Правила выживания в Джакарте
Гениальный мошенник Рид привык, что в любой момент все может пойти не по плану. Если во время полета на пассажирском боинге на высоте десяти тысяч метров над океаном ты узнаешь, что в аэропорту прибытия тебя ожидает смертельная западня – что ж, пора менять маршрут! Ну и что, что для этого придется угнать тот самый боинг? Теперь самолет долетит только до Джакарты. Здесь по городу идет охота за идеальными долларовыми клише, у каждого священника есть по «Беретте», у каждой группировки – по претензии, а голову Рида жаждут заполучить все, кому он однажды успел насолить. Но как быть, если насолить он успел абсолютно всем? Придется провернуть кражу века. Обмануть самый могущественный криминальный картель. Заключить неожиданный союз. Прыгнуть с небоскреба, сдаться в плен, выбраться из плена, украсть политика, причаститься – и очень постараться остаться при этом в живых.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Правила выживания в Джакарте предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава 2
— Эй, — возмущенно говорит Рид.
— Вы что, — возмущенно говорит Рид.
— Это вместо объятий? — возмущенно говорит Рид.
Салим демонстративно снимает свою «Беретту» с предохранителя. По «Беретте» в каждой руке.
— Гони в объезд по Седьмой, — бросает он Нирмане, хмуря темные брови. Та даже не оборачивается на Рида, и у последнего теперь зияющая рана — в сердце, дыра — в душе и скоро будет дырка в бедренной кости, если Зандли не уберет пистолетное дуло от его бока.
Рид решает, что пристально смотреть сейчас Салиму в глаза — все равно что подписаться на самоубийство, так что он переводит взгляд влево и экстренно пытается сменить тему.
— Кстати, что это вообще такое? — тычет он пальцем в долговязого с подозрительным именем и неестественно длинными конечностями. Тому приходится подобрать под себя колени, чтобы не проломить бардачок, но и он — вы только подумайте! — тоже наставил на него пистолет. — И почему оно в меня целится?
— О, это Шестакофф Андрей, — дружелюбно знакомит их Боргес — единственный в этой тачке, кто не тычет в Рида оружием. — А-н-д-р-е-й. Которого ты так настойчиво игнорил. Он новенький певчий мальчик, — Рида передергивает от воспоминаний об этой должности, — в Церкви. Блин, прикинь, за метр девяносто ростом!
— Здравствуйте, — вежливо здоровается Андрей. Сутана на нем насыщенно-черная, не выцветшая — даром что не похрустывает, когда тот двигается. — И… я просто повторяю за паком Салимом?
— А если пак Салим с крыши прыгнет, ты тоже прыгнешь? — скептично фыркает Рид. Подумать только, да если бы все повторяли за Салимом, он, Рид, не дожил бы и до двадцати. — Получше образец для подражания не мог себе найти?
И тут же замолкает, потому что обычно, когда Салим опускает брови к переносице ниже еще на полтора миллиметра, где-то поблизости на следующее утро находят труп. Рид отчаянно не хочет оказаться тем парнем, который «был обнаружен бегуном в парке сегодня в семь сорок утра, и к другим новостям», так что замолкает. Надолго его — естественно — не хватает:
— Ребята, ну нормально же ехали. Мне обидно.
— Нам тоже было обидно, — бросает Нирмана из-за руля, — когда ты дал деру с частью бабла за партию в Коямпуттур.
— До слез, — мрачно подтверждает Салим. На его смуглом круглом лице — ни слезинки, поэтому это наглая, наглая ложь, но Рид решает оставить обвинения при себе.
— Пак Рид украл выручку со сделки? — сует свой длинный нос с переднего сиденья этот новый певчий Андрей, робко выставляя свой пистолет из-за подголовника.
Это было бы даже мило, если бы Рид был из тех, кто любит, когда на него наставляют что-то длинное, узкое и неорганическое.
— Пак Рид нагрел нас на выручку со сделки, — уточняет Нирмана и делает крутой вираж, заставляя всех в машине схватиться за сиденья. — Своих же кинул.
— Потише, ты не в ГТА! — гаркает Салим. — А ты, Андрей, убери пушку и сиди тихо, понял?
— Но, пак Са…
— Андрей!
Рид оглядывается: шутки шутками, но пистолеты они, кажется, убирать не собираются.
— А что насчет милосердия и всепрощения? — спрашивает он. — А если я чек выпишу? — снова, чуть настойчивее.
Потом сдается:
— Ладно, ладно. Ну и что мне надо сделать, чтобы старик епископ меня не прикончил?
Как будто проблема только в старом хрыче. Да тут половина Джакарты спит и видит, как бы подпортить Риду лицо.
— Об этом нужно было думать раньше, — отрезает Салим.
Фу, какой ты скучный. Да кто вообще думает о последствиях?
Пытаясь абстрагироваться от безрадостных перспектив, Рид ерзает на сиденье и наконец придумывает, как грамотно сменить тему. Тем более этот вопрос реально, реально не дает ему покоя уже почти час.
— Не то чтобы я против, я одобрю любое ваше решение и приму вас любыми, но, кстати, — он обводит их взглядом отца, не вовремя зашедшего в комнату к дочери, — почему вы все вместе?
Под «вы» Рид подразумевает Боргеса и Зандли — отдельно и своих бывших коллег в черных сутанах во главе с невыносимым Салимом — отдельно. Боргес и Ко были частыми гостями в Юго-Восточной Азии, но не настолько частыми, чтобы за те полтора месяца, что Рид и Боргес не были в контакте, успеть стать прихожанами Церкви Святого Ласкано. Тем не менее спасать Рида Боргес примчался под ручку с Салимом — и теперь Рид наконец намеревается узнать почему.
Салим цыкает: видимо, то, что Рид и небеса благословляют союз Церкви с командой Боргеса, не значит, что его благословляет сам Салим.
А потом после паузы неохотно тянет:
— Ты вообще не слышал, что происходит в городе?
— Чувак. Чувак!
Лицо Салима требует прекратить называть его чуваком, пока он держит Рида на прицеле.
— Меня не было здесь три года и не было бы еще дольше, если бы уроды из «Вольто» не отрезали мне пути к отступлению, а бравые пилоты Фрэнк и Майкл не предали нашу дружбу. Откуда я могу знать, какой хренью вы тут страдаете на этот раз?
— «Вольто»? — переспрашивает Зандли, приоткрывая один глаз. Дуло ее ружья все еще смотрит прямо на Рида и приносит ощутимый дискомфорт. — Ты что, натравил на себя ребят из «Сенца Вольто»?.. О!
И в этом «о» сконцентрирован весь оскорбительный подтекст, доступный человеческой цивилизации со времен мезозоя.
Рид бы ей ответил, но немногое удастся сказать стерве, которая держит огромную пушку на уровне твоих гениталий, так что он переключается на Боргеса, который как раз спрашивает:
— Погоди, амиго, а что за «Вольто»?
Вполоборота глядя на профиль единственного в этой машине (а возможно, и во всей криминальной Джакарте) человека, который не хочет его пристрелить, Рид произносит всего одно слово:
— Руссо.
И лицо Боргеса озаряется пониманием. А затем в обсуждение врывается всем знакомая (не)приглашенная звезда:
— Ты тупой? — спрашивает Салим. — Как ты вообще умудрился натравить на себя Руссо?
— Давайте поговорим об этом в исповедальне, святой отец, — отшучивается он.
Потому что это длинная история, включающая в себя плохо компонующиеся для неподготовленного слушателя элементы: Чили, Пунта-Аренас, пятизвездочный отель, снотворное в стакане с виски, искусственный глаз, грубо сколоченный ящик с оружием, ушные палочки, двух горячих мексиканок, одного горячего мексиканца и рукоприкладный диспут на фоне пролива Дрейка. Ну и понеслась.
Рид быстро возвращается к предыдущей теме:
— Так что у вас здесь за праздник дружбы и толерантности? В прошлый раз, когда мы виделись все вместе, Зандли пообещала прострелить тебе голову. А теперь, гляньте-ка, сидите в одной машине, ближе, чем на расстоянии судебного запрета…
— Ха-ха-ха, очень смешно, — игриво говорит Зандли, зубами открывая чупа-чупс и сплевывая ошметки упаковки на пол. — Смешнее будет, только когда я отстрелю тебе член.
Рид не уверен, что это будет смешно. Это даже не будет забавно. Это будет намного ниже среднего. Конечно, она не выстрелит — это ясно как дважды два, но ему все равно немножко, самую малость неуютно, когда пистолет тычется ему в место, которым он, по расхожему мнению, думает.
— Давай не будем впадать в крайности… — просит Рид. Чтоб он еще когда-нибудь вообще сел рядом с ней! — Лучше вы опустите свои стволы, и мы обсудим, почему вы тут все такие злые.
— По-моему, это очевидно. — Салим очерчивает дулом дугу в направлении Рида, явно подразумевая что-то нелицеприятное.
— Да нет, — Рид не хочет возвращаться к теме любимого себя, потому что это чревато. — Вы с какого-то хрена работаете вместе. У вас что…
— Слышал про Гринберга? — перебивает его Боргес с затаенным восторгом.
И на самом деле это очень, очень внезапный вопрос.
Рид перебирает в голове всех Гринбергов, которые ему знакомы, — таких оказывается немного. Маленького Гринберга из Техаса Боргес знать не знает, а Гринберга из Толедо, спустя секунду вспоминает Рид, на самом деле зовут не Гринберг, а Гольдберг. Значит, остается…
— Про Карла Гринберга? — уточняет он. — Илона Маска от фальшивомонетничества?
Если что-то и можно было сказать про Карла Гринберга, так это то, что слава шла впереди него. Рассказы о мастере над монетой сновали по криминальному миру не первое десятилетие; Рид, кажется, сам услышал о нем впервые лет в шестнадцать, еще когда батрачил курьером на мелкую шушеру из Селатана. Страничка в «Википедии» вполне может служить индикатором популярности, искренне считает Рид. Особенно если статья про тебя начинается со слова «гений».
Так что, с одной стороны, мало кто это имя не слышал, а с другой — судя по лицам в салоне, кажется, в этом имени и кроется причина, почему конкретно эти лица собрались конкретно в этом салоне. Рид щурится на них:
— И какое отношение селебрити криминальной тусовки имеет к вам? Бо, не к тебе.
Проблема только в том, что о Гринберге ничего не было слышно уже лет… Десять? Пятнадцать? Много, в общем, лет. «Таинственно исчезнувший» и все такое. Слухов ходило много: были подозрения, что он осел под чужим именем в какой-то из стран третьего мира или его таки сцапал Интерпол. Хотя было бы здорово, если бы он всплыл. Только желательно не в Чиливунге спиной кверху. Рид, конечно, печатанием денег не занимался, но автограф бы взял с удовольствием.
— Ну, он был в городе, — неохотно говорит Салим, наконец убирая пистолет, за что Рид ему очень благодарен.
— Был? — с его лица даже исчезает выражение «я все знаю». — Гринберг? Так ты серьезно? Ну и когда встреча с фанатами? Дресс-код повседневный или нужно сказать Нирмане, чтобы завернула за смокингом?
— «Был» — глагол в прошедшем времени, Рид, — обрывает полет его мечты Нирмана. — И пошел на хер, я тебе не таксистка.
— Милая, я со всем уважением, — врет Рид в ее сторону. — Зандли, убери пушку, пристрелишь меня, когда выйдем из машины. Так что с Гринбергом? Расскажите, хочу все знать!
Много позже Рид пожалеет, что не сказал в этот момент что-нибудь вроде «Ничего мне не рассказывайте» или «Остановите машину, я выйду тут». Но пока он думает о том, что все не так плохо, как могло бы быть. Ему всего лишь надо пережить эту поездку — легкотня, разговор с монсеньором — терпимо, а затем смотаться из этого города прежде, чем его начнут узнавать на улицах. План кажется ему осуществимым, только руку протяни: наври там, наври здесь, купи место на лодке до Южной Суматры, пересядь на тачку, брось тачку, купи билет на самолет, помаши Индонезии ладошкой, скажи гудбай — и поэтому Рид проявляет благосклонный интерес. Поэтому — а еще потому, что любопытство однажды доведет его до эшафота.
— Что ему здесь было надо? — с жаром интересуется он. — Чего это именно Джакарта внезапно, после стольких лет радиомолчания?
Типы вроде Гринберга предпочитали другую половину земного шара: Нью-Йорк, Лондон, Мадрид, Берлин. Это была их вотчина — финансовые махинации проходили не в загаженных подвалах на улицах с невыговариваемыми названиями, а в красивых конспиративных квартирах в переулках Бронкса или Челси. Джакарта — ну, Джакарта для таких, как Рид, Боргес или Салим. Тех, кто отстреливается от полиции, а не прячется от нее.
— Он объявился месяц назад. — Салим откидывается на сиденье и сумрачно рассматривает проносящийся мимо грязный городской пейзаж. — Наворотил дел, а теперь снова пропал. Весь город уже неделю его ищет. Мы с твоими дружками столкнулись, — он смотрит на Боргеса и Зандли, а потом утомленно вздыхает, — пока… проверяли кое-какие концы по Гринбергу.
Если вранье было стихией Рида, то Салиму оно не давалось совершенно: каждое абстрактное «наворотил дел» и «кое-какие концы» он выдавал с таким видом, будто у него кость поперек горла встала и не выкашливается. Рид почти чувствует ностальгию — ему всегда нравилось заставлять Салима выкручиваться, — но этой ностальгии недостаточно, чтобы он решил задержаться еще на денек. Будет скучать по Салиму издалека, так они лучше ладят.
— Звучит уныло, — говорит Рид, — а на самом деле что?
— Падре сказал правду, — насмешливо говорит Зандли, опираясь локтем на дверцу машины и прокручивая пистолет на пальце. Рид очень надеется, что тот на предохранителе и Нирмана не припаркует у церкви тачку, полную жмуриков. — Просто опустил… детали.
— Некоторые, — неожиданно грустно подтверждает Боргес.
— Да блять, — Нирмана сигналит, затем высовывается из окна и заявляет кому-то: — Еще раз так сделаешь — тебя больше не найдут. — И дальше, без паузы: — Да скажите вы ему уже как есть. Гринберг запустил на рынок машинку по распечатке бабла, которое невозможно отследить.
Чего?
— Она имеет в виду набор идеальных долларовых клише, — поправляет ее Салим. — А еще она прекращает угрожать малолеткам! Это был тинейджер на скейте, Нирмана!
Чего?
— Я всего лишь предупредила его, что кататься посреди дороги — опасно.
— И теперь он останется заикой.
— Его проблемы.
— Говорят, что достопочтенный мэтр, — сообщает Зандли, пользуясь моментом, — создал долларовые клише, которые не смогут отличить от оригинала даже в Монетном дворе дяди Сэма. Супер-пупер-технология. — По ее тону Рид не может определить, верит ли она сама в то, что говорит. Зандли, когда хотела, могла иронию спрятать в иронию и завернуть в иронию. — Ходят слухи, что ее опробовали то ли в Сингапуре, то ли в Гонконге, и теперь все на островах как с ума посходили. Мы приехали, а вся Ява гудит, как будто в муравейник нассали.
Рид скептически морщится. Серьезно? Что за сказки для маленьких начинающих преступников 3+? Идеальные долларовые клише? Даже такой гений, как Гринберг, не мог построить у себя в подвале Форт-Нокс. Нормальные долларовые клише — пожалуйста. «Ну, вот тут косячок, но в целом пойдет» долларовые клише — тоже запросто. Но не идеальные. Иначе здесь уже вовсю сновали бы…
— А доллары-то американские?
— Да.
…Сновали бы американцы. Но ни одной американской рожи среди мопедов он пока не приметил. И тем не менее Рид все еще не улавливает.
— Так, хорошо. Из ниоткуда появляется звезда фальшивомонетчиков, запускает на подпольный рынок идеальные, — Рид показывает пальцами кавычки, — оттиски для печати бабла и пропадает. А сами-то сакральные таблички где? Кто теперь счастливчик?
— Кто бы это ни был, счастливчиком он будет недолго, — злобно фыркает Салим.
Рид вздыхает. Кажется, пока его не было, главным национальным развлечением этой страны стала игра в шарады. Сначала ему кажется, что Салим имеет в виду «счастливчиком он будет до тех пор, пока не встретится с моей “Береттой”», но потом видит: Салим поджимает губы, тарабаня пальцем по ручке стеклоподъемника. Злобы в нем все еще много, но вот нервяка явно побольше.
Три года назад Салим был тем, кем пугают, а не тем, кто пугается. И вот на тебе. Кто же тут замешан? В Джакарте есть только одна настолько крупная рыба, что ее боятся и белая акула, и батя из «В поисках Немо». Рид очень надеется, что он ошибается.
— Дай угадаю, — хмыкает он, — на идеальные оттиски наложено идеальное проклятие?
— Ага, — отвечает Нирмана с водительского сиденья, — проклятие простреленной грудины. Фирменное, мать его, заклинание колдунов Картеля.
Картель. Ну конечно.
В идеале Риду вообще не хотелось бы слышать это название все то время, пока он будет находиться в Джакарте, но вот он, посмотрите, сидит, окончательно забравшись с ногами на сиденье, и, черт побери, спрашивает:
— Старик Басир до сих пор жив, что ли? О, эти скорбные лица. Вас понял.
Когда Рид сваливал из Джакарты, из Ольбериха Басира, главы Картеля, уже песок сыпался. У Рида были все основания надеяться, что спустя три года о главном уроде Джакарты напоминать будет только эпитафия.
Главном самом богатом уроде Джакарты.
Главном самом опасном богатом уроде Джакарты.
Возглавляющем самую опасную богатую группировку.
Картель, твою мать, Вос-хо-да.
— А что остальные? Хоть кто-то помер? Ну пожалуйста. Что насчет Деванторы? Или Камиллы?
— Камиллу посадили в Китае в прошлом году, праздновали всей Церковью, — абсолютно непразднично сообщает Нирмана. — А вот Девантора живее всех живых.
Такие люди, как Камилла — пока, родная, сколько лет дали, кстати? — и Девантора, делали Картелю имя, но на них Картель не заканчивался. Картель был монструозной преступной опухолью на теле Малайского архипелага. Джакарту разрушали на его деньги, Джакарту отстраивали на его деньги. Наркотики, оружие, проституция, миллионные обороты — все это делало Картелю имя, и этим именем пугали маленьких и взрослых. Трясся даже Салим, хотя умело это скрывал.
Рид оборачивается, исподтишка разглядывая его профиль — сплошь напряженный зигзаг.
— Басир живой, Девантора тоже, никакого праздника на моей улице, — ворчит Рид себе под нос, вытирая пот со лба. Рубашка, в которой он сошел с самолета, сверху напялив бронежилет, вся мокрая. — Блин, народ, давайте закроем окна и включим кондиционер.
Может быть, он вспотел от стресса (одно упоминание Картеля Восхода могло заставить воду из организма попытаться испариться и сбежать из Джакарты, используя гидрологический цикл), но вслух он произносить этого не стал.
— Классная идея, но он здесь не работает, — говорит Нирмана. — Я это выяснила, пока в тебя целились.
Оказывается, в мире происходит столько интересных открытий, пока в Рида целятся! Учитывая, что на уговоры не стрелять он тратит треть своего времени лет с пятнадцати, вся жизнь проходит мимо.
— Самая жалкая тачка в мире, — повторяет за старшими Рид и свистит, привлекая внимание. — Эй, певчий мальчик, открой окно пошире, до меня не долетает. Так вот, продолжаем. — Он разворачивается обратно с самым деловым видом.
Про себя он уже успевает добраться до Куала-Лумпура и затеряться среди малайзийцев — только теперь это намерение обретает весомую мотивацию и вектор. Он не собирается оставаться здесь дольше, чем потребуется, чтобы раздобыть фальшивые документы, спасибо.
— Значит, старик Басир тоже хочет печатать деньги. Невинное хобби на старости лет, почему бы и нет. Как же так получилось, что оттиски еще не у него?
— Тебе, может, еще презентацию с диаграммами провести? — заводится Салим. — Тащи, блять, проектор.
— Эй, дружище. Ты бесишься. А ты не бесись, — предлагает Рид, а потом отворачивается от Салима и кладет подбородок на спинку водительского сиденья, чтобы поговорить с тем, кто не такой эмоциональный. — Так вот.
В салонном зеркале видно, как Нирмана закатывает глаза.
— Если ты думаешь, что я хочу об этом всем говорить, то за три года ты вконец отупел.
— Да что ж вас так всех травмировало-то? — не унимается Рид. — Вы ведь не полезли в эту заварушку с оттисками, да?.. Не полезли же?
— Это тебе расскажет его преосвященство, — бросает Салим с ощутимым садизмом.
Рид строит ему перепуганные глаза: «О нет, только не его преосвященство», а сам думает, как бы сделать так, чтобы до встречи с бывшим начальством вообще не доводить.
— Ты мне что, не доверяешь?
— Если ты сейчас оскорбишься, это будет цирк, — задумчиво улыбается Зандли, поправляя пистолетом очки на голове — истошно-розовые, в форме сердечек.
Салим выуживает из кармана сутаны мятую пачку сигарет и опускает свое окно.
— Это разговор не на пять минут. Сейчас тебе нужно знать только то, что вся Джакарта, — доставая зубами сигарету, комментирует он, — охотится за оттисками чертова легендарного фальшивомонетчика, которые тот пустил по рукам, как гребаную часовую бомбу.
— Все равно эти ваши скрижали Завета закончат на шикарном ковре у ног Басира, — пожимает плечами Рид, — здесь даже париться нечего.
Салим сощуривается, глядя на него:
— Проблема в том, Эйдан, что мы паримся. Потому что оттиски должны закончить не на басировском ковре, а на нашем.
Рид замирает. Салим это серьезно? Они что… Они решили потягаться с Картелем? Они в своем уме? Выпустите его из машины!
— Да, в этом участвуем мы. В этом участвует Картель, — говорит Салим. — Но тем, что мы сейчас обсудили только Картель, мы оскорбили еще десяток не менее опасных мудаков, которые тоже в этом участвуют.
И ухмыляется, наслаждаясь оторопью Рида:
— Добро пожаловать домой.
Как порядочный безбожник Рид оценивает храмы по художественной ценности постеров со святыми, защищенности ящика с подаяниями и удобству лавочек. Так что ничего удивительного в том, что католическая церковь на берегу мусорной реки Чиливунг, с унылыми стенами и отвратительными скамейками, получает твердую троечку и плевок на порог.
(Если Рид плюнет за порогом этого пристанища веры, то его преосвященство потом плюнет в его кремированные останки.)
По приезде оказывается, что напряг ребят в тачке не идет ни в какое сравнение с напрягом ребят в Церкви. У ворот на территорию — форпост из двух машин, главное здание оцеплено по периметру мрачными служителями, а общая атмосфера давит на нервы. В нефе в два раза больше народу, чем бывает тут единовременно, — значит, епископ отозвал людей с островов и собрал их в штабе.
Они с Боргесом и Зандли мозолят задницы на отвратительных скамейках уже двадцать минут — под орлиным взором двух специально выделенных на них церковных прислужников с калашниковыми у бедра. Ни одно из типично яванских лиц Рид не узнает, на попытки подружиться яванские лица не реагируют, на просьбы принести водички не отзываются — по части обслуживания Церковь Святого Ласкано традиционно лажает. Рид не думает, что Салим всерьез рассчитывает, что охрана сможет остановить их, если они решат прогуляться из церкви вон, но, видимо, надеется, что им будет стыдно бедокурить.
Или считает, что их остановят еще двадцать вооруженных до зубов головорезов в сутанах.
То, что Церковь перешла на военное положение, — плохой знак, а Рид всю жизнь старался избегать фиговых предзнаменований. Его желание свалить из города становилось все сильнее и чесалось где-то в области инстинкта самосохранения.
Что бы тут ни происходило, он не хотел в этом участвовать.
— Так что произошло-то? — спрашивает Рид, не поворачивая к Боргесу голову и наблюдая, как пара мрачных послушников тихо переговаривается у витражей, выходящих на южную сторону. — Эта движуха как-то связана с тем, что вы с Церковью теперь подружки? Только не говори, что тоже решил заняться печатным делом.
Начинает Боргес, как обычно, издалека:
— Помнишь, я тебе говорил, что мы должны передать непонятно что в стремном чемодане? — он неопределенно почесывает бритый затылок.
Под «мы» он подразумевает свою маленькую, но мультифункциональную команду наемников. Храброе трио, вооруженное резвым интеллектом (Серхио Лопес, тридцать три года) и недюжинной силой (Диего Боргес, тридцать четыре, и Зандли Таснем, уже лет десять чуть-чуть за двадцать).
Рид копается в памяти, и та выдает: «Бро, бро, мы щас, короче, едем в Сегеран отдавать какой-то груз и забирать за него два лимона. Кому-нибудь передать приветы в Джакарте?.. Ой, ладно, не бесись».
И еще вот это: «Чувак, этот чемодан тако-о-ой стра-а-анный, тут и электронный замок, и обычный, и пароль, и вообще, а как ты думаешь, что внутри? Щепка от лодки Ноя? Расческа Элвиса Пресли? Эта штука, чашка Грааль, во! Или…»
— А-а-а, золото скифов? — со знанием дела кивает Рид. — Помню.
— Или хрустальный дилдо, — поправляет его Боргес. — Мы ж так и не решили. Короче, мы провернули сделку, забрали оплату в драгоценных камнях, должны были ехать на следующий день, а потом…
— А потом нас обокрали, — заканчивает за него Зандли, вновь блеснув способностью рубить правду-матку.
Рид так и замирает, занеся руку, чтобы почесать нос, а потом переводит взгляд то на Боргеса, грозно поджавшего губы, то на Зандли, которая безмятежно прицеливается и швыряет палочку от чупа-чупса в одного из «охранников».
— Кто посмел? — искренне удивляется Рид.
Охренеть. Кто вообще этот бессмертный, кому в голову вообще пришла мысль ограбить Диего Боргеса? Диего Боргеса, который объявлен в розыск — простите, на минуточку — правительствами пятидесяти восьми стран?
— Да вот эти самые, — Боргес вздыхает натужно. — Картель Восхода.
Почему. Почему стоило Риду приехать в Джакарту, как это проклятое название тут же посягает на его зону комфорта со всех сторон?
С другой стороны, Боргес — не Рид и перед Картелем имеет право не испытывать такого же пиетета. Басировские громилы вообще предпочитали не ввязываться в конфликты с его шайкой: может быть, и вышли бы победителями, но какой ценой.
— Бо, как ты вообще умудрился дать Картелю себя обокрасть? — недоумевает Рид. — С каких это пор они обворовывают проезжающих мимо фрилансеров? Или вы что, перешли им дорожку?
— Ничего мы не переходили, — Боргес недовольно скрещивает руки и устремляет тоскливый взгляд в окно. — Это даже были не эти ваши… Камиллы с Деванторами.
— По описанию никто вообще не понимает, кто именно это был, — кивает Зандли, пальцем подтягивая по переносице свои очки-сердечки. Вкупе с ее ярко-рыжими дредами, короткими джинсовыми шортами и бронежилетом поверх майки видок получается экстравагантный, но Зандли именно это и к лицу. — Видимо, кто-то просто захотел выслужиться.
Рид качает головой:
— Нет, я понимаю, если бы это был Девантора — он бешеный, мне с ним вообще страшно одним воздухом дышать. Но просрать хрен пойми кому? Ты? Ты! Диего Боргес! Человек-скала, человек-кремень, человек-я-проредил-венесуэльскую-национальную-гвардию-на-две-трети?!
— Отстань, — Боргес обиженно отворачивается в другую сторону, демонстрируя сотню раз переломанный профиль, и грустно бормочет: — Мы не были готовы.
— Ладно, ладно, окей, вы не были готовы, они вас подловили, — мирно машет руками Рид. Если Боргес сейчас раскиснет, ему же, Риду, будет хуже всех. — А эти что? — кивок в сторону церковников. — Вовремя вас утешили?
— Как ты прикольно открещиваешься от коллег по цеху, — хмыкает Зандли. — Как будто три года назад сам не расхаживал в колоратке.
Рид ее игнорирует: не помнит — значит, не было. Вместо воспоминаний о днях своих неудачных фешен-решений он пихает Боргеса коленом:
— Ну и? У вас стащили товар, а дальше-то что?
— Ну, мы отправились бычить на Картель. Поколотили их шестерок, те говорят: разбирайтесь с Деванторой, он должен быть у Чопинга…
— Чопинг? Это тот крашеный попугай в ботинках из крокодиловой кожи?
— Ага, тот самый Чопинг, — осклабившись, кивает Боргес, — в той самой крокодиловой коже.
Прошло три года, а этот неудачник все еще носит свои безвкусные ботинки, какой кошмар. Рид даже хмыкает: вот он бы такое никогда-а-а-а… Стоп.
— А чего это Деванторе понадобилось от Чопинга? Он же мелкий перекупщик.
Девантора, басировский любимчик, руководил людьми Картеля на улицах, но Чопинг все равно был далек от Картеля так же, как хотел бы быть далек прямо сейчас Рид. Стезя Чопинга — дурно одеваться и обманывать богатеньких белых туристов. Иногда он угонял тачки, иногда ввязывался в какие-то неудачные аферы, но все это было настолько мелко, что не стоило внимания Картеля.
Этот вопрос заставляет Боргеса лыбиться еще сильнее.
— Так Чопинг, говорят, ухватил главный приз. — И от широкой улыбки шрамы на его лице растягиваются мелкой светлой паутиной. — Ну. Ты понял. Вытянул большую рыбу. Отхватил лакомый кусок.
— Наложил лапу?
— Хапнул пожирнее.
— Урвал горячее.
— Оттяпал…
— Вы задолбали, — обрывает их единение душ Зандли, а затем широко зевает. — Вот почему я терпеть не могу, когда вы воссоединяетесь. Кретины…
Боргес и Рид смеются — и этот смех хорошо разряжает скопившееся напряжение, даже сама Зандли улыбается.
Но Рид с Боргесом друг друга поняли. Вот то есть как! Чопинг успел первым купить у Гринберга таблички, на которые все тут молятся.
— Вопрос только — откуда он надыбал деньги на все это счастье? Какая вообще чернорыночная цена?
— Пятнадцать лимонов плюс. В евро.
Рид присвистывает.
— На сбыте угнанных авто столько не наваришь. Где он, черт побери, нашел такие деньги?
— А хер его знает. — Боргес пожимает плечами. — Мне нужен был только адрес. Я к нему ввалился, чтобы найти там Девантору, а нашел еще Салима: стоят, целятся друг в друга, а Чопинг лежит между ними, приложенный о батарею, крокодиловыми ботами кверху. Чума, короче, картина чисто Пикассо.
— Конвульсия и истерия в кубизме?
— Точняк. — Боргес одобрительно кивает. — Ну, к моему приходу они, видимо, уже что-то порешали между собой, потому что Девантора отбрехался мне, что понятия не имеет, о чем я говорю, вызвал свою бригаду картелевских инквизиторов и свалил. Я такой типа: а ну! куда! Но тут ты звонишь. Тайминг — во!
Воспоминания о рассерженном голосе Боргеса складывают пазлы в единую картинку. Но Риду кое-что все еще непонятно.
— А Салима с собой зачем взял?
— Так я не брал, — удивляется Боргес, — он сам увязался.
Рид удивиться уже не успевает: в поле зрения появляется Нирмана в сопровождении еще одного вооруженного служителя. Костюм монашки она так и не сменила, но стащила с головы апостольник, обнажив бритый череп, пирсингованные уши и новую татуировку на шее.
— Подъем, — говорит она, но затем останавливает Рида, который собирался с облегчением подняться на ноги: — Не-а, не ты. Ты сидишь и ждешь его преосвященство. Вы двое, — она кивает Боргесу и Зандли, — пошли. Салим хочет с вами поговорить.
— А как же я? — со звенящей в голосе обидой спрашивает Рид. — Моя задница уже по форме повторяет каждую трещину в этих деревяшках. В вас совсем нет жалости, сестра? Возьмите меня тоже!
— Бог тебя возьмет, — со вздохом отвечает Нирмана, — и очень скоро, если Салим услышит твое нытье.
— То, что вы тут все на взводе, не означает, что страдать должен я!
— Страдания очищают душу. А теперь сядь и сиди, Рид, за тобой придут.
— Хотя бы нянек забери!
Не оборачиваясь, она показывает ему средний палец.
— И следующую закупку в интерьер оформляйте в «Икее»! — кричит он ей вслед, а затем поворачивается к уставившемуся на него послушнику. — Ну чего? Я хорошо себя веду, можешь выдать мне полдник пораньше. — Рид валится обратно на скамью. — Прикольно они придумали. И сколько мне тут еще торчать?..
Торчать приходится долго.
В ожидании епископа (который, видимо, решает изморить его, прежде чем пытать) Рид успевает отрубиться, а когда просыпается — желтый дневной свет, заливавший церковь сквозь цветные витражи, сменяется на кроваво-красный. Рида кто-то пихает ногой.
— Давай вставай, до службы осталось двадцать минут. — Салим высится над ним в ореоле света из узкого витражного окна, а потом бездушно (и сильно, с-сука) пинает по свесившейся ноге.
Он слишком жесток для того, кто носит сан священнослужителя, зато эталонно бездушен для головореза.
— Который час? — сипит Рид. Голос, правда, больше подходит для вопроса «какой сейчас год?». Ужасно хочется пить, и он кладет ладонь на кадык, пытаясь смочить горло слюной, после чего кривится.
— Самое время поднимать свой зад, — кивает раб божий, рукой хлопая Рида по колену, чтобы скинуть его ногу. — Куда грязные ботинки ставишь, здесь же люди сидят.
Вообще-то ребята из «Вольто» готовы песок целовать в местах, где он этими ботинками ходил. Рид со стоном поднимает себя в сидячее положение. Салим смотрит на него с непередаваемым злорадством.
Вообще-то, чтоб вы знали, это не по-церковному. Так что, парень, будет смешно, если апостол Петр перед вратами рая отправит тебя левее по коридору просто потому, что ты не протянул длань помощи своему (бывшему) другу, когда он ожидал от тебя понимания и стакан водички.
А дальше Салим, не давая ему прийти в себя, говорит фразу, которая кому хочешь испортит настроение на ближайшую декаду лет:
— Поднимайся. Епископ ждет тебя.
В ризнице свет не горит. Высокие узкие витражи заполняют помещение красными и синими пятнами: те расползаются по каменному полу, по поверхности дубового стола, аляписто застывают поверх черной сутаны на плечах Лестари, узким силуэтом замершего за плечом епископа — ни дать ни взять сторожевой доберман. Все такой же высокий, все такой же немой.
Старик опускает расписную фарфоровую чашечку — итальянское или испанское производство, он не признает дешевой посуды — аккурат в ореол цветного пятна на столешнице. Раздается звон — чашечка ударяется о блюдце.
В полной тишине сидящий посреди ризницы на стуле Рид медленно наклоняет голову к шее и поочередно щелкает суставами.
— Значит, захотелось вернуться под аплодисменты, мальчик? — цокает языком старик, щуря лисьи глаза.
Классический вопрос из серии «почему от тебя всегда одни проблемы?», «ты откуда здесь взялся?» и «а что, они тоже хотят тебя прикончить?».
Между прочим, Рид любит аплодисменты, но не когда от них больше проблем, чем пользы, и уж тем более не когда они по звучанию похожи на пальбу из полицейских HK-45. Поэтому его ответ: нет, не захотелось. Вообще, «захотелось вернуться» — это про что угодно, но точно не про Рида и Джакарту.
Поэтому:
— Да не то чтобы, — говорит он и почти не врет.
Старик епископ — приземистый, невысокий, со своей добродушной хитрой мордой и бордовой сутаной в золотистой вышивке — удрученно вздыхает, так, словно ему искренне сочувствует. Ага, как же, думает Рид.
— Вы не рады меня видеть? — спрашивает Рид тоном человека, который знает, что единственная радость, которую он может принести ближнему своему, — это радость от своей кончины.
Епископ Эчизен несколько секунд смотрит на него, постукивая пальцами по подбородку, будто бы взвешивает, что сказать. Потом тянет:
— Ты украл мои деньги, Эйдан, — и в его голосе — дружелюбие, висящее над шеей Рида ножом гильотины.
— Я не крал, — говорит тот абсолютно серьезным тоном. Лестари смотрит на него нравоучительно, в глазах его так и читается: «Брать чужое и сбегать — это и значит красть».
В голове крутится детское «я не успел отдать», потому что этот бешеный обмудок Голландец из мотоклуба «Коршуны» загнал его в тупик. У Рида был выбор: помереть, как святой Стефан, во славу Божию или бежать из Джакарты налегке, без сменных трусов, но с десятью косарями.
И обычно Рид без проблем выбирался из таких беспросветных задниц: тут улыбнувшись, там подмигнув, здесь попоясничав, параллельно отходя бочком к двери, — но его преосвященство такого терпеть не мог.
— Ты мне должен десять тысяч с поставок в Коямпуттур.
А стоило речи зайти о деньгах, он становился еще страшнее.
— У меня сейчас нет таких денег, — собравшись с духом, признается Рид, чувствуя, что совершает самую большую ошибку в своей жизни. Не считая того раза, когда он съел каролинский перец на спор… И того, когда решил, что отправить Салима на свидание с девушкой ростом метр девяносто семь — хорошая идея.
— Ну так дай мне хоть одну причину, — старик растягивает губы в дружелюбнейшей из своих улыбок, — не прикончить тебя.
Несмотря на возросший градус угрозы, Рид аккуратно пробует:
— Ну… Я симпатичный?
Термометр опасности, который всегда помогал ему остаться в живых, тут же поднимается до заоблачных цифр по Цельсию — Рид уже чувствует запах паленого. И, судя по безмятежному лицу епископа, рвануть может в любой момент, так что Рид спешит реабилитироваться:
— Ну будет вам! Вы же с восемнадцати лет меня знаете, епископ! У меня же огромный коэффициент полезности.
— С шестнадцати, Эйдан, — поправляет его Эчизен, — с шестнадцати. А коэффициент твоей разрушительности еще выше. И посчитай проценты от стоимости товара, которые набежали за эти три года. — Хитрая морда! — Так почему все-таки я не должен тебя убивать?
— Ничего не имею против парочки отменных убийств. — Рид сглатывает, краем глаза косясь по сторонам. Слева — арочный выход в молитвенный зал. Справа — двери в ризницу. Позади — Иисус. — Только если ни одно из них не мое.
И все-таки решается:
— Дядюшка, ну чего вы…
— Лестари, прострели ему колено, — безмятежно приказывает епископ.
— Ладно, ладно! Давайте не будем кипятиться! Лести, приятель, опусти пушку!
Эчизен искренне интересуется:
— Не понравилась перспектива?
— Ваше преосвященство, — на язык напрашивается «старый ублюдок», но Рид сдерживается как может, — у вас всего два диакона. Мы с Салимом такой слаженный тандем, — ага, думает, прямо команда мечты, — вы же не станете…
Эчизен перебивает его:
— В Божьем доме сейчас один диакон, и это не Салим.
— Вы что, уволили Салима? — Тогда какого хрена он здесь ошивается? Нет, подождите. — Вы… Вы его повысили! Он теперь священник? Это нечестно, епископ!
И Рид даже не скрывает вселенскую обиду в голосе.
В самой бандитской церкви Джакарты царит строгая вертикальная иерархия: твой духовный сан определяет твое место в группировке. Прямо под носом у католических святых слуги божьи производят лучший синтетический героин в Индонезии, а также занимаются трафиком, потому что церковные перевозки в законодательстве на особом счету. Рид, как человек, проварившийся в этом дерьме под укоряющим взглядом Иисуса больше десяти лет и всеми правдами и неправдами заработавший сан диакона, понимает, что значит получить повышение в Церкви Святого Ласкано.
А еще он понимает, что находиться в подчинении у Салима — даже номинально, будучи за океаном, — ему совсем не хочется.
— Как насчет того, что он слишком молод?!
— Вы ровесники.
— Тогда почему я все еще не священник?!
— Потому что, пока я настоятель, в этой церкви у тебя есть возможность стать только трупом, если ты не перестанешь меня утомлять, — размешивая сахар и звеня ложечкой о края чашки, спокойно отвечает епископ.
Некоторое время они сидят молча, пока Эчизен, отпив чаю, не говорит:
— Но на самом деле тебе повезло, Эйдан. — Он поднимает на него взгляд. — Ты вовремя решил посетить родные пенаты. У меня есть для тебя работа.
Звучит подозрительно, думает Рид. И мало того что подозрительно, так он еще и прекрасно понимает, что слово «работа» не подразумевает оплаты: естественно, он будет батрачить на этот церковный карнавал, чтобы отдать должок.
Тем не менее он решает сделать хорошую мину при плохой игре.
— Вещайте, монсеньор, — залихватски закидывает ногу на ногу Рид, убедившись, что никто не собирается простреливать ему коленные или любые другие полезные суставы. По крайней мере, пока. — Салим вкратце рассказал мне, что почем. Хотите поучаствовать в гонке за мифическими сокровищами?
Эчизен бесшумно отпивает из чашки и нейтрально спрашивает:
— Мифическими? Ты не веришь, что клише существуют?
— Ну хотя бы вы не начинайте, — Рид посмеивается. — Конечно, ребята под впечатлением и вдохновлены идеей, но вы-то понимаете, с какой вероятностью это окажется пустышкой?
— Ты когда-нибудь слышал про Маркуса Глиндона? — неожиданно спрашивает Эчизен, сцепляя пальцы в замок и кладя на них подбородок. Маленький, с редкими седыми волосами, с безобидным лицом и ласковым голосом, он кажется добрым дедушкой из дома престарелых, а Лестари — его заботливой сиделкой. Только вот, поведясь на этот обман, можно было лишиться очень многого. Даже жизни.
В конце концов, со времен Ветхого Завета церковь всегда была самым большим филиалом лжи.
— Думаю, понимаю, о ком вы, — расплывчато отвечает Рид, который слыхом не слыхивал ни про какого Маркуса Глиндона.
— В седьмом году Маркус произвел четырнадцать миллионов монет номиналом в один фунт стерлингов. В Британии, естественно. По статистике, до сих пор каждая сороковая однофунтовая монета является подделкой. Причем подделкой, практически неотличимой от оригинала, — они до сих пор изымают лишь по несколько случайно найденных монет, и то после десятка экспертиз.
— Талантливый парень, — присвистывает Рид. — Кажется, припоминаю. Его же посадили?
— Я не к тому, — кашляет Эчизен. — Маркус Глиндон был учеником Карла Гринберга. Он использовал его недоработанные прототипы и технологию и адаптировал их под производство британской валюты. А сам Карл, позволив Маркусу протестировать свои разработки, занялся американскими долларами.
— Да, да, вот про это я и слышал. Приехал в Джакарту, как-то наладил здесь производство, а потом почему-то исчез, пустив на рынок свои драгоценные оттис…
— Мы наладили здесь производство, — говорит Эчизен, перебивая его. — Вместе.
Рид переспрашивает абсолютно идиотским тоном:
— В смысле?
— Я, — повторяет епископ. Кажется, ему нравится недоумение на лице бывшего подопечного, — и Карл. В прошлом феврале он прилетел в Джакарту, а четыре месяца назад мы запустили первые печатные станки.
— Вы и Ка… Погодите, вы что, знакомы?
— Очень старые друзья, — кивает Эчизен, поигрывая чашкой и не отрывая от нее взгляда.
— Вы? С Гринбергом? В Джакарте? Прямо под носом Ольбериха Басира? — Рид вытаращивает глаза. — Со всем уважением, ваше преосвященство, вы что, рехнулись?
Подумать только! Печатать деньги! Прямо в городе Картеля Восхода! Храбрость и безрассудство, идиотизм и отсутствие инстинкта самосохранения!
Одно дело — когда этим занимается залетная звезда, а другое — когда ты, крепко обосновавшись в городе и пустив корни, решаешь рискнуть: а не срубит ли эти корни местный лесоруб и не пустит ли тебя на бревнышки для своего дачного домика?
Рид потирает переносицу и неверяще щурится.
— Чтобы такой осторожный человек, как вы, и только ради возможности печатать деньги, которые все равно рано или поздно обнаружат — если не Картель, то правительство… Я не понимаю. — Он взмахивает рукой. — Сколько вы занимаетесь наркобизнесом — двадцать, сорок лет? Он стабилен и приносит отличные бабки. Так на хрена?
— Они безупречные, Эйдан, — снисходительно улыбается Эчизен. — Подделку нельзя обнаружить.
— Да прекратите! Это же чушь!
И тогда епископ делает жест в сторону Лестари. Тот кивает, отворачивается к сейфу и достает оттуда сверток: обычный пакет с пачкой денег, какими с Церковью расплачивались покупатели.
— На, посмотри, — кивает Эчизен.
Рид, не скрывая недоверия, тянется к пакету, потом плюхается обратно на стул и достает пару купюр. Он, конечно, не фальшивомонетчик, но в наличных, особенно в долларах, разбирается — специфика профессии. Салим бы сейчас сказал, что на самом деле его профессия — выводить окружающих из себя, и как же славно, что тут нет Салима.
— Это работа Гринберга? — уточняет он. Епископ кивает, делает знак Лестари, и тот протягивает ему еще одну стодолларовую купюру. — Так, а это настоящие? Ну посмотрим…
И тут же приходится признать: на ощупь они действительно одинаковые. Никакой целлюлозы — только хлопок и лен. Пропорция подобрана настолько близко к оригиналу, что вполне могла бы отличаться только на одну сотую процента. Но на то Гринберг и гений.
Структура бумаги передана так точно, что ни чернила, ни их цвет, ни их состав не выдают никаких отличий между купюрами, сколько бы Рид ни крутил их под насмешливым взглядом Эчизена. Краска ощущается выпукло, цвет будто взят пипеткой, а проведя ногтем по старому доброму старику Бену, Рид ощущает очевидную рельефность. Он практически скребет обе купюры, пытаясь найти хоть что-нибудь, но нет. Одинаковая толщина. Детализация. Окаймление. Серийные номера.
Рид хмурится.
— Как он подделал волокна? — спрашивает он, не отрывая взгляда от денег. — Они не нарисованы. Они в самой бумаге. Трафарет? Офсетка?
— Оттиски, которые сейчас гуляют по городу, — это не просто трафарет для чернил. Это сложная комплексная техника, предусматривающая перестановку серийных номеров для того, чтобы можно было их менять. Конечно, немаловажную роль играют и сами печатные станки — мы закупали их в Иране, они имитируют те, что стоят в Монетном дворе в Вашингтоне. На самом деле ноль выгоды, как казалось мне: эти станки вышли из оборота в четвертом году и должны были быть уничтожены в полной секретности, но их успели вывезти из страны. Тем не менее еще полгода Карл занимался… — Эчизен подбирает слово, — модификацией этих станков. Их сложно, но можно достать, если ты знаешь, где искать, и не боишься последствий. А вот его клише… Это ювелирная работа. Он уговорил меня провести одну… акцию, — тщательно подбирает слова епископ. — Мы запустили одну из финальных партий фальшивок на Гавайях и сымитировали донос — партию изъяли.
— Нет, — говорит Рид, внезапно понимая, к чему все идет. — Нет, да вы…
— Ее…
— Вы издеваетесь?
— Признали подлинной. А донос — дезинформацией.
Такого не может быть. Это сказки для малолетних преступников, считающих, что преступный мир полон бандитской романтики, как в фильмах Гая Ричи. Все любят байки про бандитов, которые совершают невозможное.
Но Рид отлично знает, что преступники не могут творить чудеса. Они не умеют уклоняться от пуль, как Нео[1], они не исчезают, разлетаясь деньгами, как Джей Дэниел Атлас[2]. И они не создают идеальные фальшивые деньги, которые признает подлинными Монетный двор США.
Тем не менее он пытается разобраться:
— Если у вас все было на мази, зачем было прикрывать лавочку?
— Мы и не планировали. Но когда в дело вмешивается Картель, — епископ слегка сводит брови — жуткое зрелище, учитывая, что он продолжает улыбаться, — ты ничего не можешь планировать заранее.
— Ну, естественно, они пронюхали, — бормочет Рид. — Это же Картель. Но если полетели головы, почему Церковь еще не сровняли с землей?
— Потому что мне много лет и я не дурак, Эйдан, — улыбается епископ. — А еще потому, что самым секретным из всего было не производство денег, а мое партнерство с Карлом. Никто из ребят не был в курсе, знал только Лестари.
— Не хотели подставляться?
— Ты даже представить себе не можешь насколько. Если бы Басир узнал, что не то что я, а вообще кто-либо из Джакарты поддерживает Карла, он бы уничтожил этого идиота подчистую. Вместе со всей бандой.
Рид уже не знает, радоваться ему новым сплетням или жалеть себя: раз Эчизен рассказал ему о своем сотрудничестве с Гринбергом и раз он до сих пор жив, значит, это все еще тайна за семью печатями. А это означает, что Рид слишком много знает. Очень чреватое для него клише.
Он уже отчетливо ощущает, какими крутыми становятся повороты в истории, куда его собираются втянуть.
— Звучит так, будто у Басира с Гринбергом какие-то счеты, — несмотря на тревогу, Рид сохраняет легкомысленный вид. — Какая-нибудь грязная тайна? Люблю грязные тайны, но, знаете, если она совсем грязная, я не буду настаивать, можете сохранить ее при себе.
— Ты вряд ли слышал эту историю. — Эчизен молчит некоторое время, качая в руке чашку, но, когда Рид уже надеется, что ему так ничего и не расскажут, он продолжает: — Карл и Басир не ладят.
— «Не ладят» в каком смысле? — уточняет Рид. — Мы ведь о лидере Картеля Восхода говорим, а не о янки из японского квартала. У этого «не ладят» степень «ты плохой, вылезай из моей песочницы» или «ты плохой, я брошу твой труп в Китайское море»?
— В самом ярко выраженном, который ты можешь себе представить.
Ага, то есть «ты плохой, и если ты появишься в моей стране, то твой труп не найдут даже в Китайском море».
— Басир ненавидит Карла.
Вопрос «почему?» можно не задавать: он и без того витает в воздухе. И епископ на него отвечает:
— В шестидесятых мы с Басиром отсидели из-за него почти двадцать пять лет. В «Гитараме».
Рид ничего не может с собой поделать: вздрагивает и моргает, глядя на лицо Эчизена.
Он знает, что тот сидел, но про «Гитараму» слышит впервые. Боргес, отбывавший срок в «Райкерсе», иногда мрачно шутил насчет таких тюрем: «В моей жизни все четко, пока я не загремел в “Гитараму” или “Карандиру”». «Гитарама» — ад на земле, где заключенные жрут друг друга, чтобы выжить, трупы не убирают неделями и не хватает не то что кроватей — даже места, чтобы лечь. Люди вынуждены круглосуточно стоять, пока ноги у них не начинают гнить.
— Вы сидели в «Гитараме»? — переспрашивает он, стараясь говорить серьезно. — Двадцать пять лет?
Эчизен улыбается — Рид думает, что, отсиди он в подобном месте хотя бы пару суток, совсем разучился бы это делать, — и легкомысленно машет рукой:
— Сбежал при бунте в девяносто первом и угодил сюда. Басира выпустили на несколько лет раньше — думаю, кто-то из его сообщников заплатил огромные деньги, чтобы это провернуть. У меня в ту пору денег не было вообще.
— Как вы там оказались?
— Очень долго объяснять, — качает головой Эчизен. — Крупное дело, высокие ставки, а Басир был пылок и неосмотрителен. — Он издал смешок. — Тем не менее он-то считает, что Карлу просто нужен был кто-то, кого можно было отдать на заклание.
— А вы? — уточняет Рид.
— А я… Ну, скажем так, мы с Карлом решили, что ради того куша, который нам светил, отсидка одного из нас — не самая большая потеря. Естественно, я не хотел проходить через такое, — признается он достаточно легко. — Но зато посмотри, что у меня есть сейчас.
— Вы с Карлом решили?
— Ну, конечно, в большей степени так просто получилось. Вариантов тогда было не особо много. Карлу пришлось выбирать, кем пожертвовать, он сбежал с деньгами, а нас с Басиром схватила полиция Руанды.
— И после этого, — не верит Рид, — после того как вы четверть века провели там, он приезжает в Джакарту… И вы с ним решаете открыть магазинчик денег? После того как он вас сдал? Что за херня? Вы не похожи на святого, простите уж за каламбур, ваше преосвященство. Да вы должны были первым делом взять Басира под ручку и вместе посадить Гринберга в яму со скорпионами!
— Все не так, как выглядит на первый взгляд, Эйдан. — Эчизен задумчиво чешет локоть. Это его старая привычка, и сейчас Риду начинает казаться, что под рукавом рясы может прятаться огромный уродливый шрам. — Они никогда не были друзьями. Мы с Карлом — да, а у них не сложилось с самого начала. И меня Карл не планировал подставлять.
— Ну да, — зло хмыкает Рид.
— Я приехал в Джакарту практически голым, сойдя с корабля руандийцев. Как ты думаешь, на чьи деньги строилась эта церковь? На чьи деньги я набирал людей? А кто, по-твоему, оплатил операцию, чтобы я снова мог ходить? — Эчизен посмеивается. — Не воображай себе лишнего, мальчик. Карл не предавал меня, а я не предавал его. В любом плане могут быть сбои.
Рид тоже улыбается, вместо того чтобы раздраженно цокнуть языком. Лично он придерживается философии Басира: убить ублюдка, который заставил тебя пройти через ад на земле, — это даже не месть, это восстановление кармической справедливости. Впрочем, раз Эчизен на стороне Гринберга, у Рида нет причин плыть против течения.
— Но ты прав, я сильно рисковал, согласившись на производство в городе Картеля. Тем не менее именно из-за него у меня было и остается самое надежное алиби на всем острове: Басир думает, что я ненавижу Карла точно так же, как и он сам.
Рид качает головой. Он сваливает. Он покивает, будет поддакивать, посочувствует — ай, какая подстава, ай, как вам не повезло — и-и-и на полной скорости… Как будто мало у него своих проблем: за пять тысяч километров отсюда Руссо, наверное, уже слышал новости о террористе, захватившем самолет с помощью зажигалки и неотразимого обаяния. Может быть, уже даже выслал в Индонезию пачку своих ребят. У Рида очень плотный график, Картель в него не влезает, так жаль, так жаль, давайте как-нибудь в другой раз соберемся.
На следующей неделе? Через пару лет? В прекрасном никогда?
— Когда Картель вышел на него, Карлу пришлось бежать, — продолжает Эчизен, пока не замечая, как от его бывшего ученика уже побежала пунктирная линия в сторону черного хода. — С ними он бы не смог пересечь границу, а с нами у него связаться не получилось — и он пустил их на рынок.
Иисус Христос Наркозвезда, какой же хреновый план. Спросили бы Рида — он специалист по лучшим планам, он бы вам сразу так и сказал: «План — дерьмо дерьма». А еще специалист по лучшим планам вам бы сказал: «Собирайте манатки, прячьте кокаин в фигурки Девы Марии и сваливайте, пока все это не закончилось резней».
В итоге специалист по лучшим планам ничего не говорит.
— Как всегда… Безбашенный риск очень в его духе. — Кажется, это эвфемизм, а епископ и сам понимает, что они крупно облажались. — Он покинул страну, не успев передать оттиски нам, и теперь мне приходится носиться по городу вместе со всеми, чтобы заполучить их обратно. Старый маразматик, во имя Господа.
— Как я понимаю, мы наконец переходим к событиям нашего столетия? — вздыхает Рид с ювелирно выверенной ленцой.
— Именно. Лестари, дай этому сыну божьему, пожалуйста, карту острова. И ручку.
Он говорит это неизменно плавным голосом, однако Рид снова чувствует, как волоски на затылке готовы встать дыбом. Эчизена никто и никогда не смог бы заболтать: он всегда помнит, зачем ты ему нужен. И Рид ему нужен, чтобы…
— Работа, о которой вы говорили, я должен буду рисовать схемы побега от Картеля? — пытается отшутиться он.
— Когда ты только начал работать на меня… — любуясь игрой закатного солнца на витражах, будто бы рассеянно, с ноткой ностальгии говорит епископ, пока Лестари действительно кладет перед Ридом карту. Что за приколы? — …Ты был дерзким и совсем глупым белым пацаном, непонятно как выжившим в трущобах, с твоим-то наглым языком… При нашей первой встрече ты заявил, что… Как там было? Память уже подводит…
Ага, сто раз, с нарастающим раздражением думает Рид. Ты все помнишь до каждой буковки, старый манипулятор. Тем не менее он подыгрывает:
— Я сказал, что буду счастлив войти в сени святого дома, чтобы посвятить свою жизнь Господу.
— Почти, — соглашается епископ. — Правда, звучало это как «только тронь меня, и я разрежу тебе горло и нассу в него, ты, пидор».
Ой, да?
— Это все мой селатанский акцент.
Рид машинально берет в руки ручку и принимается ее вертеть. Нарастает ощущение, что епископ в своей обычной хитрой манере заманивает его в капкан.
— Хорошее было время, — вздыхает Эчизен, а потом рассеянно взмахивает ладонью, будто пытаясь ухватить какое-то фантомное забытое воспоминание. — А еще ты только и болтал, что о том мальчишке… Как там его звали? Тот, с которым ты вырос?
Ручка в пальцах у Рида дергается и замирает. Капкан издает жесткий, скрежещущий звук, но из него еще есть шанс выбраться, и Рид пытается:
— Ваше преосвященство, вы же меня знаете. Я компанейский парень. У меня этих друзей почти столько же, сколько недругов. — Он щелкает пальцами. — Могу перечислить всех в хронологическом порядке.
— Эйдан.
— Да подождите отказываться!
— Я говорю про конкретного твоего друга, — обманчиво мягко прерывает его епископ. — И ты об этом знаешь.
Конечно, про конкретного, старый ты урод, и Рид понял, что ты понял, что Рид понял. Но знаешь что? Иди к черту. И этот кое-кто конкретный тоже пусть идет к черту. Дудки. Рида ждет лодка до Куала-Лумпура, понятно?
Рид злится и оттого даже не шутит в ответ.
— Видишь ли, в чем дело, Эйдан… Я сказал, что ты очень удачно оказался в городе. — Епископ медленно поднимается с кресла и также медленно обходит стол. — Не только потому, что сейчас дому Господню очень пригодились бы твои таланты, хотя я их и не умаляю. Давай я расскажу с самого начала.
Он останавливается сбоку от Рида, сложив руки за спиной и рассматривая застекленный винтажный сервант, в котором выставлены иконы.
— Оттиски Карл сбыл мелкому дельцу по имени Сиритат Чантара.
Господи, это что, Чопинг? У него есть нормальное имя? Вот она, главная новость дня.
— Денег выкупить у Карла оттиски в одиночку у Сиритата не было. Поэтому ему пришлось быстро искать сообщника. И он нашел одного.
Рид тут же проводит связь с предыдущей темой разговора. О, черт. Нет. Нет-нет-нет, только не говорите ему, что этот узкомордый придурок…
— Они договорились продать их «Желтым Тиграм», группировке из Сурабаи. Но сообщник Сиритата обманул и его, и покупателей. Украл оттиски и скрылся.
Черт, вот дегенерат, с глухой злобой думает Рид.
— Это Сиритат рассказал, когда Салим его навестил. Правда, вместе с Салимом его решил навестить и Картель — к сожалению, слухи в этом городе расходятся быстрее, чем Господь карает неугодных. Но в любом случае и мы, и они опоздали. Оттисков у Сиритата уже не было.
Воровать из-под носа у Картеля, ну ты и…
— Поэтому, пожалуйста, Эйдан, — епископ поворачивается к нему лицом и мягко просит: — Отметь на карте все места, где мог лечь на дно твой друг Хитрец Мо, про которого ты так часто травил байки.
Поправочка: Хитрец Мо был его недругом, но Рид уверен, что сейчас епископа не интересуют такие нюансы. Да и байки, которые травил про него Рид, носили не однажды-мы-как-то-с-моим-приятелем характер. Скорее их сюжет можно было уложить в предложение: «Ага, Мо снова что-то замышляет, пойдемте сломаем ему нос».
В общем, может, вступив в Церковь, Рид и трепался о нем — но только в уничижительном ключе, понятно?
Бесполезный кусок безмозглого дерьма. Воровать то, на что охотится Картель, да Рид поверить не может, что этот прыщ решится на такое… Его же теперь убьют.
Сваливай, говорит он себе. Это не твои проблемы.
Твои проблемы, говорит он себе, — это Руссо, который хочет снять твой скальп и съесть его с красным вином, а не идиот, который в тринадцать лет чуть не переехал тебя на мопеде.
Отметь на карте то, что они от тебя хотят, говорит он себе, а затем нарисуй поверх огромный член, если хочешь, — и, ради всех святых, руки в ноги и пошел отсюда.
Вслух Рид говорит другое:
— А что, если… — почему-то произносит его рот, — если я сам его найду?
Если бы можно было вырубить себя, Рид бы себя вырубил. И отпинал бы по ребрам бесчувственное тело.
— О? — улыбается епископ. — Я-то думал, ты уже успел составить план побега. В конце концов, именно в этом ты хорош… — Он смотрит на него хитро. — Неужели решил задержаться в родных пенатах?
— Я найду его вам, — повторяет Рид упрямо, — окей? Без шуток, ваше преосвященство. И если эти ваши скрижали Завета у него — я их вам верну.
Капкан со скрежетом захлопывается.
Эчизен улыбается — и на этот раз есть в этой улыбке что-то триумфальное. Он молча возвращается к столу, а Лестари помогает ему сесть — в последнее время у старика, видимо, совсем плохо с ногами.
— Очень хорошо, — кивает епископ. — Очень хорошо, Эйдан. Я верю, что ты сможешь найти Хитреца Мо быстрее, чем Картель. Ты ведь сможешь?
И смотрит на него в упор.
— Ладно, договорились, — говорит Рид так, будто, согласившись, он делает всем одолжение. — Но у меня одно условие.
И он скрещивает руки на груди.
— Церковный шмот я больше не надену.
Оглавление
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Правила выживания в Джакарте предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
