Кузнецкий мост
В те годы в мире было три великих сыщика: комиссар Мегрэ, Шерлок Холмс и майор Пронин. Но Холмс был уже глубоким стариком. Жил в Суссексе, в уединении, под наблюдением врачей. Комиссар Мегрэ отправился в Нью-Йорк, и никаких сведений о нем давненько не было. А Иван Николаевич Пронин возвратился в свою квартиру на Кузнецком Мосту. Туда, где на стене висит текинский ковер, украшенный старинными саблями и пистолетом. А еще — почерневшая от времени гитара, подарок цыганской певицы Ольги Васильевой, которую Пронин когда-то спас от неминуемой гибели.
В этой квартире всегда были открыты окна: Пронин жить не мог без сквозняка. Своя комнатка была у Агаши — экономки Пронина. Книжные полки, карта СССР… Гипсовый бюст Пушкина на письменном столе, каслинский бюст Сталина — на серванте.
В мягкой, застиранной домашней гимнастерке Пронин восседал на тахте, окруженный подушками. Он не спеша читал отчет капитана Кирия о последних операциях в Эстонии. Вчера был праздник — День Победы. А сегодня, 10 мая 1945 года, Пронин изучал биографию Каарела Таама — опасного диверсанта с балтийских берегов. Война майора Пронина продолжалась…
Рука потянулась к серебряной ручке подстаканника. Замечательный чай! Посылка из Китая! Пронин зевнул. Надоела ему эта Прибалтика… Там он работал в качестве немца и со скепсисом относился к советизации прибалтийских народов. Хотя среди латышей преданных товарищей он встречал немало. Да и эстонцы разные бывают… С этими мыслями Пронин провалился в сон. А потом проснулся от какого-то странного треска. Патефон! Он забыл его выключить, и теперь патефон шумел… Пронин нехотя встал, открыл крышку своего завидного His masters voice и поставил пластинку — запись оперы «Садко». Комнату заполнил бас Рейзена — ария Варяжского гостя. Пронин откинул голову назад и закрыл глаза — и полетел…
О скалы грозные дробятся с ревом волны,
И с белой пеной крутясь бегут назад,
Но тверды серые утесы…
Он долго не мог расслышать трель телефона. Да и не хотел к нему подходить. Но Агаша заглянула в кабинет и посмотрела с укоризной: звонят же! Пронин тяжело вздохнул, выключил патефон и поднял трубку на длинном проводе.
— Слушаю!
— Кирий тебе докладывал? — Это был Ковров.
— Он мне каждый день докладывает.
— Я про Таама, про этого Каарела. — Ковров нервничал.
Пронин устроился в кресле поудобнее.
— Про Таама докладывал. Завтра этого господина возьмут, послезавтра он будет у нас.
— Я тебя жду через тридцать минут.
Что-то стряслось. Может быть, ребята перекипели и Таам скрылся? Или погиб?
— Агаша, костюм!
Черная (а какая же еще?) «эмка» ждала Пронина на пустынном Кузнецком. Худощавый старик с прямой спиной стоял возле автомобиля.
— Здравствуй, Адам Константинович! — Так звали пронинского шофера, который еще до революции возил какого-то генерал-губернатора, а потом — еще в Петрограде — колдовал над автомобилем Дзержинского. С Прониным он работал пятнадцать лет — с перерывом на прибалтийскую отлучку чекиста.
— День добрый, Иван Николаевич! В последний раз вас повезу…
— Что такое? Не шути, еще и ты меня покинешь! — Пронин любил старого Адама, осторожного и обстоятельного шофера.
— Да уж так, Иван Николаевич. Дело понятное. Старею. Машина не слушает. Вроде как немым я становлюсь. Говорю ей, а она не слушает. Нужен ей помоложе кавалер.
Пронин пожал плечами и уселся на широком заднем сиденье. Рабочий день начинался прескверно.
