Хромоногая правда. Страшная история для взрослых детей

Борис Георгиев

Две недели в доме на берегу реки, что может быть лучше? Там заповедный лес, озёра, соединённые протоками старицы. Можно гулять пешком или на лодке, пить чай на веранде с видом на реку – а платить за это не нужно! Но верно ли, что не придётся расплачиваться? Правду ли говорят, что в иле омутов таится речное лихо? Тс-с! Тихо, тихо. Не будите, иначе придётся остаться навсегда. Стоит только коснуться воды…

© Борис Георгиев, 2016

© Борис Гончарук, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I

— Вот она, лодочная станция, — сказала моя жена.

Я повернулся помочь, чтоб не поскользнулась на склоне — морось, трава мокрая. Лидка не заметила протянутой руки, вид у неё был такой, будто что-то припоминала и… Нет. Не вышло. Она тряхнула головой, приняла помощь. Рука ледяная. Замёрзла Лидка, Леда моя. Бочком осторожно спустилась и направилась к лодкам.

Да, подумал я, теперь станция здесь, а раньше была ниже по течению, за мостом, где пляж. Лодочная станция?.. Громкое название для мазанки общей площадью в десять квадратных метров. Трещиноватые серые стены, линялые занавески в оконцах, мутных, как незалитые зенки алкоголика, которому — восемь утра! — надо бы срочно принять. Хоть пива, если больше нечего. Танталовы муки. В двух шагах спасение — голубенький тент с рекламой местного пойла и два холодильника: приземистый, как Санчо Панса, — с мороженым? — и долговязый, как Дон-Кихот — у него за стеклянным забралом прохладительные напитки различной крепости. Под тентом столы, стулья. Всё вместе напоминало бы придорожную кафешку, будь рядом не река, а проезжая дорога, и если б не сгрудилась у берега стайка круглобоких лодчонок и гидропедов разного возраста — от ветеранов родом из развитого социализма до крепеньких современных, попсовых, с пластмассовыми поплавками в виде футляров для зубных щёток.

Лидка оценивающе приглядывалась к лодкам.

— Эту возьмём, её хорошо знаю, — сказал я, указав на ближнюю.

— Знаешь? Будто брал раньше.

— Брал, когда был с отцом в санатории.

— Тридцать лет назад?

— Получается так. По-моему, она не изменилась, всё такая же развалина.

— Выдумал. Не может быть.

Я не стал спорить, искал мобильник, чтоб звякнуть лодочнику. Телефонный номер намалёван был масляной краской на доске — та прибита к заплаканной иве; броско, но криво.

— Алё. Слушаю вас.

Замогильный голос за спиною. Номер-то я ещё не набрал! Я оглянулся и увидал лодочника.

Дверь хибары нараспашку, в тёмном проёме с шорохом полощутся противомушиные белые полосы. Оттуда и вышел он, чтоб обратиться с телефонным приветствием к докучливым, как мухи, посетителям. Вид имел такой унылый, точно со вчерашнего вечера предвидел крайне неприятное посещение, а теперь вот мы прибыли. Ох, беда, беда. Был кучеряв, до изумления трезв; тёр сизобритый подбородок как бы в сомнении, стоит ли продолжать разговор или, фигурально выражаясь, бросить трубку. «Сбежит», — подумал я и поторопился сообщить: хочу арендовать лодку, вот эту.

— Так ведь дождь, — сказал он, почему-то указав большим пальцем за спину.

Что там? А, дождевик. Прозрачный, синеватый, брошен на тощий куст. В восемьдесят втором мы называли такие плащи пластикатками. Сам вижу, что дождь. Сеялся, моросил всё утро; иногда, будто соскучившись, срывался, барабанил в оконные стёкла и выщёлкивал на речной спине пузыри. Пусть дождь, мы с Лидкой решили дойти вверх по течению до аланского городища и дойдём. Плащ нам бы не помешал, подумал я, припомнив: ну да, вчера, когда в сумерках бродили, осматривая окрестности и строя планы, видели эту самую пластикатку на хмуром типе, удившем рыбу прямо тут, в затоке. Вот чем занимается лодочник, когда не предвидится клиентов.

— Дождь это ничего, — сказал я. — Если что, мы вернёмся. Пластикатку бы нам. Спрашивали в магазине, но там такого нету.

Мы действительно спрашивали — без особой надежды. В местной лавчонке вообще ничего нет, кроме бухла и печенья. Губки ещё для мытья посуды имеются, такие же яркие, как губки объёмной голосистой реализаторши. Не уверен, правильно ли поняла меня, когда спросил пластикатку. Лодочник понял. Ещё бы, лет шестьдесят ему, должен знать, что и как называется.

— Плащ есть, я дам. Один, — уточнил он, покосившись на Лидку.

— Хватит с нас и одного, спасибо.

— Потому что второй не могу.

Вряд ли второй в резерве для постоянных клиентов, подумал я. Спровадит нас, возьмёт удочку, накроется плащом и… Говорят, в дождь хорошо рыба ловится, но я не пробовал, не для меня развлечение, грести — другое дело.

— Коврики ещё дам, — сказал лодочник.

Тон виноватый, стыдно ему, что зажал второй плащ, однако рыбалка превыше всего.

— Спасибо, — сказал я. Охлопав карманы, вспомнил: деньги в лидкином рюкзачке. Полез туда, выудил сотню, протянул лодочнику. Обычная такса, пятьдесят за час, цену можно не спрашивать, я перед отъездом гуглил. Или подорожало? Хватит с него за этакую руину, не лодка, а куча дров, гроб без крышки.

— Два часа, — сказал я на всякий случай.

— Ага, понятно. Сейчас. Вёсла только принесу. Вам какую? Эту? Сейчас. Коврики. Воду вычерпаю. Сейчас-сейчас.

Неубедительно он суетился, без огонька. Наконец ушёл. Неожиданно живо вернулся, волоча лапчатые вёсла, заодно притащил жестяной черпак и трёпаные коврики, вырезанные, по-видимому, в перестроечное время из чьей-то настенной гордости.

— Сейчас, — виновато бормотал он, ползая с ковшом по лодке, как чудовищный жук. — Воду. И коврики. Я думал, не придёт никто. Дождь ведь. Зачем в такую погоду?.. Неприятно же, мокро. Мерзко. Вы точно хотите?.. Опасно. Но я вам коврики. И плащ. Один.

— Почему опасно? Хватит одного, — стоически напомнил я. Бывают же такие люди, нудилы.

— Я под зонтом, — неуверенно поддержала Лидка, с подозрением осматривая лодочное нутро, облупленное, крашенное многократно в разные цвета, синее ныне.

— Начинаю верить, что это та самая, — шепнула она, когда лодочник выбрался на укреплённый сваями берег и подтянул лодку за ржавую цепь.

— Ну говорю же. Я её хорошо помню. Тридцать три года.

— Кому тридцать три? — вяло удивился лодочник, гремя цепью. На Лидку зыркнул, потом снова стал ковырять ключом в амбарном замке. — Потому опасно, что… Ну вы ведь вниз пойдёте по течению?

«Лодку отцепляет, как собаку спускает с цепи».

— Тридцать три? Точно не мне, — оскорбилась Лидка. Лада моя.

— Лодке, — сказал я. — Но ей больше.

— Он имеет в виду, — пояснила Лидка, — что брал её тридцать три года назад. Лодку. Значит, она старше тридцати трёх.

— Очень может быть, — с фальшивым оживлением поддакнул лодочник. Видно было: подтвердит что угодно, чтоб побыстрее сплавить нас с глаз долой и заняться рыбной ловлей. — Очень даже возможно. Лезь, девушка, если не передумала. Я не застал, меня здесь ещё не было. Николай про лодку рассказывал. Ты дальше лезь. Не бойся, я покамест держу. Он говорил, она с той поры с придурью. Лодка-то.

— Лид, давай на корму. Чего остановилась?

— Коврик сначала постели, девушка, с ним не так противно будет. И второй тоже. Не передумали? В дождь, знаете ли, всякое бывает. Но вы же по течению? Николай говорил…

— Нет, не передумали, — ответил я, чтоб пресечь лидкины колебания.

— Тогда лезь ты теперь. Цепь я держу.

— И мы именно что против течения, — сказал я, усаживаясь. — Если польёт, вернёмся.

— Вёсла на.

Я принял вёсла одно за другим, когда вставлял в разболтанные уключины, лодку качнуло. Не терпелось ей, норовистой.

— Я держу, — бормотал лодочник. — Вернётесь? Это, знаете ли, да. Николай рассказывал, с этой самой лодки она и…

— Кто?

— Да была тут одна. Утопла выше по течению, на озёрах. У моста её выловили.

— Врал наверняка ваш Николай. Про лодку.

— Может, и врал, хотя на него непохоже. Не знаю, это ещё при совке случилось, не было меня здесь. Про лодку я сказал, а вы сами как знаете. Тут ещё погода… И против течения…

«При чём здесь течение? Что-то было такое с ним связано. Примета. Причуда. Теки, река, реки, река… дальше не помню. Погода?»

— А что погода?! — с некоторым раздражением спросил я. — Если ждать, пока прояснится, вечно можно просидеть на берегу сиднем. Может, кому нравится, нам не очень.

— Угум, нравится. Прояснится оно, как же. Не. Глядите, какое небо. Дождь суточный.

— Какой?

— Суточный. На сутки зарядил, не меньше. Э, мужчина! Пластикатку-то забыл. Без неё вы вообще…

Я взял плащ, сунул под кормовую банку, Лидке под ноги, и агрессивно спросил:

— И что же мы без неё?!

— Да вы и с ней-то… Всё? Я толкаю?

— Толкайте, — буркнул я. Надоел, болтает про утопленниц. Судя по тому, как отпихнул лодку, мы ему тоже.

Нас медленно вынесло на самую середину протоки, что-то скребнуло по правому борту, должно быть водоросли. Попахивало болотом, дорожка тёмной стоялой воды узка, дальше каша из ядовито-салатной ряски, истыканная сухими остяками рогоза и редкими, похожими на перья зелёного лука, пучками осоки.

Я попробовал вёсла, неловко развернул лодку. Конечно, за три десятка лет лучше она не стала. Планшир новый, но остальное… Дождь пошёл сильнее. Я глянул на лодочника. Тот, сунув руки в карманы, наблюдал, как управлюсь. Мне показалось, он шевелил губами, будто молился. Чепуха, подумал я. Скорее всего, бормочет себе под нос, что дождь зарядил на сутки и потому называется суточным, и что в дождь против течения в этих местах ходить опасно, но если постелить коврик и напялить плащ, то очень возможно, что пронесёт, хотя вряд ли, особенно в этой лодке, про которую Николай рассказывал… Что рассказывал?

«К чёрту всякие байки, к водяному, к лешему и к помешанному на рыбной ловле лодочнику-хмурику», — решил я. Всерьёз взялся за вёсла.

— Мужчина! Ты накинь хотя бы! Чуешь меня?! Эй, ненормальный! — вопил с берега лодочник. Я решил не отвечать, пусть блажит.

— Накинь, а? — жалобно попросила Лидка, протянув синеватый полихлорвиниловый ком. Сама нахохлилась под зонтом, рюкзачок с драгоценными своими мелочами пристроила на коленях.

Плащ я не взял и ничего не ответил, грёб. Прихваченная тина висла на вёслах, с нею казались чуть не полтонны каждое, но мне не хотелось сдаваться. Ещё раз. Ещ… Ох ты, как будто не пускает кто-то, за лопасти хватает зелёными лапами. Ещё раз. Ещ…

— Лидка! — взмолился я. — Сними эту дрянь с лопат.

— Как?

— Ну как-как… Я сушу вёсла по одному, тебе только руку протянуть. Не бойся, ничего не будет. Что с тобой?

Жена глянула на меня с укором, не ответила. Я не без труда подвёл весло к борту — осторожно, чтоб не перевернуло нас кверху килем. Лидка несмело потянулась, коснулась пальцами пропитанного речной водою осклизлого мотка…

— Ах ты!

От неожиданности едва я не выпустил рукоять. Не моток водорослей, а чёрт знает что, лапа — не лапа, раздутое, белесое, с когтями. Ухватило, вцепилось. Я опомнился, налёг на весло, не дал вырвать из уключины. Лидка вопила, слов я не разобрал. Не до криков мне, на вёсла так нажимал — скорлупка в воде просела, вот-вот черпнёт. Борта трещали, так я навалился на сволочные эти деревяшки. Из воды лицо высунулось. Безглазое, трупное. «…онца!» услыхал я сквозь звон в ушах, и вдруг всё кончилось так же внезапно, как началось.

— Со второго тоже снять? — спросила жена моя, Лидия Владиславовна, брезгливо осматривая мокрые, с налипшей ряской, пальцы.

Лодка едва заметно покачивалась, освобождённые от водорослей лопасти поблёскивали, с них текло.

«Лида спокойна. Дьявольщина. Мне что же, почудилось?»

— Не надо со второго, — отозвался я. — Само очистилось.

— Может, всё-таки накинешь плащ?

Я не нашёл в себе сил отказать, без слов натащил на голову мутный капюшон, продел в рукава руки. Лодку между тем вынесло из протоки на открытую воду бортом вперёд. Я снова взялся за вёсла. Пластикатка трещала, как целый взвод сверчков. Грёб я и думал: что мы делаем? Мы, двое взрослых, прёмся вопреки здравому смыслу и советам знающих людей в дождь против течения. Каким чудом мы здесь оказались? Я — ладно, всегда был упрямцем. Но Лидка? Поначалу и слышать не хотела про Коропово, а теперь — извольте, выглядит довольной. Лидка, Лето моя. Глянувши на Лидку, поспешно отвёл взгляд. Чутьё на фальшь у неё — лучше не надо. Не в том ужас, что мерещится всякое, а в том, что Лидка чужой кажется, подменённой. Чепуха. Шестнадцать лет вместе. Почему мне странно, что мы вдвоём в лодке? Мы?.. Себе не ври хотя бы. Как я сюда попал, каким чудом? Рахим с его предложением, сборы, потом трепливый таксёр, дом-хоромы, мостки. Когда я почуял неладное? Чёрная собака — к раздору. Примета чуда. Причуда. Теки, река, реки, река… Об этом нельзя, брось. О том лучше, как мы с женой — именно «мы» и «с женой», понятно тебе?! — попали в чужой дом на берегу Донца. Раскрой оконце до самого донца… Фу, говорю. Фу! Нельзя. Лезет из прошлого всякая донная муть. «Утопла», — лодочник сказал. Утонула и утонула. Мир с нею.

Я старательно грёб против течения, размышляя над тем, как мы с Лидкой оказались в чужой доме на берегу реки.