Внебрачный контракт

Анна Богданова

Что делать девушке, если не везет в личной жизни? Что угодно – только не бросаться под машину. Дуня Перепелкина и не бросалась – она просто спасала ежика, решившего подремать посреди шоссе. И вот теперь перед ней пронеслась вся жизнь: детство, юность, любовники, придурочный муж, к счастью уже бывший. Ничего хорошего... А ведь где-то живет на свете ее первая любовь – потомок ассирийских владык Варфоломей, с которым у Дуни, к сожалению, не могло быть будущего. Дело в том, что по взаимному договору родителей он должен был жениться на другой девушке. И Варфоломей, скорее всего, женился...

Полет

Я умерла в полночь. Если быть совсем точной, то без пяти двенадцать (я еще на часы успела посмотреть — гляжу, двадцать три часа пятьдесят пять минут). Потом — свет фар, визг тормозов — вжик! Трррр! Тсззззззззз! И меня не стало.

Но главное даже не в самом факте моей кончины, а в том, что смерть моя вышла до крайности глупой и несвоевременной.

Впрочем, чему ж тут удивляться? Она была настолько же нелепой и абсурдной, как и вся предшествующая ей жизнь. Обидно! Лишь к тридцати годам, после восьмилетней совместной жизни с распущенным невротиком, после развода с ним, когда я наконец-то поняла, какой именно человек должен быть рядом со мной и чей образ не выдуман мною — он существует на самом деле, — меня постигла трагическая смерть. Только вот где он теперь? Этого я не знала. Через полгода после развода с Геннадием Дубовым, законченным психопатом, меня вдруг осенило: а что, если попытаться найти свою первую любовь? Моего прекрасного, щедрого и немногословного ассирийского принца Варфоломея, в которого я со всей пылкостью и страстностью шестнадцатилетней девчонки влюбилась четырнадцать лет тому назад? Он ведь тоже души во мне не чаял четырнадцать лет назад, в свои восемнадцать. Даже кольцо на память подарил — древнее кольцо с рубином, которому теперь и цены-то нет и которое в его роде передается из поколения в поколение — от жениха к невесте.

По преданию (а именно на основании приложения мидоперсидских источников), перстень этот сам Нин — основатель ассирийского могущества — преподнес своей будущей жене Семирамиде, азиатской завоевательнице и строительнице Вавилона. Засим кольцо было передано сыну Нинию, который, надо сказать, отличался редкостной бесхарактерностью и мягкотелостью и так далее, — затем переходило оно еще к тридцати трем государям; попало к Сарданапалу — тому самому, который предал пламени дворец вместе с собой, дабы не отдаться живым в руки осаждавших его вассалов. И так далее, и тому подобное… Пока не добралось до принца Варфоломея, который, питая к моей персоне самые нежные чувства, не преподнес его мне. Правда, после сего поистине царского подарка на моего любимого обрушились его родственники, чему я была свидетельницей: спрятавшись за дверью на веранде под виноградными шпалерами, я слышала все. Вернее, то, что было сказано на русском языке, но мне и этого хватило. Оказалось, что у Варфоломея уже была невеста — ассирийка по имени Хатшепсут (нечего сказать, странное имя — наверное, ее назвали так в честь египетской царицы, которая с 1525 по 1503 год до нашей эры умудрилась профукать владения Египта в Палестине и Сирии и выходила к подданным, натянув на подбородок чужую бороду, старательно изображая из себя фараона) и что после армии он непременно должен жениться на ней, предварительно подарив ей тот самый перстень, который уже красовался у меня на безымянном пальце левой руки.

— Мужчина привязан за язык! — напористо вразумляла его мать. — С нас хватило Марата! Он женился хоть и на ассирийке, но не из нашего рода. Этой семейке все равно, за кого выдавать своих детей! Лишь бы пристроить! Ты прекрасно знаешь, именно из-за нашего негативного отношения к выбору Марата мы лишили его кольца! Так ты оказался еще хуже! Вон что удумал!

— Обещание свободного — долг! — вторил отец.

— Я ничего не обещал Хатшепсут! Не знаю, о чем вы договаривались с ее родителями! Меня это не касается! Сами женитесь на ней, раз вас за язык привязали! — негодовал мой принц.

— Эта русская девушка — всего-навсего гостья, а наш народ гостеприимный! — шептала мать. — С приходом гостя в дом приходят счастье и радость, но существуют и правила поведения в чужом доме! И первое из них — пришелец не должен вмешиваться в дела семьи.

— Гость не должен слишком долго оставаться в чужом доме!

— Ага! И не должен слишком много пить и есть! — усмехнулся Варфоломей.

— Да! Ходи в гости через день — и ты завоюешь любовь, гласит народная ассирийская поговорка! Тут нет ничего смешного! И ты, Варфик, все равно женишься на Хатшепсут! Мы закажем точно такое же кольцо ювелиру и подарим ей в день помолвки!

— Не выйдет! Я никогда не женюсь на Хатшепсут! У нее уже в пятнадцать лет борода растет! Представляю, в кого она превратится к тому времени, когда я приду из армии!

— Ну и что! Подумаешь, у девочки повышенная растительность! Это не смертельно!

— Хватит! — прогремел глава семейства. — Ты прекрасно знаешь, что наши мужчины женятся только на ассирийках! Это традиция! Нас и так осталось не слишком много!

— Расисты! Я никогда не женюсь на вашей образине!

За дверью перешли с русского на современный ассирийский язык, и понять, о чем говорилось далее, я уж никак не могла, но мне было достаточно и того, что я услышала. Через двадцать минут на веранде появился Варфик и сказал, что любит только меня и будет любить всю оставшуюся жизнь.

— А перстень никогда не снимай с руки. Пусть он напоминает тебе об этом.

Потом я улетела в Москву, мы еще какое-то время переписывались, через месяц Варфоломей навестил меня — он был проездом в Москве, и наша встреча длилась всего два часа… Потом я переехала на новую квартиру, мы потеряли связь друг с другом, и все закончилось: у меня началась своя жизнь, и у Варфика, вероятно, тоже.

И вдруг мне в голову засела мысль отыскать его. Я часто вспоминала своего принца, глядя на кровавый рубин перстня, но о том, чтобы найти его, не думала никогда. А если я разыщу его? Что скажу? Как ответить на вопрос — зачем я его искала? Возможно, Хатшепсут избавилась от повышенной растительности, сделала пару пластических операций и теперь — красавица хоть куда! Может быть, они с Хатшепсут счастливы в браке, и у них много детей — пять мальчиков и пять девочек? А тут я — без всякой видимой причины, как снег на голову! Однако все эти вопросы, хоть и посещали меня, изгонялись самым решительным и беспощадным образом. Я загорелась! Мне приспичило! Да! Вот так вот! В крайнем случае разыщу, посмотрю на него и уеду обратно в Москву! Так думала я месяц тому назад, но поиски мои оказались тщетными — я то нападала на след любимого, то вновь теряла его…

…И все-таки досадно — и жизнь глупая, и смерть глупая, и я сама, наверное, была очень глупая. Хоть бы для разнообразия отход мой в лучший мир мог нести в себе какой-то смысл или быть красивым! К примеру, пала бы я на поле боя или умерла бы на сцене, доиграв до конца свою роль… и вдруг под бурные овации ноги мои подкашиваются, и я, как в замедленной киноленте, плавно опускаюсь на пол без чувств. Или, спасая жизнь другу, я заслоняю его собой и отдаю богу душу на его благодарных руках.

Но нет, все случилось совсем не так! Я спасала не друга, не случайного прохожего, не ребенка и даже не собаку или кошку. Если бы я жила в Америке и, соответственно, там умерла, вне всяких сомнений, мои родственники бы получили приличную денежную премию за мою смерть, как за одну из самых бессмысленных. Я где-то читала, что один мужчина, выключив свет, улегся в постель, закрыл уже глаза, приготовившись увидеть чудесный сон, как в ночную тьму комнаты врезался телефонный звонок. Бедняга схватил с прикроватной тумбочки трубку, крепко сжал ее, но «хелло» сказать не успел, потому что за телефонную трубку принял в темноте лежавший рядом револьвер. Нечаянно нажал на курок, и… его родные получили много денег и, наверное, растерялись на похоронах — они не знали, что им делать: оплакивать покойного или, не скрывая своей радости, веселиться упавшим с неба долларам.

Я же решила спасти ежика. Он сидел на дороге, разделяющей деревню Хаврюшкино, что находится в сорока километрах от Москвы, на две части, а я возвращалась к себе от подруги, которой до полуночи изливала душу о несчастной, неудавшейся любви своей.

Полная луна, словно прожектор, вмонтированный в небо, ярко освещала деревянные домики, белые стволы берез, даже плакучую иву у пруда на окраине и длинные иголки большого, видимо, уже старого ежа на асфальте.

Я подошла к нему вплотную и топнула ногой, надеясь, что он сразу убежит, почувствовав опасность, но мои расчеты не оправдались.

— Ты что, дурачок? Ты что посреди дороги уселся? — спросила я, но ответа, понятно, не услышала. — Иди отсюда! Тебя ведь машина задавит! — крикнула я и принялась прыгать возле него. Он продолжал сидеть. «Упрямый какой! — рассердилась я. — А может, он неживой? — вдруг пришло мне в голову, и я, сев на корточки, дотронулась до его черного кожаного носа — иголки поползли на мордочку — ежик свернулся в клубок. — Он, наверное, глухой и слепой! Не оставлять же его тут!» — и я решила во что бы то ни стало убрать ежа-инвалида с дороги, а потом вынести ему блюдце молока и половинку яблока. От предвкушения кормления слепоглухого ежика тепло наполнило мою душу, и я приступила к ликвидации «старикана» с пустой автотрассы.

Конечно, можно было бы просто наподдать представителю семейства млекопитающих отряда насекомоядных ногой, но подобное и в голову мне не могло прийти! Во-первых, в открытых босоножках я исколола бы все пальцы, а во-вторых, это ведь не футбольный мяч, чтобы его подбрасывать!

Сначала я пыталась ухватить его подолом длинной юбки — безрезультатно: все руки испещрены иголками — еж упорствует. Я огляделась, схватила длинную разлапистую ветку (кажется, липовую) и принялась ею, словно веником, выметать слепоглухого «старикана» с трассы. Ветка переломилась — еж-инвалид не сдвинулся ни на миллиметр.

Я все больше входила в раж от процесса спасения бедного животного и твердо решила, что никуда не уйду с дороги, пока не уберегу его от нависшей угрозы. Мне казалось совершенно недопустимым бросить зверька тут, ночью, на проезжей части. Я живо представила, как по нему проезжает грузовик (в этот момент почему-то нарисовался именно грузовик), и от моего маленького колючего дружка остается мокрое место. Чем дольше я стояла возле него, тем больше трогала меня его дальнейшая судьба — он за несколько минут стал мне близким и родным. «А может, это и не еж вовсе! Может, ежиха! Кормящая мать! И где-нибудь в лесу ее ждут ежата-малютки! Что же делать-то?! Неужели малыши никогда не увидят свою мать?!» — думала я, комок подступил к горлу, и слезы сами собой навернулись на глаза.

Я посмотрела на часы — они показывали 23.55 — и все-таки пошла на крайнюю меру:

— Прости, но по-другому никак не получится, — извинилась я перед ежихой и ударила по ней, как по футбольному мячу. В это мгновение все и произошло — свет фар, визг тормозов:

— Вжик! Трррр! Тсззззззззз!

Я почувствовала ужасающую, резкую боль каждой клеткой своего существа и, конечно, ничего не поняла. Боль быстро прошла, тело мое стало легким-легким, словно пушинка, — настолько, что закон земного притяжения никак не мог более удерживать его, и я полетела. Все выше и выше — над трассой, над деревней, над плакучей ивой у пруда на окраине, над полями, над нашим домом и домом моей лучшей подруги Людки, которой я изливала душу весь сегодняшний вечер, плачась о своей несчастной любви, вернее, о том, что мне так и не удалось разыскать объект моей сердечной склонности… Как вдруг парение мое кем-то или чем-то было остановлено, и я повисла в воздухе над тем самым местом, где только что сидела ежиха. Теперь там стояла темная длинная иномарка и, привалившись к фаре, полулежала-полусидела… я! Какая-то отяжелевшая, ватная, неживая. Из машины выскочил высокий, хорошо сложенный мужчина (мой, наверное, ровесник), бросился ко мне, вцепился в плечи, затряс, что-то шепча. На моем пальце в холодном лунном свете блеснул кровавый рубин древнего перстня, подаренного мне при разлуке давным-давно, в далеко ушедшей юности, первой моей любовью — восемнадцатилетним ассирийским принцем…

Последнее, что я увидела, — это небольшой овражек у трассы. В высокой, едва пожухлой августовской траве сидел еж, высунув из-под иголок курносую, поднятую к небесам мордочку.

После этого я очутилась в кромешной темноте. Я стремительно двигалась куда-то, но непонятно — вперед или назад, вверх или вниз. «Вероятно, я умерла», — догадалась я, и — удивительно! — это словосочетание не вызвало во мне ни страха, ни ужаса, как обычно бывает при жизни. — Напротив, невероятное и неиспытанное еще до сих пор спокойствие и умиротворение овладело мною. Странно, но даже неизвестность и темнота (какая, наверное, может быть только под землей, да и то на большой глубине) не вызывали ни трепета, ни беспокойства. Вскоре далеко-далеко я увидела свет — мягкий и одновременно яркий, белый, лунный, но в то же время он не был холодным — наоборот, он притягивал к себе своей теплотой — именно теплотой, а не раскаленным огненным пламенем. И мягкость, магнетизм и теплота казались теперь совсем другими понятиями — неземными: все они несли в себе несколько иную смысловую нагрузку, чем ту, привычную, какую мы имеем в виду, когда произносим эти слова. Сейчас они открывались в своих переносных значениях. К примеру, тепло в первую очередь воспринималось мной теперь не как нагретое состояние чего-либо, а как доброе, отрадное чувство, мягкость — это отнюдь не свойство чего-то легко сжиматься, а кротость и снисходительность. Также дело обстояло и с магнетизмом.

Сколько я летела — не знаю, потому что времени, как я поняла, не существует — это люди придумали для себя циферблат со стрелками, чтобы, подобно им, крутиться целыми днями по одному и тому же кругу, не отступая от установленных привычек, сна и регулярного приема пищи. Я осмотрелась и поняла, что движусь по туннелю, сужающемуся в конце — там, где маняще полыхал яркий притягивающий свет.

Наконец я долетела до него — вот-вот, и я попаду в то место, что пугает людей всего земного шара своей неизвестностью. «И мне совсем не страшно! Совсем не страшно!» — Казалось, что я кричу.

И вдруг на той разделяющей свет от тьмы полосе меня подняла ввысь какая-то сила — такое впечатление, что я оказалась на гребне огромной штормовой океанической волны, — и с силой вынесла меня на свет.