Девочка у моста

Арнальд Индридасон, 2018

Конрауд, полицейский в отставке, невольно оказывается втянутым в старые нераскрытые дела об убийствах, когда с ним связывается пожилая пара по поводу исчезновения внучки Данни. Тем временем Конрауд расследует дело своего отца, убитого при загадочных обстоятельствах. Он вступает в контакт с дочерью близкого друга отца, Эйглоу, которая оказывается медиумом. Ее преследуют видения маленькой девочки Нанны, утонувшей в озере Тьёднин несколько десятилетий назад. Конрауд заинтересовывается судьбами девочек, и именно во время поисков Данни он понимает, что между их смертями есть странная связь. Копаясь в прошлом, он раскрывает все больше секретов, которые и не ожидал обнаружить… Но готов ли он столкнуться c шокирующей тайной, которая много лет не давала ему самому покоя?

13

Итальянская кофемашина вновь запыхтела, а гудение голосов зазвучало на октаву выше. Эйглоу в очередной раз укорила себя за то, что не выбрала заведение поспокойнее.

— Так что там насчет ее куклы? — спросил Конрауд. — Ты говорила, что девочка вроде как искала куклу.

— У меня просто возникло такое ощущение, — ответила Эйглоу. — Не знаю, откуда оно взялось. Мне показалось, что она разыскивает свою куклу.

— Человек, который заметил, а потом поднял ребенка из Тьёднина, рассказал, что сначала увидел в озере куклу. Ее он тоже достал из воды и лишь потом обратил внимание, что на поверхности плавает еще какой-то предмет.

— Их с куклой разделили.

— Ну да, предполагалось, что девочка уронила куклу и попыталась извлечь ее из воды. Разумеется, сейчас можно лишь строить догадки, но полиция посчитала, что события скорее всего так и развивались.

— А возможно, Нанна выпустила куклу из рук, когда пыталась спасти свою жизнь, оказавшись в воде, — произнесла Эйглоу.

— По твоему мнению, существует какая-то особая причина, по которой она тебе явилась? — осведомился Конрауд. — Есть что-нибудь, что вас связывает?

— Насколько я знаю, нет. Но может, и есть некая связь, которая мне неизвестна. Ты побеседуешь с теми людьми?

— С кем?

— С теми людьми, что фигурируют в полицейских отчетах.

— Да вообще-то не собирался, — покачал головой Конрауд. — А для чего мне с ними беседовать?

— Для меня.

— Ну, я не знаю… это ведь просто несчастный случай. С кем мне беседовать?

Некоторое время Эйглоу не произносила не слова, глядя на проходящих за окном людей.

— Ну разумеется, ты же мне не веришь, — наконец вздохнула она.

— В каком смысле не верю?

— Вокруг Нанны какая-то скверна. Ей нехорошо… Но ты, видимо, не веришь ни единому моему слову?

— Дело не в том, верю я или нет, Эйглоу. Полагаю, что ты не сомневаешься в своих способностях и веришь в то, что видишь, переживаешь или чувствуешь. И это прекрасно. Я в подобных вещах полный профан. Надеюсь, ты не воспримешь мои слова как проявление неуважения к тому, что тебе так близко…

— Значит, ты не хочешь во всем разобраться?

— А какие у меня для этого основания? Прости за прямоту, но думаю, что никаких.

— То есть никакой надежды на то, что у тебя возникнет желание узнать, куда она подевалась, нет? — после недолгого молчания спросила Эйглоу.

— Кто она?

— Кукла.

— Кукла?.. Нет. Да это наверняка и невозможно — где ее теперь искать? Ты что, полагаешь, что она еще существует?

— Не я, — ответила Эйглоу, не сдаваясь перед скептическим отношением Конрауда. — Видимо, это она так полагает — Нанна.

Конрауд не нашелся с ответом.

— Ты совсем не испытываешь любопытства? — продолжила говорить Эйглоу.

— Нет.

Кофемашина закряхтела, и из нее поднялась струя горячего пара.

— Ну ладно, мне пора, — начала подниматься из-за стола Эйглоу — вероятно, больше причин, чтобы оставаться в кафе, она не видела.

Глядя на нее, Конрауд подумал, что она наверняка унаследовала характер своего отца. В молодые годы Энгильберт мечтал стать актером и принимал участие в спектаклях дома культуры, что располагался у Тьёднина. Судя по тому, как ему удалось поднять психологизм спиритических сеансов на качественно новый уровень, драматического таланта ему было не занимать. Если верить отцу Конрауда, во время сеансов Энгильберт исполнял роль медиума так самозабвенно, будто выступал в качестве персонажа знаменитой классической пьесы. Ему было достаточно продемонстрировать небольшую частицу своего дара, чтобы погрузить легковерных завсегдатаев сеансов в атмосферу, схожую с той, что царит в театре, когда на сцене разыгрывается великое драматическое произведение. При условии, разумеется, что и сами участники этого своеобразного представления были обманываться рады, — некоторые из них приходили вновь и вновь, что упрощало работу отца Конрауда. Иногда ему даже случалось подсылать на сеанс кого-нибудь из своих приятелей, чтобы тот брал на себя роль безутешного вдовца, благодарного за оказанную ему услугу, а остальные участники лишний раз убеждались в выдающихся способностях медиума связываться с потусторонним миром.

Это надувательство доверчивых сограждан приносило парочке немалый доход — в годы войны люди располагали лишними средствами, и, по словам отца Конрауда, он никогда не видел так много банкнотов, как в тот период. Однако в дальнейшем он настолько уверился в себе, что потерял бдительность, поэтому в один прекрасный день зерна сомнения дали всходы, и стало очевидным, что их с Энгильбертом спиритические сеансы — это не более чем беззастенчивая постановка. Газеты запестрели сенсационными заголовками о шарлатанах от спиритизма, и на репутации ясновидящего был поставлен жирный крест. Отцу Конрауда же не оставалось ничего иного, как, сохраняя хорошую мину при плохой игре, подыскивать себе новое занятие.

— Вообще-то, мне хотелось переговорить с тобой еще кое о чем, — сказал Конрауд, удерживая Эйглоу за руку. Она была явно раздражена, и он сознавал, что тут есть и его вина: сомнение, с которым он воспринял все, что она говорила, задело Эйглоу за живое, и чтобы вернуть ее расположение, было недостаточно просто продолжить беседу как ни в чем не бывало. Конрауду было необходимо коснуться одной деликатной темы, но он пока не решил, с какой стороны к ней лучше подобраться. Он только знал, что ждать дольше не может.

— И о чем же?

— О наших отцах, — произнес Конрауд. — О том, что тебе рассказала та женщина.

— О том, что их видели вместе?

— У тебя есть какие-либо догадки касательно того, чем они занимались? Я понимаю, что мы все это уже обсуждали, но теперь появилась эта новая информация.

— Я бы не стала придавать большого значения тому, что она говорила. Их видели вместе — и на этом все. Маульфридюр не смогла вспомнить, где она об этом услышала и от кого, и почему вообще была затронута эта тема. Возможно, они встретились случайно — просто столкнулись на улице, и за этой встречей ничего не стоит.

— Ну да, разумеется, — проговорил Конрауд. — Вероятно, не следует здесь искать каких-то потаенных смыслов, но меня продолжает мучить один вопрос, который, я полагаю, лучше обговорить с тобой: ты как-то сказала, что Энгильберт весьма расстроился, узнав о смерти моего отца.

— Да, это так. Мама рассказывала мне, что он сделался очень нервным и даже стал бояться темноты — вплоть до того, что с наступлением сумерек не осмеливался находиться в комнате один. Я ведь тебе уже говорила, что отец был очень чувствительным.

— Возможно ли, что существовала какая-то иная — более весомая — причина, которая могла бы объяснить его нервозность и о которой ты с твоей мамой не были осведомлены?

Эйглоу вопросительно подняла брови:

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, ты же говорила, что Энгильберт нелестно отзывался о моем отце, — что тот был пьяницей и пройдохой, по милости которого он ввязался в темные дела и впоследствии горько об этом пожалел. Я посчитал само собой разумеющимся, что он намекал на их совместную деятельность во время войны.

— Ну да.

— А что если он имел в виду нечто, случившееся позднее?

— Я тебя не понимаю.

— Мой отец оставил после себя коллекцию газетных вырезок с заметками об эзотерических практиках. Опубликованы они были незадолго до его смерти — следовательно у него вновь проснулся интерес к этой теме спустя годы после того, как они сотрудничали с Энгильбертом во время войны. Насколько я знаю, тот являлся единственным экстрасенсом, с которым был знаком и когда-либо имел дело мой отец. А теперь выясняется, что их видели вместе незадолго до того, как отца убили. Если сложить все эти факты воедино — газетные статьи, реакцию Энгильберта, то, как он отзывался об отце и обвинял его во всех грехах…

— Ты на что намекаешь?

— Как ты полагаешь, твой отец был способен на нечто подобное?

— Ушам своим не верю! — возмутилась Эйглоу. — Ты что же, думаешь, что это моего отца рук дело?

— Не сердись, Эйглоу, я всего лишь пытаюсь найти ответы. Прошло столько времени, особых свидетельств у меня не имеется, и…

— Ты думаешь, что это мой отец схватился за нож и зарезал твоего отца?! Вот так взял и убил его?

— Я просто говорю, что полиция такой версии не рассматривала. Но теперь нам известно, что они предположительно снова…

— Ну это уж, знаешь ли, не намеки, а прямое обвинение моего отца в убийстве!

Буквально трясясь от злости, Эйглоу вскочила на ноги, с грохотом опрокинув стул. Некоторые посетители кафе обернулись на шум.

— Я рассказала тебе об отце, потому что доверяла тебе!.. — прошипела она, устремляясь к выходу. — Я тебе доверяла!