Облака из кетчупа

Аннабель Питчер, 2012

На первый взгляд, пятнадцатилетняя Зои – обычная девчонка с обычными проблемами. У нее есть: А) вечно ругающиеся родители, которые запрещают ходить на вечеринки; Б) младшие сестры, за которыми нужно присматривать; В) лучшая подруга Лорен, с которой можно обсудить все на свете. Но вот уже несколько месяцев Зои скрывает необычную тайну. Наконец она решает открыться, хотя бы в письме, тому, кто поймет ее как никто, – мистеру Харрису, убийце в камере смертников в Техасе. Ведь он тоже знает, каково это – убить любимого человека… Вооружившись ручкой и бутербродом с джемом, Зои строчка за строчкой открывает свою страшную правду – о неоднозначной любви, мучительном чувстве вины и дне, который навсегда изменил ее жизнь.

Часть четвертая

Папа удивленно взирал на пустую микроволновку. — В шкафу банка фасоли, — обронила мама.

Папа потянул носом воздух. Может, почуял запах мяса под соусом, которое мы ели на ужин. Или той котлетины, которую Соф пыталась стащить для Черепушки и уронила на пол.

Папа достал из ящика консервный нож, вздохнул: — Дедушке не лучше.

Мама словно не слышит, сидит, не отрывая глаз от экрана ноутбука. Папа вывалил фасоль на тарелку, и на одну секундочку мне показалось — вот сейчас выскочит из банки мой Биззл, синий, мокрый, весь в соусе. Улыбнувшись про себя, я принялась за домашнее задание — хотелось закончить поскорее и засесть за очередную главу рассказа.

— Как вообще прошел день, народ? — попытался завязать разговор папа.

— Средне, — пробормотала мама.

— Надо думать, все лучше, чем мой.

— Мы не соревнуемся, Саймон.

— А я ничего и не говорю. Просто у меня выдался не денек, а черт знает что. Я, кстати, хотел тебе рассказать. — Папа потыкал кнопки на микроволновке и смотрел на медленно вращающуюся тарелку.

— Я слегка занята, — отозвалась мама.

— Это важно.

— Как и у меня.

— А что там у тебя?

— Тебе будет неинтересно, — хмыкнула мама.

— Это то, о чем я думаю? И ты тратишь на это время?

— А что в этом плохого? — Мама кликнула на странице про кохлеарные имплантаты.

Звякнула микроволновка. Папа вытащил тарелку, потрогал фасоль пальцем.

— Сколько это надо там держать? Все холодное, как не знаю что.

— Господи, боже мой! — Мама вскочила, в сердцах схватилась за папину тарелку, которую тот не выпускал из рук. — Ты можешь сделать что-нибудь сам, без посторонней помощи?

— Я тебя ни о чем не просил!

Мама выдернула у папы тарелку, швырнула ее назад в микроволновку.

— Выйди-ка на минутку, Зо, — тихо проговорил папа. — Нам с мамой надо потолковать.

— Я делаю уроки, — буркнула я, не поднимая головы, и закусила ручку — дескать, я думаю, не отвлекайте.

— Всего пять минут, детка. Пожалуйста.

— Отстань от нее, Саймон. Она занимается.

— Она может заниматься у себя в комнате, — возразил папа. — Иди, Зо.

Я сгребла книжки в охапку и, возмущенно топая, удалилась. Само собой, как любой нормальный человек, я взяла стакан и приложила его к стене в гостиной. Но услышала только, как кровь шумит в ушах, больше ничего. И, слава богу, а то уж я начала опасаться, что холестериновые бляшки — это наследственное. Родители просидели на кухне целый час. И еще три вечера подряд. Понятия не имею, о чем они там говорили. Соф подсовывала соломинку под дверь, чтобы подглядеть, да тоже без толку — увидела клок ковра и все.

Неделю спустя дела пошли еще чуднее. Прихожу я из школы и вижу: папа, распустив галстук, расхаживает взад-вперед по холлу, а мама с головой залезла в обувной шкаф.

— Куда вы? — спрашиваю, а у самой все внутри сжалось. Папа никогда так рано домой не возвращался.

— Уходим. — Мама сунула ноги в туфли на высоких каблуках.

— Это понятно. А куда? К дедушке?

— Вряд ли, — ответила мама, бросая сумку на столик рядом с листовкой про Ночь костров. Она красила губы, а папа все качался с пятки на носок, с пятки на носок.

— А чего вы так разоделись? — приставала я.

— Да не волнуйся ты так, — сказал папа.

Я сняла пальто, перекинула через лестничные перила:

— А я вот волнуюсь!

Мама закончила с губами и возилась с воротничком блузки.

— Мы тебе потом все объясним… Соф за компьютером, Дот играет с куклами. Я сварила макарон. Поешьте, если проголодаетесь, — она помолчала, с тревогой глядя на меня. — Дай слово, что присмотришь за сестрами и сразу же мне позвонишь, если что-нибудь…

— А ты тогда отпустишь меня завтра на праздник? — перебила я, протягивая маме листовку. Мама дотошно ее изучила. — Два месяца прошло, — напомнила я. — Вся школа идет…

— Ну, хорошо, — мама взяла ключи от BMW. — Но только если ты сделаешь уроки сегодня. Поправь галстук, Саймон.

Пропустив ее слова мимо ушей, папа забрал у мамы ключи от машины и закрыл за собой дверь.

Мистер Харрис, сомнений не было — они идут к юристу насчет развода! Я плюхнулась на ступеньку. До чего мне тошно стало, передать не могу. Я совершенно точно знала, как оно будет. Слыхала в школе. Папа снимет квартирку, начнет питаться исключительно рыбными палочками и станет забывать про средство для мытья посуды, поэтому чистых ножей будет не хватать и нам придется намазывать масло тыльной стороной ложки. Мама потолстеет на двадцать килограммов и полюбит валяться на диване в пижаме и смотреть по телику фильмы про теток, которые вообще-то не тетки, а бывшие мужики. С мамой Лорен именно так и было. Лорен терпела, терпела, а потом сказала: баста! И выключила телик, причем как раз в тот момент, когда все должны были узреть новые груди Боба. Мама, конечно, рассердилась, но очухалась — на нее это подействовало как холодный душ. Она сбросила вес (питалась одним протеином) и в один прекрасный день натянула дочкины джинсы восьмого размера¹⁴ и отправилась на свидание с парнем моложе себя.

Я глянула на свои собственные джинсы, сохнущие на батарее. Допустить, чтобы подобное случилось с моей семьей? Ни за что на свете! Пробравшись в родительскую спальню, я принялась шарить в маминой тумбочке. Что у них творится? В верхнем ящике стояла шкатулка с украшениями, в замочной скважине торчал ключик. Я прислушалась — все тихо, можно действовать. Ключик с приятным щелчком повернулся. Внутри лежали пластиковые пакетики с прядками детских волос (моих и Соф), малюсенькие отпечатки наших рук и ног и браслеты, которые были на нас в роддоме. Детские вещицы Дот, вероятно, хранились где-то в другом месте. Искать я не стала, мое внимание привлек пожелтевший конверт под завернутым в салфетку первым моим молочным зубом.

Почерк папин, но буквы сильно выцвели. Уж не помню точно, что было в том письме — главным образом всякие нежности про мамины светлые волосы, которые как золотой шелк, про ее зеленые глаза, безмятежные как горные озера, и про ее уверенность, сияющую яркой звездой, разгоняющей тьму вокруг себя. Мама, которую знала я, тряслась над нашими витаминами, переживала из-за Е-добавок в нашей еде, ворчала из-за красных носков, засунутых в стиральную машину вместе с белыми футболками. Мне даже взгрустнулось — ведь я никогда не знала той, другой женщины. Я со вздохом разложила все по своим местам и открыла второй ящик.

Целая куча компьютерных распечаток про кохлеарные имплантаты. Тонны страниц, испещренных розовым маркером. Под этим бумажным ворохом обнаружилось письмо из банка, в котором говорилось про какое-то перезакладывание. Перезакладывание. Незнакомое слово, а письмо официальное. Так-так, похоже, уже теплее… Я пошла в кабинет, где за компом сидела Соф, и, недолго думая, уселась к ней на колени.

— Ты что, чокнулась? Слезай! — взвыла Соф. Я устроилась поудобнее, взялась за мышку. — Фу, Зо, ты такая тяжеленная!

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

14

Соответствует российскому 42-му размеру.