Когда они возвращаются. Даже в хорошо продуманном плане всегда найдется слабое место

Анна Вислоух

Первая мировая война. В минуты затишья в землянке собираются офицеры Черниговского гусарского полка. Поручик Белов рассказывает о необычной находке: он обнаружил окончание повести Лермонтова «Штосс». В суматохе воздушной тревоги Белов отдает тетрадь с рукописью своему сослуживцу Сосницкому.2017 год. Рукопись повести Лермонтова попадает в руки писателя Андрея Самарина. Заполучив артефакт, он рассчитывает на новый поворот в своей карьере. Но Самарин не единственный, кто интересуется повестью…

2017

Писатель Андрей Самарин давно и безуспешно обдумывал идею новой книги. После выхода его последнего детективного романа прошел год. «Горел» договор с издательством, аванс был давно потрачен, его литературный агент звонил каждый день и грозил самыми страшными карами.

Самарин глядел в потолок, словно трещины в побелке могли указать ему тот единственный путь, по которому, как по рельсам, покатится сюжет. Он подходил к окну, смотрел во двор, словно в танце веток деревьев, трепещущих на майском ветру, мог увидеть ту сюжетную линию, которая бы поразила воображение его издателей. Он листал ленты социальных сетей, словно в снимках многочисленных котиков и постах о кулинарных изысках надеялся уловить неясную, невидимую нить стройного захватывающего повествования. Все без толку. Угрожающе, как акула к выпавшему за борт неудачнику, к нему приближался дедлайн — последний срок сдачи рукописи в издательство.

Самарин открыл на первой странице чистую тетрадь. Он привык писать в тетрадях от руки, каждый новый роман — новая тетрадь. Даже ритуал такой завел: шел в магазин канцелярии, тщательно выбирал общую тетрадь в девяносто шесть листов, конечно, в клеточку. И писал мелким, но очень четким почерком, как бисер нанизывая его на строчки. Откуда пошла такая привычка, Самарин не помнил. Возможно, его первая профессия историка-палеографа сыграла здесь свою роль. Он любил архивные документы, старые тетради в коленкоровых переплетах, мог сидеть над ними часами, разбирая летящий почерк Лермонтова или запутанные черновики Достоевского.

Свою работу в архиве он любил. Но в какой-то момент ему в голову закралась мысль: а не попробовать ли и мне написать роман? Ну или повесть вначале. Читателем он был с огромным стажем. Читал запоем, и если поставить в одну стопку все прочитанные им книги, они могли бы поспорить по высоте с какой-нибудь башней в Дубае.

Так почему не написать самому? Чтобы нравилось все: герои, сюжет, интрига, исторический антураж. И он решился. Первую же повесть «Руны смерти» охотно взяло издательство, а уж потом нужно было выдавать тексты на-гора, как уголь в забое, да еще и серии придумывать. Исторических загадок и тайн в голове у Самарина теснилось столько, что хватило бы еще на сотню историй. Но…

Внезапно его накрыл пресловутый писательский кризис. Когда-то он в него не верил и только иронично ухмылялся, когда в своей литературной тусовке слышал жалобы от коллег по перу: да бросьте, сюжеты валяются под ногами! А уж профессионализма ему не занимать, даже и учиться не нужно было, все пришло как-то само собой. Чувство стиля, слова и образы словно дремали в недрах души и только ждали часа, чтобы выбраться наружу и лечь ровными строчками очередного шедевра на бумагу. Впрочем, иногда он задумывался: откуда брались все эти идеи, образы, сравнения? Но тайну эту постичь еще не удалось никому. Самое расхожее объяснение: будто кто-то водит рукой по бумаге и выдает текст, не задействуя его мозг. Объяснение было откровенно мистическим и Самарина устраивало. Тем более что элементы мистики в свои романы он добавлял, и именно они, он был уверен, придавали тексту необычный подтекст и остроту.

Самарин вздохнул, написал первое предложение. Потом зачеркнул его. Нет, все не то, такое начало никуда не годится.

Он посмотрел в окно. За окном май прощался с календарем, а значит, не за горами лето. Это была самая любимая его пора. Именно летом, уезжая в глухую деревушку в соседней области и снимая там домик на опушке леса, Самарин не просто писал, он творил! Называл шутя этот домик своей писательской резиденцией, да так оно и было по большому счету. В свои тридцать семь лет он не был женат, отшучивался тем, что в архиве с невестами было напряженно, а уж сейчас, сидя в квартире на седьмом этаже или в деревушке с глухими старушками, — и подавно. Его пока все устраивало. Куда спешить, хомут на твою шею еще найдется, повторял он слова своей бабушки.

И вот он, самый настоящий кризис, который застиг его так не вовремя. Критики напишут: исписался Самарин, ни одной новой идеи, ни одного лихо закрученного сюжета. Прощай, слава! И высокие гонорары, которые позволяют ему безбедно существовать самому, да еще и покупать «Вискас» для кота Мартина.

Ведь с чего все началось. Внезапно, ворочаясь ночью без сна, он подумал: кому сегодня нужно то, что я пишу? То, что сегодня в топах издательств, он видел прекрасно. И так же прекрасно понимал, что никогда не будет об этом писать. Триллеры с реками крови, расчлененкой, извращенцами вызывали у него физиологическое отвращение, а уж обложки с грудастыми девицами и мускулистыми суперменами просто приводили в ужас, убогий язык и примитивные сюжеты раздражали. Или поток сознания, который выдается за неведомые миру откровения и обязательно приправлен перчиком в виде обсценной лексики. И он никак не мог понять: когда этот западный тренд проник и к нам и мы повелись на всю эту чушь и примитив?

К тому же, чтобы раскрутиться, нужно было активничать в тусовке, сидеть и делать умное лицо в туповатых ток-шоу с такими же участниками, мелькать на всяких встречах и презентациях. И ваять десяток романов в год, не меньше. Да таких, чтобы публика приняла. Литературных негров он не одобрял, относился к такому способу с брезгливостью. Словом, застрял в том самом веке, о котором и писал свои романы. Никому не понять его, он был в этом уверен и особо о своем состоянии не распространялся. И в один момент его как тяжелым ватным одеялом накрыла депрессия. В груди словно застрял холодный огонь, и он несколько суток не вставал даже попить воды, выползая только в туалет. Бывший однокурсник Павел Рощин, обеспокоенный его молчанием, приехал, выпросил у соседки запасной ключ, увидел Андрея совсем уже в непотребном виде и отвез к психиатру. Препараты пока помогали. Но именно что — пока.

Кот Мартин вспрыгнул на полку и, лениво помахивая хвостом, пошел по корешкам книг. «Мяу», — вдруг вякнул он и поскреб лапой корешок толстого тома в старинной коленкоровой обложке.

— Ну что — мяу? Что — мяу?! Хорошо тебе, толстопузому, — скривился Самарин. — Ни забот не знаешь, ни трудов! Даже мышей ловить не умеешь! Эх… мне бы твои проблемы!

— Мяу, — не согласился кот и снова поскреб лапой по корешку книги. — Мяв-мяу-мяаааау!

— Брысь оттуда, негодник! Еще не хватало букинистические редкости ногтями своими корябать. — Самарин бросил в кота тапком, но не попал. — А так хоть я в случае чего отнесу их в «Букинист», будет тебе на первое время на «Вискас»… Ну вот, ты хоть понимаешь, кого ты корябал, бестолочь усатая! — Самарин снял с полки пострадавший том. — Это же Лермонтов, балда ты меховая! Михаил Юрьевич, между прочим! Светоч и надежда русской поэзии! И прозы…

Приговаривая так, Самарин бережно потер пальцем образовавшуюся царапину на коленкоровой обложке и раскрыл книгу.

— Знаешь, что он написал? Вот то-то же! А лезешь, царапаешь!

Кот в это время улегся на полке и внимательно слушал хозяина, вздрагивая ушами.

— Возьмем, к примеру, «Герой нашего времени». Это же гениальная вещь! Мне такого никогда не написать… Или, скажем, вот очень таинственное произведение, «Штосс» называется. Михал Юрьич его так и не закончил, на дуэли его, понимаешь, застрелили. А ведь какова интрига! Обзавидуешься!

— Мяв, — снова громко сказал кот и спрыгнул к хозяину на колени.

— Вот тебе и мяв, — заключил Самарин, закрыл книгу, положил ее на стол. Мартин недоверчиво посмотрел на него. Но никак не прокомментировал и, подняв хвост, перебазировался на подоконник.

Самарин снова подошел к окну, посмотрел на двор. С седьмого этажа фигурки людей казались не больше шахматных. Новых идей в голове как не было, так и нет. Начать нужно с плана. Кое-какой сюжет в голове вертелся. Самарин уже по опыту знал, что стоит набросать несколько основных пунктов, как начнут вырисовываться другие линии, мысль заработает и… о том, какова идея его будущей книги и что из нее почерпнет для себя читатель, он старался не думать. Иначе становилось совсем не по себе. Напишет еще одну обещанную книгу из серии про сыщика Джона Уолтера и тогда будет осмысливать ситуацию. Может, вернется в архив, почему нет. Там сейчас многое изменилось: современное оборудование, много документов оцифровывают, так что рабочие руки нужны. Вот и подумает, когда…

В это время в дверь позвонили. Самарин вздрогнул. Принесла нелегкая кого-то… Он оторвался от созерцания улицы, пошел открывать. На пороге стоял Павел Рощин. Ну да, очень вовремя! Наверняка с новыми проблемами, которые он, Андрей, должен будет броситься решать, спасая друга.

И правда, выглядел Рощин не лучшим образом: весь помятый, будто спал в одежде, глаза красные. Прошел в комнату, плюхнулся на диван. Н-да, красавец… Самарин поморщился, но не стал ничего комментировать.

— Что, опять всю ночь играл?

Рощин только махнул рукой.

— Принеси лучше что-нибудь выпить.

Самарин вышел на кухню, в дверце холодильника обнаружилась початая бутылка водки, он откупорил ее и взял из шкафа старый граненый стакан. Сойдет для тебя, навязался на мою голову! Прозрачная жидкость забулькала, мелким водоворотом наполнила стакан. Ах да, закусить же, голодный небось, чтоб ему… На полке холодильника в банке скучал одинокий маринованный огурец. Ну вот, самое то.

Рощин жадно заглотил полстакана водки, захрустел огурцом.

— Ну что в этот раз? — Самарин скептически оглядел его.

Тот помолчал, о чем-то сосредоточенно думая. Потом внезапно спросил:

— А ты не хотел бы на недельку уехать из города в глушь? Ну развеяться, обдумать новый роман. Подумай. Я тебе рассказывал, помнишь, про дядьку своего, Михал Алексеича. Дядь Миша руководил творческой резиденцией на хуторе. Так вот, полгода назад он умер, сестра пишет, что остались какие-то старые рукописи, тетради, целый чемодан. И он все это завещал мне. Думал, может, вернусь к исследовательской работе, все надеялся, что мои мозги встанут на место. Вчера адвокат отдал мне завещание и еще вот это. — Рощин полез в карман пиджака, долго в нем шарил, но наконец выудил небольшой серебристый ключ и кинул его на стол.

— Что это? — Самарин повертел ключ в руках.

— Ключ от сейфа, в котором хранится какая-то рукопись. Если дядя закрыл ее в сейфе, значит, это что-то ценное. Может, там и еще кое-что полезное найдется. А ты все же в таких штуках разбираешься, зря, что ли, истфак оканчивал. Может, там есть ценное что.

Самарин растерянно посмотрел на друга.

— Ты забыл, что мы с тобой оба там учились?

— Это ты забыл, что я ушел на втором курсе! Не оправдал, так сказать, надежд… Так что давай, решайся. И долго не раздумывай. Ехать нужно завтра.

— Так, колись давай, что случилось?! — Самарин отобрал у друга стакан и бутылку, к которой тот было потянулся. Так ведь и знал, добром все эти его посиделки в странных компаниях не закончатся. Павел поежился, словно его охватил озноб. И нехотя начал рассказ.

В их дружной сыгранной компании сегодня ночью появился какой-то странный человек. Вроде чей-то знакомый. Выглядел он необычно: довольно пожилой, одет в какой-то полосатый балахон, в руках все время крутил странный предмет, то ли портсигар, то ли табакерку, на вид тяжелый, возможно, золотой. Были у него мутные глаза и очень неприятный рот. Представился Николаем Николаевичем.

— Как рот может быть неприятным? — не выдержал Самарин.

— Как-как… Не знаю я! Вот так — неприятный, губы словно змеились, это он типа улыбался.

Сначала странный тип наблюдал за игроками молча. Потом презрительно бросил, что все это детские игрушки, и предложил сыграть в штосс, или фараон ее еще называют, игру эту. На деньги.

— Все отказались, а я… будто толкнул кто в бок. Короче, я проиграл огромную сумму. — Рощин нервно щелкал зажигалкой, но она не работала.

— А табакерка эта при чем?

— Да шут ее знает! Только он все время ее на свои карты клал. Положит, снимет. И так каждый раз. Вроде колоду придерживает… Да, это табакерка оказалась, он из нее табак брал, нюхал. Или что там у него было. В жизни такого не видел.

— Эх, ну ты и лопух! Тут явно дело нечисто. Что-то здесь шулерством попахивает. И табакерка эта неспроста. Мне кажется, я где-то читал об этом… Точно!

Самарин быстро пробежал глазами по полке с книгами, выхватил нужный том, пролистал страницы. Ну вот же, старый шулерский способ!

— Слушай, лишенец! «В табакерке два дна. Цветочек вставной на пружине и намазан по мату воском или клеем. Когда я беру табак, то прижимаю пальцем середину. Верхняя карта прилипает к цветку и держится в рамочке. Вторая остается верхней». Это ж еще в начале позапрошлого века Фаддей Булгарин в своем романе «Иван Выжигин» описал!

— Романов этих мы не читали, университетов не кончали… Ну и за руку его никто не поймал. Пришлось расписку писать. Это был бес какой-то, не человек, не поверишь. Мне нужно уехать на время. Ну и кто знает, может, артефакты дядьки из его сейфа чего-то стоят, продам хоть часть. Он Лермонтовым увлекался, собирал архивы.

Самарин задумчиво почесал в затылке. Взгляд его упал на том Лермонтова на столе.

На следующий день с утра Павел приехал на машине. Нетерпеливо посигналил снизу. Да иду, иду! Андрей схватил сумку, выскочил в коридор, позвонил в дверь соседки.

— Теть Тань, вот ключи, Мартина кормите, все я оставил, я побежал.

Он чмокнул в щеку пожилую соседку, которая уже не раз его выручала, — надо бы и в этот раз привезти ей что-то в подарок — и выскочил из подъезда, на ходу запихивая в сумку вываливающиеся вещи. Никогда не умел аккуратненько все с вечера сложить, всегда в последний момент. Так и на поезд однажды опоздал, пришлось догонять на такси.

Ехать было недалеко, в поселок Никольское, километрах в пятидесяти от областного центра. Самарин с удовольствием подставил лицо ветерку, врывавшемуся в открытое окно машины. Давно он никуда не выбирался и по большому счету был благодарен другу за приглашение. Кто знает, может, именно там посетит его муза, и он наконец начнет новый роман. Эта мысль его согрела, и он радостно улыбнулся.

Рощин бросил на него быстрый взгляд.

— Рассказываю, чтобы ты был в курсе. Это творческая резиденция, как я уже говорил. Бывшая усадьба помещика, мецената и писателя Веретьева. Марьино, назвал в честь своей дочери. Дом его отдали писателям и художникам еще в середине прошлого века, сюда приезжали о-о-очень знаменитые деятели искусства и культуры со всей страны.

Он перечислил несколько известных с детства имен.

— А твой дядя как туда попал? — спросил Самарин.

— Ну он же был музейщик, историк, литератор. Его туда пригласили работать, и он лет тридцать заведовал этим домом. Там осталась моя двоюродная сестра, она теперь этим хозяйством занимается.

— А есть сейчас там кто из писателей? — заинтересовался Самарин.

— Вот не знаю, вроде одна художница живет. Ольга, сестра, ничего не сказала, да я и не спрашивал.

За разговорами не заметили, как подъехали к поселку. Теперь и в этих местах поселился стандарт. Когда-то маленькие разномастные деревеньки в платочках, как пелось в одной старой песне, словно раздвинулись, а скорее слились в одно бесконечно длинное поселение с добротными кирпичными домами, спутниковыми антеннами, сетевыми магазинами с сияющими витринами. Почти в каждом дворе автомобиль. Народу на улицах не видать: ездят и в город на работу, и здесь километрах в пяти большая современная ферма, они ее проезжали. Черные коровы оккупировали бугры (такая вроде технология, бугры для них специально насыпают) и вальяжно помахивали хвостами, с любопытством поворачивая морды вслед проезжающим автомобилям. Комплекс этот немец построил, там у него, говорят, чистота, как в операционной. Правда, запах никуда не делся. Так куда ж без него. Самарин с таким же любопытством, как и буренки, крутил во все стороны головой. Цивилизация, ничего не скажешь!

Поселок проехали по центральной улице, свернули на боковую дорогу. Еще километров десять по грунтовке, резиденция чуть дальше. Въехали в деревушку в две улицы. Симпатичные домики, поржавевшая водонапорная башня, наверху — аисты. Да, точно, они! Надо же, как со старыми друзьями поздоровался. А храм какой! Похоже, его восстанавливают. Нужно обязательно зайти, поспрашивать старожилов, какая с ним связана история. Видно же: пару веков ему точно.

Выехали на окраину деревни. Из-за поворота внезапно показался одноэтажный дом с мансардой, окруженный огромным парком.

Это была настоящая дворянская усадьба, как на картинках, хотя и заметно было, что дому не помешал бы ремонт. Он был построен в форме широкого прямоугольника; на переднем фасаде здания, при средней части, которую замыкала треугольная мансарда, находился глубокий портик на четырех массивных колоннах, которые поддерживали большой балкон.

На крыльце стояла женщина лет сорока на вид, худощавая, спортивная, с короткой стрижкой.

— Ольга, — представилась она и окинула Самарина быстрым внимательным взглядом глубоких темных глаз.

Она открыла высокие резные двери. Перед ними был коридор во всю длину дома, который заканчивался, похоже, гостиной. Вдоль всего коридора тоже были двери, комнаты для гостей, как объяснила хозяйка. В помещении в конце коридора царил полумрак. Ольга включила свет. Это оказалась и, правда, большая гостиная, похоже, выполнявшая ту же функцию и в прошлом веке.

Конец ознакомительного фрагмента.