Сестры Карамазовы

Андрей Шилов

Когда тихими вечерами снежинки, подобно глупым мотылькам, стучатся в окна домов, в одном из них гаснет свет, к разрисованному морозом стеклу подходит укутанная пледом взрослая девочка. За ее спиной потрескивает поленьями камин, друзья берут в руки бокалы, и согретая теплом человеческих сердец комната погружается в прошлое. Истории скользят по паркету, карабкаются по стенам, повисают на шторах. В такие вечера особенно остро чувствуется, что здесь кого-то очень не хватает.

Человек, который проспал Конец света

Случилось что-то в городе моем…

Деревья встрепенулись, словно крылья.

(ВИА «Воскресенье»)

Никогда еще утро не казалось ему таким безмятежным и чистым. Не ныла поясница, не болела голова — это его несколько встревожило. Он перевернулся на бок и столкнулся — глаза в глаза — с ненавистным Розенбаумом, хлопчато-бумажно улыбающимся не только уголками стремительных губ, но и сверкающей лысиной.

— Привет.

Скользнул взглядом выше — бархат загорелой шеи, четкий рельеф подбородка, разлет тонких бровей, ровная золотистая челка…

— Где твои очки? — потягиваясь, спросил он.

— Мне они больше не нужны, милый, — на мгновение зависла над ним, потерлась кончиком носа о его щеку и упорхнула на кухню. Он кубарем скатился с кровати и к превеликому удивлению не обнаружил в комнате — на полу и журнальном столике — следов вчерашней попойки: ночь! три «Анапы»! две! дымок «Camel»… один… пуск… Вспышка…

— А дальше? Дальше я уснул!

Он взглянул на часы и едва не подпрыгнул от неожиданности — проспал! «Уже час, а я все дома. Впрочем, работа не волк…» Он наспех умылся («Наконец-то дали горячую воду!»), натянул выглаженные брюки, надел свежую рубашку. Заглянул на кухню. Жена указала на дымящуюся чашку:

— Пей, остынет ведь, — и сама сделала глоток.

Что-то новое неуловимо сквозило в ее поведении. Он принюхался — другой запах на кухне. Взглянул на обои — возникло ощущение, будто их только что поклеили. И впервые журчащий из магнитофона Розенбаум совсем не раздражал его.

— Сегодня задержусь… Что бы выдумать насчет опоздания?

— А ничего не выдумывай. Никто и не спросит.

— Как это? — удивился он.

— Да так… Ладно, иди, но все-таки не задерживайся, мы ведь вечером ждем гостей!

Он кивнул, не понимая, о каких гостях идет речь, и вышел, обещав быть к семи.

Выйдя из подъезда, он вспомнил, что еще вчера этот чертов лифт не работал, а на первом этаже перегорела лампочка. «Неплохо бы похмелиться», — подумал он, считая наспех ссыпанную в карман мелочь.

У павильона толпились люди. Он приблизился, спросил, указав на лежащего под деревом парня:

— Что, напился?

— Нет, — несколько пар насмешливых глаз уставились на него. — Просто человеку хорошо стало.

— А-а, — протянул он и передумал пить.

В первом же подошедшем троллейбусе было несколько свободных мест, что обычно редкость, и он плюхнулся в заднее кресло, удовлетворенно отметив про себя, что в обеденное время ездить на работу куда приятнее, чем по утрам — ни давки, ни настырных контролеров. Только он об этом подумал, как к нему подошла полная женщина и неправдоподобно вежливо сказала:

— Ваш билетик…

Он полез было в карман за мелочью, но контролерша остановила его, легонько коснувшись плеча.

— Нет, что вы! Я вовсе не то имела в виду. Вот ваш билет! — и протянула ему крохотный желтый листочек с синими буквами. — Странный вы…

Он виновато уткнулся глазами в билет и, когда она отошла, выглянул в окно: по Чернавскому мосту маршировали пионеры, на водохранилище белели надутыми парусами яхты, золотился песок на берегу… Стоп! «Почему пионеры? Может, скауты какие?!»

Он оглянулся. Красные галстуки быстро удалялись.

Легкий вздох. Прозрачная сизая дымка над водой. Шум мотора. И удивительно чистый воздух — в этом месте всегда пахло навозом.

— Наваждение какое-то, — вслух сказал он, озираясь по сторонам, не услышал ли кто.

Но каждый был занят своими делами.

Боже! Какие могут быть дела в троллейбусе?! Газеты да пустая болтовня. Сидящая у средних дверей цветущая пожилая дама невозмутимо вязала носок, а девочка лет пяти на задней площадке укладывала в маленькую розовую коляску куклу Барби.

— Наваждение…

То, что мир состоит из противоречий, он узнал еще в первом классе средней школы, когда, отдавая дань октябрятскому уставу, в компании таких же, как он тимуровцев, навестил Героя Советского Союза в его убогом послевоенном жилище. Герой был в стельку пьян, и это никак не соотносилось с полученными в школе знаниями о патриотизме и любви к Родине.

Но даже тогда противоречия так не распирали его душу. Сейчас все было иначе, и противоречия рвали его на части. Отчего? Он не знал ответа на этот вопрос. Наваждение…

Он откинулся в кресле и подумал о том, что непременно нужно немедленно брать отпуск. В голове предательски стучало: какой, к черту, отпуск? вся твоя ничтожная жизнь — один большой бессрочный отпуск! И надо провести его так, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно потраченные деньги.

«Какие деньги? Хорошо-то как!»

Его растормошили у Петровского сквера.

— Молодой человек, ваша остановка, — та самая женщина-контролер ласково улыбнулась ему откуда-то сверху, возвращая его из полудремы в реальность.

— Ваш билетик?

Он протянул ей желтый листок с синими буквами и, размышляя над тем, как она могла догадаться о его остановке, шагнул на влажный асфальт. Грибной дождь закончился так же неожиданно, как и начался. В редких лужицах отражалось отдохнувшее небо.

Он подошел к киоску.

— Две пачки «Друга».

— Пожалуйста.

Ему протянули сигареты с дружелюбными песьими мордами на красном фоне бумаги. Он повертел их в руках, чувствуя какой-то подвох, и невольно расхохотался — на боковой стороне каждой пачки белел четкий курсив: «Курите на здоровье!»

— Конечно! — он хлопнул себя по лбу. — Завтра же 1 апреля!.. Пожалуй, на работе мне простят, если я сегодня вообще не явлюсь.

Он поспешил к Управлению ЮВЖД, решив позвонить начальству с вахты. В фойе обратил внимание на обычную афишу, приняв ее содержание за очередной розыгрыш:

1 апреля в Большом зале —

Андрей ПЛАТОНОВ читает повесть

«СОКРОВЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК»

Муз. сопровождение: ф-но.

Начало в 17.00.

Сняв трубку и набрав 30—42, забыв поздороваться, выпалил:

— Сегодня не смогу… И завтра. День рождения… И на кладбище — к матери…

Выходя из дверей, он заметил старушек, сгурьбившихся у входа. Никто не обращал на них внимания, и они преспокойно молились на шпиль здания, высоко запрокинув покрытые платками головы.

Проходя мимо, он легонько тронул одну из них за локоть и указал пальцем на недостроенный Кафедральный Собор в Первомайском:

— Храм, бабуль, там. А здесь Бога нет, здесь железнодорожники. Старушка повернула к нему уже не изъеденное глубокими морщинами лицо.

— Бог везде есть, сынок. Даже в камне.

— Наваждение! — он отстранился от старушки и поспешно зашагал в сторону Кукольного театра.

«Где менты? Бомжи? Нет ни одной „скорой“. Почему? Да еще эти пионеры с троллейбусным билетом…»

К нему подошла обворожительная брюнетка и молча протянула глянцевый пакетик с двумя буквами — О.К.

— Я что, на бабу похож? — возмущенно воскликнул он. — На хрена мне ваши прокладки?!

Девушка отпрянула, но на обворожительном лице ее не дрогнул ни один мускул.

— Это презент, возьмите. Подарок от фирмы — комплект мужского белья.

— Простите, — он протянул руку. Девушка, вручив пакет, удалилась, осыпая его словами благодарности.

«Ну, зачем я так?» — подумал он, озираясь по сторонам: в лужицах презабавно кувыркались воробьи, а прохожие обходили их стороной, стараясь не спугнуть; автомобили пропускали пешеходов; у памятника Никитину стоял странновато (по нынешней моде) одетый человек, громко декламируя какие-то архаичные стихи; с витрины магазина вещали все 28 телевизоров.

Он подошел к крайнему: пышущая благополучием дикторша «Вестей» сообщала телезрителям об окончательном завершении контртеррористической акции российских войск в Чечне. Крупный план выхватил Президента, обнимающегося с каким-то безбородым генералом свободной Ичкерии.

— Должно быть, Радуев. Или Яндарбиев… Побрились, что ли?

— Дудаев, — утвердительно поправил его человек в малиновой «тройке» и белоснежной сорочке, повязанной замысловатым узлом чопорного петушиного галстука.

Через минуту малиновая «тройка» исчезла в вишневой «девятке». Заурчал мотор, из выхлопной трубы повалил веселящий газ, и машина скрылась из виду, оставив лишь ароматное сизое облачко.

Он, глядя на медленно оседающую пыль, покрутил пальцем у виска и, усмехнувшись неожиданному собеседнику, громко сказал:

— Дудаев умер. Давно умер.

Закурив, свернул на Комиссаржевскую и уже скоро был у красавца-стадиона. Заветный матч «Факел» — «Балтика» должен был состояться послезавтра, но билеты стоило взять сегодня, иначе не пробиться. У кассы почему-то никого не было, и это удивило его не меньше, чемстарушкин молебен у Управления.

Он постучал в окошко кассы:

— Мне два на Восточную трибуну, — и протянул 30 рублей.

— Вы что, юноша, с Луны свалились? — билетерша подняла на него свои голубые глаза. — Руководство клубов договорилось о боевой ничьей. Так что победила дружба!

Ничего не понимая, он отошел от кассы и остановился у рыночной арки, уставясь в аккуратно наклеенную афишу. Потом вернулся к кассе, снова постучал — окошко отворилось. Не скрывая разочарования, он осторожно спросил:

— И какой счет?

— 3:3. У нас забили Гурбанов, Шмаров и Юминов.

— Спасибо, — он в недоумении сунул деньги в карман брюк и прошептал:

— Хорошо-то оно хорошо, только нахрена мне это стерильное счастье?!

И тут же почувствовал, как соскучился по магазинным очередям и трамвайной давке, базарной ругани и своему остеохондрозу.

Он поймал такси, сунул водителю 30 рублей и неживым голосом пробурчал:

— Домой… На Минскую…

Водитель кивнул и выжал сцепление, принявшись было рассказывать ему подробности своей бессонной и удивительной ночи.

Он грубо перебил его:

— Что сдачу не даешь?

Водитель добродушно протянул ему все деньги.

— Сколько?

Водитель прищурился:

— Да какая теперь разница!

И довез его до самого подъезда.

Лифт, как назло, работал, и на первом этаже горела яркая лампочка.

Он полез в сумку за ключами, но передумал открывать, трижды нажав на мягкую кнопку звонка. Дверь отворила жена, с ее майки сверкнул лысиной Розенбаум.

— А у нас гости, — радостно сообщила она, пропуская его в прихожую. — Ты чего такой хмурый?

— Да неприятности на работе, — солгал он, теряясь в догадках, кого это сегодня могла принести к ним нелегкая.

— Врунишка, — шепнула жена и потерлась кончиком носа о его щеку. — Иди, поздоровайся.

Голоса доносились с кухни. До боли знакомый женский голос настойчиво предлагал кому-то через недельку рвануть к родственникам на Балтику.

— Там и родственников-то не осталось, — он испуганно взглянул на жену, та подтолкнула его к двери.

Дверь отворилась. И дикий, ни с чем не сравнимый ужас сковал все его существо. Женщина протянула к нему свои руки

и ласково проговорила:

— Здравствуй, сынок! Как же долго мы с тобой не виделись.