагает особую ответственность.

СТЕЛЛА. Я так же отношусь к искусству, с тем же восторгом смотрю на картины, с удовольствием езжу в Венецию. Не на открытие биеннале, а потом, чтобы спокойно походить и посмотреть. Все мои разочарования — только по поводу людей. По отношению к искусству я не испытываю никаких разочарований.

ИРИНА АНТОНОВНА. Я люблю музей и всё время пытаюсь восполнить недостаток классического искусства. Вы видели очереди на Тициана? Люди стоят с 8 утра, а в субботу и воскресенье здание опоясано.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Я ходил в Эрмитаж, в Русский музей и любовался, и хотел понять как написать людей, природу — эти дрожащие облака, но у меня не получалось, не получалось долго. Ведь, чтобы нарисовать человека, надо знать анатомию, изучить тело человека. А теперь, когда глаз рисуют на лбу или нос под мышкой, я считаю это сатанизмом, а не современным искусством. Современное искусство — это то, что понятно народу, а народ — это мы с вами. Это шоферы такси, академики, бомжи, школьники и студенты.

СТЕЛЛА. Я люблю концептуальное искусство, не просто красивую, декоративную картинку, а вещь, над которой стоит задуматься. Мне нравятся Кабаков и Джозеф Кошут, Андрей Монастырский и Йозеф Бойс, Юрий Альберт и Джексон Поллок. Также я люблю провокативное искусство, пусть иногда оно даже может показаться слишком агрессивным. Например, я считаю, что группа «Война» по праву заслужила свою победу на премии «Инновация». Я не могу сказать, что искусство в моем доме главенствует. Скорее, оно ситуативно вписано в интерьер.

ИРИНА АНТОНОВНА. В 1956 году сделали выставку кого? Пикассо! Эренбург привез его личную коллекцию. И люди думали: «Всё открылось, всё можно». Опять появилась вера. Потом бац! — Хрущев со своим погромом. Ну, это уже все восприняли с отвращением и неприятием, по крайней мере, в моем кругу. И прекрасно понимали, что это было организовано группой художников, которые подставили своих коллег.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Искусство должно быть понятно, дорого, и тогда оно демократично. А если оно непонятно, не надо говорить, что русское быдло в нем не разбирается. Мы все отличаем искусство от неискусства.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Пафос новаторства — это психоз 20 века. Что всё должно быть свежее, новое. Должно быть хорошее. Интересное. Почему-то в Древнем Египте нет рассуждения о передовом древнеегипетском искусстве!

В период рыночной экономики и быстрой девальвации понятий всё быстро превращается в китч. Вообще забудьте про китч! 20 век был век патологий и борьбы, когда все разделились, когда пытались говорить, что это — плохо, а это — хорошо. Время «плохо—хорошо» кончилось. Китч — это популярное искусство, искусство в массы.

СТЕЛЛА. Поразительно, но современный зритель намного лучше понимает художников 70-х и 80-х, нежели 2000-х.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Просто надо быть. Я теперь фанат Станиславского, а он что говорил? Искусство в себе надо любить, а не себя в искусстве. Поэтому когда любишь искусство в себе, не надо никуда интегрироваться. Оно само появится.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Феллини когда-то сказал мне в Риме во время работы над его портретом: «Ты — художник, плывущий против течения». Я всю свою жизнь по сей день всегда что-то преодолеваю.

ИРИНА АНТОНОВНА. Диссидентства во мне не было. Образ мыслей был советский, но с определенного момента очень критический. И я вам скажу, с какого: со времени ликвидации Музея нового западного искусства, сталинских выпадов против Шостаковича и Ахматовой, дела врачей и космополитов. Вот тут глаза стали открываться. Мой муж — гораздо более умный человек, чем я, мой «второй университет», как я его называла, всегда говорил: «Ты идиотка, как ты можешь в это верить?» А я находила оправдания. Любила свою страну, верила в лучшее будущее. Война очень способствовала росту патриотического сознания, вы же понимаете. Я была довольно юна и с наслаждением ходила на демонстрации. Когда после войны вся эта черная туча нахлынула, ко мне пришло прозрение.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Знаете, мне так надоело слушать про репрессии. Да, мои родители — герои сталинских репрессий.

ДАША. В 2017 году исполняется 100 лет со дня Октябрьской революции, что не могло не отразиться на программах и планах музеев и галерей. Большинство тематических выставок, конечно же, пройдет в России, но и крупнейшие зарубежные музеи не обошли событие вниманием.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Сейчас я считаю, что жизнь лучше, чем искусство, интереснее и серьезнее.

ИРИНА АНТОНОВНА. Я вообразила про себя, что я понимаю, что такое хорошо, что такое плохо

СТЕЛЛА. Я вижу свою миссию в том, чтобы показывать наших художников за границей, чтобы они были узнаваемы там. У нас много планов — вполне реалистичных, просто они не окончательно подтверждены сейчас.

(Пауза, музыка, некоторые танцуют, мужчины пьют, дамы заняты делом.)

ИРИНА АНТОНОВНА. Люди и не подозревали о всех этих Малевичах, Филоновых и прочих. Это было открытие самих себя. Я вас уверяю, публика приходила не столько на французов, сколько на наше искусство. Был великий праздник, никто просто не верил, что это возможно. Как нам это удалось? Шел 1981 год — оставалось четыре года до перестройки, воздух уже менялся, надо было выпустить пар ― некоторые государственные деятели понимали, что всё время зажимать нельзя.

СТЕЛЛА. Мы же должны вписаться с нашим, русским искусством в западные рамки восприятия. Мы стараемся делать все на очень тонком, высоком уровне. Мы не перегружаем выставочное пространство, делаем «чистые» выставки. То есть ты заходишь — и сразу все понимаешь. Сначала идет художественное восприятие, потом на это накладывается понимание кураторской концепции.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Впервые — после моей первой выставки, состоявшейся в Центральном доме работника искусства, — меня послали на IV Международный конкурс молодых художников в Праге. Там Константин Козловский выставлялся, Юрий Жаров и я — единственный студент, получивший гран-при за портрет.

ЖЕКА. Вокруг пустыня, и естественно, что любой живой человек, который встречается в этой пустыне, вызывает удивление. Это очень российская история — все встречают живых существ и оказываются настолько поражены этой встречей, что потом друг от друга уже далеко не отходят. Посмотри на любые сформировавшиеся комьюнити — десяток небольших групп: школа Родченко, студенты ИПСИ, взрослые художники… И всех совершенно не интересует то, что происходит за пределами их маленького круга. И меня, честно говоря, тоже не интересует.

СТЕЛЛА. Мне кажется, западный куратор может преподнести нашего художника правильнее. Потому что все «наши», российский художественный круг, знают этих художников, их не надо нам особенно представлять, а на Западе эти художники неизвестны. Ну, в лучшем случае известны очень узкому кругу людей — коллекционерам, кураторам и критикам. И этот круг куратор должен правильно расширять.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Одиночество — как тьма… Но ведь бывает и одиночество в толпе. Горе несёт одиночество…

ЖЕКА. Мрамор, кроме своих пластических свойств, интересует меня и в связи с историей одиночества. Почему? В Италии это оказалось невозможно объяснить. Они этого совершенно не чувствуют, для них мрамор — это что-то домашнее: кафе, дом, магазин. В России мрамор — это чувство, когда ты один. Больница, подъезд, любое бюрократическое здание, подземный переход и ледяной ветер. Тут нужно сказать, что наша зима накладывается на мрамор удивительном образом: я всегда думаю о холодном мраморе, о ветре, о льде, о немеющих пальцах. В мраморе нет никакого тепла.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Искусство — это ложь. Это я понял. Искусство — часть жизни, часть целого. Жизнь большая, искусство — просто ее часть.

ЖЕКА. Да, у нас мрамор — отверженный материал. И конечно, это ощущение на выставке для итальянцев совершенно потерялось. Страшно подумать, какие собственные параллели они провели, какие ассоциативные линии протянули. Но их очень заинтересовало, что кроме каррарского мрамора я использовал пленку под мрамор — оракал. Как раз эта дебильная пленка, вот этот материал — он теплый. Когда я думаю о своем детстве, мне сразу же вспоминается это течение фальшивого мрамора и кольца огромных золотых питонов. Наверное, в каждой семье было что-то с фальшивым мрамором, и в каждом фотоальбоме фотография с питоном в руках.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Земной мир — он только часть реального мира.

ЖЕКА. Визуально мрамор — один из самых мягких материалов. Визуальная точка плавления у него очень низкая. Он может в какой-то момент взять и растечься. Возможно, в конце времен так и произойдет, хотя тогда, наверное, вся материя станет жидкой, но мрамор, думаю, первым из неорганических веществ. И одновременно это очень «некротический» материал. Тело в серых прожилках. У меня есть текст в каталоге про это. Пленка, кстати, оказывала на итальянцев магическое влияние, опять же непредсказуемое. Им казалось, что я нашел настоящий мрамор удивительных оттенков — сама идея, что это искусственное, казалось им странной. Для русского взгляда — наоборот

СТЕЛЛА. Сказать, что Россия всегда была провинцией по отношению к Западу никак нельзя. В начале ХХ века Россия была в авангарде художественных течений и это общепризнанный факт. Что касается, современной ситуации, то русское искусство русскому искусству — рознь. Что-то выглядит провинциально, а что-то абсолютно оригинально.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. В Риме состоялась моя первая выставка на Западе. Я нарисовал 20 картин, все их вернул.

(Пауза, музыка, некоторые танцуют, мужчины пьют, дамы заняты делом.)

ЖЕКА. Вообще это чудовищно странная вещь, что после авангарда русский ар брют оказался, наверное, самым важным и интересным сейчас. Лобанов, Роза Жарких, Левочкин, Москвина можно туда же отнести. Вот они же невероятно свежо выглядят, при этом они в вечности, а какой-нибудь Кабаков — чудовищный артефакт из прошлого, что-то вроде дискового телефона или очередей за хлебом. Ничего, кроме раздражения.

СТЕЛЛА. Художники очень эмоциональные… Я очень люблю Эрика Булатова, я очень люблю Ивана Чуйкова, я очень люблю Александра Косолапова и Бориса Орлова, я могу перечислить много хороших художников, но надо помнить, что многие из них уже пожилые люди.

ЗВЕЗДОЧЁТ. В 1978 году мы вперлись совершенно нагло на выставку «Эксперимент» на Малой Грузинской. Наши работы не прошли, но мы замаскировались под развесчиков и заодно повесили и себя. Вот тут мы и познакомились с концептуалистами. До этого мы не знали об их существовании. Боюсь, мы стали их слишком всерьез воспринимать. Может, это и во вред нам. У нас все было вместе. Классические авангардисты 70-х отнеслись к нашему появлению с радостью. К тому моменту, когда мы пришли, вокруг них возник страшный вакуум. У Кабакова есть модель белой пустыни, которая проецируется на все наше пространство, — белая пустота не в дзенском понятии, а просто белая смерть, где существуют какие-то оазисы, в которых живут люди. Но я считаю, что если полюбить эти белые пространства, то их можно одухотворить тоже. И это то, что мы хотели сделать и в чем потом у нас начались разногласия. Потому как интеллект у нас был гораздо ниже, чем у старшего поколения, многие попали под их влияние. Но мы старались полюбить и одухотворить. И мне удалось полюбить это пространство, более того, когда меня забрали в армию, я воспринял это как знак приобщения.

ДАША. Для зарубежных институций 100-летие русской революции стало поводом показать наследие авангарда. Уже 3 декабря нью-йоркский Музей современного искусства (MоMA) открывает выставку «Революционный порыв. Подъем русского авангарда», охватывающую период с кануна Первой мировой войны по 1934 год, когда были сформулированы принципы соцреализма. Зрителям покажут около 300 произведений из собрания MоMA. Среди авторов — Наталия Гончарова, Любовь Попова, Эль Лисицкий и Александра Экстер. Александр Родченкои Владимир Маяковский представлены фотографией и графикой. За искусство кино ответит Дзига Вертов.

ЗВЕЗДОЧЁТ. В свое время мы сделали все, чтобы уничтожить концептуализм на территории одной отдельно взятой страны. Я очень часто действую из чистого импульса. Поэтому в период АПТАРТа выдвинул ситуационизм, то есть полное неприятие концепции, неприятие формации как чего-то косного и застылого, а именно ситуация рождает идеи. Концепция предполагает, что у человека есть идеи, которые он проводит через всю жизнь. Формация — это человек получил образование, сформировался, воспринял что-то от других и работает. А ситуация предполагает каждый раз моделировать новую культуру, сообразуясь со своими особенностями. В любом определении есть что-то от приговора — я думаю, сейчас скажу, кто я, а потом не отмоешься.

ЖЕКА. В России любые эстетические коммуникации строятся на насилии, материалы соединяются по довольно запутанной логической схеме, а часто и без нее. В этом величайшая сила, так как сейчас у нас реальность еще не застыла, как в первые дни творения. Сейчас довольно легко можно подчинить ее. Вылепить любую форму.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. В нашем деле главное — воспитать волевую верующую православную, иудейскую или мусульманскую элиту, как это было при последнем государе Николае II. Пусть рисуют наши пейзажи, как Левитан, или скульптуры ваяют, как Антокольский. Левитан любил русскую природу, а Антокольский сделал Нестора Летописца, Ивана Грозного. Они чувствовали себя гражданами России и гордились приобщением к великой русской культуре.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Жить надо, во-первых, хорошо… Но ещё надо всё равно иметь какие-то идеалы. Но хорошо помнить, что идеал не может быть личностью. Идеал — это взгляд на мироустройство. Я конфессиональный человек, прихожанин. Дело в том, что самое хорошее — это банальное. Банальности, они для чего нужны? Чтобы их повторять. Если их не повторять часто, они перестают быть банальностями. Вот мы и повторяем.

ИРИНА АНТОНОВНА. Может, это самонадеянно. Может, я не всегда правильно понимаю, что добро, а что зло, что хорошо, что плохо. Но у меня есть уверенность, что я следую этому. А удавалось или нет — не мне судить.

СТЕЛЛА. Музей — это нечто более стабильное, тяжелое, я бы даже сказала, отягощающее. И потом, сейчас так много музеев: у Ольги Свибловой и Василия Церетели, у Даши Жуковой, у Шалвы Бреуса, расширяется ГМИИ, строится новое здание Третьяковки…

ИРИНА АНТОНОВНА. Наш музей — дитя университета. Здесь живет университетский ген, так же как имперский — в Эрмитаже и купеческий — в Третьяковке. И потому я мечтала выбрать в преемники кого-то из среды ученых, испытывающих интерес к просветительству. Я сделала министерству некоторые предложения. К сожалению, их не приняли, потому что есть такое понятие, как известность. Министерству нужна была какая-то известная фигура. Когда я возглавила музей, меня никто не знал, я была просто старшим научным сотрудником. Но сейчас мир так заторопился, что уже, видимо, не может позволить себе вырастить специалиста до обретения так называемой публичности.

ДАША. Большой международный проект «Некто 1917» готовит Третьяковская галерея, он начнется осенью 2017 года. «Нам не хотелось, чтобы это была традиционная выставка, показывающая иконографию революции, поэтому собственно отражения революции у нас почти не будет. Мы показываем споры, внутренние дискуссии, борьбу течений и идей в искусстве, которые были такими же напряженными, как и политическая жизнь», — рассказала куратор проекта, старший научный сотрудник Третьяковской галереи. Произведения 1917—1918 годов должны показать, что происходило в душе у художников. Среди участников выставки — Михаил Нестеров, Борис Кустодиев, Зинаида Серебрякова, Василий Кандинский и Казимир Малевич. Его «Супрематизм 57», в свое время обменянный СССР на письма Ленина, привезут из Тейт. Будут показаны кадры фото — и кинохроники, которые должны подчеркнуть контраст между тем, что изображено на холстах, и реальной жизнью с голодом и бытовой неустроенностью.

ИРИНА АНТОНОВНА. Мой уход с должности директора не имеет никакого отношения. Полтора года назад я сказала Министерству культуры, что должна завершить административную работу. Я и так затянула, ругаю себя за это. Благодарна, что мне предоставили возможность остаться в ином качестве. Работа президента — это все-таки не те объемы, которые есть сейчас, когда я по 300 бумаг в день подписываю. У нас всё в 5—6 экземплярах, на разных языках, и я трачу на эти формальности по два часа в день.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Я ни одного дня, ни одной минуты не отдыхаю, считая, что я мало сделал из того, что мог сделать. Но меня ободрил отец Илия, которого я очень ценю. Он сказал: «Как вам не стыдно так говорить, вы сделали больше многих других».

ИРИНА АНТОНОВНА. На работе, я действительно не отдыхаю. У меня здесь нет диванчиков, комнат заветных. Я удивилась, когда однажды оказалась в кабинете Екатерины Фурцевой в Министерстве культуры, вот я увидела, как живут министры — там есть, где отдохнуть, все так обставлено.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Фурцева ужасная была женщина, а про нее почему-то кино снимают. Про нее очень хорошо сказал Ливанов-старший. Кто-то его спросил: вы боитесь министра культуры? — а он ответил: нет, я боюсь культуры министра.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Я с детства напичкан. Но остался только след знаний. Потом я самостоятельно переписывал от руки «Дхаммападу». Очень много времени тратишь зря: переписывание «Дхаммапады», истории КПСС. А сейчас мы сидим бессмысленно в интернете. Так тратим своё бедное время!

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Парторг Московского Союза художников Ильин. Как-то раз выпил и рассказал интересную вещь: «Стою я, простой парнишка деревенский, на часах — охранял двор Самарского губернского комитета партии. И должен был приехать Троцкий: он тогда Волгу объезжал на бронепоезде. Увидели его и как закричат: „Лев Давыдыч, Лев Давыдыч, как мы рады! А мы вас ждем, не начинаем!“. Он говорит: „Ну, выводите“. И вот я смотрю, выводят из подвала профессора, купца, двух гимназистов, трех священников — человек 20 выгнали. И тут „Лев Давыдыч“ вытаскивает маузер и — бух-бух-бух — человек 10 положил. Потом говорит: „Остальных вы расстреляйте“. Протянул мне пистолет: бери, говорит маузер и закончи дело. И никого не жалей, иначе социалистической революции не будет».

ЗВЕЗДОЧЁТ. Как я всегда говорил: я появился на свет благодаря Ленину, Сталину и Гитлеру.

ИРИНА АНТОНОВНА. В 1950-е годы я еще не была директором, никто моего мнения не спрашивал. Письмо против Пастернака я не подписывала. Очень его любила, меня с ним познакомил Владимир Леонович, который работал ученым секретарем музея. У моего мужа была удивительная память, он знал процентов 60 Пастернака наизусть. Помню, мы еще жениховствовали, шли по Ленинградскому проспекту, и от Белорусского вокзала до «Сокола» он все читал мне Пастернака, после чего я заболела дикой ангиной. Если бы меня спросили, конечно, я не сказала бы, что не люблю Пастернака. Сказала бы, что люблю его.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Мне объяснили, что я «человек с гнильцой. В Ленинграде тебе житья не будет, даже если министр культуры Михайлов отдаст тебе под мастерскую весь Эрмитаж. Коллектив наших ленинградских советских художников тебя не примет. И в Союз художников Ленинграда тебя никогда не примут. А не дашь согласия на наше распределение, диплома не увидишь как своих ушей». И я уехал. В Москве мне дали возможность выжить

ЖЕКА. Обычно я ничего не забываю. Спустя годы способен припомнить мельчайшее оскорбление или то, что мне показалось оскорблением.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Доносчиков на меня полно было. Мой благодетель Сергей Владимирович говорил: «Слушай, на тебя все кругом стучат, что ты

антисоветчик, такой-сякой! Язык — враг твой. Ты должен завоёвывать людей, а ты их теряешь, потому что со всеми откровенничаешь. Ты должен понимать, с кем и что можно говорить“. Однажды мой бывший приятель из Министерства культуры ради интереса зашёл в отдел кадров Минкульта СССР. Потом сказал: „Н-да-а-а… Удивительно. На всех там заведены папочки, а на тебя прямо вот такущий том

ИРИНА АНТОНОВНА. Кто-то сегодня хочет царя — вы, наверное, слышали все эти разговоры о восстановлении монархии. Для меня лично это безумие, но… Страна действительно требует какой-то концентрации власти. Невозможно от Калининграда до Владивостока охватить столько географических поясов, исторически сложившихся настроений. Я бы не хотела, чтобы страну разделяли, рвали на части. Наверное, должен быть какой-то правящий авторитетный орган. Но я говорю как человек, который никогда ни в какой власти не был, кроме власти музея.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Я принимал участие в студенческих демонстрациях. Потом начал проводить акции за демонстрацию против демонстраций, то есть демонстрация — это некое коммунальное тело, и, противопоставляя себя, я имел очень интересные переживания. Нет, здесь у нас жить гораздо интереснее. Там у меня в последние месяцы была паника, что я не смогу оттуда уехать — не на что, деньги кончились. Остаться там для человека с нашей ментальностью — это просто чудовищно.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Сегодня создается такое ощущение, что многие готовы уехать туда, где жратва, простите, лучше, и где платят больше. Но для меня Россия — святая православная Русь — это наша мать. И нельзя ее покидать, когда она больна. И я действительно мог остаться где-то, меня приглашал король Швеции, король Лаоса, президент Италии. Я бывал в Нью-Йорке, в Париже. В Японии меня оставляла известная бизнес-леди Накамура-сан. В каждой стране мне предлагали выбрать жизнь на свободе.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Я знал, что западный маркет клюнет. И он клюнул. Потому что есть весь набор, который им нравится, — там есть и региональное сознание, и концептуальное сознание, и, с другой стороны, материальное воплощение — все, что им надо. Ну, такой социологический эксперимент. И задача этого эксперимента выполнена, а они продолжают приезжать и требовать: «Есть ли у вас еще картины с арбузом?» И я хочу, пока не поздно, ускользнуть от этого. Потому что обидно быть бабочкой в гербарии.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Моя первая в жизни персональная выставка в Москве. Которая, как писала пресса потом, была подобна взорвавшейся бомбе, уничтожающей ложь социалистического реализма. Писали все — от американской прессы до японской и чилийской. Журналисты характеризовали её как удар в спину соцреализма. И я был объявлен диссидентом номер 1.

ДАША. В этом году было много штук: мы наконец съехались с бойфрендом, завели общую кису, которая теперь немного воюет с первой совместной ёлкой. Я была на свадьбах старых друзей и приобрела новых, много работала. Иногда было тяжело: мои близкие теряли своих близких и не всегда получалось быть с ними рядом когда это было необходимо. В новом году, конечно, все не будет отлично, но мне бы хотелось, чтобы у нас всех получалось делать столько хороших вещей, сколько возможно, обниматься больше, быть добрыми друг к другу, ну и побольше шутить про каки и пуки, конечно. Будьте счастливы, друзья.

(Пауза, музыка, некоторые танцуют, мужчины пьют, дамы заняты делом.)

СТЕЛЛА. Любой художник — это тонко устроенная личность. Я терплю все, что сделает художник, потому что он талантлив и гениален. У меня не остается другого выбора — ведь я не обладаю качествами творца. Если одна из двух сторон может уступить, то всегда можно построить конструктивный диалог. Я не вижу в этом проблемы. Кроме того мы же делаем общее дело.

ЖЕКА. Мне всегда недостаточно, всегда недоволен. Недостаточно уважения, недостаточно пространства, недостаточно хороший получается каталог, недостаточно денег вложено в выставку. И сейчас я смотрю на семь комнат выставки и чувствую, что недостаточно, нужно еще. У меня вообще отсутствует чувство насыщения. Если вижу еду, я не способен остановиться, поэтому ничего не покупаю домой. Если куплю что-то, то съем все за один день. Потом мне плохо, я не способен пошевелиться.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Представьте себе, молодого человека, которому дают студенческий обед, а у нас библиотека, натура, портрет, анатомия. И когда возвращаешься часов в восемь, в брюхе урчит. И мы переходили Неву, там, где сфинксы, и попадали так называемую площадь Труда, где был дворец Великого князя, и шли в гастроном. А там стояли две бочки — красная икра, а рядом — черная икра. «Вам сколько?» «По сто грамм». И продавщица брала вощеные листочки, как пергамент, — плюх на один, на второй. Тут же мы покупали булку, и все съедали. И — наедались… Зато я не люблю водку и не пью водку. И не пил никогда. Курил — да, но не пил.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Я начал пить в 30 лет. От радости, от братства. Хотелось дополнительные крылья, хотелось взлететь. И дурки, которые ты устраиваешь, еще дурнее. И я допился до такого состояния, что от меня отсаживались. Я был невыносим, противен. А при этом я дико мучился: это и чувство вины, и плохо физически.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. И вдруг слышу во дворе крики: «Война окончилась! Все! Победа!» Мы ликовали. А по праздничному поводу раздали талончики на вино. Я взял и пошел в магазин, где мне дали бутылочку с какой-то красной жидкостью. Все ликовали и пили, выпил и я. А потом всею ночь простоял над облупившимся унитазом. С тех пор я видеть не могу ничего спиртного. Если бы пил, то давно б академиком был.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Алкоголизм — это когда ты пьешь и ждешь того самого ощущения полета. А оно длится всё меньше и меньше. Сначала час, потом — две минуты. А ты не перестаёшь. И один ад. И когда я понял, за что это, мне стало очень стыдно. И я просто попросил Бога, небо: «Я все понял, отпусти меня, прости. Отпусти». Это было, когда мы сняли дачу. И я неделю не спал. Я ходил туда—сюда, вытоптал дорожку, и выл на небо. Выл: «Отпусти!». И вдруг, первого числа, первого сентября, мне пришло осознание, что всё, отпустило. Это к воле не имеет отношения. Это исключительно вера. Я попросил — мне дали. Это было чудо.

ДАША. Сегодня перед ранним отлетом соседи сделали подарочек. Часов в одиннадцать вечера сосед сверху, выгнанный женой из дома за синьку, решил что он ОМОН и начал брать свою квартиру штурмом, тараня дверь и параллельно крича что-то про пидарасов и ненависть. Дом у нас сделан из картона, я хотела сказать, из говна и палок, так что звук прямо долби сурраунд, ощущения непередаваемые, как будто сама замуж за алкаря вышла. Продолжалось это минут пять, потом чувак смирился с невозможностью попасть домой и уехал вниз курить. Какая мораль у этой истории я не знаю, наверное, не бухайте и не будите соседей, а то они не выспятся и с утра в аэропорту могут просрать паспорт (я его нашла).

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Сейчас многих называют подсвечниками: люди ходят в церковь, ставят свечки, но они — неверующие. Не могу сказать, что я хожу каждый день в церковь, я грешен. Оправдываю себя только тем, что я всегда считал, что Бог есть.

ИРИНА АНТОНОВНА. Вы меня простите, но я не могу одобрить акцию Pussy Riot. Я неверующий человек, но то, что они сделали в церкви, — дурно. При этом я не думаю, что два года тюрьмы — это нормально. Я знаю, что их не надо было сажать в тюрьму, это я знаю точно

ЗВЕЗДОЧЁТ. Мы у Бога не умеем правильно заказывать. Все мои мечты, формально, сбылись. Но получилось полное безобразие. И теперь я стал опасаться. Потому что все наши желания выполняются. Я очень любил оригинальничать. А в конце жизни понимаю — то, что банально, оно правильно. Это не значит, что вам в вашем возрасте надо меня слушать.

ИРИНА АНТОНОВНА. Знаете, почему я долго живу? Потому что на разных этапах — и когда заблуждалась, и когда просто не знала правды — я была искренней перед самой собой. Не было того, что больше всего угнетает, разъедает душу, здоровье, клетки — лжи существования. Когда для себя ты один, а для других — другой. Я никогда не держала фигу в кармане. Никогда. У меня были другие недостатки. Были прегрешения ― думаю, что относительно мелкие. Могла быть неправой перед своим мужем. С приятельницей могла не так себя повести. Но чтобы принципиально — такого не было.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. А я считаю, что предательство — это один из самых страшных и непростительных грехов. Меня предавали чаще женщины. Слабый пол вообще больше расположен к предательству, и женское предательство всегда более ожидаемо. Не забудем, что грехопадение человечества, согласно Библии, произошло по вине Евы. Измены я переживал, как страшную болезнь. А предательство мужчин, тем более, друзей, страшнее, потому что это предательство не из-за слабости духа, как в случае с женщинами, а идейное, братоубийственное.

ДАША. Если кто решит посраться за упавший самолёт, Украину или Сирию в комментах, здравствуйте, привет, вам бан.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Я никогда никого не предал, но если говорить о моих долгих отношениях с женщинами, то можно сказать, что я их не предавал, но изменял. И я очень каюсь в этом. Но я их не предавал.

ИРИНА АНТОНОВНА. Люди, которые лавируют, прикидываются, думают: «Сегодня выгодно сказать так», — совсем по-другому стареют. А правдивые с годами вызывают ещё большее восхищение своей красотой. Потому что внешность — это отражение души

ЗВЕЗДОЧЁТ. В определенный момент я понял, что прожил жизнь зря. Но я очень обрадовался, что понял это. Если бы не понял, то продолжал бы также жить. Теперь я пытаюсь как-то наполнить жизнь смыслом. Вот и всё. В принципе, я растратил лучшие годы — пропрыгал козлом, пробухал, занимался ерундой.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. В чём разница между любовью и влюблённостью? Я никогда не мог устоять перед красотой, я многогрешный. Но любил только одну женщину — ту, от которой хотел иметь детей. Это была моя жена. У меня шесть внуков. Я ни от кого больше не хотел иметь детей, это значит, всё остальное было увлечениями. А любовь только одна. Нормальный мужчина, наверное, лет с 16, когда видит обнажённую красивую женщину, не может не реагировать. Для художника, который пишет красивую обнажённую женщину, она — как живая скульптура античная, он восхищается ею. Но он её пишет не для того, чтобы положить в постель и сказать: «Вот, Маш, теперь ты моя». Было бы примитивно так думать, потому что это уже не искусство, а средство знакомства.

СТЕЛЛА. Вы просто даже не понимаете, какой это тяжелый выбор! Когда заканчивается одна биеннале, у меня сразу начинает болеть голова, кто будет следующим. Чтобы это было достойно, красиво, понятно. Чтобы у художника был опыт работы на Западе… Чтобы он был физически здоровым, в конце концов

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Оказывается, очень многие после того, как я стал знаменитым после первой своей выставки, стали пользоваться моим именем. Они подходили к красивым женщинам, назывались моим именем: «Девушка, хочу вас нарисовать». Потом брали какой-нибудь картон, проводили углём две — три линии и говорили: «Сегодня что-то у меня настроения нет. Может, нам по бокалу шампанского с вами выпить?» Конечно, дело кончалось не рисунком. Я возбуждался всегда от женской красоты, мне нравились эти греческие скульптуры, потрясающие барельефы греческие. У нас были чудесные натурщицы. Я всегда с восхищением писал красивых обнажённых женщин, но это не значит, что я их рисовал, потому что я половой маньяк,

ЖЕКА. Кстати о маньяках. Чувство рассечения, «разъятия» — оно очень важно: когда ты осознаешь это чувство, мир превращается в бесконечную цепочку трансформаций. Два года назад открыл этот метод и до сих пор не устаю ему поражаться. Вот, например, использовал порошок из костей дельфина — и уже в этом словосочетании таятся сладкие обещания.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Я не люблю молодость, не люблю молодёжь. Я имею в виду не отдельные личности, а вот этот рой. Я его и называю «молодёжь». Поколение до 30 лет. Вот тусовка: по отдельности — каждый ангел, вместе — ад. Консервативный я, потому что на старости лет мне хочется покоя, уюта, всего хорошего. А революционные взгляды нарушают мой покой.

ДАША. Октябрьский переворот или Великая Октябрьская социалистическая революция? Так или иначе, в наступающем году, как и 100 лет назад, художественная жизнь пройдет под знаком этого события. Глядя на планы отечественных и зарубежных институций, становится понятно, что труднее всего придется историческим музеям. Именно от них будут ждать осмысления события, а оно и век спустя неоднозначно. В Эрмитаже, где с 1920 по 1941 год работал Музей Октябрьской революции, в день штурма Зимнего дворца откроется выставка «Зимний дворец и Эрмитаж в 1917 году», которая дополнена работами Сергея Эйзенштейна, знаменитые кадры которого со взятием Зимнего давно вытеснили из нашего сознания реальную картину

ЖЕКА. К нашим маньякам у меня отрицательное отношение. К Чикатило, например. Да, там есть забавные вещи. Например, было казнено несколько человек, которые признавались в его преступлениях, и так далее. Но вообще Чикатило — мерзкий старикашка, а его история — мясницкая, гадкая и гнилостная, и при этом совершенно российская. Причем в худшем смысле, из области мягкой мебели, обоев с золотыми разводами и новогоднего стола с салатами. А Джеффри Дамер — от него какое-то сияние исходило. Когда я читаю о таких людях, как он, то вспоминаю о тибетских демонах в коронах из черепов, многоруких, многоглавых, одиноких, танцующих на горах мертвых тел. Если бы я не стал художником, моя история могла бы кончиться такой же ерундой. Я, конечно, сейчас немного лукавлю, стараюсь понравиться тебе. Но при этом я понимаю логику Дамера, понимаю, что он пытался найти внутри всех этих людей. Что-то сияющее холодным светом, что-то вечное. Думаю, ему надоела эта история расставаний, история утраты. Потому что в этой космической пустоте, вакууме хочется прижаться к чему-то, но в тепле быстро разочаровываешься — все это слишком мимолетно, слишком быстро прогорает. Холод в этом плане честнее.

ИРИНА АНТОНОВНА. И знаете, напрасно так уж уповают на то, что устами общественности глаголет истина. Это необязательно так. Очень часто право совсем маленькое меньшинство.

СТЕЛЛА. Я считаю, что сейчас время концептуального искусства, мне кажется, что «поднадоело» совсем другое искусство — салонное, поверхностное, декоративное. Современный мир требует размышления, а не посмешища. Я считаю, что в мире достаточно художников, которые «мощно» высказываются. Что же касается российского искусства, то я думаю, что у нас тоже есть талантливые художники

ЖЕКА. Некромант Анатолий Москвин, который выкапывал детские трупы и делал их них кукол в масках, не так прост. Я думаю, что, как ни странно, это самый интересный художник в России — за последние тридцать лет точно. А может быть, и дольше. Про него одного можно записать отдельный текст.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Вообще, мне нравится в нашем разговоре молчание. Эти длинноты — это пролетающие ангелы.

(Пауза, музыка, некоторые танцуют, мужчины пьют, дамы заняты делом.)

ИРИНА АНТОНОВНА. Смерть. Вы, наверное, не поверите, я очень спокойна. Главное, что я абсолютно не думаю о ней. Несколько раз я задиристо говорила «Я никогда не умру». Ну это больше так, чтобы шокировать собеседника. Да, смерть неизбежна, она непременно придет. Но когда вы исчезли, вы исчезли, а пока вы живы, вы живы. Вы же не почувствуете момент перехода. Единственное, чего я опасаюсь, это стать кривой, косой, недвижимой, парализованной и — кому-то в тягость. А мне некому быть в тягость. За мной никого нет.

ЖЕКА. Меня задевает тема бессмертия, потому что я в него верю. В детстве перед сном я часто проектировал свою гробницу — как она должна выглядеть, охраняться и пребывать в абсолютной вечности, неподвижности. Каждая моя выставка — это такая гробница. Совершенный законченный мемориал.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Я — мертвый художник, законченный. Мне очень интересно смотреть на свой труп со стороны. У меня продолжается просто жизнь. Вряд ли я что-нибудь ещё открою или создам как художник. Я имею в виду внутренние открытия, не в смысле инновативности, а в смысле, чтоб катарсис был.

ЖЕКА. Я не верю в смерть. Но давайте поговорим о материалах. Они же меняют всё. С тканью или керамикой все строится вокруг наращивания материала, его вытягивания. Дерево, наоборот, — отсекание лишнего. А для вас материал — человеческое тело?

ЗВЕЗДОЧЁТ. Как сложились, так и разложились. Старость!

ДАША. К праздникам многим хочется сделать что-то хорошее, и оформление ежемесячного пожертвования небольшой суммы, даже эквивалентной чашке кофе, может стать отличным добрым делом, которое растянется на весь новый год. Детский хоспис — одна из организаций, которую я сама поддерживаю небольшим баблом, и, мне кажется, что если минимумом усилий можно сделать чью-то жизнь менее тяжелой, стоит этим воспользоваться.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. Я за то, чтобы русская школа великого европейского реализма, наша Академия несла хоругвь святости русского искусства. И я горжусь, что моя галерея — самая посещаемая. А на так называемое современное искусство, где иконой является Черный квадрат Малевича, ходит очень мало народу: это никому не интересно.

ИРИНА АНТОНОВНА. Я понимаю работы Уорхола — как и «Черный квадрат» Малевича — не как произведение искусства. Что такое «Черный квадрат»? Манифест. Конец искусства. Но у Малевича есть и другие картины. Я многое понимаю и люблю в абстрактной живописи. То же самое у Уорхола. Для меня эти фотографии Мэрилин и банки консервные — не искусство, а формула, жест, заявление».

ЖЕКА. Тот же Павел Филонов, на мой взгляд, интереснее Кандинского, но на Западе его просто не знают, потому что он мало выставлялся и не продавал свои работы.

СТЕЛЛА. Открыв галерею, я показала не русское искусство, а произведения Уорхола, Вессельмана и Баскиа. Потому что до этого в Москве была лишь одна выставка Энди Уорхола, а Вессельмана и Баскиа никто в глаза не видел. До сих пор в России нет ни одного музея, в коллекцию которого вошли бы работы Уорхола и Баскиа. В России на тот момент вообще не существовало художественного рынка. Я привозила первоклассные работы на продажу, которые сейчас стоят на порядок дороже, тогда этот шаг никто не оценил. У галереи не было покупателей

ИРНА АНТОНОВНА. Ну правильно, галеристка, занимается современным искусством. Но я никогда не замечала ее в дурновкусии, в каких-то вещах, которые мне не нравились. Я бы сказала одно: ей надо очень многому в музее научиться. Прежде всего, нужно раздвинуть горизонты в плане видения искусства мирового, а не только сегодняшнего. Вполне вероятно, что у нее всё это присутствует, просто не было соответствующих возможностей

СТЕЛЛА. Затем я открыла второе помещение галереи в Москве, которое было ориентировано на русское искусство, но и оно себя коммерчески не оправдало. С другой стороны, я поняла, что продавать — не мое призвание.

ИРИНА АНТОНОВНА. Публику нельзя кормить только одним каким-то продуктом, ей всегда нужно видеть великое искусство разных эпох. Должны быть точки отсчета. Конечно, надо показывать современное. Но мы это и делали: мы первыми показали Энди Уорхола, Марка Шагала, Сальвадора Дали, Билла Виолу, Йозефа Бойса. Вы можете назвать мне более авангардное явление, чем Бойс? Я не могу. Я такого не видела ни на каких биеннале, которые на 95% состоят из пустопорожних явлений.

СТЕЛЛА. Во время прошлой биеннале министром культуры был уже Мединский. Это он выдал нам огромную сумму денег. Никому и никогда на русские павильоны не выделяли такие бюджеты — 24 миллиона рублей. Какая-то невообразимая сумма! Но мы, конечно, ее оправдали. Я очень благодарна ему за то, что он так нас поддержал Поскольку это все делалось на деньги Минкульта, мы по закону обязаны были все утилизировать. Я, может, буду повторять эту выставку и восстановлю все по авторскому проекту.

ИРИНА АНТОНОВНА. Я узнала о своем назначении на новую должность из газет. И там же прочитала, что теперь отвечаю за госзаказы на 240 млн рублей в год. Что это такое? Я попросила прислать положение о моей должности. Оказалось, что его не существует. Видимо, это неуклюжие попытки оправдать или сгладить мой уход. Вообще-то, наверное, кто-то очень рад, что я ушла. Когда об этом узнали, сразу началось большое оживление. Я не говорю о музее — не думаю, что здесь есть такие, судя по тому, как меня провожали. За 52 года коллеги не написали на меня ни одного доноса или жалобы. Конечно, это не значит, что я добренькая. Но конфликтов у нас в музее не было.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. В 1964 году, состоялась моя первая персональная выставка в Манеже, в служебном помещении. Через пять дней она закрылась, потому что вышла статья, подписанная полностью всем партбюро Московского союза художников, что мои картины — сомнительная духовная пища. Это была такая форма политического доноса. Выставку закрыли, и начались новые гонения. Но даже в то время я много думал и понял — лучше на нары в Сибирь, чем на виллу в Майами.

СТЕЛЛА. В этом году у нас немножко другие финансы, нам обещают выделить не так много денег, как хотелось бы, — 10 млн руб, а проект наш стоит 45 млн. Чтобы сделать все, что мы задумали нужно около 45 млн руб. Это, конечно, печально. Но мы справляемся. Я благодарна моему мужу И за то, что он поддерживает российское искусство, чего он, в общем-то, не обязан делать

ИРИНА АНТОНОВНА. У нас очень мало мужчин. Я думала, что после длительного периода моего руководства музеем неплохо было бы иметь на посту директора мужчину.

СТЕЛЛА. Сейчас уже так много музеев открывают… Может быть, и к лучшему, что мы свой музей и не открыли, что у нас не сложилось. У нас ведь были планы с гаражом Константина Мельникова на Новорязанской улице.

ИРИНА АНТОНОВНА. Я старалась никогда не врать моим коллегам, а когда говоришь, что думаешь, это не может всем нравиться. Но я понимала, что отвечаю за музей и должна добиваться результата, а потому настаивала. Помимо удовольствия я получаю за свою работу деньги ― значит, должна делать дело. Но никто из-за меня не ушел из музея

СТЕЛЛА. Я с самого начала видела перед глазами правильные примеры. Первой работой, которую я купила, был «Кот» Энди Уорхола. Благодаря жизни на Западе я перескочила ту горячо любимую русскими коллекционерами стадию, когда они сначала покупают работы, художников, знакомых из школьных учебников «Родная речь»: Шишкина, Левитана, Саврасова. У меня никогда не было ни Фаберже, ни классической русской живописи 19 века.

ЖЕКА. Пение птиц, танцы животных — в природе все строится на том, чтобы привлечь самок. Коллекционеры — это «самки» в искусстве.

СТЕЛЛА. Я покупаю на аукционах, у частных дилеров, в галереях и напрямую у художников

ЖЕКА. А так я не понимаю, кто коллекционирует мои работы. Наверное, это довольно странные люди.

СТЕЛЛА. Я покупаю то, что люблю. Но, конечно, сама я не могу все обойти и все узнать, и иногда я прибегаю к советам специалистов, экспертов. Последний раз мы чьи работы купили? Олега Кулика, потом Ричарда Принса, еще небольшую работу Дженни Хольцер. Потом еще скульптуру Эрвина Вурма. Бориса Орлова у меня достаточно много работ. Я стараюсь свою коллекцию, конечно, не запереть в подвале, а показывать. И для художников это очень важно.

ЖЕКА. Хотя была недавно интересная история. Коллекционер купил маску и рассказал, зачем. Он живет на небольшом острове в Европе. Там очень скучно, и они с соседями устраивают костюмированные вечера. Например, у него есть костюм белого медведя, а у одного из соседей костюм тунца. И вот эту маску он купил для таких вечеров. Сначала это привело меня в ярость, так как мои работы не для вечеринок. Но потом я понял, что это совершенно другая история: остров, одинокие люди, костюмы, деревья, освещаемые фонарями. История совершенно кинематографическая. Я даже представляю фильм.

ЗВЕЗДОЧЁТ. У меня в мастерской уже ничего нет, но если бы я хотел, они продавались бы еще лучше. Потому что на самом деле этот рынок очень примитивен. И человек, который знает азы истории искусства, смоделирует это очень легко — ну, чтобы продаваться, надо иметь успех. Все то, о чем так мечтает профессионал. Но это же скучно. А сейчас я собираюсь завязывать с живописью, потому что ее можно продать и купить. Для меня имело смысл быть художником именно в старой ситуации, а в новой это уже не имеет смысла. Я никогда не хотел быть профессионалом.

ИРИНА АНТОНОВНА. Актуальное искусство, целиком построенное на технологиях, не содержит духовного смысла. Да, оно создано воображением, значит, это тоже вид творческой деятельности. Но не искусство: там нет эмоции, не присутствует этическое начало. Рано или поздно такому виду деятельности дадут название. Не для того, чтобы его принизить, а чтобы отделить. Так оно же само себя исторгло из музея. Это искусство и вредно, и полезно. Оно меняет нашу ментальность, наше отношение, не заменяя собой искусство классическое. Я его называю одноразовым. Вот вы пришли, посмотрели, в лучшем случае удивились, поняли задачу художника. И все. Вы к этой вещи больше не вернетесь. В ней нет образа, который заставляет вас возвращаться к картине и открывать ее заново.

ДАША. Собственную выставку к 100-летию революции представит галерея Saatchi. Спродюсированный коллекционером и меценатом Игорем Цукановым проект «Художественный бунт. Постсоветский акционизм» (открытие 15 ноября 2017 года) под кураторством Марата Гельмана, посвященный периоду 1990—2000-х, прямого отношения к событиям 1917 года и последующих лет не имеет. Выставка должна будет выделить наиболее важных героев в истории отечественного акционизма и показать контекст их акций. «Речь идет, скорее, об ощущении необходимости и неизбежности перемен в обществе, об определенном „культурном бунте“, который случился в России в предреволюционные годы и происходит сейчас, и наиболее яркое выражение он получил в акциях и перформанcах», — комментирует Игорь Цуканов.

(Пауза, музыка, некоторые танцуют, мужчины пьют, дамы заняты делом.)

ЗВЕЗДОЧЁТ. В 80-х это было действительно нашей жизнью, а сейчас стало просто профессией. Какие-то вещи я могу делать так, что они народу нравятся. И я делаю. Стараюсь соответствовать. Бывает, мне нравится этим заниматься. Но развития меня как художника не происходит. Сейчас я вообще книжечку пишу. Ещё у меня десять романов задумано. У меня дел — непочатый край. Я старый. И сознание у меня старого человека. Двадцатый век был культом молодости. Все боялись старости. На самом деле, надо вовремя состариться. И не прилично молодиться. Старость — это мудрость. В молодости, бывает, интуиция хорошо развита, но это — не мудрость.

ИРИНА АНТОНОВНА. В пластических искусствах форма важнее содержания, на мой взгляд. Поэтому современное искусство — не для собрания. Когда-то художественное произведение делалось для храма. Позже для квартиры, для дома, для музея. А это искусство другого типа. Никто не сможет эти изделия повесить дома. Какие-то крупные учреждения или аэродромы — пожалуй. Но это другие формы. Искусство потеряло свой дом. Так оно же само себя исторгло из музея. Когда-то считали, что Пикассо не музейный художник, но он хотя бы творил в музейных формах.

СТЕЛЛА. Московский концептуализм. Я считаю, что это самое мощное направление в российском искусстве, которое играет важную роль в истории России и наконец занимает подобающее место. И еще я всегда выбираю одного художника. Такого, который достоин представлять все русское искусство, у которого за плечами есть большой опыт, он признан, его работы имеются в государственных музеях

ИРИНА АНТОНОВНА. Вот публика приходит, и даже не понимает: все имеет значение — соседство других картин, высота картин. Там своя драматургия — драматургия показа. Вот я на днях, все видели, плакала, как поставили панно в Египетском зале — я просто плакала настоящими слезами. Они разрушили потрясающий ансамбль, который был. Это что-то страшное было просто. Я не могла спать ночью.

ДАША. Королевская академия художеств в Лондоне запланировала проект, вдохновленный знаменитой ленинградской выставкой 1932 года «Художники РСФСР за XV лет. Живопись. Графика. Скульптура», организованной искусствоведом Николаем Пуниным к 15-летию революции. Тогда экспозиция включала около 3 тыс. произведений и заняла 100 залов Русского музея. Лондонский вариант «Революция. Российское искусство 1917—1932» (стартует 11 февраля), конечно, будет скромнее (200 произведений из Третьяковской галереи, Русского музея и частных собраний), но не менее амбициозным: выставка должна охватить всю послереволюционную художественную сцену. Это работы авангардистов, среди которых 30 полотен и архитектонов Казимира Малевича — их покажут так же, как они были выставлены в 1932 году, когда зал со своими работами курировал сам художник.

ЖЕКА. Зрители… Мне нравится их немного придавливать. Вот три последние мои выставки: они могли зайти на экспозицию только в бахилах. Я стараюсь поместить зрителя в максимально некомфортное состояние, чтобы показать, что он — не соавтор.

СТЕЛЛА. Наверное, у меня есть миссия, и она не ограничивается рамками галереи. Что касается свободы деятельности, посмотрите на Лари Гагосяна или Ллойда из галереи Мальборо — они абсолютно ничем не ограничены — делают больше, чем многие арт-фонды. Я закрыла галерею не из-за финансовой ситуации или ограничения деятельности, а из-за конфликта интересов — некорректно коммерческой структуре сотрудничать с государственными музеями и институциями.

ИРИНА АНТОНОВНА. И вовсе не думаю, что я знаю всё про всё. Может быть, у меня появился элемент авторитарности, но это явление буквально последнего времени. Когда полтора года назад я решила уходить, почувствовала, что должна кое-какие вещи подтянуть. На нескольких проектах я настояла, даже если многие были не согласны. Ведь я понимала, что должна передать музей преемнику в лучшем виде.

СТЕЛЛА. Наверное, мне бы больше помогало историческое образование или юридическое. Экономическое помогает определять бюджеты тех или иных мероприятий, и, возможно, еще немного структурирует сознание. Вот и всё. Мне много приходится заниматься самообразованием.

ИРИНА АНТОНОВНА. Мне хочется, чтобы людям было комфортно, чтобы они хорошо питались, имели доступ к искусству и спорту. Я пропадала в театрах и концертных залах, но у меня были на то возможности. Сейчас молодежь не может никуда попасть — всё недоступно. Мне не нравится олигархический элемент в нашем обществе. Не нравится необеспеченность стариков, больных, инвалидов. Наверное, человечество просто не способно достигнуть справедливости в распределении благ

СТЕЛЛА. В России не так много богатых людей, поэтому нашу ситуацию нельзя сравнивать ни с Европой, ни с Америкой, ни даже с Китаем. Когда в нашей стране вырастет несколько поколений богатых и появится средний класс, способный покупать работы художников в ценовой категории от 10 000 до 100 000 долларов, тогда можно будет говорить о культуре коллекционирования. Сейчас мы стоим в начале пути. Людей, интересующихся современным искусством, становится все больше и больше. И это хорошо. Поверьте, не пройдет и десяти лет, как количество перейдет в качество. Я в этом уверена.

ДАША. В Музее современной истории России, бывшем Музее революции, в марте начнет работу совместная с Российским государственным архивом социально-политической истории выставка. С помощью архивных документов, как надеются организаторы, люди сами смогут понять причины и последствия событий 100-летней давности

ИРИНА АНТОНОВНА. Мне ужасно претит буржуазный стиль существования, он мне противопоказан просто. Люди должны жить достойно, с достатком, но всякое преувеличение этой материальной стороны — неверно. Помню, что началось в 90-х годах… Какая-то безумная страсть к обогащению. Однажды по телевизору показывали квартиру человека, занимавшегося аптечным делом. 45 комнат на двоих с женой… Это же просто чудовищно! Человек должен себя ограничивать. Он не может съесть все блюда, что есть на свете, не может спать со всеми красивыми женщинами, которые ему нравятся.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Наша новая система ценностей слишком молода, чтобы устояться, и уже начинает разваливаться. У нас трудно быть конформистом, все равно рано или поздно вступишь в какую-нибудь конфронтацию — с каким-нибудь институтом, жэком, обществом…

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. С высоты своих лет скажу вам, я себя чувствую молодым и исполненным творческих замыслов художником. Но сегодня мне ещё труднее жить, чем раньше, потому что вместо соцреализма официальным искусством пореформенной России становится поддерживаемый властями и некоторыми олигархами авангардизм

ИРИНА АНТОНОВНА. Мне несимпатичны богатые не из-за того, что у них так много денег. Нет, мне претит их убеждённость в том, что им закон не писан, что они достойны всех привилегий… Сегодня некоторые вещи я абсолютно не принимаю. Невозможно, чтобы недра страны — газ, нефть, лес, другие природные богатства — принадлежали отдельным людям. Такого не может быть, в России особенно! Так неправильно, это должно быть изменено.

ЖЕКА. Жадность — это очень важно. Жадность и зависть — ключевые слова для определения моего поколения. Всем его представителям всегда всего недостаточно, всегда нужно только больше, больше, больше. И у тех, кто смог с этим как-то справиться, конвертировать это чувство в энергию, все хорошо. Иным же остаются бесконечные сеансы самопожирания.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Я втемяшил себе в голову идею какого-то нового образа жизни. Я не скажу, что это социальные вещи, это, скорее, что-то этическое. Мы просто хотели жить по-новому. А сейчас трудно сказать, чем я собираюсь заниматься — может, театром, может, литературой, может, искусствоведением или политикой, может, экологией — ну, где-то там.

ИРИНА АНТОНОВНА. Вообще я очень горюю об изменении образа человека моей страны, всё меньше вижу целостных людей. Очень многие перестали друг с другом говорить, высказывать свою позицию. Не потому, что они снова стали на кухне разговаривать, нет. Но как-то снизился, мне кажется, потенциал личности, поблёк российский человек для меня в своих вкусах, интересах, в том, что он любит в искусстве и в жизни.

ЗВЕЗДОЧЁТ. В принципе, работы как визуальному артисту мне хватит лет на сто. Я закончил, так сказать, карьеру. Ну, не интересно. Особенно в современном искусстве мне не интересно.

(Пауза, музыка, некоторые танцуют, мужчины пьют, дамы заняты делом.)

ЖЕКА. Еще меня интересует красота — как объект. Французская писательница Габриэль Витткоп говорит, что мало есть на свете столь роскошных поверхностей, как кожа прокаженного человека. Нас же пугают заболевания, которые мы не можем контролировать. Но если бы мы только могли имитировать их красоту — это стало бы прорывом в косметологии.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. В советское время я был гоним как враг соцреализма, а ныне я гоним как художник, потому что не могу признать искусством ни «Чёрный квадрат» Малевича, ни перевёрнутый унитаз с приклеенной пачкой «Мальборо», выдаваемый за «современное» и «актуальное искусство».

ЖЕКА. Да, мне повезло. Но в принципе это — жульничество. Но кого-то это развлекает. Значит, какая-то польза есть.

СТЕЛЛА. Если на улице спросить у прохожих, знают ли они работы Босха, Веласкеса или Тинторетто, то человека два из ста припомнят произведение одного из них. Если спросить про Марселя Дюшана, то утвердительно ответят и того меньше. Надо понимать, что искусство, в том числе и классическое, не интересует массы. Это элитарный продукт и странно требовать, чтобы люди в этой ситуации интересовались Монастырским.

ДАША А у нас на Пречистенке как на курорте, за исключением того, что ножки пешеходов нежно облизывает не тёплый океан, а полные грязищи и ненависти волны вышедшей из берегов проезжей части.

ИРИНА АНТОНОВНА. А вообще скажу вам откровенно: я — человек социализма. Считаю, что это единственно верная система. К сожалению, на практике она себя нигде не оправдала. Пока. Потому что люди, как оказалось, несовершенны. Не готовы, не способны. Везде наступает либо крах, либо переход в авторитарный режим. Не знаю, может, в Швеции что-то получится — они сейчас называют свой строй социализмом.

СТЕЛЛА. В общем, у нас там все схвачено и все замечательно. И конечно, это было заметно на международном уровне — все наши выставки были оценены очень высоко.

ИЛЬЯ ИЛЬИЧ. В наше тревожное апокалипсическое время я прошу у Бога силы — для участия в борьбе за возрождение нашей великой многонациональной России».

ИРИНА АНТОНОВНА. Люди, которые лавируют, прикидываются, думают: «Сегодня выгодно сказать так», — совсем по-другому стареют. А правдивые с годами вызывают ещё большее восхищение своей красотой. Потому что внешность — это отражение души.

ЖЕКА. А если вас начнет раздражать собственное лицо? Мне, например, мое лицо не нравится, я бы с удовольствием его поменял. А что такое красивое сердце? Как оно выглядит?

ЗВЕЗДОЧЁТ. Мы, пришли, чтобы изжить то, что их породило: не их картины, а их тип сознания, их манеру жить. Хотя я боюсь, что пройдет некоторое время, и мы можем превратиться в таких же людей. У нас будут другие картины, но у нас будет та же дурная манера жить.

ИРИНА АНТОНОВНА. Меня волнует буквально всё, что я читаю, смотрю. Я небезразлична… Живу своей страной и не могу по-другому. Что вы хотите, всё-таки мне много лет.

СТЕЛЛА. Мне вообще интереснее то, что не поддается объяснению, тогда мозг начинает работать.

ЗВЕЗДОЧЁТ. Если есть здоровье, то это самая лучшая пора. Меньше страстей, меньше иллюзий. Трезвость. И в то же время — принятие мира. В юности другая энергия: радостно просто познавать, поглощать мир. А тут ты принимаешь его весь. И это так приятно. И так радостно. Меньше заморочек. Знаете, да, мою теорию? Я считаю, что человек, в принципе, не меняется. Как он в 12 лет развился, таким и будет. Потом начинаются гормональные вещи, он принимает их за развитие. Потом, когда они утихают, тот прекрасный человек, который развился к 12 годам, опять выплывает. Но, к сожалению, вместе с тем появляется и масса физических недугов. А так, он уже освоился в жизни — это экстаз! Еще вопросы есть?

ИРИНА АНТОНОВНА. Мне всегда хотелось иметь специальность, где скоро виден результат. Где что-то связано с живой работой. Я поработала медсестрой. Это тяжелая работа. Особенно во время войны, особенно в операционной, особенно, если держать ампутированную ногу в руках. Но ты в действии. И когда я пришла в музей, я немножко заскучала здесь, откровенно говоря, и подумала — ну нет, здесь я всю жизнь не выдержу. А получилось наоборот. Почему, не знаю.

ЖЕКА. Метеоритное вещество — довольно сомнительная вещь. Метеориты как таковые меня совершенно не интересуют, более того, мне кажется, что это дурновкусный материал. Художнику, который впервые в жизни хочет поработать с чем-нибудь странным, сразу же в голову приходит метеорит. Поэтому я никогда о них и не думал. Меня интересует только один метеорит, найденный в Туве, — метеорит Чинге. Целый год думал про этот метеорит, и в результате нескольких сложных и дорогостоящих комбинаций стал обладателем нескольких кусков. И вскоре они превратились в нож из метеоритного железа. Вот с ножом все просто: почему он важен — объяснить легко. Нож соотносится с религиозными практиками рассечения тела, все это меня очень интересует. На самом деле не так уж важно, с какими материалами работать. Важнее знать главные законы, по которым все строится. Их бесчисленные количества, и тут уже каждый выбирает сам. Я выбрал: закон подобия, метод рассечения и симметрию.

ДАША. Я тут краем уха услышала, что редакционный корпоратив может пройти в тёплой атмосфере караоке, и решила на всякий случай подготовить репертуар и начать репетировать заранее, чтобы не опозорить честь детской музыкальной школы имени Льва Николаевича Власенко. Короче, посмотрела живое выступление группы HiFi и теперь мучаюсь вопросом, зачем были нужны все участники кроме Мити Фомина, если даже под фонограмму поёт только он?

ЖЕКА. Ну и конечно, злоба и ненависть — эти великие раскаленные очистительные чувства. Мне кажется, ты знаешь, о чем я говорю

(Пауза, музыка, некоторые танцуют, мужчины пьют, дамы заняты делом.)

Конец цитаты.

Использованные интервью. Илья Глазунов, Константин Звездочетов, Евгений Антуфьев, Ирина Антонова, Стелла Кесаева, Дарья Палаткина