Arbo de vivo. За пределами Сада

Анжелика Лабунсская, 2023

Роман в жанре психологической прозы с остроумными вкраплениями дневниковой переписки. Он о девушке с творческими наклонностями и неплохим чувством юмора, которая вряд ли мечтала оказаться однажды без жилья и денег с тремя детьми в доме под снос. Но случается порой самое неожиданное и даже самое страшное. И когда одна потеря за другой лишают воли, вопросов к высшим силам становится все больше, а ответов за стеной претензий мы не слышим, так же неожиданно приходит помощь. И девушка с творческими наклонностями понимает, что самое прекрасное тоже случается, стоит поверить – в себя, в высшие силы и даже в то, что Колин Ферт однажды прочтет твое письмо и обязательно приедет.

Глава 12

Письмо

И больше никогда

Еве исполнилось одиннадцать. Мир не рухнул, реки не потекли вспять, планеты не сошли с орбит. Только ее жизнь перевернулась с ног на голову, просто никто об этом не догадывался. Совсем не родительский интерес отчима планомерно отравлял ей жизнь. К счастью, ему не хватало смелости пойти до конца. Но жить в постоянном страхе, что однажды он совсем сбрендит, тоже было невыносимо. Хотя даже к таким обстоятельствам, оказывается, можно было привыкнуть. Ева выработала с годами специальную систему поведения и мер предосторожности, которые позволяли ей не попасться ему в руки, когда матери не было дома.

Ева не помнила, как исчез отец. Дома о нем не говорили. Мать умолкала, как только Ева о нем вспоминала или спрашивала, где папа живет. Как будто его и не было. Отцовская комната снова стала гостиной. Мама устроила в ней склад прочитанных книг, потому что гости все равно к ним не приходили, а с единственной подругой мать всегда уединялась в своей комнате.

Бывали, правда, еще праздники — Джузеппе особенно любил седьмое ноября. Приходили его друзья-спортсмены, мама накрывала среди книжных сталагмитов длинный стол. Джузеппе готовил горы салатов: они высились в хрустальных салатницах, олицетворяя достаток. Посуду, как и большинство предметов в доме, он называл инвентарем. Гости чокались, выпивали и закусывали, потом пели. Отчим всегда вспоминал былые спортивные подвиги, вновь и вновь рассказывал о своих кубках и первых местах в каких-то там забегах и марафонах. Его друзья добавляли в эту копилку свои заплывы и лыжни, несправедливых судей и завистливых коллег по сборным. На Джузеппиной мускулистой шее даже дома часто висел свисток на красном шнурке. Свистом во время застолий очень удобно было регламентировать время выступающих или объявлять перемену блюд. Мать сидела с непробиваемым выражением лица и старалась соответствовать. Молча. Ева закрывалась у себя в комнате или уходила гулять с Ромой. Наблюдать за этими странными праздниками и за бедной матерью было невыносимо. К тому же Д не упускал возможности подмигнуть Еве или дотронуться до нее, как бы невзначай.

Хуже всего, что у Д была шашка. Настоящая, доставшаяся по наследству от прадеда. Хранилась она в серванте вместе с коробкой документов, аптечкой и виниловыми пластинками, как будто тоже была предметом первой необходимости в доме. Во время застолий, на пике гусарского мировосприятия после нескольких рюмок самогона, он часто вынимал шашку из серванта и с патетическим выражением лица рубил табуретку, на которой только что сидел. Гости аплодировали, кричали: «вот это мужик!» или «знай наших!». Вероятно, он и сам себе в эти моменты казался невероятным героем. Но выглядело это настолько безумно, что дома эти эпизоды никогда потом не обсуждались. А Еве было очень страшно.

Два раза в неделю она продолжала ходить в художку. Занятия вел папин друг Павел Семеныч. Мастерская отца тоже досталась ему. Ева никогда туда не заглядывала. Студия была единственным, что напоминало об отце, к тому же на стенах висели его картины. Глядя на отцовские сирени и мечети Самарканда, Ева представляла, как она вырастет и поедет к бабушке Фиме, чтобы узнать, где живет отец. Потом они встретятся и не расстанутся никогда. Эта мысль согревала ее и в холод, и в плохое настроение, и в минуты отчаяния.

На зимних каникулах неожиданно прислала телеграмму и приехала бабушка Нюра. Ева была в восторге! Нюра пахла пирогами, сушеными яблоками, старым домом на Волге и нежностью. Раскладушку ей поставили в Евиной комнате. Бабушка и внучка болтали целыми днями и ночами. Нюра, как радио, вещала без остановки. Вспоминала детство, ледяные горки, прятки и салки, которые почти всегда были под запретом: пока ровесники беззаботно гуляли, Нюра с сестрами вязала чулки и носки, пряла пряжу, давила из конопли масло, вялила большими подносами фрукты на крыше, доила коров и сбивала сливки. У них дома с пятилетнего возраста дети считались уже взрослыми и обязанными помогать матери. Но никто не жаловался: хозяйство было большое, отец погиб на гражданской войне, мать одна ни за что бы не справилась. Ева слушала эти воспоминания как сказки, и так ей было уютно!

— Вот Евушка, так и выжили.

— Бабуль, а твой папа какой был?

— Хм. Красивый. Усищи вот такие! Высокий, выше меня. На гармони играл, пел лучше всех в деревне.

— А я стала забывать, какой у меня папка был.

— Почему был? Отец — он на всю жизнь дается.

— Кем дается?

— Как кем? Отцом нашим Небесным. Чтобы успевать обо всех заботиться, он каждому дает себя, только маленького, из плоти и крови. И ведет за ручку, всю жизнь не отпускает. А иногда и на руках несет, когда идти не можем.

— А почему же он меня бросил? Знаю, потому что я плохая. И папа бросил. Значит, не обо всех заботится? Значит, я ему не нужна?

— Не выдумывай, ты очень хорошая. И разве бросил? Наверно, пишет тебе? Вон алименты исправно присылает, мама говорила.

— Не знаю про алименты. Зачем они мне? Если бы хоть одно письмо прислал… если бы приезжал, рисовал со мной, к себе забирал на лето…

Ева осеклась. Нюра подсела на кровать и обняла внучку. Ева уткнулась ей в плечо и заплакала.

— Всякое бывает, моя хорошая. Мы не знаем, почему он так поступает. Ну уж не потому, что забыл. Ты жди. Все прояснится. А может, и сам он к тебе приедет. Ты у мамы спрашивала?

— Спрашивала. Она сказала, что мы об этом говорить не будем.

— Ох, Танька! Дурная голова. Сама заблудилась и дитю покоя не дает.

— Где заблудилась, бабуль?

— Да в трех соснах. Ладно. Господь с ней. Евушка, Небесный Отец всегда с тобой. Вот здесь, в сердце. Слушай его, говори с ним. И главное — верь, что он всю жизнь рядом. А если в беду попадешь, первым и явится.

Ева не знала, что ответить. Ее почти забытый отец никак не увязывался с дедушкой, который сидит на облаке. Их роднило только то, что оба так или иначе существовали, но отношений с Евой не поддерживали.

Бабушка вскоре уехала. Остался Ромка. Он не знал, что периодически гнетет его боевую подругу, но прекрасно мог ее отвлечь. Ромка был мастером великолепных шалостей. В рейтингах, естественно, лидировали стройки. Вторую школу в поселке строили несколько лет. Снега, дожди и солнце уже превратили будущий храм знаний в руины. Здесь отлично игралось в войну, революцию и в необитаемый остров. Ева и Рома были то за команду пиратов, то за разведчиков, то забирались на самую высоту и играли в самолет. В плохую погоду под мостом на речке устраивали штаб подводных лодок. Или в лесу строили дом из палок и покрывал и варили суп из травы и хлеба в консервной банке. Ромка всегда был где-то рядом, а если уезжал на соревнования по баскетболу, Ева не знала куда себя деть. Она абсолютно все, что ее волновало, ему рассказывала. Но про Джузеппе так и не решилась. Не открывался рот, и звуки застревали в горле.

В один из таких одиноких выходных дней Ева, чтобы скоротать время до Ромкиного возвращения, села рисовать. Сначала брызнула на бумагу акварельную кляксу. Папа так учил: пока клякса не впиталась, резко подуть на нее, и та прыскает в разные стороны тоненькими веточками. Можно добавлять к ним акварельных капель и снова раздувать их в нужную сторону. Так получаются разноцветные кусты. Вскоре Ева изобразила целый сад. Когда акварель подсохла, наступила очередь цветных карандашей и фломиков: на тонких ветвях расцвели цветы и зашумела от легкого ветерка листва. Птицы запели в густых кронах, солнце пробивалось тонкими лучиками сквозь облака и заросли. «Эх, как там бабушка Нюра?..»

Жаль папина коробка таяла, а купить такие краски в магазине было трудновато. Весной в Доме творчества был субботник, и Ева с ребятами решилась зайти в бывшую отцовскую мастерскую. Павла Семеныча не было, и, пока дети из ее группы протирали пыль на подоконниках, Ева быстро пробежалась глазами по стеллажам. На одном из них под завалами рулонов ватмана и ветоши стояла папина коробка. Не узнать ее было невозможно. Он приклеивал к ним красивые прямоугольнички из коричневой оберточной бумаги и аккуратным почерком перечислял содержимое. Видно было, что новый хозяин мастерской даже толком не изучил свои владения. Ева бросилась к ящику: поднять его было нелегко. Не важно! Обхватила драгоценный клад и полетела вниз по лестнице, домой. Вскоре на письменном столе у нее аккуратно было разложено все наследство: три коробки ленинградской акварели, не новые, но очень обнадеживающие, три банки с кисточками всех размеров и видов, трапециевидная фанерная черная банка для карандашей с миниатюрными пейзажиками в овалах (утро, день, вечер и ночь на четырех гранях), два мастихина, перепачканных засохшим маслом, отцовский серый рабочий халат с красочными следами его произведений, коробка цветных карандашей «Искусство», набор перьевых наконечников, десяток стеклянных баночек с остатками гуаши, и среди них — восхитительная «розовая флуоресцентная», банка грунта для холста и странное приспособление неизвестно для чего в виде чашек с пружиной. Маме ничего не сказала: так будет лучше. А если просто разложить по ящикам стола, она даже не заметит. Все мамино свободное время уходило на скандалы с отчимом. Только теперь скандалил Джузеппе и грозился уйти навсегда.

В дверь позвонили. Ева не реагировала: обычно открывал отчим. Позвонили снова, видимо его не было дома, а мама предпочитала не открывать. Пришлось Еве выползать из норки.

— Привет, Ева! Какая ты большая! И вылитый Михалыч.

— Здравствуйте. А вы кто?

— Дядя Женя, друг твоего папы. Не помнишь? Мы с вами в поход как-то ходили. У меня дети твои ровесники, Дина и Дима.

Лицо мужчины и правда казалось знакомым. Только в смутных воспоминаниях он был с бородой.

— А! Динь-динь, да? Вы их так называли?

— Ева, с кем ты там разговариваешь? — мама оживилась в своей комнате.

Дядя Женя приложил палец к губам и протянул Еве конверт.

— Вот, это тебе. Я с твоим папкой виделся в Москве недавно. Михалыч сказал, что вы не отвечаете на его письма, а посылки к нему обратно в Одессу приходят. Наверно, мама не хочет, чтобы вы общались. Он скучает по тебе, очень!

— Ева, кто там пришел? Почему молчишь?

— Письмо вам обеим, прочитай сама и дай маме. Пока!

Дядя Женя потрепал Еву по макушке и удалился вниз по лестнице. Ева подняла конверт к свету, оторвала краешек, вынула письмо. И заплакала…

«Здравствуйте, дорогие Таня и доченька Евушка! Как вы? Почему не отвечаете на мои письма? Таня, зачем отсылаешь посылки обратно?..»

Буквы смешивались со слезами, строчки плыли волнами. «А я…», «Если получится летом…», «Доча, ты не думай…»

— Что это?! Кто приходил?!! — Прогремело за спиной. Ева вздрогнула, вцепилась взглядом буквы и побежала по строчкам. «Таня…», так… и внизу страницы «Ева никогда не станет художником…»

Мама выхватила письмо.

— Почему ты молчишь? Зачем ты это читаешь? Там ни слова правды! Он нас бросил! Тебя, тебя, Ева, бросил! Ни одной строчки не получит! Ни одного воспоминания!

Мама, размахивая письмом, удалилась. Ева так и осталась стоять посреди комнаты. На нее как будто с неба упал слон в оранжевом комбинезоне — было больно и странно одновременно. «Папка, оказывается, в Одессе живет, письма пишет! Вот зачем мама поменяла замок на почтовом ящике, а ключ не дает. Так он еще и посылки присылал! А она их обратно… Зачем? Стоп. «ЕВА НИКОГДА НЕ СТАНЕТ ХУДОЖНИКОМ»?! Как?! Почему?.. Он же говорил, что у меня талант…» Ева села на кровать и заплакала так горько, как еще никогда. «Ты мне хоть какой-нибудь сейчас нужен, папка! Хоть земной, хоть небесный! А ты уехал! Но я думала, что найду тебя, что ты меня любишь, а ты мне врал! Что мне делать, папка?!!» Но сколько бы Ева ни спрашивала, он не отвечал. Прислушивалась к сердцу, как бабушка Нюра говорила, но не слышала ни звука. Сколько ни звала — не приходил.

Конец ознакомительного фрагмента.