Женская доля

Анна Медь (2025)

Сборник рассказов о сильных и хрупких женщинах, которым пришлось бороться за право жить или быть счастливыми

Гришка

Уж лучше бы плакал!

От немого упорства, с которым сын вцепился в ее ветхую юбку, у Фроси облилось сердце кровью. И рука даже не поднялась отцепить детские пальчики от подола. И немудрено, в деревне Гришка хвостиком ходил за матерью, и в хлев за нею, и на колодец. Смешно перебирал своими пухлыми ножками, падал часто, однако упрямо шел следом.

Ругал Фроську муж покойный за то, что сына при себе держала, да она лишь отмахивалась. Нет в том беды, что сыночек с нею везде. Так и тянется за матерью, то ведро пытается поднять, то корову оглаживает, успокаивая перед дойкой. И по хозяйству помощник растет, и сынок под материнским приглядом. Так даже лучше, ведь единственный он у нее, детей им с мужем бог больше не послал.

После смерти мужа и вовсе стал малыш единственной отрадой молодой вдовы. Хотя теперь был он и тяжелой обузой…

Когда сгорела ее изба вместе с мужем, перебралась Ефросинья в уездный город на заработки. Сняла здесь на последние копейки комнатушку, чтобы заработать себе и сыну на пропитание поденной работой.

Ни писать, ни читать Фроська обучена не была, поэтому пошла трудиться в крошечную прачечную, что приютилась в подвале соседнего дома. В первый же рабочий день ушла она засветло, а вернулась глубокой ночью. Шоркала, полоскала, не разгибая спины от огромного чана больше пятнадцати часов среди пара и горячей воды.

Гришка все это время ждал ее у двери, скулил в ужасе от непривычной обстановки, словно брошенная собачонка. От страха он за весь день даже не притронулся к ситному и воде, заботливо оставленным матерью у соломенного матраса на полу.

Когда мать вернулась домой, он кинулся к ней, потянулся ручонками и залепетал что-то радостно.

А ей было так плохо и маятно, что принялась Фроська из-за невыносимой усталости орать каким-то чужим, злым и сварливым голосом:

— Пошто не ел? Пошто выл? На улицу погонят из-за тебя!

На этом силы у нее кончились. Со стоном Фрося рухнула на драный, грязный тюфяк, единственную меблировку комнатушки, и горько расплакалась от боли и усталости. У нее невыносимо ломило все тело, руки распухли от долгой возни в горячей воде, они превратились в два багровых обрубка с белыми пузырями волдырей на ладошках.

Поясница одеревенела, а в спине словно застрял раскаленный огромный гвоздь.

Заплаканный Гришка подполз к ней на коленках и принялся кормить мать. Неловко он отщипывал крохотными непослушными пальчиками крошки и клал ей в рот.

От его доброты стало Фросе еще горше, в груди будто склянку со жгучим ядом опрокинули. Вот только ни обнять, ни приласкать сына она так и не смогла, страшная усталость придавила ее к полу, словно неподъемная каменная плита.

Утром же, несмотря на уговоры и крики матери, Гриша намертво вцепился в материнский подол и отказывался снова остаться один. Ефросинья прикрикнула на него, однако для удара не поднялась рука. До сих пор на нежных щечках горели пунцовые полосы от ее вчерашних побоев.

И она сдалась, взяла в свою раздувшуюся, багровую ладонь детские, крохотные пальцы. Хотя строго-настрого предупредила сына:

— В углу тебя посажу, чтобы молчал и не шелудился. Прознает хозяйка, так сразу прогонит с работы. С голоду сдохнем на улице, как собаки, ты виноват будешь!

Гришка серьезно, по-взрослому кивнул согласно в ответ.

В прачечной Фрося пихнула сынишку сразу в угол с грязными простынями и принялась снова за свой адский труд. Шоркала в кипятке чужую одежду, потом полоскала в ледяной воде, крахмалила. Тело сразу же налилось ломотой, руки лопнули новыми кровоточащими язвами, потому что кожа слазила лохмотьями от бесконечного трения и воды.

Со стоном потянула прачка ушат с кипятком, чтобы залить новую порцию белья, но никак не могла управиться с тяжелой емкостью. В пару не приметила она, как метнулась к ней маленькая фигурка.

Онемевшие пальцы не удержали край, и ушат выскользнул у Фроси из рук. Она отскочила в сторону, уберегаясь от кипятка. А мутная белесая волна вара взметнулась вверх и с головой накрыла мальчика, который по привычке спешил помогать матери.

В горячих клубах перепуганная прачка не смогла сразу найти сына. Когда расступился влажный туман, Гришка, красный и сморщенный, уже не дышал и не шевелился на мокром полу.

Фрося схватила тельце на руки и кинулась на улицу искать ближайший лазарет. Все вокруг закрутилось, словно в огромном колесе, ей что-то говорил доктор в очках, укоризненно шептала черная монахиня.

Она ничего не понимала в их заумных словах, только твердила как заведенная:

— Сыночек, сыночек!

Очнулась прачка от грубого толчка хмурого мужика, к которому подвела ее сестра милосердия. Он буркнул несчастной:

— Чего заладила?! Богу душу отдал твой сыночек. Деньги давай, чтобы схоронить его по-людски, а не в могиле общей без имени.

У Фроси что-то забрезжило в голове, она покорно кивнула и кинулась обратно в прачечную, чтобы просить у хозяйки в долг денег. Однако дородная и высокая содержательница мойки не дала Фросе даже слова сказать. При ее появлении зашлась в крике:

— Ах ты, дармоедка! Побросала работу и сбежала! Еще и ребятенка своего притащила! Никакого тебе жалованья! Хоть раз такое вытворишь, уволю!

От ее визгливого голоса слова у Фроси в голове смешались, она только смогла выдавить:

— Денег мне надоть, сына схоронить.

В ответ полетела новая порция упреков и оскорблений. Распаляясь под взглядами остальных работниц, хозяйка возмущалась все громче:

— Ишь, удумала, барышей захотела! В ноги поклонись, чтобы простила я тебя и на работу взяла, а не попрошайничай! Не заслужила ты ничего!

От обидных слов и равнодушия к ее горю изнутри Фроську словно кипятком полоснуло, злым, едким и жгучим. Она, не помня себя, ухватила мокрое полотенце и шваркнула им по конторке:

— Я — человек! Человек!

Хозяйка в немом удивлении распахнула рот, затопала ногами и ткнула пальцем на дверь, выгоняя взбунтовавшуюся прачку прочь. Неожиданно из пара вынырнула одна крепко сбитая фигура, за ней другая. Красные, распаренные пальцы сжались в кулаки, заблестели гневом глаза на багровых лицах остальных работниц.

— Прачка — тоже человек! У нее горе, а вы ее, как собаку, на улицу гоните! — выкрикнул кто-то из них в защиту Фроськи.

Многоголосый хор начал расти и множиться:

— Отказываемся работать! Спину гнем, убиваемся, а вы только о нас ноги вытираете!

— Жалованье требуем больше за тяжкий труд!

В стороны полетели простыни, тазы и щетки. Разгоряченные, мокрые женщины вывалились на улицу, выкрикивая на ходу:

— Мы не рабы, мы люди!

Накопленная обида и злость от тяжкого труда выплеснулись и раскатились, словно горячая волна по улицам города. Из всех городских стирален выходили на тротуары измученные, замордованные непосильным трудом работницы. Они колотили в тазы, кричали во все горло, устроив настоящую забастовку.

Фрося стояла вместе со всеми в толпе протестующих. Но молчала…

Горе по погибшему малышу так сдавило ее горло, что дышать было тяжело, не то что говорить. Плыла она среди чужих воплей и гнева немой, обессилевшей рыбой.

В многочасовом стоянии прошли два дня.

Беломойки все также приходили на работу затемно, но на свои рабочие места не шли, а выстраивались на тротуарах и принимались снова и снова скандировать:

— Прачка — тоже человек!

Однако на третий день их крики стали тише. Жалованье за забастовку не платят, а с голодным брюхом сил становилось все меньше. На лицах у голодных, уставших женщин уже читалось сомнение, не зря ли затеяли, может, сдаться и вернуться обратно к ожогам, мозолям и боли от работы в пару и сырости?

Вдруг к толпе подлетела пролетка, откуда извозчик начал вытаскивать и раздавать моечницам свежие булки и пироги:

— Держите! Ешьте! От нас это, от простого люда, собрали вам помощь! За хорошее дело горой надо стоять, бабоньки, а мы уж вам подмогнем!

Двое заводских рабочих, которые прибыли вместе с провиантом, принялись раздавать прачкам деньги:

— Держите, это вам, чтобы держаться до победного! Мы провели благотворительный сбор! Вы должны выстоять и добиться улучшений в работе!

Чьи-то мозолистые руки сунули Фросе пачку ассигнаций:

— Вот возьми на похороны! Закажи все как положено для ребеночка.

От этих теплых прикосновений, человеческой заботы в горле у несчастной женщины что-то лопнуло. Рассыпался на сто частей холодный камень, мешавший говорить, и слова полились наконец наружу. По бледному лицу хлынули слезы, она поклонилась своим благодетелям и прошептала:

— Спасибо, спасибо!

Вечером после хлопот на кладбище Фрося не пошла домой, хотя ноги от усталости ее уже не слушались. Она вернулась снова на пятачок к своим товаркам по несчастью и продолжила упрямо требовать облегчения в своем адском труде.

Ничто не смогло сломать ее, ни проливные дожди, ни холод, ни удары жандармов, которые однажды попытались разогнать упрямых работниц и вернуть обратно в стиральни.

Пока однажды на банную улицу, где было больше всего стиральных заведений, не явился сам градоначальник. За ним тянулась вереница владельцев прачечных и стирален города.

Градоправитель подтянул засаленные манжеты и грязный воротничок, потом раздраженно спросил:

— Ну так и чего же вам надо?!

Фрося в ответ звонко выпалила:

— Чтобы за людей нас считали! Отпуск давали, жалованье не хуже, чем у заводских! И работать как все, а не пока упадешь!

Чиновник оглядел измученных адским трудом женщин, их плохонькую, по сто раз заштопанную одежонку, бледные от недоедания и вечных болезней лица, их багровые, раздутые, шершавые после стирки руки… И с тяжелым вздохом согласился:

— Хорошо, предлагаю перемирие. Вы возвращаетесь на свои рабочие места, я же издам приказ о новых условиях вашей работы. Согласны?

Фрося с облегчением выдохнула, их бунт был не зазря. Она оглянулась на товарок и подтвердила их решение:

— Согласные, что ж поделать. Будем чистоту в городе блюсти, а то у вас уже одежка стирки просит.

Градоначальник смутился, рядом с ним загудели взволнованные держатели прачечных. Но их возмущение перекрыли довольные возгласы и шум шагов работниц, которые с победой расходились по своим стиральням и мойкам.

После двухнедельной забастовки, которую начала Фрося, для прачек были улучшены условия их работы. Прачкам установили восьмичасовой рабочий день, разрешили раз в год брать отпуск в две недели.

Сама же бывшая прачка стала ходить в воскресную школу, чтобы обучиться грамоте и письму.

И с тех пор использовала эти знания, чтобы защищать права своих товарок по тяжелому ремеслу. Любая беломойка знала, что к ней можно обратиться с проблемой. Сердобольная женщина поможет составить жалобу, пойдет ругаться с жадной хозяйкой, а случись что посерьезней, так и до самого градоначальника достучится.

До конца жизни творила Фрося добро. Она организовала для тех, кому не с кем было оставить маленьких детей во время работы, бесплатные ясли, где ее работу няньки оплачивали прачки в складчину. Ежедневно она возилась, кормила и заботилась о десятке чужих ребятишек, пытаясь загладить свою вечную вину перед погибшим Гришей.