Темный угол. Записки о горьком детстве

Ася Хаустова (2025)

Эта книга — сборник коротких автобиографических рассказов о трудном и горьком детстве и юности; возможность увидеть глазами нелюбимого ребенка жизнь благополучной с виду семьи, изнанку трагичной повседневности — а также возможность понять, почему из детей, у которых вроде бы было хорошее детство, вырастают травмированные взрослые. А еще это книга о смелости. Смелости разорвать порочный круг насилия в семье, о храбрости говорить, верить другим и менять свою жизнь к лучшему.

Наказания

Меня наказывали довольно часто, иногда безотносительно поведения — я могла не делать ничего предосудительного, но просто попасться под горячую руку и через полчаса обнаружить себя излупленную и рыдающую до икоты в углу за креслом.

Чаще всего меня наказывал первый отчим — он приходил с работы раньше, чем мама, и к ее приходу я обычно успевала получить на орехи, порыдать, умыться и успокоится, так что уставшую маму встречала вполне приличная семья — муж и ребенок с уже сделанными уроками, что еще надо?

Пишу это и у меня холодеет спина — неужели не замечать, что с твоим ребенком что-то не так, настолько просто? Неужели мужчина в доме это такая весомая преференция, что ради нее можно годами закрывать глаза на очевидные вещи?..

Когда никого не было дома, школа закончилась, а родители еще не пришли с работы, у меня было мое золотое время. Никто не орал, не давил, мне не надо было стараться, можно было просто быть. И это было восхитительно. Тем сильнее был контраст с происходящим позже.

Когда я слышала звон ключей перед дверью, то начинала неудержимо плакать. Честное слово, это происходило само собой! Я прекрасно знала, что вот сейчас откроется дверь, войдет отчим, и много-много бесконечных часов будет продолжаться измывательство под соусом «делания уроков», всегда по одному и тому же сценарию. Уроки — слезы — наказание — еще больше слез — иди умывайся — все, можно выдохнуть.

Он никогда не повышал голос, всегда говорил негромко, но каким-то образом оказывалось, что я тупая и невыносимая, как можно не понимать таких элементарных вещей? Через много лет я узнала, что такое словесный абьюз и научилась от него защищаться, а тогда…

Я пыталась понять эти самые элементарные вещи, честно, конечно, пыталась, была даже отличницей по другим предметам, но эти бесконечные часы над учебниками по математике и тетрадками под аккомпанемент унижений, презрительных взглядов и закатывания глаз вгоняли меня в состояние полного отупения, буквы и цифры сливались в сплошную мешанину, в голове гудело и я начинала рыдать от отчаяния — да, я тупая, я ничего не понимаю, я закончу школу со справкой и отправлюсь на панель или, если повезет, даже стану дворником! Что угодно, только пусть это закончится!

Если я рыдала слишком долго/громко/у него было плохое настроение, то он, показательно вздыхая, шел в другую комнату за ремнем, а я при виде него скатывалась в настоящую истерику.

Уж не знаю, как это все терпели соседи, но я помню, как чуть не глохла от собственного крика, извиваясь у отчима на коленях. Лупил он меня поверх трусов, к счастью, хотя это, конечно, ни капельки не спасало от жгучей боли и от душного чувства страха где-то в животе, от предчувствия боли, когда он замахивался ремнем и я вся замирала, чтобы через мгновение завизжать с новой силой. Кажется, после одного такого наказания меня стошнило от истерики, и вроде бы он даже впечатлился и какое-то время меня не трогал.

На моем ученическом столе всегда стояла металлическая настольная лампа, еще советская, выкрашенная в тусклый зеленый цвет. Включалась она маленьким пластиковым рычажком. Помню, однажды вечером я сидела за столом, закинув замерзающие ноги на батарею, за окном сгущались зимние ранние сумерки и дома еще никого не было. Я сидела в темноте и тишине, положив голову на сложенные руки, и разглядывала голые ветви липы за окном. Потянувшись к лампе,чтобы включить свет, я не убрала ноги с батареи — и получила страшный удар током! Видимо, старая лампа заземлилась через меня на батарею, не знаю. Помню сначала странное, ни на что не похожее онемение в руке, в спине, в ногах — а руку с лампы не убрать, она будто приклеилась! Паника поднялась мгновенно, я сложилась, прижимая руку к груди, рухнула на пол вместе со стулом и еще несколько минут лежала, беззвучно хватая ртом воздух. Единственная мысль крутилась в голове — я одна дома, слава богу, родители бы меня убили! Какое огромное облегчение!

Не представляю сейчас, что нужно делать с ребенком девяти лет, чтобы, попав в беду, он радовался, что некому ему помочь. Не звал, не просил этой самой помощи, а радовался, что его, лежачего и слабого, не добьют! А тогда это была моя объективная реальность. Конечно, я никому не рассказала, чтобы не нарваться на взбучку, конечно, я потом до последнего сидела в темноте или включала верхний свет, если читать из-за темноты становилось совсем уж невыносимо, но я старательно молчала, накрепко запомнив, что в любой ситуации виновата я и никто больше. А виноватых наказывают.

Абсолютно естественным результатом такой помощи с уроками стал полный ступор при виде цифр и уравнений. Школу я закончила с единственной тройкой — конечно, по математике, и то исключительно благодаря деньгам в конверте, которые я исправно носила учительнице в качестве «благодарности» за дополнительные занятия. Я до сих пор считаю на калькуляторе, сколько будет шесть плюс семь и работаю с психологом, чтобы справиться с ПТСР и синдромом выученной беспомощности.

А вот кричать, к сожалению, я разучилась лет в пятнадцать, когда в нашей семье появился второй отчим. До сих пор я не могу сознательно заставить себя закричать — горло сжимается до хрипа, ладони потеют, а в ушах звенит. Это называется «горловой блок» и с этим тоже, конечно, можно работать, но я все равно ужасно завидую людям, которые могут покричать от души — это такая большая отдушина!

М.: «Мама часто нас лупила, и иногда по-черному, следы оставались от выбивалки, например. Мы с сестрой всегда во дворе, говорили что это мы дрались и друг другу поставили.»