Шанс выжить

Антонина Морозова

Эйнштейн великий, ты был прав: Все относительно на свете. Но разноростье милых трав Никто не мерит в лунном свете. И пусть гордится наш богач – Найдётся побогаче. А вот на малую беду Грядёт большая, как иначе. С собой несёт нам всем она Погибель и несчастье.

***

Спешат часы, летят года,

Но мальчик чудь живёт всегда!

Люди чудь живут в паре вечно, когда один из пары умирает, то пара продолжает встречаться во сне так же, как и наяву. Эти люди одинаково живут и в нашем мире, и в других мирах. Они не расстаются с тем, кого любят, никогда. Изменить друг другу они не могут: их души родственны, и в крови и в сердце любовь только к данному человеку. Каждый чудь знает, где его пара. Если он одинок на Земле — это не значит, что он одинок совсем. Чудь знает, где и когда родится его любовь. Часто пара рождается у одних родителей, но они всё равно будут мужем и женой. Это не скажется на их детях, кровосмешения не происходит. Моего сына зовут Ламвай, он ещё даже и не умер. Это тот старик, что вёл когда-то группу людей чудь в дальние пещеры. Ему двести семьдесят лет, и он умрёт, чтобы родиться у Гали. Срок уже подошёл. На днях мой сын родится. Как же я ждал его, как ждал! А пока мы по-прежнему встречались каждую ночь. Мои бедные мозги, кажется, распухли от всё новой и новой информации. Я узнал, что дети, оставленные людьми чудь по пути в новые пещеры, выжили. И повзрослевшая девочка чудь родила мальчика от мужчины из этой же деревни. Но всё же её выгнали из деревни, и она погибла. А от её сына, которому сейчас, как и мне, около сорока, родилась девочка чудь, вчера буквально родилась. Мать девочки горькая пьяница, жизнь ребёнка в опасности. Мой сын настоял на том, чтобы я немедленно ехал в ту деревню и забрал девочку чудь, пока о ней не узнали люди и не забрали в дом сирот. Эту деревню я знал. Она уже и не деревня, там раньше жили лесорубы со своими семьями, а когда лес кончился, то все уехали. Остались в деревне только мужчина чудь со своей женой-алкашкой да ещё один придурковатый старик.

Я поехал первым же автобусом, девочка чудь могла погибнуть. Деревня выглядела весьма плачевно, дома разрушены почти все. Я шёл по улице опустевшей и разрушенной деревни. Надежды, что в таком месте может выжить младенец, почти не оставалось. Я заглядывал в разбитые окна, стучал палкой о ворота и заборы, нигде ни души, хоть бы где собака залаяла. Дома кончались, а вместе с ними и таяла надежда. И тогда я закричал, даже не закричал, а заорал, орал как сумасшедший и колотился в ворота последнего дома. И ворота открылись. В проёме стояла женщина в грязной одежде и с опухшим лицом, но я обрадовался ей, как родной, появилась надежда, что ребёнок ещё живой. Женщину звали Нюркой, она приняла меня за брата своего покойного мужа. Нюрка удивилась, как я узнал о смерти своего брата, ведь она никому не говорила и к ней никто не приходил. Муж умер три дня назад, и хорошо, что я приехал, теперь есть кому схоронить. Одной ей не справиться, да и ребёнок всё же грудной. Я попросил показать девочку, и мы вошли в дом. На старом столе лежал мужчина, огромные синие его глаза были неподвижны. Я подошёл к покойнику, прикрыл глаза. Да, это был определённо чудь. Гроба не было, да и откуда ему было взяться.

— А где твой ребёнок? — закричал я на Нюрку.

— Да вон он, на кровати, чего орать-то?

В этой же комнате, на грязном матрасе, завёрнутый в мужскую старую куртку лежал младенец. Я кинулся к девочке, она была жива.

«Слава богу, слава богу — бормотал я, — Счастье-то какое, жива, кровинушка ты моя». Привезённые мной пелёнки и одеяльце были очень кстати, это сын надоумил меня взять их. Девочка на вид была здорова, ручки и ножки совсем малюсенькие, но на месте. Пуповина была обрезана и перетянута ниткой.

— Нюрка, ты сама, что ли, пуповину обрезала?

— Нет, я и не помню, как рожала, спала крепко спьяну, даже не почувствовала ничего.

— А может это дитя не ты родила?

— Я, конечно, вон и кровь ещё идёт, да и беременная я была, вроде только семь месяцев. Раньше срока родилась, выживет ли, недоношенная же.

— Выживет, выживет. Но кто тебе помог родить её?

Полупьяная Нюрка покачнулась и села на стул.

— А, точно, Надя же с нами была, она, наверное, всё и сделала.

— Что за Надя? — спросил я.

— Ну, она торгует иногда у лесорубов на делянке. Привозит им хлеб, консервы, курево, ну, и водку, конечно. Пировали-то мы в вагончике у лесорубов, Надя с нами была, так я, наверно, и осталась ночевать там. Надя молодая ещё, много не пьёт. Хахаль у неё здесь работает, вот она и осталась с ним в вагончике. Но мы не просто так пировали. Всё! Закрывают последнюю делянку. Сейчас уже октябрь, до снега вывезут последние брёвна и сюда больше не поедут.

Малышка закряхтела и поёжилась.

— Нюра, ты её хоть кормила? Она, значит, родилась вечером вчера или ночью, а сейчас уже день, пора ведь её кормить-то.

Я намочил свой носовой платок водой из-под умывальника.

— Давай, вытирай грудь хорошенько, особенно сосок.

Она подчинилась, видно, характер был у неё неплохой. Малышка жадно схватила грудь женщины, два раза чмокнула и тут же выплюнула сосок, сжала малюсенькие губки и молоко вытекло из ротика.

— Что это она? Есть не хочет, что ли?

Я преодолел отвращение и попробовал молоко сам, лизнул ротик малютки. Оно было горьким.

— Ах ты, пьянь подзаборная, у тебя даже молоко-то горькое! — заорал я на Нюрку. — Давай сцеживай, что ли, может потом получше молоко станет.

Нюрка плакала от боли, но старательно сцеживала молоко. Я понимал, что Нюрку нужно покормить тоже или хотя бы вскипятить чай. Чайник был грязный, закопчённый, но он был. Я хотел разжечь огонь в камине, но хозяйка запротестовала: камин неисправен и сильно дымит.

— Как же вы жили? Чем ты мужа кормила?

— А Марик-то всегда в лесу что-то собирал и ел, а я у лесорубов попрошайничала, ну, ты понимаешь, за что они меня кормили.

— Вот дрянь, баба!

Нюрка не возражала. Во дворе я нашёл старых кирпичей, перекрыл железкой, огонь загорелся сразу. Кое-как отмыв чайник, я пошёл за водой в родник, который видел, когда обходил деревню и искал бедного младенца чудь. Поставил чайник и сходил ещё за водой с ведром, нужно ведь обмыть покойника. Чай я заварил сушёной травой душицы заготовки Марика, наверно. Аромат заваренного чая оживил и облагородил убогое жилище. Я налил Нюрке чай в ковшик и велел пить побольше. Она с удовольствием пила душистый чай.

— Ох, хорошо, — приговаривала она, — ещё бы сахарку чуток. Я пошарил в карманах. Ну вот и карамелька, обычно у меня их много в карманах, сейчас только одна оказалась. Женщина осторожно развернула фантик, держа бережно конфетку, как драгоценность. Да, она, видимо, давно сладкого не видела. С конфетой Нюрка согласилась выпить весь ковш чаю. Она напилась и откинулась на стул.

— Давай, — говорю, — немного ещё сцеди молоко, потом попробуешь дать девочке грудь снова.

Нюрку одолевал сон — хмельная ночь и горячий чай сделали своё дело. Но женщина подчинялась мне. Преодолевая сон, она сцедила немного молока, и я принёс ей ребёнка, но всё было напрасно. Малышка грудь не брала, как мы ни пытались, она выплёвывала сосок. Нюрка уснула сразу же, как только я забрал у неё ребёнка. Мысли в моей голове путались, нужно найти чем накормить младенца. У меня на руках была последняя девочка чудь, а на столе её мертвый отец. Вокруг не было никого, кто бы мог мне помочь. Я сел на кровать и стал тихонько покачивать ребёнка. Я, наверное, задремал, потому что увидел сына.

Он сказал: «У меня есть для тебя новость. Я родился и лежу завернутый в мягкие пелёнки в удобной кроватке роддома. Галя здорова и тоже спит. А сейчас я тебя познакомлю с Лисикой, которая спит у тебя на руках». Я у видел девушку чудь лет четырнадцати, одетую в голубое платье. Девушка была стройна и очень красива. Я перевёл взгляд на сына.

— Но она же совсем взрослая. Как такое может быть?

Сын рассмеялся.

— Но ведь и мне было не четыре года, когда я впервые к тебе пришёл, а двести семьдесят лет. А сейчас мне отроду несколько часов, но я пришёл к тебе вновь четырёхлетним мальчиком.

— Но как?

— В тонком мире нет времени, а значит и нет возраста, и мы можем выбрать любой возраст из нашей жизни.

— Да, здорово!

И тут девушка заговорила приятным, мягким голосом:

— Я благодарна тебе за спасение и позволь мне называться твоей дочерью.

— Да-да, конечно, я буду рад стать твоим отцом.

— Теперь мы будем приходить к тебе вместе. Ламвай — мой муж и был им всегда. Ламвай рассказал мне о жизни в деревне и о маме Гале, о том, что узнал от тебя. Сделай надрез на своём мизинце и дай мне. Мужчины чудь часто так делали, когда ребёнок оставался без матери. Организм ребёнка чуди впитает только плазму крови с питательными веществами, остальное выйдет естественным путём. И ещё, похорони отца Марика, как сумеешь, не оставляй его гнить в этой хибаре.

Я тут же проснулся, приподнял пелёночку, малышка смотрела на меня огромными голубыми глазами, но это были не глаза младенца, а глаза взрослого человека. Я вымыл руки чаем, порезал мизинец на самом кончике. Кровь плохо сочилась, я сделал надрез поглубже, поднёс к губам младенца, и она стала глотать кровь, причмокивая и морщась. Я засмеялся: выход был найден. Через минуту Лисика уже спала. Я вышел во двор. Самые приличные доски были у ворот, краска с них ещё не совсем сошла, и они были не гнилыми. Я разобрал ворота почти полностью, не думаю, что они будут уже кому-то нужны. Во дворе нашлось всё, что нужно: и молоток, и гвозди, и ножовка. Я кое-как сколотил длинный, по росту покойника, ящик, снизу прибил палки, чтобы можно было нести вдвоём. Вместо крышки вырезал остатки от ворот там, где были красиво изогнутые поперечные доски. Получилось даже красиво. Я вошёл в дом и разбудил Нюрку. Она долго не понимала, где она и что мне от неё нужно. Представляю, где шлялась её душа — наверно, по кабакам. Я сказал Нюрке, что нужно обмыть Марика и надеть чистую одежду. Обмывать и переодевать покойного не составило труда, мужчина был очень худой, он буквально высох. Я думаю, что он умер от недоедания. Мы положили тело в гроб, а сделанный мной из палочки крестик сунули ему в руку. Женщина поцеловала мужа в лоб, и я закрыл крышку. Взявшись за кое-как прибитые палки ящика-гроба, мы вышли на улицу. У дороги, недалеко от этого последнего дома, я увидел красивую одинокую берёзу. Решили там и схоронить. Могилу копали по очереди. Когда могила была готова я послал Нюрку за ножовкой, чтобы отпилить палки, за которые мы несли ящик, и прихватить длинную веревку, если она есть. Нюрка ушла, а я сел на землю, прислонившись к берёзе.

— Покойся с миром, Марик, хотя что я говорю, ведь ты уже, наверняка, где-нибудь на другой планете, а с тобой твоя жена чудь, которой ты всё же изменил, чтобы на Земле вновь жили удивительные и нежные люди чудь. Марику не повезло, он не встретил такую женщину, как моя Галя. А я с самого детства жил рядом с человеком, который, возможно, не дал мне погибнуть. Ах, Галя, моя Галя. Как и чем я смогу расплатиться с тобой и за себя, и за сына? Да вот ещё дочку привезу.

Нюрка принесла всё, что нужно, и, похоже, она окончательно протрезвела. Мы осторожно опустили гроб. Женщина немного всплакнула, и мы закрыли. Нюрка наломала веток с яркими осенними листьями и натыкала их в холмик. Мы постояли, и я спросил:

— А у тебя есть ещё дети?

— Нет, это первый. Мы с Мариком с детства вместе жили рядом, учились в одном классе, я ведь не всегда пьяницей была. Поженились рано, но детей у нас всё не было, а я очень хотела ребёночка, по этой причине и попивать стала. Марик добрый был и мне ничего не запрещал, ну я и пропила всё. И когда совсем спилась, забеременела, но мне уже было всё равно, да и ребёнок мне не нужен.

Я сказал, что заберу девочку. Нюрка не обрадовалась.

— Забери её, забери, со мной она пропадёт, да и родня вы с Мариком были, забери.

Нужно было спешить — путь до дома не близкий. До райцентра километров сорок, от него до нашего дома ещё пятьдесят. Я попросил у Нюрки одеяло и покрывало для малышки, она махнула на грязный шифоньер.

— Бери, что хочешь.

Я нашёл старое, но мягкое и тёплое покрывало. На улице пошёл дождь и мокрый снег. Мы попробовали ещё раз накормить девочку материнской грудью, но всё бесполезно. Тогда я снова дал ей несколько капель крови, укутал дополнительно в покрывало, перевязал поясом и вышел на улицу. До тракта, по которому ездили лесовозы, было недалеко. Нюрка догнала нас и сказала, что поедет в райцентр к сестре, здесь ей делать больше нечего. Грохочущий лесовоз остановился сразу. Доехали без приключений, малышка была абсолютной молчуньей. В райцентре на автовокзале никого не было. Лисика не спала, но и не плакала. Я вновь порезал свой мизинец и покормил девочку. Она закрыла глаза и тут же уснула. Последний автобус привёз нас домой, когда стало уже темно, и я донёс ребёнка, никого не встретив. В доме было прохладно. Я положил свою драгоценную ношу на кровать, малышка спала. Первым делом я принёс побольше дров и затопил печь и очаг. Затем разогрел пшённую кашу, добавил натёртую морковь, поел и запил молоком. Вышел во двор, разобрал тюк сена и положил корове в ясли, принёс ей воды. В доме стало совсем тепло, и я раскрыл одеяло, Лисика спала. Я взял подойник с теплой водой и кусок хлеба. Посыпанный свежим опилом пол конюшни издавал запах хвои. Корова поглядела на меня своими большими благодарными глазами. Я особенно тщательно помыл вымя корове. Вдруг придётся кормить коровьим молоком ребёнка, ведь девочке по-прежнему нечего было кушать. Но поить её молоком коровы я всё же боялся, зная, что люди чудь не держали коров и вообще не держали никакую скотину. Придя в дом, я заметил, что малышка закряхтела и зашевелилась. Я распеленал младенца: «О, да тут неожиданность!» Значит, всё в порядке, и моя кровь подходит ей для еды. Мне хотелось услышать её голосок, хоть бы поплакала маленько. Я осторожно подмыл малышку тёплой водой и сменил пелёнку. Когда я неумело заворачивал девочку, она сморщила личико будто вот-вот заплачет, но она не заплакала, а сказала: «Агу».

— Как «агу»? Ты же только вчера родилась!

И не только это — младенец уже пытался улыбнуться. В доме стало жарко, и я снова распеленал ребёнка. Девочка двигала малюсенькими ручонками, сучила ножками, но не плакала. Она не спала около часа. Время уже было позднее, и я валился с ног от усталости. Но вот девочка перестала двигаться и только смотрела на меня. Стало ясно: пора кормить. На этот раз Лисика ела дольше и активнее, смешно чмокая и пуская пузыри. Я поставил купленную для сына кроватку рядом с диваном и положил туда ребёнка. Мне нужны были советы сына, я не знал, как мне действовать дальше. Дети пришли сразу же, как только я заснул. Лисика предстала также, как и Ламвай, маленьким ребенком. Они держались за руки и их глаза сияли счастьем. Снова я услышал слова благодарности от маленьких детей. Моим первым вопросом был: «Чем мне кормить Лисику?» Сын ответил:

— Ничем. Завтра ты снова должен совершить подвиг. Нужно привезти Лисику в роддом к Гале.

— Но ведь она не знает о девочке чуди. Как Галя воспримет эту новость?

— Да, не знает, но ты всё ей расскажешь. Мы не можем общаться с Галей как с тобой, она не чудь. И ещё, мама Галя должна покормить девочку. Если молоко подойдёт, то попроси насцеживать его в бутылочку. Будешь этим молоком кормить Лисику дома. Дети чуди едят очень мало, и Галиного молока хватит на дюжину детей чудь.

— Но как я пронесу ребёнка в роддом?

— Придумай что-нибудь, ведь девочка не плачет.

Затем сын рассказал, что когда ещё людей чудь было много, то матери носили младенцев в туесках или в корзинах. Я вспомнил, что у нас есть корзина, старая, правда, но большая и целая. Внезапно сын замолчал, прислушиваясь к чему-то.

— Я должен идти, меня понесли к маме Гале на кормление, и мне нужно будет проснуться. Лисика пока останется с тобой.

Ну и дела, как фантастично устроены люди чуди. Меня распирала гордость, что и я один из них, хотя плохо что умею и понимаю. Совсем недавно я вообще слыл больным на всю голову, инвалидом с детства. Жаль, что я рос среди людей и ел то, что давали. Тошнота и рвота у меня были частенько, все думали, что я просто был хилым ребенком. Теперь мой организм испорчен навсегда, я смогу быть таким, как эти дети, только в следующей жизни. Голосок Лисики прервал мои размышления.

— Отец, — сказала она, — наши с Ламваем имена не подходят, нужно дать нам вторые имена. Просто подумайте с Галей, как будете звать нас, и зарегистрируйте. Мы, конечно, навсегда останемся Лисикой и Ламваем.

Да, это было мне понятно.

— Но откуда ты знаешь, что ваши имена чужды нашему времени?

— Мы уже знаем очень много о предстоящей нам жизни. Пусть пока что наши руки-ноги нас не слушаются, но это не надолго. Видим и слышим мы хорошо, и что говорят окружающие нас люди, мы понимаем. Ламвай слышал, как мамаши хотели назвать своих детей. Люди чудь усваивают всю информацию быстро и легко. Ты уже знаешь, что наша цивилизация древнее вашей, намного древнее, но наша колыбель-родина не на Земле. Эта планета является колыбелью людей, но когда-нибудь и вы будете жить на других планетах.

— Зачем же вы рвётесь на Землю, ведь люди чудь такие слабые и нежные, а здесь выживает сильнейший.

— Да, это так, но есть высшие силы, они просят нас повлиять на развитие людей. Люди как дети, которых, как здесь говорят, мать не докормила, они всё время хотят разрушить и себя, и планету, как будто у них есть ещё где жить. Человек должен всегда самосовершенствоваться. Важна также и эта планета. Но ошибаются многие «дети» цивилизации, и тогда появляемся мы. Эта наша прямая обязанность — направлять развитие людей в правильное русло. Наша раса стоит на ступеньку выше людской расы, и мы обязаны присматривать за младшими. Мы также получаем руководства от своей высшей расы. Мы появились на Земле миллион лет назад, при других цивилизациях. Посещали эту планету и высшие расы. Люди тогда развивались в правильном направлении, и мы ушли, чтобы помогать другим на других планетах. Катаклизмы и катастрофы погубили старые цивилизации на Земле. Выжили только дети, которых спрятали глубоко в пещерах. Ещё многие поколения людей так и жили в пещерах, они одичали, и все знания были утеряны. Пришло решение от высшей расы: не вмешиваться в развитие людей, дать возможность выбора. На сегодня всё, ты должен выспаться. Наши ночные встречи отнимают у тебя много энергии.