План «Победители»

Мария Давыденко

Май, 41-го, Брест. У майора Гришина случилась личная трагедия – у него при родах умерла жена, затем умер и младенец. Майор совершает неудачную попытку самоубийства, после чего Гришина отправляют в психиатрическую лечебницу в Новинки. Когда начинается война, он бежит из Новинок и его восстанавливают на службе. Во время обороны Могилёва он знакомится с Верой – девушкой-хирургом, дочерью генерал-лейтенанта. Чтобы во время Смоленской обороны привлечь немцев в Ярцево, предводитель партизан, Батько, он же Митрополит Смоленский и Рославльский, решает устроить венчание Гришина и Веры…

Как пленник, брошенный в пустой глубокий колодец, я не знаю, где я и что

меня ждет. От меня не скрыто лишь, что в упорной, жестокой борьбе с

дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить, и после того

материя и дух сольются в гармонии прекрасной и наступит царство мировой воли.

А. П. Чехов «Чайка»

Шпакову А. И.

ГЛАВА I

Не ставшие героями Бреста

Гришин проснулся от того, что было поразительно тихо. «Я умер», — подумал он. Ему показалось, что в окне светит сразу два солнца. Потом майор понял, что второе солнце — это бликующая керосиновая лампа.

Любой звук показался бы ему сейчас взрывом. Когда каркнула ворона, он вздрогнул.

«Нервы ник черту», — объяснил он свою панику. Жены рядом не оказалось. Гришин закурил папиросу и подошёл к окну. Тишина казалось ему в последнее время чем-то пугающим или даже аномальным.

— Паша, я рожаю! — его жена стояла в дверях и вся тряслась.

— Так два месяца же ещё осталось.

— Ну извини, что с тобой не посоветовалась!

Гришин умылся, вытер лицо полотенцем и только потом сказал:

— Сейчас пойду за фельдшером.

Майор со всех ног помчался к дому фельдшера, но вдруг решил, что на велосипеде будет быстрее, вернулся, открыл сарай и вытащил ржавый агрегат. Гришин крутил педали, а за ним над Брестской крепостью продолжало восходить солнце.

— Вы сегодня рано, майор! — встретил он караульного.

— Жена рожает.

— Поздравляю.

— А ты что здесь делаешь? — спросил он, увидев выходящего из-за угла старшего лейтенанта Попадейкина, в руках у него была большая болоньевая сумка.

Попадейкин состроил удивлённое выражение лица. Майор остановил велосипед.

— Я не пойму, ты опять у меня за спиной самогоном торгуешь, Валера!

— Я… Це ты балакаешь? Як можно ничего не бачить?!

Гришин подошёл к лейтенанту и выхватил у него сумку. Тот не сопротивлялся, ведь майор был гораздо крупнее его. Гришин достал из сумки большой бутыль.

— А это что?

— У рядового уродини. Я ему решил подсобить.

— Не ври мне! Я знаю, что ты на говор переходишь, когда виноват. Ты мне обещал прекратить! Рядовой, свободен!

— Слушаюсь.

Караульный поспешил вернуться на пост.

— Валера, ещё раз застукаю тебя, я не посмотрю, что мы с одного селения, и что в одну школу ходили.

— Я тебе первый лук из ветки сделал.

— Не дави на жалость!

— Мы из цебарки пили мою пирвую горилку.

— Я сказал, не дави на жалость.

— А куди ты намылился на рассвете?

— Жена рожает. Нужно найти фельдшера. Или кого там.

— Поздравляю! Думаю, этот бутыль нам ещё пригодится.

— А то! Но я слежу за тобой. А ну домой! Командир взвода, мать его, барыжит тут с утра пораньше. Тебе через два часа на службу.

— Слушаюсь, командир.

Командир снова сел на велосипед и поехал дальше. Минуты две он тарабанил в форточку дома фельдшера, наконец, тот показался.

— Что-то случилось, майор?

— Жена рожает. Нужна ваша помощь.

— Вовремя, ничего не скажешь.

* * *

Уже прошло часа три, как Гришин слышал жуткие крики из соседней комнаты, но до сих пор не раздалось детского плача.

— Роды могут и целый день проходить, майор, — успокоил его Арсений Петрович.

— Это наш третий ребёнок, кому бы рассказываете!

— И правда!

Ожидание для Гришина было мучительным, как и всё это утро. Он ходил от зеркала к шкафу и обратно, потому что поскрипывание деревянного пола его успокаивало. Майор с ужасом посмотрел на часы — через пару секунд кукушка должна была прокуковать семь раз. Он не выносил этот звук с тех пор, как повесил в доме часы. Иногда Гришин нарочно хотел поругаться с женой, чтобы был повод разбить её подарок на его день рождения. Когда кукушка куковала двенадцать раз, он думал о том, что хорошо, чтобы именно сейчас началась война и заглушила эту ненастоящую птицу.

Кукукукукукуку. Затем Гришин услышал детский плач. Он тут же бросил папиросу в умывальник и ворвался в комнату.

— Мальчик, — объявил Арсений Петрович.

Майор взял младенца на руки. Он был весь в крови и почему-то показался ему похожим на чернослив.

— Мы назовём его Петькой. В честь моего бати.

Его жена молчала.

— Кровотечение не останавливается.

— Что?!

— Кровотечение не останавливается.

— И что делать?

— Нужен доктор. Нужно послать в госпиталь за доктором.

— А ты ни что не способен разве?

— Обычно роды — плевое дело. Но что-то пошло не так. Плацента. Срочно нужен доктор!

Гришин отдал ему ребёнка и побежал в детскую.

— Лёва, проснись!

— Мама так кричала, что я уже давно не сплю.

Светловолосый мальчуган протёр кулаками глаза.

— Срочно беги в госпиталь! Найди там доктора Спиридонова. Или беги к нему домой, он ёще, наверное, там.

— Так сначала бежать в госпиталь или к нему домой?

— Я сейчас ничего не соображаю. Сам разберёшься, восемь лет как-никак.

Пацан вскочил с кровати, схватил штаны и, на ходу их надевая, побежал во двор.

— Пап, а меня братик или сестричка? — спросонья поинтересовалась его пятилетняя дочь.

— Брат.

Майор вернулся в спальню к жене. Она неподвижно лежала на постели. Её тело на перине словно образовало гипсовый слепок. Гришину показалось, что ещё чуть-чуть, и его жена утонет в этой белой массе. В углу лежали окровавленные простыни.

Она тяжело дышала и будто боялась пошевелиться, или у неё просто не было на это сил. Майор взял жену за руку.

— Паша…

— Я здесь, мать.

— Можешь, хотя бы сейчас не называть меня так?!

— Таечка…

Гришин вспомнил, как умер его отец. Он, восьмилетний мальчик, остался тогда единственным мужчиной в семье. Его тогда словно окатили холодной водой и объявили, что детство закончено. Село Тарасовка тогда ему показалось одной сплошной могилой для его отца — всё ему напоминало об этом крестьянине. Вот здесь он рыбачил с отцом, вот здесь он рубил с ним дрова, здесь он пас с ним коров, здесь слушал, как он играет на гармони. Поэтому, когда через год мать вышла замуж за киевского инженера, он был только рад. Они уехали. Только благодаря отчиму Гришин окончил больше четырёх классов. Только благодаря ему попал в училище. Сейчас он подумал о том, что его сын в восемь лет может остаться без матери. Затем подумал, о том, что никто не умеет печь такие пышки и делать такой каймак, как его жена. «Я даже не знаю, где лежит соль в этом доме! — запаниковал Гришин. — Я не умею жить один».

— Паша, кажется, я умираю.

— Всё будет хорошо! Не говори так!

Она будто прочитала его мысли.

— Я не боюсь умереть. Может быть, там лучше, чем здесь. И я не хочу войны. Но я боюсь за тебя. Ты даже не знаешь, где сахар в этом доме. Ты совершенно не умеешь готовить.

— Вот видишь, я не смогу без тебя!

— Сахар и соль, кстати, в нижнем правом ящике. Гречка в ящике над ними. Консервы я спрятала в сундук.

— Твою мать!

— Я беспокоюсь за тебя. Но ты справишься. Ты в Испании был, вернулся. И для советского офицера нет задач, с которыми он не справился бы. Ты всё преодолеешь.

— Помнишь, когда я приехал к бабке на побывку в Тарасовку, я так напился, что чуть не замерз в снегу. Ты погрузила меня в сани и довезла до хаты. Ты уже тогда спасла мне жизнь. Потом ты спасала меня следующие десять лет.

— Теперь ты будешь спасать себя сам, дорогой. Ты — сильный. Только не забывай поливать мои грядки!

— Твою мать! Не хорони себя раньше времени.

— Я люблю тебя, майор.

— И я тебя люблю.

— Помни только хорошее. Плохое и само не даст себя забыть.

— Я не могу сказать о тебе ни одного плохого слова.

Майор сел на табурет. Они замолчали и просто держали руки вместе. Арсений Петрович не нарушал семейной идиллии и просто напил себе чаю. Новорождённый понял, что сейчас до него никому нет дела, и притих.

Гришин задремал. Его разбудил Лева, который вернулся с доктором. Спиридонов пощупал пульс у хозяйки дома.

— Она мертва. Слишком поздно.

«Слишком поздно для чего? Для того чтобы дать по морде этому бестолковому фельдшеру?!» — подумал про себя майор.

— Мама, мама, мама, — завопил Лёвка.

Майор не стал его успокаивать. Ему дико захотелось на свежий воздух. Он чуть не сорвал занавеску на двери, когда направился во двор. Ярко светило солнце. Оно явно не разделяло его несчастья. Оно словно насмехалось над ним. Легкий ветерок, птички поют, всё зелено. Он столько лет был домашним тираном, избалованным ребёнком, а сейчас его королевство рухнуло, и природе, похоже, на это наплевать. Он подошёл к колодцу, набрал ведро холодной воды и облил себя.

Мокрый, покинутый, несчастный он присел на крыльцо. Рыжий кот пристроился с ним рядом. Майор погладил своего питомца. Тот в ответ лизнул ему руку. Гришин заплакал — наверное, впервые в жизни. Нет, в последний раз он плакал года в четыре, когда соседский мальчик забрал у него трехколесный велосипед.

Новорождённый умер через час.

* * *

Утром он проснулся и увидел, что оба его ребёнка смотрят на него.

— Мы есть хотим.

На печи стоял только чугунный утюг. Майор вспомнил о супе, который ему всегда варила бабка — с галушками. Нужно было сделать небольшой кусок теста из муки и воды, потом разорвать его на мелкие куски и покидать в кипящую воду. Добавить картошки, в конце разбить в суп яйцо.

Гришин десять минут искал муку, кастрюлю ему помог найти сын. Тесто прилипало к столу и к пальцам. В этот момент он снова хотел заплакать, но с него не сводили глаз дети. Картошку, однако, он почистил мастерски, гарнизонная жизнь и не такому научит. Скоро суп был готов.

Голодные дети с жадностью принялись его поглощать. Умяли всю кастрюлю.

— Вкусно?

Они лишь утвердительно покачали головами.

Он вспомнил, что в соседней комнате два трупа. Майор понял, что маленького гробика у могильных дел мастера он не найдёт. Гришин с тоской посмотрел на несколько крупинок чайной заварки в своей алюминиевой чашке. «Жаль, что люди не воют, как волки», — досадовал он.

— Батя, а мамка почему всё время молчит и не двигается? — поинтересовалась его дочь.

— Аська, я ж тебе вчера сказал, что она умерла! — шикнул на неё старший брат.

— А что это значит?

— Это значит, что она никогда не вернётся, и её закопают в земле. И братика тоже.

Аська забыла про остатки супа и завыла.

— Смотри, что ты наделал! Твоя сестра теперь будет реветь весь день.

— Скоро всё равно война скоро. Она так и так узнает, что такое смерть.

В дом бесцеремонно вошёл Попадейкин. Он снял фуражку. Его коротко стриженные темные волосы были похожи на погоревшее пшеничное поле. Лейтенант потоптался на маленьком коврике кирзовыми сапогами, хотя обувь была безупречно чистой.

— Здоровенько булы. Черевички не буду снимать. Как вы? Трошки получше? А шо мелкая воет?

— Лева сказал, что маму и братика закопают в земле.

— Это мы Левку закопаем в землю, если буде такие пакости балакать.

Попадейкин заехал ему по затылку. Аська показала брату язык и принялась за чай.

— Аська, твоя мама отправилась в ту страну, куда улетела на ласточке Дюймовочка. И братик тоже.

— А почему тела остались, дядя Валера?

— А без тел проще. В стране, где живёт Дюймовочка, живут без тел — и им не нужно мыться, в туалет ходить, вещи стирать.

— Я тоже туда хочу!

— Все там буде, любонька. А сейчас мы с твоим батей пойде дилать плот для твоего братика. Постолярничаем.

— Да, только хотел тебя просить. Левка, за старшего!

— Так точно.

— Смотри у меня!

Майор отвесил Левке подзатыльник.

— За что?

— Чтобы не расслаблялся.

Они нашли во дворе какие-то доски. Взяли пилы, струганок, гвозди, молоток.

— Ты умеешь то ящики делать, командир?

— Ничего я не умею. Только воевать. Даже жить один не умею.

— О, кручина, беда, хвороба. Тибе тридцать три. Вся жизнь впереди. Новую жену найдёшь.

— Легко тебе говорить. Ты по поварихам до сих пор бегаешь, хотя тебе за тридцать. Как кот мой в марте по кошкам.

— Люблю дивчин. Все хороши. Хочешь познакомлю с одной?

— Ты рехнулся? Я второй день вдовец.

— Я просто пытаюсь поднять тебе настроение.

— Стругай доски давай!

— Немцы напали на Крит. Сволота! Как вообще государство, которое проиграло в Первой мировой, может иметь такую армию?! Эти англичане долибиреральничались.

— Да, напиши претензии английскому правительству. Заодно попроси Черчилля прислать нам бренди, а то твоя горилка на дубовой коре и малиновых ветках уже поперёк горла.

— Я в райком всегда писал, и до английского правительства доберусь. Раскормили Гитлера.

— Не произноси его имени!

— Тот, чьё имя не нельзя называть, скоро и до нас доберётся.

— И мы покажем ему кузькину мать!

* * *

Устройство похорон, изготовление гробика для младенца, домашние хлопоты как-то отвлекали майора от грусти. Но, проснувшись на рассвете после похорон, он будто только что вспомнил — его жены больше нет.

«Надо же, несколько минут я думал, что у меня третий ребёнок, что моя жена будет воспитывать его со мной. Я уже почти поверил, что так оно и есть… Несколько минут я был так счастлив!»

Он не мог снова уснуть. Тогда он вспомнил армейскую игру — солдаты подвешивали бутылку на дерево за верёвку, раскачивали её, словно маятник, и потом пытались попасть в неё камнем (иногда выстрелом). Они называли эту игру «Движущийся объект». Говорят, развивает координацию и точность.

Майор взял верёвку, бутыль, нож — сегодня он хотел попасть в цель ножом, фуражку и отправился к реке.

Гришин не поленился залезть на дерево, привязать верёвку. Он подумал, как нелепо это сейчас, наверное, смотрится. «Проще было выпить снотворное», — решил он. Когда он завязывал узел для бутылки, раздался крик:

— Царица небесная! Майор, что же вы делаете?!

Это была связистка Лидочка, которая этим утром шла окольными путями от Попадейкина. Так как Лидочка была весьма общительной особой, и у неё были средства связи, к восьми утра уже вся дивизия была уверена, что майор Гришин хотел повеситься.

Утром все замолкали, как только он приближался к какой-нибудь группе военных. Все таращили на него глаза и шептались за его спиной.

— Бедняга, такое несчастье! Его можно понять.

После полудня его вызвали к командиру дивизии. Генерал-лейтенант встретил его крайне дружелюбно. Налил ему выпить, усадил в кресло, предложил папиросу.

— Курсанты Фрунзе академии врага скосят получше эпидемии!

— Да, да, товарищ командир, помню такую кричалку. Так чем обязан?

— Ты вообще как? Держишься?

— Советского офицера могут сломит только злые языки. Товарищ командир, я не собирался вешаться. Лидочка не так всё поняла.

— То есть ты не стоял на берегу под деревом с верёвкой? На портрет вождя смотри, не ври мне!

Дородный генерал указал папиросой на портрет Сталина и ударил кулаком по столу.

Гришин понял, что дела его плохи.

— Вы знаете, есть такая игра «Движущийся объект». Подвязываешь бутылку на верёвку, раскачиваешь, пытаешься попасть.

— Помню такую забаву. И ты решил на рассвете в одиночестве поиграть?

— Мне не спалось.

— Советский офицер засыпает, как только склонит голову на подушку!

— Да, но иногда у советского офицера случаются несчастья, он беспокоится, хочет пострелять в бутылочку.

Генерал-лейтенант насупился. Налил еще по стопочке.

— Толковый ты мужик, Гришин, но с нервами у тебя сейчас явно не в порядке. Вот что я предлагаю. Ты поедешь в Новинки, подлечишься, затем вернешься в строй.

Майор аж подскочил на стуле.

— Новинки?! Это тот дурдом?! Вы хотите, чтобы я совсем с ума сошёл?! Чтобы мне лоботомию сделали, пытали электроразрядами?!

— Не кипятись, не кипятись! Твои представления о психиатрии слишком поверхностны. Наука шагает вперёд. И это не дурдом, как ты изволил выразиться. Республиканская психиатрическая больница. РПБ.

— Вы хотите сказать, что она стала похожа на санаторий?!

— Не совсем.

— Командир, родненький, война скоро, а меня в дурдом. Не поступайте так со мной! Лучше сразу под расстрел.

— Майор, я не консультироваться с тобой надумал. Решение о твоём отъезде принято. Это приказ. Будешь паинькой — через месяц вернёшься. А война — она никуда от тебя денется. Сейчас время, как раз, для таких, как мы, вояк.

— А дети?

— Поедут в Киев в бабке с дедом. Сопровождать их будет Попадейкин. Пусть глаза мне не мозолит! И Христа ради, проследи, чтобы он уничтожил самогонный аппарат! А то и его отправлю в Новинки — лечиться от страсти к горилке.

— То есть выбора у меня нет?

— Так точно.

— Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант! Разрешите идти?

— Разрешаю. Едешь завтра.

Это было двадцать второе мая сорок первого.