Дочери Лота и бездарный подмастерье. Часть 2

Бадри Амвросевич Шарвадзе, 2008

Продолжение романа. Здесь Подмастерье делится с героиней своим замыслом о создании произведения по библейскому сюжету о Содоме и Гоморе. В частности о Лоте, его дочерях и их прелюбодеянии с ним. Часть книги отведена рассуждениям Подмастерья о древнейшем искусстве на основе библейского сюжета о дочерях Лота. Содержит нецензурную брань.

Глава 3

I

=============================================

=============================================

Никогда дорога домой не казалась Лоту такой длинной и такой трудной, как в этот раз, когда его сопровождали два Ангела, а ведь он часто возвращался домой из более отдаленных мест и при более тяжелых обстоятельствах. Сограждане, на лицах которых смешалось любопытство, зависть и озлобленность, попадались на каждом шагу. Некоторые праздношатающиеся не ленились обежать по близлежащим улочкам целые ряды домов, чтобы еще раз встретиться с пришельцами и получше разглядеть их, а может, кое-что и подслушать из их разговора.

Но если их беготня и приносила какие-то плоды, то не слова, ибо на протяжении всей дороги домой Лот и его спутники молчали. Лот примечал по дороге особо ненавистных ему людей и склонял голову, или отводил взгляд, чтобы неловкость, которая могла воз никнуть у них и которую надо было скрывать, не озлобила их еще больше.

Еще не дойдя до дома, Лот понял, что за какие-нибудь полчаса весь город будет знать о появлении в городе двух путников и о том, где они нашли приют. Поэтому, имея возможность вести их по малолюдным улочкам, Лот не долго думая отказался от нее и, ухватившись за более чем призрачную надежду насытить любопытство горожан, неторопливым шествием повел своих гостей по главным улицам.

Осознанию того, что его решение может повлечь за собой прямо противоположный желаемому результат, ему нечего было противопоставить, но тем решительнее вел он своих гостей к себе домой, воодушевляясь неведомо откуда взявшимся мужеством. Слишком долго он сторонился своих сограждан, слишком во многом уступал, слишком мучительно терпел, чтобы не позволить себе чуть ли не единственный раз в жизни поступить так, как велела ему совесть, так, чтобы ни один из них не по терпел ни малейшего лишения или стеснения.

Но среди мыслей, занимающих Лота по до роге, были не только тревожные и горестные, но и беспримесно радостные, и эти радостные и услаждающие душу мысли связаны были опять — таки с его спутниками. Правда, на протяжении всей дороги они не обмолвились ни словом, но Лот постоянно чувствовал их благодарность и доверие, и чувство это перерастало в убеждение, что пока он оправдывает их надежды, Бог не оставит его ни в каком испытании, а он не даст им повода изменить свое мнение о нем и пожалеть о своей первоначальной близо — рукости.

II

Дом Лота с виду не очень отличался от соседних домов, и можно было ожидать, что и внутреннее убранство покоев будет примерно таким же. Лот первым зашел в прихожую и, широко раскрыв дверь, пригласил путников следовать за собой:

— Пожалуйте, милостивые государи!"

Оба Ангела поклонились хозяину, и один их них торжественно произнес:

— Анубис и Корбан желают дому сему мира и благополучия! Да облегчит нога наша приход в этот дом всякому доброму и приносящему дары человеку и отвлечет от него всякого злого и норовящего что-либо унести!"

После пожелания и благословения путники вошли в дом. Лот шел на полшага позади них и указывал путь к самой просторной и светлой комнате, где им никто из домо чадцев не смог бы помешать.

Жена Лота, Орнатрина, давно уже перестала встречать мужа по его возвращении в дом, так же как и провожать его при выходе из него. Она пересматривала и перекладывала приданое старшей дочери, Зелфы, свадьба которой была уже не за горами. Появление посторонних людей в доме не могло не удивить ее хотя бы потому, что за все время их жизни в Содоме Лот ни разу не приводил домой кого — нибудь из содомлян, а изредка забегавших посудачить соседок встречал и провожал недовольным бурчанием. Но, может, гости не были жителями Содома?

Выглянув из спальни, она увидела их лишь со спины, входящими в гостиную. Полной уверенности у нее не было, но это не были Кавилл и Ультор, женихи Зелфы и Махлы, которых Лот всегда принимал во внутреннем дворике, а в дом к будущему тестю они могли попасть лишь в качестве полноправных зятьев.

В первую минуту Орнатрину охватил благоговейный страх, и она отступила в свою комнату, но услышав шаги мужа, которые никогда не спутала бы ни с какими другими, она быстро справилась со смятением и, вновь выглянув из комнаты, спросила мужа, который шел с поникшей головой и не смотрел на жену:

— Ты пришел не один?

— Нет. Со мной два странника. Я встретил их у городских ворот. Они не из здешних мест. Им надо приготовить поесть. Где дочери?

— Зелфа во дворе, Махла развлекается с Кидиппой по соседству."

Когда Лот сам принимался за приготовление пищи, а в последнее время это происходило довольно часто, Орнатрина не вмешивалась в его хлопоты, но на сей раз она не выдержала и попыталась изменить установившийся порядок.

— Может, мне помочь тебе?

— Нет. Не надо. Позови Махлу. Зелфу я сам позову. Пусть не выходят сегодня из дома. Им и здесь хватит работы и развле чений.

— Кто они? — как бы невзначай спросила Орнатрина.

— Добрые люди.

— Ты их знал раньше?"

Лот задумался. Он всегда имел свое представление о добрых людях, сам старался быть таким, но попадающиеся ему в жизни люди, как и он сам, что не вызывало никаких сомнений, не дотягивали до его представления, которое он поддерживал с редким постоянством и которым ни за что на свете не поступился бы ради приближения к реальным характерам. Он считал, что и так делает большую уступку жизни, не теряя надежды встретить таких людей хоть раз, и искал повода сблизиться и услужить каждому, кто, несмотря на жизнь, ко торая была такой, какой и должна была быть, выказывал доброту и благородство, особенно редкие среди жителей того города, где он проживал.

Если бы Орнатрина имела в виду, что он мог знать и узнавать добрых людей по степени их близости к его представлению, то, конечно, он должен был бы ответить, что знал их до сегодняшней встречи, знал всегда в некотором важном смысле. Но она имела в виду другое. Ее интересовало то, встречался ли или общался ли он именно с этими людьми прежде, а этого-то и не было. Поэтому он сперва хотел промолчать, но потом передумал.

Итак, время, которое, казалось, ушло на воспоминание, принесло отрицательный ответ, и Лот сказал:

— Нет. Не знал, — и не теряя времени, он вошел во двор, втайне надеясь, что Зелфа поможет ему приготовить еду."

III

Зелфу он застал в огороде, расположенном позади дома, она собирала поспевшие овощи и зелень. Он окликнул ее. Зелфа увидела отца и подошла к нему.

— Отец, где ты пропадал полдня?

— Так ты сожалела о моем отсутствии! А я-то думал, что ни разу и не вспомнила обо мне.

— Ты знаешь, что говоришь то, во что сам не веришь.

— Ладно. Поймала старика на слове. Полдня еще можно потерпеть. Но что будем делать, если Кавилл, став твоим мужем, месяцами не будет отпускать тебя от себя?

— Я согласилась выйти за него лишь с одним условием.

— С каким, если не секрет?

— Я должна иметь право видеться с родителями, когда захочу, и столько, сколько захочу.

— Хотелось бы в это верить. А что сказал Кавилл?

— Он согласился, потому что у него не было выбора.

— Хитер, хитер же Кавилл. Зелфа, мне нужна твоя помощь.

— В чем дело, отец?

— У нас гости.

— Не от Кавилла ли?

— И даже не от Ультора. Пока светло, я хочу приготовить ужин. Поможешь?

— Зачем ты спрашиваешь? Что им приготовить?

— Замеси тесто и приготовь молоко. Я хочу подать им отваренного в молоке ягненка. Со всем остальным управимся вместе."

Зелфа пошла в дом.

— Не входи в умывальню без стука, — сказал напоследок Лот, выдав свое волнение, и направился в овчарню.

Надо было торопиться. Лот выглянул на улочку, тянущуюся за оградой. Там промелькнули фигуры нескольких сограждан. В такое время улочка обычно была пустынной, но мало ли что могло привести в эти места непоседливых людей. Лот не хотел думать о них. Но, решив запереть входные двери, вспомнил о Махле. Если Орнатрина не откладывая исполнила его просьбу, то она должна была уже быть дома.

Наскоро вытерев руки о шкуру ягненка, он поспешил в дом. Заглянул в кухню, чтобы узнать, насколько продвинулась Зелфа в своих приготовлениях, и успокоился, когда увидел рядом с Зелфой младшую дочь. Его охватила радость, и он с каким-то необъяснимым упоением смотрел на дочерей. “Хорошо, что внешностью они пошли в Орнатрину, а не в меня. У Махлы ее характер, а Зелфа вся в меня”, — подумал он.

— Отец, все готово! Где твой ягненок? Может, хлебы испечь мне?

— Нет. Ты только растопи печь, а я сейчас приду.

— Печь давно уж растоплена, — ответила Зелфа, с некоторой досадой на то, что отец не доверяет ей довести все приготовления до конца.

Лот выбежал и запер входную дверь. Снова он заметил нескольких горожан, на этот раз не идущих по улице, а стоящих неподалеку от его дома, но и на этот раз не позволил себе предаться неприятным мыслям.

Кинув ягненка в котел с кипящим молоком, Зелфа со вкусом, присущим только старательной хозяйке, разложила на тарелки и в кувшинчики остальную еду.

— Спасибо, Зелфа, ты не посрамишь родителей и в доме Кавилла, — сказал довольный увиденным Лот.

— Мне помогала Махла, — заметила Зелфа.

— И за Махлу я не беспокоюсь, — сказал Лот, налепляя уже третий хлеб к стенке печки.

Можно было выносить еду; Лот решил по пробовать травы, приготовленные Зелфой. Лицо Зелфы выразило настороженность. Как-никак, дело касалось ее труда, который должен был выдержать испытание у гостей, о важности которых она могла только догадываться, ибо отец не обмолвился и словом.

Отец продлевал муки ожидания, пробуя одно блюдо за другим. Лицо его оставалось бесстрастным. Наконец он поднес к кончику языка острие ножа с едой из последнего блюда.

Неторопливо проглотив пищу, Лот уже удовлетворенно улыбнулся. Зелфа не решалась последовать примеру отца. Он вытянул руки над стоявшим тут же в углу на стойке тазиком, давая понять дочери, что хочет помыть руки. Махла оказалась рядом с отцом раньше, чем Зелфа успела пошевелиться. Вытерев руки и лицо поло тенцем, поданным Зелфой, Лот обвел ладонями лицо, приблизился к старшей дочери и поцеловал ее в лоб. Потом он поцеловал и Махлу. В этот день все складывалось дома очень хорошо, и у него не было повода быть недовольным женой, дочерьми, или собой, наконец.

Через несколько минут можно было доставать хлебы из печи.

Лот не мог не спешить к ним. Он сделал им с помощью дочерей угощение, и испек прзесные хлебы, которые, горячие и подрумяненные, собирался внести сразу же как только будет накрыт стол. Вначале он взял в руки кувшин со столовым вином и соль. Мало-помалу он заполнил стол яствами, к которым позже добавится ягненок. Гостиная мгновенно наполнилась запахом свежеиспеченного хлеба, смешанным с запахами приправ и отваренных трав.

Анубис, стоявший у окна, и сидевший поодаль Корбан так и не изменили места за все время, пока Лот входил и выходил из комнаты. Они не могли облегчить хлопоты хозяина дома, который все с большим удовольствием, но не теряя достоинства, превращал стол в произведение искусства.

Наконец были вынесены последние блюда. Лот отошел на шаг от стола и, радушно поклонившись гостям, сказал:

— Прошу к столу. Мои дочери и я с радостью исполнили нашу обязанность хозяев, принимающих дорогих сердцу гостей."

Гости в свою очередь поклонились Лоту в знак благодарности и подсели к столу, после чего Лот, заняв свое место, разлил вино по чашам всех собравшихся.

=============================================

=============================================

IV

Подмастерье перечитал написанное, сложил листы, подравнял их о поверхность стола и вынес в залу. Было еще рано. В прежние дни бывало, что в это время он еще лежал в постели. Получалось, что подготовка ветхозаветных чтений не отнимала, а прибавляла время к его рабочему дню. К сожалению, это приятное побочное действие пока не могло отразиться на качестве переложения истории Лота, но оставалась слабая надежда, что по мере развития сюжета удастся наверстать упущенное вначале, а он, действительно, еще недалеко ушел от начальных предложений.

Он думал, что Аколазия еще спит, но донесшиеся из ее комнаты звуки убедили его в обратном. Он не стал ее беспокоить и вышел из залы.

Прежде чем продолжить занятия, он решил слегка перекусить. В это время послышался стук в дверь. По его особенности трудно было предположить, кто же пожаловал в столь ранний час. Подмастерье открыл дверь. На верхней ступеньке никого не было.

Он поднял голову и на противоположной стороне улицы увидел человека, смотрящего на него и, кажется, улыбающегося. Конечно, по привычке отходить от двери, имевшей смысл только в том случае, если солнце припекало на той стороне, на которой находился вход в дом Подмастерья, и можно было укрыться в тени домов, расположенных на другой стороне, он, не различая черты лица и комплекцию, тем не менее, признал Сухраба.

Сухраб быстро перебежал узкую улочку и вбежал в дом с поднятой в знак приветствия рукой.

— Аколазия дома?

— Дома, подожди в зале."

Подмастерье с куском хлеба в руке, с которым не расстался идя к двери, чтобы встретить пришельца, подошел к комнате Аколазии.

— Мохтерион, ты?

— Да. Приготовься, пожалуйста. Тебя ждут, — и, не дожидаясь ответа, оставил отмерившего добрую сотню километров Сухраба в зале.

Мыслями он устремился к Детериме. Вначале у него появилась какая-то слабость к ней. Ему захотелось похвалить ее за принципиальность и понятливость, но скоро он почувствовал, что безнадежно фальшивит, что Детерима так и осталась для него весьма недогадливой особой, может и принципиальной, но только из-за своей ограниченности и неопытности. И надо было благодарить Бога за то, что у нее нет никаких серьезных намерений в смысле пуска в эксплуатацию своего тела.

Она вполне обходилась всем остальным и могла, не задумываясь и, тем более, не сожалея, предоставлять свое тело процессу естественного цветения, увядания и старения. В конце концов, вечерние и ночные свидания Аколазии, происходившие вне его дома, должны были служить ему испытанием и сами собой создавали напряженность честной борьбы. В этой борьбе он мог проиграть — сам факт их существования не позволял выигрывать, — но разве можно было желать чего-то большего, чем проигрыш в честной борьбе?

Скрипнула дверь, и Подмастерье отметил, что для Сухраба начал свой отсчет час вполне заслуженного им счастья.

V

Занятия за утро продвинулись настолько, что к моменту прощания с Сухрабом, который задержался для него необычайно долго, оставалось просидеть примерно час, чтобы выполнить весь дневной план. Подмастерье старался не задерживаться ни на секунду сверх необходимого вне своей комнаты, чтобы не встретиться с Аколазией, и, по всей видимости, Аколазия со своей стороны тоже не хотела этого.

Услышав, что вся семейка пошла к выходу, собираясь в город, он все же вышел к ним, чтобы не оставить их без напутствия. Аколазия могла пойти на свидание и сегодня вечером, но жизнь продолжалась, как продолжались и их работа и борьба. “Будьте осторожны”, без особого воодушевления, но совершенно ясно осознавая необходимость сказать то, что сказал, произнес Подмастерье и прикрыл за ними дверь.

Чудо свершилось, и до выхода в город, правда чуть запоздалого, Мохтерион разделался со своими рассчитанными на день стараниями за письменным столом. Казалось, навсегда миновали времена, когда дни, в которые завершение трудов праведных затягивалось до вечера, были исключением и воспринимались как непредвиденный срыв, сам обусловливающий свою случайность и неуместность. Теперь же бывшее некогда обычным представлялось исключением, и только Подмастерье знал, какую дорогую цену он платил за летние опыты с Аколазией.

Когда перед выходом он взглянул на холодильник, листков там не было.

Давно уже прогулка по городу не доставляла ему такого удовольствия, как в этот день. Он на себе почувствовал справедливость простой истины, что отдых становится возможным и приобретает смысл только с завершением предшествующей ему работы.

Каждая минута отдыха, после которого его не ждало никакое умственное усилие, казалось, возвращала и восстанавливала больше сил, чем час при условии, что что-то осталось незавершенным, недоделанным, какой бы ни была причина этого. Он подумал о возможности разок вытащить Детериму на прогулку. В конце концов, достопримечательности родного города он знал лучше Лколазии, а этажи всех близлежащих магазинов со дня на день должны были быть освоены.

Он задумался над тем, почему “завоевание” Детеримы не волновало его, во всяком случае, никак не составляло его цели. Ответ скоро был найден. Он боялся, что сближение с Детеримой помешало бы ее раскрепощению или в лучшем случае отодвинуло его на неопределенное время. Да, она могла понравиться ему, и на самом деле нравилась, но на роман с ней его не хватило бы, по крайней мере, пока он был по-настоящему занят Аколазией и пока он не придумает для нее такое занятие, в котором ее тело будет играть лишь роль средства. Он не был сильным мужчиной ни в том смысле, что мог уделять женщинам много времени, ни в том, что мог содержать их, как им того хотелось, с относительным разнообразием, поэтому ум ему не мешал, как не был и лишним, и, несмотря на всю невинность многих своих начинаний, отдававших глупостью, он значил для него очень много, если не все.

Детериме и по природе не полагалось быть сильной; смазливость в корне погубила ее бойцовские качества еще в детстве. У нее было тело, и она вполне могла обойтись без всего остального, но переоценка себя ее не миновала, и поэтому она не могла представлять большого интереса. Соображение, что с возрастом и даже очень скоро она образумится, мало утешало Мохтериона, ибо его, да и ее тоже головы бились о “сейчас”, которое они не могли заполнить ни душой, ни плотью. “Сейчас” обходило их, на смешливо бросая в будущее, в котором их еще не было и которого, скорее всего, и не будет для них обоих.

Его настроение не омрачили некоторые, связанные с Детеримой затруднения, и, возвращаясь домой, он настраивался на праздничное обслуживание кого-либо из тех, кто с добрыми намерениями посягнет на его готовность.

VI

Еще издали он заметил незнакомую машину у своего подъезда. Когда он подошел ближе, то увидел и другую, стоявшую напротив. Завидев его, один из людей, сидевших в машине, вышел из нее и поднялся по ступенькам, ведущим к дому. Это оказался Менестор.

— Где ты пропадаешь? Небольшое удовольствие, прямо тебе скажу, жариться на солнце, — скороговоркой сообщил он, пока Подмастерье искал ключ.

Когда они зашли в дом, Мохтерион спросил:

— Я вижу, ты не один. Сколько вас?

— Внизу еще одна машина. Нас семеро. Весь цвет инженерии.

— Подожди минуту, — сказал Мохтерион и взглянул на дверь в комнату Аколазии.

Она была открыта настежь; Аколазия еще не вернулась.

— Придется подождать, — сказал Мохтерион Менестору. — Если хотите, зайдите ко мне.

— Картишки у тебя есть?

— Найдутся.

— Ладно. Пойду позову ребят."

Двоих из команды, подобранной Менестором, звать не понадобилось, они уже стояли у подъезда и, видно, только и ждали, когда откроется дверь.

Галерея и рабочая комната Подмастерья заполнились строителями, может, и не настоящими, но хотя бы номинальными; один из них, оглядевшись, и, видимо, ухитрившись заглянуть в залу, с профессиональной уверенностью сказал:

— Фронт работ тут таков, что без дела никто из нас не остался бы.

Менестор сделал сообщение, мало опечалившее его друзей:

— Венефик уехал по делам и будет через полчаса.

— Может вообще не приезжать. Мы и за него как-нибудь отработаем, — сказал один из посетителей.

— Молест, вечно ты лезешь выполнять чужие дела, а свои передоверяешь соседям.

— Номей, дорогой, когда-нибудь у тебя были из-за меня убытки?

— Хватит. Помогите мне подвинуть стол на середину комнаты и усаживайтесь, если хотите поиграть, — вмешался Менестор.

— На что играем, Менестор?

— На очередь к… Да что там! На право подергаться первым, Фрин.

— Идет, — ответил тот, которого назвали Фрином. — Но как разобраться, если нас шестеро? У нас Венафр специалист по головоломкам."

Венафр уже имел наготове ответ:

— Я думаю, быстрее всего будет, если мы образуем две тройки и сыграем в дурака. Победители и побежденные также играют между собой втроем, и те, кто первыми завершат игру, будут первым и четвертым номером, вторые — вторым и пятым, а оставшиеся в дураках во втором коне — третьим и шестым. Идет?

— Нам понадобятся две колоды, — сказал один, открыв кожаный футляр с картами и проведя пальцем по его внутренней стороне.

— Я принесу вторую, — сказал Мохтерион.

— Как видишь, Вакк, проблем нет, заявил Менестор. — Ты, я и Венафр составим первую тройку…

— И окажетесь вторыми, — отрезал Молест.

К двум стульям, стоявшим в галерее, пришлось добавить еще два из залы. Остальные расселись на тахте, к которой придвинули освобожденный и наспех вытертый стол.

Когда Мохтерион принес вторую колоду, карты были уже розданы, и инженеры уже бросили свои аналитические способности на достижение победы. Несмотря на открытые окна, комната и галерея быстро наполнились табачным дымом, и Подмастерье счел необходимым добавить еще пару самодельных пепельниц к двум, уже стоявшим на столе.

VII

Из-за галдежа, стоявшего в галерее, Подмастерье не расслышал прихода Аколазии, хотя несколько раз ему вроде слышался стук, и он выглядывал на улицу.

Когда он хотел выглянуть в очередной раз, то заметил, что дверь в комнату Аколазии прикрыта. Он поспешил туда. Дверь не была заперта на засов.

Не обращая внимания на Детериму, он повелительно сказал Аколазии:

— Приготовься побыстрее. Тебя ждет большая работа.

— Я поняла это, увидев две тачки у подъезда.

— На недогадливость ты не можешь пожаловаться, но я хочу тебе сообщить, что подъедет еще одна. Всех приволок Менестор.

— Откуда?

— С карьера.

— У них что, зарплата была сегодня?

— Не думаю. Инженеры — народ не бедный. Сейчас самый сезон строительства. Может, подбросили стройматериалы на парочку дач, но из этих денег нам вряд ли что-нибудь перепадет. Мы же берем копейки.

— А почему?

— Вопрос понял. С двенадцатого сентября удваиваем ставки.

— А почему с двенадцатого? Это же еще не скоро.

— С двенадцатого начнется новый рабочий месяц. Аколазия, не увлекайся. Я не против увлечений, но они отвлекают, — попытался пошутить Подмастерье.

Он поспешил к строителям с радостной вестью. Азарта игры, судя по шуму, производимому игроками, и дыму, ничуть не поубавилось. Подмастерье не мог нарадоваться в виду такого изобилия живого материала нужной пробы. “Вот здорово!”, подумал он, “прямо с карьера, и высший состав, дипломированные специалисты!” Правда, ему тут же пришлось поубавить свой пыл.

В стране, где он жил, инженеров было столько, что они превосходили числом рабочих, но с учетом того весьма существенного обстоятельства, что чуть ли не единственной их отличительной чертой от рабочих была методически развитая и закрепленная неспособность работать, можно было диву даваться, как же все-таки ухитрялись что-то строить в этих широтах.

Войдя в комнату, Подмастерье решил подождать с объявлением, чтобы не отвлекать участников от игры, и принялся расхаживать взад и вперед в ожидании первого результата. По изданному реву он догадался, что победа одержана. Победила тройка Молеста.

Не дожидаясь пока утихнет шум, Мохтерион громко объявил:

— Победителя уже ждут. Не теряйте время и разыгрывайте следующую пульку.

— Я играть не буду, — заявил Молест. — Пусть Номей и Фрин выясняют отношения между собой.

— Мы так не договаривались, — сказал один из названных.

— Без меня вам бы ни за что не выиграть, — смело пошел в наступление Молест.

— Оставь его, Фрин, разве ты не знаешь, с кем имеешь дело, — махнул рукой Номей. Фрин повторил жест товарища.

Молест спросил Подмастерья:

— Мне куда?

— Прямо и налево, — пояснил Подмастерье, не выходя из комнаты.

Он подумал, что Молест моложе других, и судьба на его стороне, готовая избавить его от тех мук, которые строителям постарше были уже, по всей вероятности, неведомы.

VIII

— Я уступаю свою очередь вам, — сказал Менестор. — Не будем тратить время на эту дурацкую игру. Снимите с колоды по карте. Чья будет выше, тот пойдет раньше. Поиграем во что-нибудь для души. Я за “Джокер”.

— Входить четвертым или пятым, какая разница, — сказал Вакк. — “Джокер” так “Джокер”. Ты как считаешь, Венафр?

— Я не хочу играть. Можно, я съем сливу? — спросил он у Мохтериона, видимо давно уже приметивший тарелку с фруктами на стойке буфета. — У меня что-то во рту пересохло."

В знак согласия Мохтерион отодвинул тарелку от других предметов, снятых со стола, и поставил ее в стороне. Венафр взял сразу две сливы, протер рукой одну и откусил.

— Не дают, подлецы, фруктам дозреть, — недовольно проворчал он, кладя вторую косточку на тарелку.

Тем временем Номей последовал совету Менестора и присоединился к нему и Вакку для игры в “Джокер”. Фрин перешел в комнату, поближе к основному месту действия. Он остановился у пианино.

— Вы играете? — спросил его Мохтерион.

— Да, немножко."

Подмастерье придвинул к нему стул. Фрин открыл инструмент, взял несколько аккордов, обнаружив неполное семилетнее музыкальное образование, и запел довольно приятным голосом на мотив известного романса куплет скорее всего собственного сочинения.

“Под-ни-му я нож-ки ми-лой,

По-це — лу-ем, а не си-лой,

Пог-ру-же-ни-ем в звез-ду

Об-лег-чу сво-ю судь-бу.

Эх, раз, еще раз,

Еще мно-го, мно-го раз!

Эх, раз, еще раз,

Еще мно-го, мно-го раз!”

Продолжения куплета не последовало. Фрин перешел на демонстрацию своей фортепианной техники, доставившей и ему и слушателям гораздо меньшее удовольствие. С галереи посыпались заказы, и культурная вылазка технической интеллигенции стала на глазах наполняться внутренним содержанием, дробящимся на части и сливающимся в одно целое во всех трех отсеках.

В одну из редких пауз Подмастерье услышал шум, явно не походивший на аккомпанемент к импровизированному концерту. Конечно, кто-то давно уже пытался достучаться до разошедшейся компании.

— Вам кого? — спросил Подмастерье незнакомца, представшего перед ним.

— Я с Менестором. Он не говорил?

— Да, да. Извините. Проходите, пожалуйста."

Венефик замкнул семерку.

— Что ты так рано? — спросил его Фрин.

— Сегодня у меня ничего уже не получится, — ответил Венефик.

— Ну так присоединяйся к нам. Седьмым будешь.

— Какой номер на “линии”?

— Первый.

— Кто?

— Молест.

— Так я и знал. Давно уже он там готовит раствор?

— Минут двадцать.

— Ребята, если мы не примемся за дело по резвее, то проторчим здесь до утра. Пора уже постучать ему.

— Да ну его. Не хочу с ним связываться. Хочешь стучать — стучи, только он назло может еще час оттуда не выйти.

— Где он?

— В комнате рядом, — сказал Фрин и указал на залу.

Венефик тут же вышел из комнаты и постучал ключом, видимо, от машины в дверь. Стук повторился, и через несколько секунд Венефик вернулся в комнату.

— Ну что? — спросил Вакк.

— Следующий — готовсь! — тоном победителя произнес Венефик.

IX

Действительно, Молест вошел в комнату почти вслед за Венефиком. Фрин перестал бренчать и вышел из комнаты.

— Ну, какова красотка? — спросил Вакк Молеста.

Молест поморщился и, не скрывая гордости от обладания доставшейся ему информацией, ответил:

— На вид совсем дитя, а лоханка, брат, такая, какую и у сорокапятилетних старух не сыщешь.

Подмастерье подумал, что ответ предназначался не столько Вакку, сколько ему и не ошибся. Молест оказался, ко всему прочему, и стратегом. Он обратился прямо к Мохтериону, изменив тон на покровительственный и дружеский одновременно.

— Молодой человек! Вы думаете низкой ценой задобрить клиентов? Мой вам совет: это не выход. Надо неустанно бороться за качество товара. Дело не в цене, а именно в качестве. Вы не обижайтесь, но она и того не стоит, что вы берете. Могу даже поспорить, что вы палец о палец не ударили, чтобы поискать что-то получше, а действуете по правилу, точнее вовсе без правила — что залетит, то и залетит. Так вы долго не просуществуете."

У Мохтериона не было желания вступать в дебаты, тем более что “ряд” был только что открыт, и надо было еще благополучно довести его до конца.

— Вы правы, но на большее мы не претендуем. Я исповедую правило, согласно которому потребитель всегда прав, как бы он ни ошибался, — виновато оправдывался Подмастерье.

— Хорошее правило, — подтвердил Молест, — но все же лучше заниматься делом по — настоящему, если уж заниматься вообще.

— Золотые слова!"

Молест заглянул в галерею и окинул взглядом победителя собрание.

— Ребята, увидимся на объекте, — видимо попрощался он.

— Молест, куда ты спешишь. Пойдем вместе, — не глядя на Молеста, сказал один из них.

— Нет, ребята. Сегодня у меня свидание. Я еще не так захирел, чтобы довольствоваться этой рыбешкой.

— Знаю я твоих рыб! С ними лучше в воду, чем в постель, — иронически заметил Менестор, и, как стало ясно, протест назревал не только в душе хозяина дома.

— Не тебе подавать голос. Я подкидывал таких русалочек, что тебе и не снилось.

— Это ты лучше своим чернорабочим расскажи, — не собирался отступать Менестор.

— Может, ты еще скажешь, что у тебя в жизни было больше женщин, чем у меня? — взъелся Молест.

— Послушай, Молест, — не отрывая глаз от карт, спокойно сказал Менестор. — Что ты зря горячишься? Ты хоть раз устраивал нам выезд к твоим счастливицам? А сам, небось, ни разу не отказался от предложенных вылазок. Что тебя, в лоб поцеловать перед уходом? Если идешь — иди, нам еще тут надо надергаться.

— Нашел чем попрекать. Ты кроме таких дешевок ничего и не достоин.

— Молест, ты неисправим, — рассмеялся Вакк.

— Да провалиться вам всем в ее яму! — так и не приняв шутливого тона, сказал разгневанный Молест и захлопнул за собой дверь.

— Головокружение от успеха! — спокойно заключил Вакк.

— Тошнота от поражения, — уточнил Менестор.

X

Фрин обошелся четвертью часа. Быть может, на него благотворно подействовало “правило” Венефика “выстукивать” задержи вающихся.

— Следующий — минут через пять. Просьба нашей красотки.

— Вакк, уступи, пожалуйста, мне очередь, — попросил Венефик.

— С удовольствием. За мешок цемента с доставкой на дом, — мгновенно отреагировал Вакк.

— Ты, что, сам не можешь сбросить с объекта? — удивился Венефик.

— Ты не дослушал, Венефик. У тебя тачка, а у меня ее нет.

— Вот времена наступили! Ладно, погрузишь в багажник цемент с твоего объекта.

— Как ты любишь торговаться, Венефик! Проще ведь поберечь покрышки и не ездить на мой объект.

— Проще, ты прав. Приходи и бери цемент сам. Вместе с доставкой очень уж жирно будет.

— Что я, полцентнера в сеточку закину?

— Как! Разве у твоей тещи нет базарной сумки-каталки?

— Ладно! Помоги подбросить до дома. Пусть будет с моего объекта.

— Ты еще и дуешься! Какой же ты инженер, если до сих пор на один гробик на колесах не наскреб?

— Наскребу, наскребу с Божьей помощью, — смягчился Вакк.

— Слава Богу, разобрались, — сказал Венефик и вышел из комнаты.

— Фрин, ну, какова наша Эсмеральда? — пристал Вакк.

— Пальчики оближешь, если слюнки потекут, — ответил Фрин."

Мохтерион почувствовал желание по-своему продолжить разговор между ними и, хотя предчувствовал, что ничего путного из этого не получится, смотрел на них невидящими глазами и слушал неслышащими ушами.

— “Как это понимать? — поинтересовался Вакк.

— Вакк, милый, запомни: если тебе чего-то хочется, то этого должно хватить на то, чтобы ты получил именно то, что хо чешь.

— Так в жизни не бывает, — отмахнулся Вакк.

— Именно так оно и бывает, — возразил Фрин. — Меньше смотри на других и еще меньше прислушивайся к ним. Человек не может захотеть чего-то такого, что он не может сполна получить, даже если он на деле ничего не получает.

— Фрин! Что ты несешь? В жизни бывает прямо наоборот — хочешь потому, что не имеешь, и часто получаешь меньше, чем хочешь, или вовсе не то, на что рассчитывал.

— Заладил одно и то же! В жизни не бывает, в жизни все наоборот! А голова у тебя для чего? А то, что ты вообще можешь хотеть, а значит, кое-что и различать, не достаточно само

по себе?

— Ничего не понимаю!

— Конечно! Куда тебе! Слишком большая честь — иметь способность хотеть. Человеку этого должно хватать.

— Это ты заладил, а не я. Ведь человек хочет лишь тогда, когда ему чего-то не хватает.

— Правильно, Вакк! Как ты думаешь, может ли человеку хватать чего-либо вообще, сколько бы он ни имел?

— Наверно, нет.

— Значит, если или когда ему чего-то недостает, это естественно, и по-другому и быть не должно. Весь фокус в том, что когда человеку чего-то недостает, это не его недостаток, или по меньшей мере, не только недостаток. Это признак его жизнеспособности. Понятно?

— Да, вроде.

— Хотение — реакция на недостаточность и в некоторой мере ее определение.

— Как это?

— Очень просто. По тому, что ты хочешь, можно определить то, чего тебе недостает.

— Ну и что же?

— Хотение как нечто положительное в себе также является признаком жизни.

— Но чего оно стоит без удовлетворения?

— Во всяком случае, оно одно стоит больше, чем вместе с удовлетворением.

— Но тогда зачем же вообще хотеть?

— Браво, Вакк! Не хотеть — выше наших сил, но хотеть и довольствоваться лишь хотением, как это ни трудно, возможно. И тогда ты ближе подойдешь к пониманию того, что ты не можешь хотеть чего-либо такого, достижение чего выше твоих сил”.

— Ну, брат, ты меня обнадежил, а то после Молеста, думаю, не только у меня, желания поразмяться с красоткой поубавилось, — поблагодарил Вакк Фрина, пытающегося вникнуть, как складывается игра, и быть может, услышавшего слова, обращенные к нему.

XI

По прошествии нескольких минут оказалось, что Венефик имел полное право быть строгим к другим; он уместился в рекордно короткое время.

Вакк был наготове.

— Ребята, до завтра! — сказал Венефик и собрался выходить. Вместе с ним из комнаты вышел Вакк.

— Смотри, не тяни с услугой, — предупредил он Венефика.

— Не напоминай, а то я останусь и вытрясу тебя вовремя от Аколазии, так кажется зовут девочку, — рассмеялся Венефик.

— Иди, иди своей дорогой! — выпроводил его Вакк и, захлопнув за ним дверь, вернулся в комнату.

— Ребята, смотрите, чтобы никто не стучал! — пригрозил он.

— Вакк, не теряй времени и не засни там, — ответил, видимо, за всех Менестор.

Вакк удовлетворился сказанным и исчез. Мохтериона не было пока повода быть недовольным. Строители, по его представлениям, не должны были быть медлительными в любви, ибо всеми гранями медлительности они могли наслаждаться у себя на работе. И Молест, и Венефик, и Менестор по его воспоминаниям подтверждали это наблюдение. А вот с Вакком дело шло к тому, чтобы как-то причислить его к исключениям, подтверждающим правило.

Об Аколазии Подмастерье не думал. Перед возможным вечерним свиданием ей не помешало бы изрядно потрудиться, чтобы повысить притягательность отдыха. Мысли об отдыхе Аколазии повлекли за собой мысли о его собственном отдыхе, и Подмастерье, сделав усилие, обнаружил, что направление клиентов к Аколазии, их выжидание и выпроваживание сделалось, видимо, уже давно, наиболее приятным для него видом отдыха.

Но наслаждение отдыхом во время ожидающегося затяжного любовного порыва Вакка было вскоре омрачено открытием, что Вакк имеет наименее привлекательную, или, говоря более точно, наиболее отталкивающую внешность из всех претендентов. А этот факт прямо указывал на малодушие героя-распорядителя торжества. В более смягченном варианте самокритики неизбежность мести признавалась, и, таким образом, сохранялась, но приспособиться к ней опосредствованным образом, через инородные силы, оказалось невозможным.

Неужели у него настолько иссякла фантазия и он настолько дорожит происходящим? Нет, кое-что из начатого было для него не просто дорого, но жизненно необходимо. Изложение истории Лота, к примеру. Ему сразу становились не по себе при мысли, что без Аколазии эта история не стала бы его историей. Тут он сам себя загнал в ловушку, и с этим ничего нельзя было поделать.

Хорошо еще, что Аколазия его не интересовала как женщина. Но Детерима? Детерима в их деле не участвовала, она напрашивалась на то, чтобы занять ее функционально. Какова же была перспектива? Уложить ее в постель было, может, и трудно, но возможно. Но накатать для нее историю Лота было бы легко и невозможно одновременно. История не состоялась бы или же выродилась бы в другую.

Единственная загвоздка с Детеримой, состоящая в ее поневоле иждивенческом положении, могла быть устранена сравнительно безболезненно в силу кратковременности ее нахождения у него в гостях. Аколазия не могла бы сковать свободу действий сестры при изменении отношения к ней, а на полный разрыв с Мохтерионом она не пошла бы.

Может, Аколазию следовало пожалеть? крип двери, донесшийся до Подмастерья и оповестивший о наступлении очереди следующего строителя, вынудил вынести категорическое заключение: Аколазию жалеть не за что.

XII

Вакк действительно не превысил предполагаемого промежутка времени, установленного для среднежеланного клиента. Он приблизился к играющим и включился в коллектив, вытирая руки носовым платком.

— Кого мне заменить? — спросил он.

— Номей, ты безнадежно отстал от нас, — весело сказал Менестор. — Иди, утешься любовью.

— Я вам еще показал бы, — не сдался Номей, но лишь на словах, ибо в следующее мгновение он встал и передал свои карты Вакку.

— Она еще дышит? — спросил он Вакка.

— Скажу тебе по секрету, только не выдавай меня: мне то и дело приходилось ее сдерживать, такая она прыткая! Ей надо юнцов подкидывать, — присовокупил Вакк.

— Посмотрим, — поостерегся делать преждевременное заключение Номей и вышел.

Признание Вакка не огорчило Мохтериона. В конце концов, он не мог не оценить пособности Аколазии, на которых держалось их общее дело. Отделяя душу от тела, она тем самым способствовала ему, ибо расход тела, как было очевидно, намного уменьшался, когда душа устремлялась в другое место.

И тут, конечно, тщетно было бы жаловаться, что ее душа ищет убежища вне дома, вне его хозяина. Видимо, Аколазия благодарила Бога за предоставленную ей возможность быстро пополнить свой кошелек и как-то возместить траты, связанные с приездом сестры.

Игра завершилась до того, как освободился Номей. Он не скрывал торжества победителя.

— Кто это выдумал, что кому не везет в картах, везет в любви, или наоборот, черт знает! Я могу сказать лишь одно: кому везет в одном, тому везет и в другом, и в третьем, а кому не везет, так не везет ни в чем, — произнес что-то вроде заключительной торжественной речи Менестор.

— Менестор, — обратился к нему Подмастерье. — Учти, что всем твоим партнерам созерцание Аколазии мешало, а тебе помогло.

— Да я их облапошу и без Аколазии точно так же, как я их наказал только что. Венафр, готовься к выходу. Ты заслужил это как потерпевший поражение.

— Но где же Номей? Или, может, ты советуешь мне пристроиться к ним третьим? — заметил Венафр, который как стало ясно из его слов, не возражал против великодушного поступка победителя.

Видимо, никто кроме Менестора не расслышал поскрипывания двери, и, прислушавшись более внимательно Подмастерье услышал шум падающей струи воды из узкой пристройки к галерее. Через минуту Номей вошел в комнату.

— Что скажешь, Номей? — спросил его Вакк.

— А то, что все вы притворщики и подлецы!"

Подмастерье насторожился.

— Чем же мы тебя обидели? — снова смягчился Вакк.

— Вы меня не обидели, да вот гордость свою позолотили и покрасовались.

— Я никак не пойму: ты получил свое или нет? — вступил в разговор Фрин.

— Получить-то получил, Фрин, да жаль, что свою старушку за волосы не приволок, чтобы насмотрелась, что и как баба должна делать в постели!

— Но это же легко исправить! Приведи ее завтра, — предложил Менестор.

— Это невозможно!

— На эрекцию жалуешься? — поинтересовался Вакк.

— Нет, моя половина больна.

— Больна? Чем? Никогда от тебя этого не слышал, — удивился Менестор.

— Как чем! Порядочностью!

— Ну, друг! Эта болезнь наше основное национальне достояние, — отчеканил Менестор. — Венафр, что же ты зеваешь, беги скорей к Аколазии. Ей-Богу, она разыгралась и находится в боевой готовности.

— Номей, успокойся. Не ты один на этом свете ложился спать с бревном, — поддержал друга Фрин.

— А что, ты предпочел бы иметь такую женушку, как Аколазия? — лукаво спросил Фрина Менестор.

— Нет, не предпочел бы. Поэтому я сегодня здесь, а завтра буду в другом месте, и всегда — с женой, — ответил Фрин.

— Номей, как видишь, у тебя нет никаких оснований жаловаться на судьбу, — заключил Вакк.

— Вы всегда можете навестить нас. Мы будем вам рады, — решил внести свою лепту в благородное дело взаимопомощи Подмастерье. — Вот, Менестор на свою жену не жалуется, но сюда прибыл не в первый, и даже не в третий раз. Доверьтесь его опыту.

— Менестор у нас бычок, — заметил Вакк.

— От этого нам только лучше, — парировал Подмастерье и тут же понял, что переборщил не только с лестью, но и с глупостью.

— Венафр вошел? — спросил Менестор.

— Да, — ответил Номей.

— Значит, подошла и моя очередь, — с притворным равнодушием произнес он.

XIII

Прошло чуть более часа с момента появления строителей, и Подмастерье мог уже подвести первые предварительные итоги их благотворного нашествия. Он начал думать, как бы отблагодарить Менестора за его поистине самоотверженное служение своему и общему с молодыми предпринимателями делу.

Наиболее целесообразным было сочтено остаться благодарным ему в душе, без какого-нибудь шумного внешнего проявления благодарности. Осознание благодарности без сообщения о ней Менестору казалось наиболее подходящим вариантом, несмотря на полное его равнодушие к ценностям такого рода.

— Ребята, вы можете меня не ждать, — обратился Менестор к Вакку, Фрину и Номею. — Я могу задержаться.

— Вот хитрец! — заметил Вакк.

— Какой ценой, какой ценой, дорогой Вакк! — спокойно сказал Менестор. — На Аколазии, наверно, живого места не осталось!

— Я бы еще перекинулся в картишки с кем-нибудь, — возразил Фрин. — Нас, как я понимаю, отсюда не гонят.

— Я иду домой, — сказал Номей.

— А ты, Вакк? — спросил Фрин.

— Я не прочь поиграть.

— Менестор, решай, будешь с нами играть или нет? — допытывался Фрин.

— Нет. Я устал сидеть, — сказал Менестор. Побеждать имеет смысл лишь раз в день.

— Почему это? — поинтересовался собравшийся уходить Номей.

— Потому, что победы приедаются и уже не ощущаются как победы.

— Но тогда и терпеть поражение нельзя более раза в день, — заметил Подмастерье. — Правда, по твоей логике, Менестор, каждое очередное поражение уже не будет переживаться так болезненно, как первое, и, может, вообще станет неотличимым от победы.

— Ты прав, Мохтерион.

— Я не очень хорошо понял, что он сказал, — обратился Номей к Менестору, имея в виду Подмастерья.

— Самая большая опасность, вернее, неудача человека не в том, что судьба обделяет его победами, а в том, что она осчастливливает его неспособностью к поражению, — внес еще большую путаницу Мохтерион.

— Несчастен тот, кто ни разу не побеждал в жизни, — не скупился на урезывание излишков половой энергии в пользу мыслительной Менестор. — Чего стоит жизнь такого человека?

— Быть может, ты прав. Но не менее несчастен тот, кто никогда не терпел в жизни поражения, или же так полагает, что не терпел, — отстаивал свой взгляд Мохтерион. — Я не представляю, чего могут стоить его победы."

Номей сам открыл дверь, и Подмастерье поспешил проводить его. Фрин и Вакк погрузились в игру.

— Я не желаю себе поражений, — сказал Менестор вернувшемуся Мохтериону.

— Я присоединяюсь к твоему желанию. Но мы останемся друзьями и в том случае, если я себе не пожелаю побед, — сказал Мохтерион.

— Ты говоришь неискренне, — заметил Менестор.

— Не думаю.

— Тогда желаю тебе успехов, — улыбнулся Менестор, и, подойдя к двери, стал прислушиваться, не подает ли признаков жизни Венафр. — Вот, мерзавец. Еле загнали, а выгнать некому.

— Можно постучать, — по инерции предложил Подмастерье.

— Пусть набалуется досыта, — все еще излучал доброту Менестор. — Сказать — ничего не скажет, но дуться будет до второго пришествия. И Менестору, и Мохтериону ждать было легко, но, как справедливо полагал этот последний, по разным причинам, мало что изменяющим в качестве их долготерпимости."

XIV

От Венафра уже никто не ожидал задержки, и его выход вовремя был воспринят как должное.

— Венафр, ты остаешься? — спросил его Менестор.

— Нет. Я пойду. Увидимся завтра.

— Ну как, ты доволен?

— Лучше было бы, если бы ты всю нашу группу разделил на две-три подгруппы, а то получилось так, что все время с ней я чувствовал себя членом коллектива, и, хотя сначала был даже рад, что наконец почувствовал это благо, потом оно мне просто мешало. Я так и не смог избавиться от ощущения, что с ней был не я, а коллектив в лице одного своего представителя.

— Эх, Венафр. Тебе просто захотелось похныкать после совокупления. Что ж, ничего неестественного в этом нет. Печаль к лицу грехопадению.

— Пусть будет так, но это дело явно не по мне. Впрочем, с тем большей охотой желаю тебе удачи!

— Спасибо, Венафр. Твое пожелание я учту."

Подмастерье проводил Венафра, который действительно имел вид утомленного и расстроенного человека. Фрин и Вакк играли, и ничто не свидетельствовало, что их игра близится к концу.

— Ребята! — обратился к ним Менестор. — Закругляйтесь! Здесь пока еще не игорный дом.

— Что ты к нам пристал? — беззлобно ответил Вакк. — Почему ты не спешишь к своей любимице?

— Пусть отдохнет немного. Заслужила ж она после шестерки каменотесов маленький перерыв, — ответил Менестор.

— Менестор, не беспокойся. К твоему выходу нас здесь уже не будет. Я думаю, мы не очень шумим и не мешаем нашему хозяину, — высказался и Фрин.

— Вас никуда водить нельзя, — рассмеялся Менестор и вышел из комнаты.

Подмастерье подошел к играющим.

— Мы скоро, — сказал Фрин, стараясь не отвлекаться от игры.

Мохтериону стало неловко от того, что его приближение было истолковано как желание поторопить их, что соответствовало истине, и он поспешил перейти в комнату. Пока Фрин и Вакк находились рядом, в ритме ожидания очередного клиента не произошло никаких изменений, но, когда они встали и собрались уходить, Подмастерье мгновенно ощутил одолевающую его усталость, и самым страстным его желанием стало желание скорейшего завершения столь удачного во всех других отношениях марафона.

После уходя Фрина и Вакка Подмастерье стал приводить галерею в прежний вид, и благотворное занятие легким физическим трудом выручило его и на этот раз. Когда Менестор освободился, Подмастерье, мысленно высчитав, примерно какое время провел он с Аколазией, поспешно извинился, и опять-таки мысленно, перед ним. Менестор был в этот день неуязвим. Сперва, глядя на него, Подмастерье подумал, что у Менестора прибавилось энергии после сеанса с Аколазией, но, почувствовав неестественность такого заключения, и невольно сравнив его с собой, понял, что энергичность Менестора обусловлена утомлением.

— Как Аколазия? Поддерживает репутацию? — спросил он.

— Еще семь раз семерых подкинет, — ответил неунывающий Менестор и потянулся к защелке двери. — До скорого!

— Заходи, Менестор, заходи! Я тебе всегда рад, — попрощался с ним Мохтерион.

Он вошел в залу не сразу. Ему не хотелось встречаться с Аколазией. Медленнее, чем обычно, стеля себе постель, он надеялся, что за это время она успеет не только прибрать залу, но и подготовиться к свиданию и даже уйти. Прислушиваясь к звукам из залы, он представлял себе движения Аколазии, и когда они прекратились, догадался, что зала готова для очередного приема.

Он подождал еще несколько минут, но шагов Аколазии из залы к выходу не последовало. В конце концов, она могла решить воспользоваться своим входом; благо, Детерима могла закрыть за ней дверь. Такое решение было бы вполне разумным. И главное, она имела право поступить так.

Он вошел в залу, подошел к столу, где лежали для него деньги, пересчитал их и, убедившись, что сумма соответствует ожидаемой, поспешил к себе. Без задержки он улегся в постель, намного позже того времени, когда ложился, бывая в режиме, но на столько же раньше по сравнению со временем, когда он занимался с Аколазией древнегреческой философией.