Современная греческая поэзия

Антология, 2021

Греческая поэзия на протяжении всей своей истории была богатой, самобытной, глубоко национальной, но открытой ко внешним влияниям. Эти её характерные черты не изменились по сегодняшний день, и в условиях глобализированной культуры она не замыкается в себе и не растворяется в обезличенном «общемировом» литературном процессе, но продолжает сохранять свою особую идентичность. Но идентичность эта не является ни однородной, ни монолитной: внутри неё выделяются свои полюса и свои тенденции, «западнические» и «почвеннические», консервативные и новаторские, ищущие сближения с европейским миром и настаивающие на поиске уникального национального пути. Все они, восходящие ещё к периоду Греческой революции 1821 г. и усложнённые внутринациональными конфликтами и расколами XX в., продолжают сказываться – уже в новом обличий и новом контексте – на поэтической мысли. Эта книга, охватывающая десятилетний период в истории высшей литературной награды Греции и более чем сорокалетний период в истории самой греческой литературы, может служить путеводителем по современной греческой поэзии. Авангардисты и классики, реалисты и сюрреалисты, признанные мастера и совсем юные авторы ведут в ней диалог с эпохой и обществом, дают свою оценку злободневным проблемам и обращаются к извечным вопросам жизни, смерти и любви.

Катерина Ангелаки-Рук

Анорексия существования

Государственная литературная премия Греции

Номинация «Поэзия»

2012

Издательство «Кастаниотис»,

Афины, 2011

(С. 22, 26, 30, 34, 48)

Исчезла и луна

Луна, луна

прижатая так тесно

к моей груди и к животу:

и на неё я больше не гляжу,

как больше не гляжу

и в зеркала.

Луна теперь —

белёсый слабый свет,

что чуть мерцает и напоминает времена,

когда за ночью ночь

с её серпом

и страсть, как полнолуние, росла.

Ты на покрытых галькой берегах

стояла мокрая и думала, что видишь

суть мироздания,

мечтала о веках

метафизических,

где никакое солнце

не затмевало бы поэзии луны:

ведь серебристый свет

всегда нежнее дня

и золота его.

О, женщина, как ты была смешна,

считая, будто пылкая луна

оберегать твой танец будет вечно.

Но и луна исчезла.

И она.

Поворот событий

С какого неба она проливается,

эта отрава,

в день по капельке

мою жизнь разъедая?

Где осталось сияние,

что меня переполнило,

когда глаза мои тронули

силуэт «Его» тела,

проступавший легонько

сквозь мужскую одежду?

Слова в ту пору лились потоками,

проносились идеи, как дикие стаи птиц,

не хотели клевать слова,

как бы ни голодали.

Ночь меня не пугала: хоть и безмолвная,

она сказки рассказывала,

сулила зарю.

Люди были

не назойливым антонимом одиночества,

а колодцами, где в глубинах сокрыты тайны

утешительные и прохладные.

Знать бы: это я сама виновата —

или чёрный антоним жизни,

что приближается?

Монашеское

Полотном полотном чернота обернуть меня хочет, я знала.

Монах смотрел в её рот,

зубов и поцелуев лишённый.

Его чёрная шапка

была запятнана небесной голубизной,

и его покой был весь в складках, как плотный шёлк

на картинах голландцев.

Яннуса^[1] представила

часы его спасения,

погружённые в масло и в тишину,

прогулки его одинокие

по самому краю прохладных ущелий соблазна.

Как полярный медведь,

у которого жир — идеал телесности,

может вынести холод, потому что в своей ледяной берлоге

копирует смерть,

так и этого человека душа

в мозговом сером мешке

копирует абсолют,

чтобы вынести жизнь.

Только плач его слышится по ночам

и прутья лозы трещат, когда он

встаёт на колени.

Пить и глотать

Какой была бы жизнь моя сейчас

когда я чернотой окружена

и вся дрожу как маленький зверёк

боюсь медвежьей ночи

боюсь, что всё давно предрешено

за тучами

какой была бы жизнь

без жидкости хмельной которую я пью

без этой напоённости

которая бушует украшая

мою неполноту

и облегчает ношу дня

груз ночи неподъёмный

и без мечты которая таится

свернувшись у меня под языком

и жидким телом делается так что

с любым глотком я нахожу её во рту

и без того чтобы не прекращая

по капле я считала

во мне расплёсканную пустоту?

Поэтический постскриптум

Стихи теперь не могут быть красивыми:

ведь правда стала безобразной.

Отныне опыт —

единственная плоть стихотворений.

Пока он богатеет,

питаются стихи — и, может быть, становятся сильнее.

Болят мои колени,

и пред Поэзией я больше их не преклоняю,

но только свои опытные раны

в подарок предлагаю.

Эпитеты увяли:

теперь я только играми рассудка

Поэзию свою приукрашаю.

Но я не перестану ей служить, —

пока нужна ей буду.

Она одна мне помогает позабыть

закрытый горизонт грядущего.

Примечания

1

Героиня нескольких стихотворений поэтессы (прим. пер.).