Бог не без милости, казак не без счастья

Группа авторов, 2006

В сборник вошли расположенные в хронологическом порядке очерки, охватывающие период с XVII века и по Гражданскую войну в России включительно, свидетельствующие о боевой доблести и удали казачества.

Одна из кавказских драм

I

Октябрь 1828-го года приближался к концу. Над раскинувшейся на правом берегу реки Кубани Н-ской станицей и ее окрестностями стояли чудесные дни бабьего лета: ни одно облачко не нарушало чистоты ярко голубого с зеленоватым отблеском небесного сода; иногда высоко в лазури проносились стайки диких гусей и уток, спешивших от грядущих холодов в теплые страны, в незамерзающие воды. Некоторые из них по временам опускались у оттаивающих еще от утренних заморозков болот, чтобы отдохнуть и запастись новыми силами для дальнейшего полета. В полях нескошенная, пожелтелая трава печально клонилась к земле. По ночам мороз посылал уже своих разведчиков, которые пошаливали с запоздавшими укрыться под кров путниками, проникая им под платье и заставляя прибавлять шагу и плотнее закутываться в бурки. Замерзавшие по утрам лужицы доставляли величайшее удовольствие маленьким обитателям станицы, с разбегу катавшимся по ним на подошвах своих, а иногда и отцовских сапог. Но нельзя сказать, что и на взрослых станичников последнее обстоятельство производило такое же радостное впечатление. Напротив, сильно чем-то озабоченные казаки хмурили свои брови, а бабы меньше стали дергать за чупрыны ребят и меньше потчевать их подзатыльниками.

Взглянет бывало казак на несущую мирно свои воды мимо станицы Кубань, и взор его сверкнет ненавистью, а рука невольно хватается за рукоятку кинжала или шашки, видно, чует его сердце какую-то беду с той стороны. А беда действительно приходила всегда оттуда.

Пока река не замерзла, станичники спали спокойно, но едва лед крепнул настолько, что мог выдерживать тяжесть лошади, покой покидал их; каждый день тогда можно было ждать непрошеных гостей-черкес, несколько аулов которых раскинулись за Кубанью недалеко от Н-ской станицы.

Река служила естественной защитой от внезапных нападений, но лед уничтожал ее, и казакам приходилось напрягать все внимание, чтобы беда не настигла врасплох. Зазеваются сторожевые, и камня на камне не оставят черкесы от станицы. Мужчины поголовно будут перерезаны, а жены с детьми уведены в плен и проданы в рабство туркам, большим охотникам до славившихся красотой своей кубанских казачек.

В один из таких дней, из дверей опрятно выбеленной мелом хаты, стоявшей на окраине станицы, вышел бравый на вид, старый казак с отвисшими по-малороссийски седыми усами и чисто выбритым подбородком. Это был тип настоящего запорожца, но только в туземном кавказском костюме, т. е. в бешмете и черкеске, опоясанной кинжалом. Беленький офицерский Георгиевский крест скромно выглядывал из-за простых, черного рога, газырей (полая с обоих концов деревянная трубка, куда с одной стороны насыпался заряд пороха, а с другой клалась пуля; газыри носятся на груди в пришитых к черкесске гнездах), служивших ему, как и вообще всем носившим в те времена такой костюм, для зарядов пороха и пуль.

Батько, Никола Андреевич Хоменко, так звали старика, был в станице атаманом.

Родился он на одном из хуторов Полтавской губернии еще во время процветания на Днепре Запорожской сечи, куда, едва лишь стукнуло ему шестнадцать лет, и бежал из родительского дома.

После уничтожения сечи генералом Текелли, Хоменко, вместе со многими запорожцами, не пожелал, как это сделали другие, «утичь в Туретчину за синий Дунай», а предпочел выселиться на подаренные войску императрицей Екатериной II земли; сначала на реке Буге, а потом на Кубани.

25-го августа 1792 года Забугские казаки (бывшие запорожцы), переименованные в Черноморских, под предводительством кошевого атамана своего Харько Чепеги двинулись в неведомый Черкесский край.

Привычные к опасностям, они смело заняли облюбованные участки вражеской земли, построили на берегу Кубани ряд куреней, обнесенных земляным валом, увенчанным иногда палисадом, и, быстро освоившись с дикими соседями, твердой ногой стали на новых местах, закрыв таким образом грудью своею русские владения с этой стороны от набегов свирепых черкесских племен. Через год к черноморцам прибыли их жены, и с тех пор те курени, где поселились семейные казаки, стали называться станицами.

Одна из партий, где был и Хоменко, основала Н-скую станицу.

Не буду перечислять тех битв, набегов, стычек и т. п., в которых принимал участие и отличался лихой казак Хоменко, а расскажу только один эпизод из его жизни в пороховом дыму, имеющий связь с описываемым мною событием.

Когда Хоменке стукнуло 40 лет, он все еще не был женат, да вряд ли и думал о женитьбе. Полная боевых тревог жизнь поглощала всецело его силы и помыслы.

К упомянутому времени он имел уже все степени знаков отличия военного ордена, восемь ран на теле и чин хорунжего, почему и считал себя счастливейшим из смертных. Узы Гименея не привлекали его. Но «человек предполагает, а Бог располагает!»

В этот год Хоменке пришлось участвовать в набеге против соседнего с Н-ской станицей черкесского племени, во главе которого стояли известные своей богатырской силой и необыкновенной отвагой предводители, Бек-Мурза и сын его Элескандер Беков. Часть владений их лежала как раз против станицы, на противоположном берегу Кубани.

Отряд наш, переправившись через реку по Волчьему броду, в восьми верстах ниже станицы, неожиданно напал на главное гнездо хищников, аул Кин-чка.

Часть мужского населения, по тогдашнему обычаю, была перебита, но часть, а самое главное со своими вожаками, успела бежать и скрылась в лесистых горах, где кавалерия наша, бросившаяся было их преследовать, не могла с ними ничего поделать и с потерей нескольких убитых возвратилась к отряду. Тревога между тем быстро охватила край, и со всех сторон стали стекаться к черкесам конные и пешие подкрепления, вследствие чего отряд, захватив с собой жен и детей влиятельных жителей аула заложниками, стал отходить назад к переправе.

В числе других женщин была взята любимейшая из жен самого Бек-Мурзы, семнадцатилетняя Керимат.

Едва только черкесы заметили наше отступление, как тотчас же бросились преследовать отряд и несколько раз пробовали, бешено бросаясь в шашки, отбить свои семьи, но бывшие при отряде орудия картечным огнем всякий раз останавливали отчаянные их натиски, производя в нестройных толпах страшное опустошение, и этим скоро вынудили черкес держаться в почтительном расстоянии от отряда.

Видя безуспешность своих попыток, Бек-Мурза и Элескандер, то один, то другой, подъезжая довольно близко к войскам, стали вызывать желающих на единоборство, прибегая при этом к всевозможным насмешкам над трусостью русских.

Только строжайшее запрещение начальника отряда удерживало многих жаждавших сразиться с хвастунами наших бойцов принять вызов. Однажды Элескандер, гарцуя перед сотней черноморцев, которыми командовал в этом походе Хоменко, по обыкновению вызывал на поединок, но видя, что никто не отзывается на его насмешки, назвал между прочим казаков старыми трусливыми бабами.

Не стерпел Хоменко такой кровной обиды. Забыв о распоряжении начальника, ударил он плетью своего скакуна и помчался на обидчика.

Отряд невольно остановился. Все глаза впились в противников, а те, выхватив шашки, неслись друг против друга…

«Ну, пропал Хоменко», — думал каждый из зрителей, видя атлетически сложенную фигуру Элескандера.

Однако Хоменко был «себе на уме». Видя, что не осилить ему противника в столкновении грудь с грудью, он стал, приближаясь к врагу, полегоньку сдерживать своего коня, а Элескандер, напротив, бешено мчался на закусившем удила великолепном кабардинце… Вот, вот совсем уж близко… Сейчас раздавит смельчака… Занес уже свою кривую турецкую шашку, готовясь разрубить Хоменка на две части… Да не тут-то было! Хоменко вдруг скок с седла… Могучий удар и пришелся по воздуху, отчего всадник, потеряв равновесие, со всего размаху шлепнулся на землю, а Хоменко и насел на него, да и прирезал кинжалом, как барана. Потом, вскочив на свою лошадку и прихватив остановившегося в недоумении от неожиданной потери ездока кабардинца Элескандера, во весь дух помчался к отряду, встретившему победителя единодушным «ура»…

За этот подвиг Хоменко получил строгий выговор от начальства, офицерский Георгиевский крест и в свою собственность красавицу Керимат, которую ему предоставлено было право возвратить за хорошее вознаграждение мужу ее Бек-Мурзе. Однако, влюбившись в свою пленницу сам, он этого не сделал.

Полюбился лихой казак и Керимат…

Ровно через год она приняла христианство и вышла за своего господина замуж.

Еще через год у них родилась дочь, названная Оксаной, похожая лицом на мать, но с отцовскими синими глазами… Несмотря на разницу лет, супруги зажили душа в душу.

Хоменко был назначен в свою родную Н-скую станицу атаманом. Оксана, на радость не чаявших в ней души родителей, росла не по дням, а по часам и к эпохе моего дальнейшего повествования расцвела пышной красой счастливого сочетания лучших сторон двух национальностей.

За этот промежуток времени Бек-Мурза неоднократно пытался отнять у Хоменки свою бывшую жену и отомстить ему за смерть убитого сына. Почти каждый год он являлся к станице с полчищами черкес, но каждый раз бывал с большим уроном отражаем нашими отрядами, поспевавшими на помощь осажденным казакам.

Зорко следил за ним Хоменко, не давая захватить себя врасплох.

О всяком задуманном Бек-Мурзой набеге он своевременно узнавал через лазутчиков, почему всегда и успевал своевременно дать знать ближайшим к станице войскам о нападении. Знал Хоменко, что и в настоящем году, как только станет Кубань, не избежать станице посещения Бек-Мурзы, тем более, если верить словам приходившего на днях лазутчика, что на этот раз Бек-Мурза решил взять станицу во что бы то ни стало.

Узнав о необыкновенной красоте дочери своего смертельного врага, Бек-Мурза поклялся не пожалеть всего своего народа, а добыть Оксану, чтобы сделать ее своей наложницей и тем отомстить Хоменке за Керимат.

Это-то последнее обстоятельство особенно сильно волновало старого рубаку.

При виде замерзших лужиц, по которым с таким восторгом катались казачата, недоброе предчувствие щемило его неустрашимое в других случаях сердце.

— Вот еще напасть! — думал Хоменко, направляясь к станичной церкви. — Как назло, отряды все на этот раз далеко, а своих людей слишком мало осталось дома: молодые в походе или на пикетах, часть казаков ушла с обозом в Екатеринодар за солью… Когда-то вернутся!.. Холодун же (ветер при сильном морозе) может хватить каждый день… Что-то сильно на то похоже… Не дай Бог беды!.. и двух сотен защитников не наберешь. А уж шайтан (черт) Бек-Мурза наверно пронюхал наше положение и, конечно, случая не упустит… Как приведет с собою тысяч десять?.. Что тогда будем делать?.. — безнадежно развел он руками. Вспомнив же опять слова кунака (приятеля, друга) о клятве Бек-Мурзы, он, хрустнув в отчаянии суставами пальцев, вполголоса воскликнул: — Ах, Оксанушка! Оксанушка! Да неужели же на этот раз твоему старому отцу не удастся спасти тебя от когтей злого коршуна!.. Нет, скорее зарежу ее сам, но не позволю, пока еще жив, погаными лапами прикоснуться к белой лебедушке!..

— Эй, вы, пострелята! — прерывая тяжелые думы, сердито обратился он вдруг к катавшимся по льду детям. — Марш, зови к церкви отцов, у кого они дома, а коли нет — матерей. Атаман мол кличет по важному делу.

Как воробьи от выстрела, во все стороны, со всех ног бросились казачата исполнять грозный приказ атамана, крича пискливыми голосами:

— Никола Андреич зовет к церкви по важному делу, все выходи… и…

Пока зов на сходку облетел таким образом станицу, Хоменко, подойдя к стоявшей посередине селения на площади квадратного очертания небольшой каменной церкви, обнесенной высокой каменной же оградой с проделанными в ней бойницами (церковь, в случае взятия противником станицы, служила для защитников редутом для последнего отчаянного сопротивления врагу; сюда же во время штурмов собирались казачьи жены с детьми и с имуществом поценнее) для стрельбы из ружей и с массивными дубовыми входными воротами, вошел через калитку в ограду, снял папаху, опустился на церковной паперти на колена и, глядя с мольбой на врезанный над главными дверьми в стену образ Николая Чудотворца, принялся горячо молиться:

— Святитель Никола, услыши недостойного раба твоего! Вознеси молитву грешника пред престол Всевышнего, Царя Небесного… Моли Бога о нас! Моли о спасении кроткой голубицы, не дай злодею насмеяться над ней… Да не покарает Милосердный Бог за грехи наши неповинных отроковиц и младенцев, и не пошлет им горькой сиротской судьбинушки!.. Милостивец! не оставь нас своим покровительством!..

Горячая молитва облегчила тяжелое состояние его души. Ударив несколько земных поклонов и перекрестившись в последний раз, он вышел на площадь, где уже собрались станичники.

Подойдя к ним и поздоровавшись за руку со стариками, Хоменко, встав в середине собравшихся, заговорил:

— Детки, сами видите, что приближаются для нас дни испытаний! Скоро, вероятно, ударят морозы, река покроется льдом, и шайки черкес начнут рыскать около станицы… Но милосердие Бога и заступничество покровителя нашего Чудотворца еще не иссякли! Мы, как и в прошлые годы, с помощью их отразим все попытки неприятеля. На случай же большого нападения у нас достаточно есть для них пороху и свинцу… Войска с артиллерией недалеко от станицы, — уклонился он от истинного положения дел, — в особой беде выручат. С завтрашнего дня примемся за исправление укреплений: ты, Жук, — обратился он к одному из старых казаков, — собери пушкарей и осмотри свои «цапли»… (цаплями казаки называли старинные, вывезенные еще из сечи пушки, которые были распределены по станицам для артиллерийской их обороны). Исправны ли лафеты? Сосчитай, сколько зарядов есть на каждую, если мало, приготовь еще, да не забудь картечь облить салом, чтобы не поржавела… А вы, молодцы! — перевел он глаза на других казаков. — Осмотри хорошенько кремни на ружьях, у кого плохи — перемени… У меня запас большой есть. Бабам и девкам тоже найдем работу… Приходите завтра к пороховому погребу, насыпай полные подолы гостинцев для черкес, если они изволят пожаловать к нам, ручных гранат… Да смотрите, берегите их в хатах около печей, а то еще лучше, суньте в самые печи, ведь у баб, говорят, «волос долог, да ум короток»! Верно ли говорю?

Конец ознакомительного фрагмента.