Срыв

Артем Алексеевич Голобородько (2024)

Обстоятельства загоняют мужчину в психиатрическую больницу, где ему предстоит понять, что реально и что нет. Распутать клубок, жизни и докопаться до своей глубинной сути, найдя силы противостоять обстоятельствам.

Глава 2

Сегодня проснулся от дикого вопля, доносящегося эхом из коридоров психиатрической больницы. Очередной больной, потеряв в себе человека, искал недостающую часть рассудка в тоннелях разума. Он кричал истошно, больно, и если бы рядом находился волк, то не посмел бы перебить человека. Крик души. Душа — это как раз то, что многие потеряли и, видимо, никогда больше не найдут. Замену ей или лекарства для нее не нашли. Топот тяжелых тел пронесся за дверью, кто-то спешил на зов. Несколько четких и отработанных за долгое время работы ударов, звонкий визг — и тишина. Все снова вернулось на круги своя. Уснуть я не мог.

Приняв небольшое гостеприимство своей тюрьмы — уборную с ржавой водой из крана, взял с подоконника, полученную вчера, ручку. Маленькая, легкая, с острыми чертами она лежала спокойно на ладони и пугала меня. В голове замелькали кадры из фильмов, где человек убивает другого человека, воткнув ручку острием в сонную артерию. Копьеподобный вид делал из безобидной повседневной вещи — оружие. Вонзить ее в шею доктора или себе? Я не знал, почему думал об этом, да и думал ли я тогда вообще. Пробудивший крик вернул меня в реальность. Все было наяву. Вчера я потерял часть себя, а заполнить ее было нечем. Безысходность, страх и презрение к самому себе вытесняли остальные чувства. Ручка сжалась в кулаке с оставленной острой частью.

Подношу её к шее, абсолютно не понимая, куда следует ударять. Медлю, сомневаюсь, дрожу. Стены вокруг кричат и ликуют, сегодня у них будет кровавое зрелище. Ладонь взмокла, на лбу и по всему телу проступил пот, начало трясти. Уши заложило от невыносимого писка, или, как мне казалось, шума трибун, ревущих в предвкушении. Колебался, но все же отвел руку для замаха, чтоб наверняка, без боли. Оружие готово в любую секунду выстрелить. Из глаз полились слезы. Я зарыдал, осознавая никчемность, и предвкушая скорую смерть, которая стояла рядом со мной с протянутой рукой. «Давай! Сделай это!» — кричал в голове голос. Я спустил курок воображаемого револьвера. Время остановилось. Прищурив глаза, был уже готов почувствовать нестерпимую боль в области шеи, как резко услышал удар по окну и щебет маленькой птички. Она смотрела на меня по ту сторону и игриво щебетала, перепрыгивая с места на место. Маленькая синичка, заметив страдальческий взгляд, немного попела свою песенку и улетела прочь. Осознав то, что хотел сделать, я выбросил ручку на пол и забился в угол кровати, обхватил колени руками и зарыдал. Сердце продолжало гонять кровь по телу, и повлиять на это я уже никак не мог. Сколько пробыл в таком состоянии, не помню, но очнулся оттого, что в мою палату зашел доктор со своим сопровождением.

— Доброе утро, голубчик. Как себя сегодня чувствуете? — Доктор без особого удивления смотрел на меня в оцепенении. — Вспомнили что-нибудь? — Пока я собирался с мыслями, доктор увидел лежащую на полу ручку, поднял ее и сказал, — Хорошо, что я вам карандаш не дал, им это сделать намного проще. Думаю, раз ручка на полу, вы больше не будете пытаться себя убить и начнете делать, что я говорю, — голос звучал спокойно и обыденно, словно он рассказывает про вчерашнюю игру любимой команды в футбол.

— Это не то, что вы думаете, — простонал я.

— Не важно, даже если вы сдохнете, до вас никому не будет дела. Так что, решать вам, но делать все же этого не советую. После таких, как вы, слишком много бумажной волокиты и объяснительных бумаг.

— Я сегодня начну… Дневник.

— Хорошо. А пока идите в столовую, и без глупостей. Если что, «джентльмены» за вами присмотрят.

«А ведь в чем-то доктор прав. Карандашом и правда лучше», — подумал я. Два медбрата не отставали от меня ни на шаг. Я даже в шутку подумал, что они мои телохранители. В столовой, больше напоминавшей загон для скота, где пахло протухшими продуктами и немытыми человеческими телами, куда даже персонал старался не заходить, было много людей. У каждого в руке поднос, со стоящими на нем тарелкой и стаканом. Вилок на раздаче не было — только ложки. Мечущиеся больные разделялись на несколько групп. Одни спокойно сидели и кушали, разговаривали друг с другом и вели себя вполне нормально. Другие же постоянно ерзали и содрогались, как заведенные игрушки, все время отвлекались, что-то выкрикивали и продолжали закидывать единственное топливо для своего безумия в рот. Третьи вели себя как дикари. Они не использовали ложек, кушали стоя, кто-то с помощью рук, а кто-то и вовсе как животное — только ртом в углу стены, или прямиком около раздаточной. Вся эта обстановка казалась такой нормальной и естественной для присутствующих, что никого не удивляло происходящее. Никого, кроме меня.

Когда подошла моя очередь получать дозу второсортной пищи, я случайно задел одного из дикарей. Тихо извинился и прошел вперед, стараясь не смотреть на людей. Но, видимо, запущенная мной реакция в голове больного вызвала один из сопровождающих психоз недугов — ярость. Дикарь швырнул недоеденную тарелку на пол и толкнул меня в спину с такой силой, что я улетел в стену вместе со своим завтраком, задевая других, и спотыкаясь о них. Толпа молниеносно подхватила свежее действие и завопило невыносимой какофонией. Мне совсем не хотелось драться, в отличие от моего больного оппонента. Замеченные краем глаза, на выходе медбратья стояли с ухмылками на лицах и наблюдали, видимо уже не в первый раз, за происходящим. Не дожидаясь ответных действий, больной всем телом придавил меня к полу и начал колотить. Это походило на сражение отчаявшегося животного, смирившегося со своей участью, но все равно цепляющегося за жизнь в его последней битве. Почувствовав вкус крови, и устав от всего происходящего, я потерял контроль. Сначала перестал закрывать лицо и подставил его обидчику.

— Еще! Ну, давай, урод! Это все, что ты можешь?!

Не помню, что еще я кричал, и сколько ударов получил перед тем, как в глазах потемнело, и я провалился в забытие.

Очнулся от ноющей боли, пронзающей все тело. Во рту был горький привкус недавнего боя. Глаза отекли и опухли, попытка открыть их причиняла боль. На мгновение показалось, что я лежу у себя дома на нашей с Жанной кровати. Будто бы она вот-вот зайдет в комнату, ляжет рядом со мной, впустит свои нежные и тонкие пальцы в мои волосы, и льющимся горной рекой голосом шепнет на ухо, что это только дурной сон. Я вспоминал о нашей первой встрече, что я как ребенок влюбился в ее красоту с одного взгляда, и был готов отдать все на свете, лишь бы эта девушка была моей. И она стала моей. Купаясь в своих грезах, я забыл о происшествии, и открыл как можно широко глаза. Те же стены и рисунки, пропитанные безумием. Я снова в своей палате.

— Валентин, вы меня разочаровываете, — начал свою беседу со мной Геннадий Петрович, — ваши вспышки гнева меня беспокоят.

— Гнева? — в недоумении переспросил я и тут же пожалел об этом.

— Не сметь меня перебивать! Ты, псих недоделанный! Я одной своей росписью могу тебя запечь за решетку или сделать лоботомию. Ты меня понял? Я тут главный, а ты — больной и будешь делать, что говорю.

— Понял.

— Вот и хорошо. Тогда продолжим. Сегодня ты напал на человека, беззащитного больного.

Я хотел было переспросить, и набрал для этого воздух в легкие, но суровый взгляд доктора перебил мое желание.

— Да. Ты, мой голубчик. У Сергеева «Болезнь Пика» и он самый безобидный мой пациент, в отличие от тебя. Ты помнишь, что произошло?

— Помню, — замялся я. — Я стоял с подносом на раздаче и случайно задел вашего Сергеева, после чего он меня толкнул и начал бить, а дальше, дальше…

— Интересно, интересно. А мои «джентльмены» рассказывают совсем другое. Вы вдруг кинулись на стену и упали, затем начали бить себя по лицу и кричать. Пациент Сергеев пытался вас успокоить, после чего вы нанесли ему многочисленные увечья. Вы раньше не употребляли никаких психотропных веществ?

— Нет, — с диким испугом ответил я, — никогда!

— У вас в крови нашли иднометацин, вам это ни о чем не говорит?

— Нет.

Доктор продолжал говорить и задавать вопросы. Я отвечал односложно, медленно переваривая все, о чем он говорит. Он рассказывал совсем о чужом мне человеке, которым никак не мог быть я. Мне до сих пор казалось, что происходящее вокруг — дурной сон, и я вот-вот проснусь. Я должен вспомнить, что произошло со мной после того, как узнал, что Жанна, моя Жанночка беременна. Я был готов смириться с тем, что этот ребенок не мой, лишь бы быть с ней рядом. Надо вспомнить, понять, почему она до сих пор не пришла за мной. Даже если я ее ударил, она сможет простить, она обязана это сделать, ведь я ее так любил.

— Как продвигается ваша память? Вспомнили что-нибудь?

— А? Что простите?

— Я спрашиваю, вы начали вести дневник? — с явным раздражением в голосе повторил Геннадий Петрович.

— Нет, то есть да. Вот сегодня собирался начать.

— Вот и славненько. Буду рад почитать ваши записи. На сегодня у нас все.

Я снова остался наедине с собой в палате, только и мечтавшей поглотить меня целиком. Единственное, что отвлекало от гнетущей обстановки и сложившейся ситуации — это вид из окна и отсутствие людей. Свежей, зеленой, живой и такой настоящей казалась жизнь за пределами решетки. Жизнь, которую я благополучно потерял, сам не помню, как. Вспоминая свои будни и прошлое, сидя в палате, больше напоминающей карцер где-нибудь в сибирской тюрьме, я осознал — ничего не поменялось, кроме места. На меня продолжают орать, я создаю всем проблемы, и этому нет конца.

Запись 1.

Я злился и обижался на свою Жанночку. Весть о ребенке повергла меня в шок. Я был не готов к такому потрясению. Во-первых, не мог поверить в измену Жанны, а, во-вторых, догадывался, что изменила она мне с Ильей. Она этого так и не признала. После нашей ссоры я вышел из квартиры и направился туда, где обычно мужчины зализывают свои раны — Пивнуху. Но не ту Пивнуху, к которой подъезжают на дорогих машинах, и, где стакан пива стоит пятьсот рублей, а к самой, что ни наесть паршиво пахнущей мочой, отрыжкой и перегаром. Место социального дна и пропитых судеб. Денег у меня с собой было немного, точнее сказать, их еле хватило на три рюмки водки. Четвертую я выпил «в кредит». Несколько раз звонила Жанна, после — Илья. Видимо, она ему все рассказала, или он и так все знал. Телефон выключил специально, чтобы просто побыть наедине с собой. Я пытался разыграть в голове все варианты развития ситуации, прокручивая их снова, и снова, и снова, но итог всегда был один — я ничего не могу сделать. Наверное, я так и просидел бы всю ночь в своих размышлениях, пока ко мне не обратился, сидевший напротив, мужчина в старом пальто с приподнятым воротником, шляпе, очками на массивном носу и с недельной седой щетиной на лице.

— Чё, мужик, день барахло? А?

— Жизнь — барахло, — ответил я.

— Может, тогда выпьем? А?

— У меня деньги кончились.

— У меня есть. Я угощаю. А?

— Раз угощаешь, — ответил я, и не заметил, как опрокинул еще пару стопок.

Мой новый друг оказался завсегдатаем. Работал грузчиком, жена ушла к другому, оставив на нем приличную сумму долга, для погашения которого приходилось отдавать практически всю зарплату, а оставшуюся часть пропивать. На какое-то время забылись проблемы с Жанной. Мы жаловались на судьбу и понимали боль друг друга. Когда у кого-то жизнь такая же паршивая, как у тебя, становится немного легче. Ты как будто делишь ее с кем-то, веришь, что не все так плохо, а на самом деле грязи на тебе меньше не стало.

— Я вот единственное не жалею, что квартиру переписал на жену с ребенком. Знаешь, оно и правильно, лучше себя чувствую что ли. А? Ну и что, что ушла, пусть валит, куда хочет, без нее лучше стало. Любая баба моей может быть, и оправдываться ни перед кем не надо. А? Так что, друг мой, тебе совет — сиди на своей работе, все не мешки воротить, а телочка твоя, может, и правда от тебя залетела, кто знает? А? Еще по одной? Давай.

Проговорили с моим новым щедрым другом мы до самого утра. Пьян я был «в стельку», и, если бы Пивнуху не закрыли на уборку, я так и опоздал бы на работу.

На работу все же я опоздал.