Орясина. Рассказы

Аркадий Макаров

Весёлые и грустные повествования, вызванные памятью автора из прошлой жизни – настоящей, не героической, но честной. Спасибо, читатель, за встречу!

© Аркадий Макаров, 2016

ISBN: 978-5-4483-0466-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Орясина

Куда ты дел мотор, орясина?

Аль снёс за четверть первача?

И всё поёшь про Стеньку Разина,

И про Емельку Пугача.

Ю. Кузнецов

Осенний день безрадостный, как бледная немочь, что-то шепелявил сквозь плотно подогнанные оконные стёкла, вызывая чувство безнадёжности и опустошения. Ветер, протискиваясь в щели, нудно и долго рассказывал о времени и о себе, но рассказывал так неинтересно, что вгонял меня в густую чащобу дрёмы, из которой, как я не пытался, так и не мог до конца выбраться.

Короткие промежутки бодрствования сменяли странные видения давно минувшей молодости, которые возвращались снова и снова, напоминая мне о тех истоках, из которых вытекает настоящее, переходя в будущее.

Человек с выбитыми передними зубами, кровоточа дёснами, шепелявил о долге и чести и, скрывая боль, простодушно улыбался большими голубыми глазами, давая понять: что всё путём, ничего, до свадьбы всё заживёт!..

Вот чёрт рыжий, Ванька Добряков, Иван-Поддубный, как многие звали его у нас в общежитии за силу и крепость, пристал к моей дрёме теперь и пугает прошлым, которое так незаметно и быстро перешло в настоящее с заботами о добывании денег. Они, эти деньги, одномоментно стали таким дефицитом, что перерезать горло или пустить пулю из-за них, теперь — пара пустяков, вроде, как сморкнуться. Вот и сижу я в «секрете» за железной дверью, сторожа денежную прибыль с роста банковского. Сижу, как пёс цепной. Прокручиваю ленту своей жизни. А лента длинная, пока прокрутишь, насмеёшься и наплачешься.

Ах, Ванька-Ванька. Ванно, как тебя ещё тогда называли, зачем ты стоишь в моей тесной подсобке, с разбитым ртом, мешая мне сторожить чужое добро, ради которого мы с тобой монтажничая на боевых комсомольских стройках, кувалдой и ломом пробивали скалу, которая сегодня, в настоящее бесовское время, бьёт денежной струёй в закрома теперешних барышников, которые использовали нас наивных в свою пользу. Доказательства тому уйма. Даже в тех анекдотических событиях моего рабочего прошлого проглядывает, пусть в извращённой форме, истинный характер русского человека, стремящегося к самоотвязной, разрушительной воле. Но, как говориться — вольному — воля, а голому — кафтан…

Теперь, при новых порядках, человеку старше сорока лет устроиться на работу почти невозможно, а вот мне повезло. После мытарств и скудности жизни я стал охранником одного из отделений небольшого банка, такого незначительного, что внезапное банкротство его вряд ли кто-либо в стране заметит, кроме обескураженных вкладчиков. Но банк — есть банк, работа — есть работа, хотя, ни работа, ни банк особой гордости у меня не вызывали, вероятно, из-за скудности жалования.

— У хорошего хозяина цепной пёс всегда недокормленный! — так мне однажды сказал Леонид Яковлевич Бронштейн, приютивший меня к службе.

Вот они друзья прошлых игрищ и забав, как пригодились!

Леонид Яковлевич Бронштейн, в своё время был вовсе и не Бронштейном, а Лёней по прозвищу «Каныш». С ним мы жили бок о бок в молодые годы в рабочем общежитии на городской окраине, где я делал первые шаги на такой ухабистой и неровной дороге — под названием судьба.

Вот ведь, как бывает в жизни! Шли с Лёней Бронштейном по одной дороге, а оказались в разных точках. Или нет, — место одно, а высоты разные. Леня хоть и имел кличку Каныш, но был птицей высокого полёта, если не орёл, то ворон — это точно.

Тогда, в нашей прокуренной и просмоленной тяжёлым перегаром комнате, один он — Леонид Яковлевич Бронштейн числился почти, что инженерно-техническим работником. Закончив после школы шестимесячные курсы счетоводов, ему как-то удалось устроиться кладовщиком на монтажный участок.

Кладовая на участке маленькая, но прибыльная: листовой металл, балки любого профиля, кровельное железо, краски, профильный прокат. Да мало ли чего хорошего в кладовке у монтажников! А учёта никакого. Пойди, посчитай, сколько материала ушло, если заказчик процентовки на выполненные работы, не глядя, подписывает — сроки, как всегда поджимают!

Из всех сортов красок и лаков среди монтажников особенно ценился шеллак для антикоррозийного покрытия металла — цвет дегтярный, а запах спиртовой. Значит, пить можно!

Монтажники по дешёвке и в долг покупали шеллак у лёни Бронштейна вёдрами, и после соответствующей обработки, пили тоже вёдрами.

Технология разделения ингредиентов проста необыкновенно: на ведро лака — пара килограммов поваренной соли, и мешать, вот именно, не помешивать, а интенсивно мешать деревянной лопаткой до тех пор, пока на лопатку не намотается смесь каучука и печной сажи, остальное — чистый спирт. Правда, цвет коньячный, а вкус совсем неподходящий. Но ребята пили. Однажды я, ради любопытства, попробовал тоже — с ног не сбило, но запах до сих пор в ноздрях стоит. По правде сказать — штука поганая. И на большого любителя.

Ребята над Лёней подсмеивались, но интернациональный долг пролетариата блюли и на участке терпели. Иногда Канышом называли — и всё. Шеллак он поставлял в бригаду по первому требованию.

Леня Каныш был роста небольшого, но парень крепкий, сбитый, упругий, чёрт, как тот окатыш каучуковый от шеллаковой основы. Волос простой, на зачёс — тогда так носили — русский мужик! От Бронштейна у него был, может быть только, один нос, мясистый и всегда мокрый. Поэтому Лёня имел такую обидную кличку. Но, что поделаешь, клички бывают и похуже? Всякие бывают клички…

У Лёни Каныша водились деньги всегда, и за это ребята его тоже терпели — можно было без лишних хлопот у него одолжиться.

Когда за растрату социалистической собственности посадили Гришанина, нашего начальника участка, то за ним следом загремел и Лёня, как материально ответственное лицо. Вот тогда-то мои пути с Канышом и разошлись: он пошёл в отсидку, а я, правда, с трудом, но поступил в институт.

Когда Лёня-Каныш вышел из тюряги, я уже получил образование инженера-механика, а он стал настоящим Леонидом Яковлевичем Бронштейном. И при новом режиме выиграл, конечно, он, а не я.

Леонид Яковлевич Бронштейн сразу же обзавёлся связями и вскоре был назначен управляющим того самого филиала московского банка, в котором я и стал служить охранником. Наши дороги опять сошлись, но на разных уровнях, как в курятнике на насестах.

Вот Бронштейн Лёня и философствует — мол, чем меньше кормить собак, тем вернее они служат.

Сижу я теперь в охранной подсобке и слушаю стенания ветра предвещающего холодную зиму.

Воскресный день — выходной в банке. Лёня Бронштейн, забыв свою простецкую кличку, вино пьёт под балычок, а я у него, вроде, как на шухере, на атасе стою…

А всё начиналось лучезарно и весело: женщина, в отделе кадров посмотрев на мою комсомольскую путёвку, со вздохом стала вписывать мою фамилию в новенькую трудовую книжку, где я стал числиться учеником слесаря-монтажника.

— Рано тебе ещё в эту жизнь кунаться — сказала она, протягивая мне обратно, только вчера полученный, аттестат зрелости, где оценками можно было бы и похвалиться.

Что она понимала, эта очкастая старушенция в той трудовой мужской жизни, испытать которую мне так хотелось? Ладони чесались

Тогда мне казалось, что к ней, мужской жизни, я вполне подготовлен. У кого их не было, ошибок молодости?!

В большой комнате рабочего общежития меня встретили сразу шесть пар насмешливых глаз.

— Будем прописываться, или как? — сказал чернявый парень примерно моего возраста в синей трикотажной майке, густо высморкавшись в новенькое свёрнутое солдатским треугольником, полотенце.

Чисто убранная и заправленная кровать, на казённом ворсистом одеяле, которого лежало полотенце, говорила о том, что и кровать эта, и полотенце оказавшееся теперь в руках хамоватого человека, должно принадлежать мне и никому более.

Врезать бы ему сопатому в челюсть, да народ не поймёт. Потопчут. Вон они какие!..

Я, притворившись простачком, сказал, что прописался уже, утром ещё, а паспорт мой у коменданта общежития, если нужно, я завтра принесу показать…

Быстрый. Мышиный взгляд чернявого сразу же перекинулся на всю остальную братию. И тут, в один момент радостно взвизгнули сетки на железных койках, и вперемежку с матерками по просторной комнате рассыпался простуженный кашляющий смех:

— Пропиши его, Каныш! Пропиши!

«Каныш» взметнул перед моим носом кулак, раздумывая, куда ударить — в челюсть или в глаз?

В одно мгновение я понял, что разыгрывать деревенского дурачка не стоит, и, вытащив из-за пазухи бутылку водки, с размаху, ухарски, поставил её на стол.

— Уух! — сказала комната, и все разом засуетились.

— Что же ты, гад, закуски не взял? — примериваясь к бутылке, сразу же опустил сухой кулак недавний обидчик.

— Ну, ты даёшь, Каныш! Пить да закусывать, — зачем тогда пить? Не запьянеешь! — сказал здоровенный саженистый парень, поднимаясь с взвизгнувшей койки. Здесь он был, по всему видать, за авторитета. — Разливай на всех! — кинул он, ставшему сразу услужистым, тому, кто меня только что хотел «прописывать».

Выпили. Кинули в рот по щепотке из бронзовой самодельной пепельницы смесь соли и жгучего красного перца. «Закуска» такая отшибает напрочь все следы алкоголя во рту. Я тоже оценил совершенные достоинства этой адской смеси.

Кинули в рот ещё по одной щепотке из потемневшего бронзового диска и задумчиво помолчали.

На шесть глоток — и одна бутылка?! Над этим стоило задуматься. Но сколько не думай, а в голове просторней не станет.

— Ну, разве это прописка? Это только вид на жительство! — подсуетился тот, кого называли Канышом. — Гони ещё бутылку!

Я хотел оставить нетронутой маленькую заначку на будущее, и красноречиво вывернул карманы, показывая, что я сегодня «легче пера». Подъёмные мне должны были заплатить только в следующем месяце, а в столовую хочется каждый день.

Сидящий передо мной саженистый парень поскрёб толстым, как лошадиное копыто, ногтём рыжую щётку подбородка и увалисто направился к двери.

— Ваня, ты куда? — с надеждой в голосе спросили разом несколько голосов.

— ни куда? А зачем? — назидательно поправил Каныш. — Если кудыкать, то пути не будет.

— Куда-зачем… — буркнул под нос «Ваня» — спор выигрывать у маляров! Вот зачем!

Все потянулись за «Ваней», и я повернул вместе с ними.

Маляры жили в соседней комнате. Степенные ребята. Но маляров не оказалось дома. «Степенные ребята» ушли в культпоход, наверное. «Жизель» в областном драм театре идёт. Воронежский театр оперы и балета у нас гастролирует. Разве пропустят «постановку»? профком билеты бесплатно выдал. Поднимает уровень культуры своих рабочих. По вечерам одно вино, что ли пить?.. Спокойные ребята, не то, что монтажники-горлодёры. Тем только кувалдой махать да материться, и на сухую, и когда выпьют…

В противостоянии маляров и монтажников я убедился позже, когда сам стал настоящим монтажником со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Топчутся ребята возле двери, скребутся, а за дверью никого, только вроде панцирная сетка кровати повизгивает. Может, показалось?

Иван надавил слегка плечом — дверь распахнулась, а там, в глубине, одни простыни пузырятся. Кто-то из «степенных ребят», воспользовавшись передышкой, остался в комнате. А, чего одному скучать? Женское общежитие тоже рядом. Кто-то тоже не пошёл на «Жизель».

— не! Здесь никого! — смущённо кашлянул в кулак Иван, и снова прикрыл дверь, оттолкнув старающего пролезть в комнату, Каныша.

— Вано, — закрутился тот возле, шмыгая носом, на что спорили-то?

— На интерес! За пять бутылок водки я им обещал электрический провод под током зубами перекусить — «Вано», Как голодный волк, клацнул зубами.

Ребята потом рассказывали, что Иван однажды. Тоже на спор, переколол зубами килограмм орехов грецких. Может, что и прибавляли ребята, но зубы у «Вано» мне показались, действительно, как наковальня с молотом — крупные, один к одному, и блескучие, словно галька морская.

— Ах-ты, мать-перемать! Выпить как охота! — горько вздохнул Иван, когда все воротились к себе в комнату, и, откинув мятую занавеску, стал шарить на подоконнике среди пустых бутылок: может, найдётся какая завалящая? Выпивали же вчера, и раньше… Когда-то оставалось…

Но сколько ни шарил, кроме бутылки с рыбьим жиром, — остальные были — стекло одно.

Рыбий жир служил нашему саженному Ивану-Поддубному, как НЗ — неприкосновенный запас на случай полного безденежья. Случай этот наступал почему-то в конце месяца. Считать деньги Иван никогда не любил. Потому в получку он сразу покупал несколько бутылок антирахитичного бальзама, рекомендуемого детям, — и был спокоен.

За неделю-другую зарплата у Ивана кончалась, а работа монтажника, как известно, больших калорий требует. На одной водичке не продержишься. Вот и выручает Ивана несравненный рыбий жир из соседней аптеки. Продукт дешёвый, но максимально питательный. Последняя надежда. Встанет, бывало, Иван поутру, и, не открывая глаз, одной рукой прихватив себя за виски, — уж очень вкус специфический!, другой тянется к подоконнику. Несколько глотков — и всё готово! Дневной рацион питания получен, — словно китёнок у матки.

— Вано, — подначивает теперь Каныш Ивана, — поллитру водки за один раз выпьешь?

— А-то нет! Давай покажу! — ощерился в улыбке Иван, обнадёженный хитроумным предложением.

— А две?

— Ну, за две не ручаюсь, а попробовать можно, ставь!

— Поставлю. Только давай я тебе разок в морду дам — и литр твой!

— Хо! — ухмыльнулся Иван, посверкивая зубами — бей два раза за литр. Мне и ребят угостить надо. Видишь, саранча, какая? Они водочки тоже хочуть! Идёт?

— Едет! Только пусть твои друзья сначала руки по уговору разобьют, чтобы потом обидно не было. Иди, новенький! — показал Каныш в мою сторону — Разбивай!

Лёгкий удар ребром ладони по сцеплённым рукам — и договор в силе.

— Только буду бить в рукавице, ладно? А то я по твоим голышам руку покалечу.

— Да хоть в две рукавицы! Только не промахнись, а то снова вывернишся, как тогда.

Что было «тогда», я не знал, и с интересом наблюдал, что будет теперь. Ребята тоже обступили Ивана.

Лёня Каныш, Бронштейн наш повозился-повозился в своей тумбочке, погремел чем-то и вытащил брезентовую задубелую рукавицу. Одел её на левую руку. Каныш был левша.

Бить в лицо Ивана снизу вверх как-то несподручно — рост разный, и Каныш пододвинул к Ивану стул — Садись!

Иван с довольной ухмылкой усадисто уместился на стуле, прислонённом к стене.

— Бей!

Ребята были в восторге. Чтобы сейчас не случилось, а они выпьют обязательно. Это уж точно. Иван всех угостит, он не жадный, не как этот Каныш поганый! Без мыла в любую щель пролезет, сука…

Леня, постукивая, рука об руку, как купец Калашников, походил-походил вокруг Ивана-Поддубного, держа в томительном ожидании и в напряге всю комнату. И только один Ваня сидел, лучисто улыбаясь на стуле. Как царь московский перед боярами.

— Чего примериваешься? Бей! Раз — и в дамки! Литр что ль жалко? Назад пятками не ходят — боялись ребята, что сговор не удастся. — Бей, сука!

возмущение ребят, что ли подействовало, или Каныш-Леня, наконец, что-то обмыслив, решился. Он вдруг, откинулся назад, и со всего размаха, всей стремительностью туловища, торчком ударил Ивана в широко открытый смеющийся рот.

Иван хоть и сидел крепко, но от неожиданности вдруг повалился назад, ударившись затылком о кирпичную стену. Он не успел еще, и охнуть, как Лёня Бронштейн, скинув почему-то огрузшую рукавицу, скрестил на груди руки и закрутился на полу, взвыв, как щенок, которому наступили на лапу. Одна рука у лёни, голая до плеча, неестественно изогнутая, лиловела прямо на глазах.

Что-то, выплюнув в угол, приподнялся со стула и «Вано», вытирая кровенеющий рот тыльной стороной ладони:

— Ну, фсё! Мы кфиты! — прошепелявил он, косясь на лиловую руку Бронштейна.

Перелом был хоть и не открытый, но явный. Да и у саженого Ивана передних зубов, — как ни бывало! Пить можно, а закусывать никак нельзя.

— Каныш, — разом закричали ребята, — ставь литр! Уговор дороже денег! Ты Ивану хлебальник разбил. Кто ему теперь жевать будет? Ставь, Лёня, не жмись!

— Не! — отмахнулся Иван, — мы кфиты! Фон, рука у него, какая!

Несколько ребят пошли вызывать машину скорой помощи.

Пришлось мне расстаться с последней моей заначкой, и бежать в магазин.

— Фот таких фисдюкоф я люфлю! — выпив залпом, полный стакан водки, потрепал Иван мою лохматую голову. — Молофок! Куфалдой фудешь!

Во всё время пребывания моего в общежитии. Защита была обеспечена. Если случалось, — били здесь крепко…

Вот такие воспоминания и ассоциации может разбудить неясный, шелестящий говор осеннего ветра у немолодого уже охранника банковского филиала руководителем которого числился теперь Леонид Яковлевич Доберман-Бронштейн, или попросту Лёня Каныш, бывший кладовщик монтажного участка боевой стройки.

Удачливый всё-таки он, Бронштейн этот! На днях в его загородный дом кто-то по делам или так, шутки ради, в открытое окно ручную гранату бросил. Но ничего Лёни не сделалось. Мать только пришлось похоронить — осколком голову разнесло. Но похороны — есть похороны. Когда день не терять. Всё равно на свете не задержишься. Когда-то и уходить надо, девяносто лет — возраст серьёзный.

Удача пока ходит за Бронштейном Леонидом Яковлевичем по пятам. А там видно будет…