Невеста из ниоткуда

Андрей Посняков, 2015

Женька Летякина – студентка, спортсменка, красавица… и просто девушка решительная. Поэтому, когда пришлось спасаться бегством от злоумышленников, она, недолго думая, прочитала заклинание «на отворение Врат», которому ее научила бабушка-колдунья, и оказалась… в 964 году от Рождества Христова. Как раз в это время верховный правитель племени весь Миронег отправил в Киев свою дочь Малинду – замуж за князя Святослава. Отправить-то отправил, вот только не уберегли невесту княжьи люди, сгинула девица, утонула… А тут им, как снег на голову, Женька. Пришлось воеводе Довмыслу срочно рядить бывшую студентку в княжью невесту. Правда, «невестушка» оказалась строптива да еще колдовским даром не обижена. Попробуй управься с такой…

Глава 2. Май. Где-то под Крутогорском. Первое потрясение Женьки

Оказавшись в холодной воде, Женька машинально заработала руками, живенько избавившись от рюкзака, вынырнула, хватая ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Да-а, хорошо бы — на берег-то, только вот где он… и вообще…

Господи, холодно-то как! Темно… сверху дождь какой-то противный, мелкий… Это куда же она провалилась-то? Ой… бли-и-ин…

От холоднющей воды свело судорогой ноги, Женька еще сильней заработала руками, чувствуя, как ее неудержимо тянет вниз, в глубину…

— Руцы, руцы давай, дева! — закричали откуда-то сверху… с берега?

— Тимота, ныряй! Ныряй, грю, коровья башка. Утопнет!

Кто-то бросился в воду совсем рядом, поплыл… схватил Женьку за волосы, вытащил, отбирая у смертоносного омута, заорал:

— Эй, помогайте, ага!

— Сюды, сюды плыви… Посейчас, посейчас… Путятко! Почто стоишь, пень трухлявый?

Второй тоже нырнул… Нет, скорей, просто вошел в воду, подхватил Женьку на руки, понес…

На берегу — несостоявшаяся утопленница только сейчас заметила — жарко горел костерок, вокруг бегали-суетились какие-то парни числом в полдесятка. Женьку быстро раздели — странно, но она почему-то совсем не стеснялась, наверное, не до девичьего стыда было, да и раздели-то не совсем — трусики да лифчик оставили, что-то изумленно сказав, завернули в какое-то покрывало, усадили к костру, протянули деревянную (!) кружку:

— На-ко, дщерь, сбитню хлебни. Пей, пей… О-от, славно.

Странный оказался напиток — пахучий, горячий, сильно пахнущий медом и травами и довольно приятный на вкус. А как от него тянуло в сон! Прямо снотворное.

— Глянь-ко, совсем скукожилась дева!

— Пущай поспит. Едва ведь не утопла, эх, бедолага. Путятко, в шатер ее отведи.

— Сделаю.

Широкоплечий парень в длинной, почти до колен, рубахе с узким пояском отвел Тяку в большую палатку, разбитую невдалеке, меж двумя березами. Внутри оказалось довольно просторно, сухо и мягко, правда, никакие спальные мешки не обнаружились, «пенок» тоже не было, а были… какие-то шкуры, что ли. А ведь и впрямь — шкуры. Интересно, что это за парни? Да кто бы ни были — уж точно не те, что остались в избе… Что же, выходит, там, под хлевом, ручей, что ли? Похоже, что так и есть…

Впрочем, особенно-то Женька сейчас ни над чем не задумывалась, неохота было, мысли расслабились, да и все тело млело, словно в неге. Еще бы — после холодной-то водицы да в тепло!

Расслабилась Женька, уснула, но спала, как все бывалые туристы, чутко и проснулась от громких криков.

— Хей-гэй! Довмысл со людищи идяху!

— Ох, возвернулся бо!

— Эй, эй, довмысловы! Как у вас? Княжну отыскали?

— Отыскали. В реке едва выловили…

— Хм… и мы выловили…

— Мы — мертвую.

— А мы — живую!

— Чего-чего?

— Родом с роженицами клянусь! И Велесом. Вона дева, в шатре спит, сами гляньте!

— Х-хэ… Надобно дядьке Довмыслу сказать!

Вот такой вот произошел разговор. Частью понятный, частью нет. Княжны какие-то, роженицы… чушь собачья.

— Говорите, живая?!

Услыхав грубый повелительный голос и чьи-то быстро приближающиеся к шатру шаги, Женька притворилась спящей. Не-ет, спешить не надобно, лучше уж полежать… вдруг да еще чего подслушать удастся? Парни они какие-то странноватые, говорят не совсем понятно… Кстати, наговор можно прочесть! Тот самый, «во языцех…»

— Те бо в языцех ведати… — живо зашептала Женька…

Успела. Как раз до того, как кто-то откинул полог. Дернулся рыжий свет — светили, похоже, факелом.

Кто-то осторожно стащил с девушки покрывало… нет, то все же был какой-то старинного покроя плащ.

Секунд пять заглянувшие просто молчали, а потом кто-то громко сказал:

— Х-хо! Не она, тако.

— Да ить, дядько Довмысл, глянь — уж больно похожа. Вот мы и подумали — княжна. Да и кому еще тут тонуть-то? Ведь токмо первая лодья…

— Лодья, лодья… — в голосе «дядьки Довмысла» послышались явные угрожающе-презрительные нотки. — Кто гнал? Кто сказал, мол, по высокой воде славно идти? Вялко все, муж весянский. А я ведь предупреждал — не спешить. Угодили в пороги — вот оно и вышло славно. Сами не все упаслись, а главное — княжну утопили.

Довмысл чуть помолчал и продолжил:

— Не знаю, откель дева эта взялась, одначе с княжною она ничуть не схожа… Красивше гораздо, х-хы!

— Х-хы! — глумливо подхватил кто-то рядом.

— И тощее. Что это на ней за тряпицы?

Женька обиженно дернула веками — ничего себе, тряпицы! Дорогущее итальянское белье!

— Не ведаю, дядька, тако и была. Да одежонка ее у костра, сохнет. Ты бы взглянул.

— Да, — согласно пробасил Довмысл. — Идем, глянем. А эта пущай спит. Утром решим, как с ней…

— Може, дядько Довмысл, промеж собой ее раздербаним, да потом в Альдейге продадим?

— Я вот те раздербаню, пес худой! Посейчас не о девках надобно думати, а о том, как свои головы на плечах удержати, так!

Вновь стало темно, лишь желтые сполохи костра проникали в щелку, прыгая по углам. А у Женьки весь сон сгинул, пропал, как и не было! Очень ей не понравились речи про то, что, мол, с ней делать. Ее саму не спросив! Офонарели совсем, пиндосы деревенские! Словно бы она, Женька Летякина, тут никто и звать ее никак. Словно не гражданка российская!

Из всех остальных слов девушка, несмотря на прочитанный наговор, поняла лишь то, что ее явно приняли за кого-то другого. За какую-то (похоже, что утонувшую) княжну. Княжна, о как! С ума сойти, блин.

Сбежать от них, что ли? Нет, только не сейчас — ночью, в одном бельишке. Оно хоть и сексуальное, но, увы, не греет, а ночи-то в начале мая холодные, да и днем-то не особо вспотеешь. Полуголой по лесам не побегаешь, точно. Надо хотя б одежку вернуть. Жаль, рюкзак утонул, да.

Несостоявшаяся утопленница все же уснула и проснулась уже от громких голосов и бьющего через щель в шатре солнышка. А дождь-то, слава богу, кончился! Солнце — это хорошо.

— Всем привет!

Накинув на голые плечики плащ, Женька выбралась из шатра и с улыбкой на устах подошла к костру. Парни уже варили в котле ушицу. Обычные такие парни, один, светленький, — в узких смешных штанах и по пояс голый, второй, заметно смуглее, — в длинной рубахе. Оба — длинноволосые, небритые, а тот, что с голой грудью, чем-то походил на Смирненького.

— Как рыбка? Смотрю — ловится. Угостите?

— Знамо, угостим. Только пожди малость, доварим посейчас.

Тяка улыбнулась. Сейчас, солнечным светлым утречком, парни вовсе не казались ей такими уж подозрительными. Обычные ребята, подумаешь, серьги в ушах — тоже еще, модники деревенские. Продвинутые, ага!

— Хорошо, подожду. Одежка где моя? А-а-а, вижу, вижу, сушится. Молодцы. Спасибо.

Висевшие на ветках джинсы да свитер не так чтобы уж совсем высохли, однако сейчас было не до жиру, не в белье же ходить? Хотя, конечно, можно, парни наверняка были б тому очень даже рады… но все же наглеть-то не надо.

— Вы что, вдвоем, что ли? — натянув за кусточками джинсы и свитер, Женька вновь подошла к костру, уселась, протянув к огню кеды. — А где все?

— Лодьи проводят, — охотно объяснил светленький. — А мы тут, у костра оставлены. А там бобры дерева повалиху…

— Ха!! — Тяка засмеялась. — О бобрах мне не рассказывайте — сама туристка. Картина знакомая! Меня, кстати, Женей зовут, а вас?

— Я — Тимота, — охотно представился светленький. — А это дружок мой, Путятко.

— Тимота, Путятко… — Девушка покивала и хмыкнула. — У одной моей подруги — вместе в общаге жили — в телефоне тоже одни Рагнары, Торы, Эйнары. Она с ними в походы хаживала на драккарах, в игрища их играла… вот как вы! На лодейках, говорите, плывете? Тогда, может, и подружку мою знаете, может, где на тусовках встречались. Ленка ее зовут, а по-вашему — Рогведа.

— Рогведа? — Парни переглянулись. — А чья она дочь? Из чьего рода?

— А черт ее… я помню, кто ее родоки, что ли? Вот еще надо было!

— Хм… — помешав в котелке большой деревянной ложкой, Тимота прищурился, поглядев на спасенную так хитро, словно бы решил раскрутить ее… гм-гм… на более близкое знакомство. — Портки-то у тебя крепкие!

— Хм, крепкие. Обычная китайская джинса… или турецкая. Кстати, вы курточку мою случайно из воды не достали? А то там и мобила, и бабки. И сигареты… О! Нет, сигареты здесь… — Женька похлопала по задним карманам и довольно хмыкнула. — И зажигалка. Кстати, у вас покурить нет?

— Чего… нет?

— Понятно, не курите. Ничего, свои высушу, вдруг да покурить захочется.

Осторожно вытащив из мятой вымокшей пачки несколько ментоловых сигарет, девушка аккуратно разложила их рядом, на плоском сером камне и, обернувшись к удивленно застывшим парням, спросила:

— Ну, что там с ухой-то?

— Ах да! — спохватился Тимота. — Можешь пока из моей миски покушать… держи.

Набросав в деревянную (!) миску дымящейся ушицы, юноша с улыбкой протянул Женьке. Та благодарно кивнула:

— Спасибо.

— Вот, ложку бери.

— И за это благодарствуйте! Ха — деревянная. — Зачерпнув ароматно дымящееся варево, Женька подула на ложку. — Вы тут все из дерева делаете, да? А мечи у вас есть? А кольчуги? Вот Ленка, которая Рогведа, рассказывала…

— Ты кушай, кушай, дева, — снова улыбнулся Тимота.

Смуглый напарник его, Путятко, за все время еще не проронил ни слова, а вот Тимота, похоже, любил потрещать, не мог молча посидеть и секунды. То спрашивал, почему это Женька «в портах», то допытывался — зачем, мол, косу отрезала.

— За тем, зачем Володька усы сбрил! — рассердилась Тяка. — Я ее и никогда не носила-то. Коса! По лесам с ней не особо удобно… как и в юбке, вообще-то. А ушица у вас вкусная, спасибо. Только почему-то в ней одни налимы…

— Так налимья! А в том вон котле — форелевая будет.

— Гурманы, блин. А соль? Соль где? И хлебца бы не помешало горбушечку.

— Соль?! — округлил глаза Тимота. — Соль в Альдейге купим, а покуда — так. Хлеб же, лепешки у воеводы нашего, дядьки Довмысла, хранятся, он их и выдает, посейчас вот не успел еще.

Женька фыркнула:

— Вижу, прижимист ваш дядька Довмысл. Вы сами-то откуда? С Ладоги?

— Из Киева мы…

— Из Киева!!! Однако! Так у вас же там…

— Да ты про себя расскажи, дева-краса! — вклинился в разговор смугленький Путятко. — Кто ты, откуда? Какого роду-племени будешь? Толь из варягов, толь из весян, из словенов?

— Бабушка моя из вепсов была, други, — опростав ушицу, смирненько поведала «дева». — А батюшко — из словен.

— А род? Рода какого?

— А рода я женского! — Женька рассерженно сверкнула глазами. — Не трансвестит, не видно?

— Да мы видим, что женского, — ты нам другое поведай!

Где-то за мысом затрубил рог, и из-за излучины одно за другим показались суда. Женька ахнула: и в самом деле — ладьи! Такие, какие в школьных учебниках и на знаменитой картине Рериха «Заморские гости». Большие, в длину как четыре байды, а то и пять, с миндалевидными, вывешенными по бортам щитами.

— Целых пять штук! Ну, ни фига ж себе вы даете! — искренне восхищалась девушка. — Это ж без выходных, без праздников… А правда, что вы ничего современного не используете? Даже рубахи свои да плащи крапивой красите, дубом, корой?

— От крапивы — да, цвет зеленый, яко трава, — Тимота улыбчиво закивал. — От дуба коричневатый, а от жимолости — желтый. Ну а красный аль небесный — у нас в этаки цвета не красят, то в землях дальних, чужих.

— Здорово!

Качнув головой, Женька тут же поинтересовалась насчет своих незадачливых пильщиков — мол, не видели ли? Не забыла и о парнях в казанке спросить… Ни Тимота, ни дружок его Путятко вразумительно на вопросы сии не ответили. Просто дернули шеями, словно застоявшиеся кони — дескать, не, не видали.

— Ну и плохо, что не видали, — вздохнула девчонка. — Жаль. Ладно, сама поищу. Только можно я с вами во-он до того мыса доеду? Ну, на лодейке прокатите?

— То как воевода скажет.

Воевода. Ага. Женька мыкнула — ишь, как их тут главный держит. В ежовых рукавицах! Поди, сухой закон и никаких девок, прокатит такой на ладье, ага, жди-дожидайся. Да и черт с ним, и без ладьи обойтись можно — тут и пешком-то всего ничего.

Направляемые умелыми взмахами весел ладьи разом свернули к берегу и почти одновременно ткнулись носами в песок… совсем невдалеке от той самой кручи, где еще вчера…

Ладно, уж чего теперь вспоминать-то? Еще хорошо, что так все закончилось, а то б привезли в город в наручниках и с мигалкой.

Народ среди реконов — реконструкторов старины, именно так — реконы — их называла Женькина общежитская подруга, Ленка-Рогведа, — подобрался осанистый, сильный. Все молодые парни да мужики, девчонок было не видно.

С первой ладьи ловко соскочил на берег какой-то плечистый тип с длинными, как у гориллы, руками, низким покатым лбом и всклокоченной черной бородищей, тронутой многочисленными серебряными волосками. Старый, лет сорока, но жилистый, сильный. На типе сем были одеты широкие синие шаровары, заправленные в какие-то кожаные полусапоги-полулапти с обмотками, да длинная темно-зеленая рубаха с серебристым узорочьем по вороту, рукавам и подолу, да отороченная рыжеватым мехом шапка. Слева, на кожаном — через плечо — ремешке висел меч в сафьяновых, оплетенных ремешками ножнах.

Похожие мечи, как заметила Женька, здесь имелись у многих, но далеко не у всех: кто-то обходился коротким копьем, кто-то секирой, а кто-то и вообще — обитой железьем дубиною. Луки тоже были. Со стрелами.

Поспешно вскочив на ноги, сидевшие у костра парни, поклонясь, доложились:

— Ушицы готовы, дядько Довмысл.

— Готовы так готовы, — не спуская глаз с девушки, хмыкнул Довмысл (вот чей голос Женька слышала ночью в шатре). — Поснидаем, да в путь. Поднажмем, так завтра к вечеру в Альдейге-Ладоге будем… С тобой же, дева, посейчас и порешим! Идем-ка… для разговору.

Воевода нехорошо прищурился и, обернувшись, махнул рукой:

— Подмогните девке!

Тяка не успела и слова сказать, как спрыгнувшие с ладьи дюжие молодцы, подхватив ее под руки, потащили следом за старшим куда-то в лес… на опушку, подальше от всех прочих.

Напрасно девчонка возмущалась:

— Эй, мать вашу так! Куда вы меня тащите? А ну, отпустите… Отпустите, кому говорю?!

Женьку поставили на ноги вовсе не по ее просьбе, а по знаку недобро ухмыльнувшегося Довмысла.

— Ну? — Тяка сверкнула глазами. — И что вам от меня…

Довмысл — воевода чертов! — неожиданно ударил ее по щеке, не то чтобы сильно, но больно, впрочем, сбитая с ног Женька сразу же свалилась в траву, откуда ее вытащили все те же парни — воины, блин, недоделанные — и по приказу своего чокнутого вожака грубо сорвали с девчонки одежду. Джинсы рванули так, аж треснули, что уж говорить о белье!

— У-у-у! — силясь вырваться, завопила Тяка. — Помогите-е-е! Эй, кто-нибудь… Эй…

И снова нарвалась на удар! На этот раз — ногой в бок.

Больно было до ужаса, несчастная девчонка согнулась, заплакала:

— Сволочи-и-и-и…

Вот ведь попала! Одни психи кругом… — глотая слезы, Женька все же соображала, что делать: надо этим психам долбаным не перечить и при первом же удобном случае бежать со всех ног!

К ужасу своему, Тяка примерно знала, что сейчас последует… и даже не примерно, а точно! Сейчас… вот сейчас…

Приготовилась уже к худшему… однако ошиблась: вместо того, чтоб снять штаны да оприходовать попавшую в лапы девку, Довмысл неожиданно выхватил меч, приставив его к шее пленницы.

— Я бы мог убить тебя сейчас.

Женька стиснула зубы — уж с этого станется!

— Пронзить мечом, сжечь, утопить, отдать для забавы гридям… Веришь?

Глаза при этом у «воеводы» были таки-и-е! Точно, псих! Конченый! Тяка слыхала как-то от той же Рогведы-Ленки о том, что люди с неустойчивой психикой, бывает, принимают средневековые игрища за реальность — так и живут. Вот ведь угораздило столкнуться…

— Ай… больно же! — Женька вскрикнула — острый клинок рассек, расцарапал кожу до крови.

— Еще не так будет, — хмуро пообещал псих. — Сказывай — кто ты? Какого роду, племени?

— Мы так просто, с друзьями… тут… — заканючила девчонка.

— Где отец твой?

— Умер давно.

— Та-ак. А в роду старший кто?

— Какой еще старший? Дед? Так нет его.

— Ладно!

Сунув меч в ножны, Довмысл приказал парням положить пленницу на траву и сам присел на корточки рядом. Видать, надоело стоять.

— Поверните ее спиной!

Женька похолодела — вот оно, началось! Сейчас… в извращенной форме. Ой, мама, вот, блин, влипла-то! Ну почему она такая невезучая, Господи-и-и?

— Что такое кровавый орел, ведаешь? — тихо, почти ласково спросил псих.

— Какой еще орел, у-у-у…

— Не ной! Это когда человеку взрезают мечом спину, потом выламывают ребра, вытаскивают наружу легкие. Мучительная, злая смерть! Хочешь испытать?

— Не-е-ет! — Девушка дернулась, почувствовав спиной холодное лезвие. — Что вам от меня надо-о-о-о-о?

— Покорности! — резко промолвил Довмысл. — Хочешь жить — как скажу, делай!

— Я согласна, согласна!

Лишь бы уговорить, лишь бы этот чертов псих ей поверил, лишь бы… Ну, что там он заставит-то? Групповой секс? Минет? Да лишь бы не убил, не изувечил — а ведь, похоже, может!

— Тогда слушай и запоминай. Как тебя там раньше звали — забудь, весь свой род — забудь, тем более, похоже, у тебя его и нету, приблуда ты, изгойка никому не нужная. Так и сгинешь. А можешь княжной стати!

— Княжной?!

— Слушай, что говорю. Запоминай. Звать тебя — Малинд, Малинда. Ты — из рода кайванов, могучего племени весь, младшая дочь их князя Таумярга.

— Ма-линд — береговая ласточка, — тихо пробормотала девчонка. — Таумярг… лук мокрый… мокрый лук…

— Вижу, ты понимаешь речь веси. — Довмысл довольно кивнул.

— Я ж на инязе училась. Финно-угорскую филологию сдавала… зачет.

— Славно, славно… Про родичей твоих Стемид ведает, — воевода кивнул на одного из парней — Женьку так и не отпускали, придавив крепкими ладонями спину.

— Стемид и расскажет, а ты запоминай. После князю будешь рассказывать, коли спросит!

Длиннорукий псих расхохотался, наконец-то засунув меч в ножны.

— Какому еще князю? — все ж полюбопытствовала пленница.

— Нашему князю, киевскому, великому хакану Святославу, сыну славного Ингваря-конунга! Ведаешь про такого?

— Еще бы!

Так вот, значит, у них какие игрищи. Святослав, походы на хазар, что там еще? Набеги на Византию. ЕГЭ по истории Женька сдала неплохо, правда, сейчас уже многое подзабыла, но кое-что все же помнила — про Святослава, про Ольгу, про Игоря — как его древляне казнили.

А… а вдруг… Вдруг это никакие не психи? А самые настоящие обитатели десятого века! Куда она, Женька, каким-то неведомым образом вдруг провалилась. Заклятье! Заклятье, блин! «На отворение врат». Ну, бабуля, подсуропила… Вот куда врата-то открылись! В десятый век. По всему — так выходит… И все же до конца не верилось… не хотелось верить.

— Боги милостивы к тебе, дщерь, — между тем, продолжал воевода. — Женой Святослава, великого хакана русов, будешь! Но удержи тебя боги признаться ему, кто ты такая на самом деле есть. Князь на расправу крут — живо прикажет содрать с живой кожу. Поняла все?

— Да поняла уже! — взорвалась Женька. — Что я, тупая, что ли? Звать меня Малинда, я — дочь вепсского… весянского князя, везут меня князю Святославу в жены. Чего непонятного-то?

— Добро. — Довмысл ухмыльнулся, провел жесткой ладонью по голой Женькиной спине, хмыкнул, но тут же отдернул руку, сам себя отругал: — Цыть, похотливец старый! Чай, в Ладоге-то дев купим, недолго ждать.

— Да, в Альдейгюборге красивых рабынь хватает, — промолвил до того молчавший Стемид. Сказал не по-русски, точно, но Женька все поняла, хотя вроде и не должна была бы понимать.

Наговор бабусин помог? «Во языцех ведати».

— Одежку твою изгойскую мы спалим, — негромко продолжал воевода. — Но — после, в Ладоге, там и новую сладим. Пока же с нами на ладье поплывешь, шатер для тебя разобьем, там и сиди, не высовывайся. Знай — приглядывать за тобой есть кому. Бежати вздумаешь — стрела достанет. А девку мы в Альдейге новую купим.

— Нет, нет, — Женька поспешно кивнула, упершись лбом в траву. — Я согласна, согласна, в княжнах-то ведь не в холопах — хорошо даже!

К чему спорить, когда сила не твоя? Лучше для виду во всем соглашаться, а то ведь прибьют или покалечат, что с них взять-то? Десятый век, господи! Или все же — психи? Нет, не может быть, чтобы все. Вон, Путятко с Тимотой — ничего, вроде парни нормальные. Хотя… Женька где-то в Интернете читала, что люди, страдающие вяло текущей шизофренией, очень часто имеют какую-нибудь манию, в которой достигают изрядных высот, китайский язык учат или вот историческими реконструкциями занимаются, причем явно на очень высоком уровне — это ж видно! Все эти мечи, шлемы, кольчуги… Настоящие!!!! Нас-то-я-щие!

Правда, кольчуги Летякина из-за дальности расстояния — воины-то в ладейках сидели — не шибко-то хорошо разглядела, может, то и не кольчуги были вовсе, а просто выкрашенные серебрянкой свитера грубой вязки… Нет! Этим только ролевики грешат, всякие там толкиенисты и прочие эльфы-вампиры, как Ленка говорила, реконы — никогда, те все четко делают, как в давние времена было: ежели рубаха — так вручную на станке выткана, крапивой с квасцами выкрашена. Кто-то сам делает, кто-то покупает — тех, правда, не очень-то уважают, купить-то всякий дурак может, в Москве лавок полно, по Интернету торгуют — хочешь полный комплект викинга — пожалуйста, только бабосы плати. Женька не знала, сколько все стоит — меч, щит, кольчуга, — как-то не интересовалась, не спрашивала, однако полагала, что весьма и весьма прилично, вполне сопоставимо со стоимостью подержанного авто.

И все же, все же выходило, что… Десятый век, десятый!!!

Все эти мысли вихрем пронеслись в растрепанной голове поверженной в грязь девчонки, Довмысл же тем временем поднялся на ноги и махнул рукой второму парню, не Стемиду:

— Отведи ее на мою ладью, Всеславе. А мы тут пока помыслим еще…

— Эй, эй! — Тяка проворно вскочила на ноги. — Так, может, я оденусь уже?

— Одевайся. Живей.

О бельишке, конечно же, речи не шло — порвали, а жаль — ладно, что дорогое — красивое. С собой забрать да потом сшить? Тьфу… больно надо! Лучше уж купить новое.

Быстро натянув разодранные джинсы да свитер, Женька села наземь — завязать на кедах шнурки… тем самым вызвав неожиданный гнев «воеводы»:

— Сказал, на лодью — живо!

— А…

— Там и обуешься! Пшла!

Несмотря на все свое состояние, девчонка смотрела вокруг широко раскрытыми глазами: ну надо же, как здорово все, красиво! И ладьи эти с красными, навешенными на борта щитами, и воины — молодые мужики, парни. Все уже поели и теперь собирались в поход — кто-то даже натягивал кольчугу. Звякнула! Значит — железная, без дураков! Эх, позвонить бы…

— Иди уже, не то… — грубо подогнал Всеслав.

Правда, не толкнул — вел себя деликатно, даже поддержал под руку на узких сходнях, сопроводил в разбитый на корме небольшой шатер, шикарный — из какой-то блестящей ткани с затейливой арабской вязью.

Там пленница и расположилась, разлеглась на кошмах и снова принялась думать, внимательно прислушиваясь к тому, что происходит снаружи. А там звучали веселые молодецкие голоса, шутки, вот кто-то что-то уронил в воду — плеснуло, — рядом тут же с видимым удовольствием прокомментировали про дырявые руки, тут же грохнули смехом.

А вот запел рог, ладья дернулась — видать, сталкивали на глубокую воду. Столкнули. Сквозь приоткрытый полог Женька увидела оставшуюся за кормой полоску пены, а за ней — и другие ладьи. Как ловко гребли эти парни! По всему — тренировались изрядно, иначе б не смогли так. Вряд ли они психи… А может, вот прямо сейчас позвать на помощь, закричать?

Тяка попробовала — высунула из шатра голову:

— Эй!

Откуда-то взявшийся Стемид немедленно хлестнул девчонку ладонью по щеке и, забравшись в шатер, зашипел, держа пальцы на Женькином горле:

— Тебя придушить, что ли, щучья дочь? Чего разоралась? Уговор наш забыла?

— Пусти-и-и, — просипела пленница. — Я просто хотела попить спросить.

— Вон у тя в углу — жбан с водицей. Пей сколько хочешь и помни — вздумаешь орать — придушу!

Ах, вот, значит, как… Значит, они тут, рядом, здесь же сидят, на корме. Кричать, звать на помощь — себе дороже выйдет. Может, тогда просто выпрыгнуть — да в реку? Пусть и холодная водица, да ведь не море кругом — река, и не такая уж и широкая.

Догонят. Точно догонят, а то еще и стрелу пустят или копье бросят вслед. Не-ет, тут хитрее не днем — ночью. Как на стоянку встанем, так уйти — типа пописать, и деру! Еще лучше — под утро, чтоб сто раз подумали, что им важнее — беглянку по лесам искать или плыть себе спокойненько дальше?

С другой стороны — если десятый век, так куда бежать-то? И все же надо посмотреть, послушать… Может, не все еще потеряно?

Женька устроилась поудобнее и навострила уши, прекрасно помня так называемый эффект отсутствия (сама так прозвала!) — вот, если рядом с беседующими между собой людьми стоит обычная палатка, в которой кто-то есть, то снаружи-то кажется, будто и нету. Палатка и палатка, не человек, палатки никто не стесняется, все свои проблемы обсуждают в голос, такого иногда наслушаешься, хоть и не хотелось бы! Кстати, обратный вариант тоже верен — когда, наоборот, те, кто в палатке, проблемы обсуждают, едва не крича. Да даже и вполголоса — а все равно на весь лагерь слышно — стенки-то — тряпка, синтетика!

Вот и здесь, в шатре, надеялась Тяка кое-что интересное для себя подслушать, чтоб ей как-то из сложившейся ситуации нехорошей выбраться с наименьшими для себя потерями, а лучше — вообще без потерь. Уж ладно, разорванное бельишко не в счет, хоть и жалко — фирменное ж!

Притихла Женька, затихарилася — типа спит, сама же — ушки на макушке… И кое-что услыхала-таки! Уже и голоса различала, понимала, что кто кому говорит, благо беседующие расположились рядом, на корме, и голоса их были уже знакомы, по крайней мере один — гулкий, уверенный, с хрипотцой — Довмысла.

— Может, все ж другую купить, дядько? — спросил кто-то помоложе воеводы, скорее всего — Стемид. — Эта больно наглая. Не нравится мне, клянусь молотом Тора!

— Эту все воины наши уже видали, — возразил Довмысл. — А ту, утонувшую, и не видали почти — пуглива, из шатра-то не вылезала.

— Но, дядько, кто-то все же…

— Те, кто знает, с теми потом решим. А эту… Эта — изгойка. И вдруг княжной станет — не видел, как очи зажглись? А я вот заметил. С рабыней же купленной сызнова разговор зачинать надо, да не всякая девка еще подойдет. Сколько же их покупать, серебро тратить?

Послышался приглушенный смех:

— Ох, и прижимист ты, дядько Довмысле!

— Поживи с мое. К тому ж в Ладоге мы ее к волхвице одной сведем.

— К Урмане?

— К ней. Пущай поколдует. Скажет другую искать — тогда и поглядим невольниц, а эту — в Волхов.

— Эту, другую, — после недолгой паузы, заполненной криками чаек, вновь подал голос молодой. — Пусть хоть какая будет. Но там, в Киеве, когда на ложе княжье возляжет, не захочет ли нам отомстить?

— Не достанет: князь вечно в походах, и мы с ним.

— А коли вдруг родичи ее проведать приедут? Старцы весянские аль торговые гости? Увидят, а скажут — не та! Куда, мол, нашу княжну дели?

— Х-хо! — воевода хрипло хохотнул и помянул какого-то бога. — Ты думаешь, я о том не помыслил, Стемиде? Не увидят ее гости весянские, и нам она навредить не успеет! Старица Криневера на что? Изведет девку, к осени в могилу сгонит, а то и раньше! Пусть уж потом князь печалуется — то уж не наше дело. Померла и померла, мы ж живую и невредимую привезли, тако?

— Тако! Ну и мудр ты, дядько Довмысл.

— Я ж и говорю — с мое поживаху!

Ну, вот опять! Киев… князь… волхвица… Средневековье, блин, да к тому же — раннее! Быть такого не может… потому что не может быть никогда. И все же… все же было!

Помотав головой, словно отгоняя от себя невероятные мысли, Женька зевнула и закрыла глаза, чувствуя, как берет свое накопившаяся усталость, как наваливается сон, тянет в свои объятия…

Лица какие-то кругом замелькали, послышались голоса…

— Налейте, налейте еще. Не, не мартини — водки.

— Че, девчонки, закуска-та еще есть?

— Глянь в холодильнике.

— Пилите, пилите, парни!

— А вот и он — трелевочник.

— Давайте еще за бутылкой сходим. А то почти нет уже.

— Ловите их, ловите! У, ворюги!

— Старцы весянские…

— Малинда ты теперь. Ма-лин-да.

— Эй-эй, проснись, девка! Эй!

Кто-то грубо схватил Женьку за ногу, потянул…

— Ай! — Вздрогнув, девчонка открыла глаза. — Кто здесь?

— О! Гляди-ко, проснулась… Давай, вылазь — посейчас в лес тя отведут, дела свои сделаешь.

— Какие еще дела? А… пописать… Давно пора бы!

Пока двое молчаливых парней вели пленницу в ореховые кусты и обратно, та смотрела во все глаза, прикидывая, как лучше дать деру, и сожалея, что не удалось сбежать прямо сейчас — ребятки-то уж больно ретивые попались, далеко от себя не отпускали, прямо извращенцы какие-то… вуайеры, вот!

Вечерело. Светло-синее, тронутое легкими бежевыми облаками небо сияло оранжево-золотистым закатом, от высоких, насыпанных по обоим берегам реки курганов тянулись длинные черные тени.

К большому сожалению узницы, лагерь нынче не разбивали, шатров-палаток не ставили, лишь разложили костры да наскоро приготовили пищу — Женька и сама с видимым удовольствием похлебала принесенной ей на ладью ухи, две миски слопала — налимью и окушковую. Разные породы рыб здесь почему-то варили отдельно, наверное, по какому-нибудь старинному рецепту. Варили вкусно, хоть и почти без соли, зато с какими-то травами, с корешками.

— Спасибо, — протянув пустую миску Стемиду, поблагодарила Женька. — Жаль, без хлеба.

— Ничо, уж завтра в Альдейге хлеба-то наедимся. А пока дай-ко руки, свяжу.

— Да зачем связывать-то? Куда я от вас денусь? — начала было Тяка… Но тут же согнулась от полученного в правый бок удара.

Закусила губу, глотая злые слезы… Себя нужно было ругать — нечего прекословить воеводе. Сказал — вязать — так протягивай руки.

Поужинав, реконы сразу полегли спать, песен, как обычно, не пели, лишь, повернувшись к курганам, кланялись да что-то шептали — вероятно, молитвы.

Утром поднялись рано, на зорьке, двое парней снова отвели Женьку в орешник и следили так же пристально, как и вчера. Ну, за самим процессом, конечно, не посматривали, но находились рядом, Тяке казалось — она даже дыханье их слышала.

Ладно, не сейчас… Судя по всему, именно сегодня похитители (или все же — спасители?) собирались куда-то приплыть, то ли в какой-то город, то ли на свое сборище.

Еще ночью пленница проделала в шатре дырку — растянула неплотно сшитые полоски ткани в углу, теперь, когда ладьи пустились в путь, с любопытством осматривала тянувшийся слева берег, густо поросший хвойным угрюмым лесом, кое-где прерываемым опушками и березовыми да осиновыми рощицами. Попались две деревеньки, но из-за дальности расстояния — река-то расширилась — ничего толком было не разглядеть. А девушка все же где-то в глубине души надеялась увидеть… ну, хотя бы вышку сотовой связи! Вот увидеть ее… и все! И успокоиться уже…

Однако ж нет! Никаких вышек не было. Все чаще виделись сопки — явно рукотворные, погребальные курганы, насыпанные в незапамятные времена над могилами знатных воинов, пару раз проплыли мимо рыбаки — правда, какие-то зашуганные: завидев ладьи, сноровисто погребли к берегу. А вот снова потянулись избы, именно что избы — приземистые, крытые тесом постройки, окруженные жердяными изгородями. Рядом паслись коровы — целое стадо, лаяли, носились собаки, вот кто-то, подняв тучу пыли… проехал на скутере!!!

Не! Не на скутере! На лошади верхом проскакал!

Что-то показалось девушке странным, чего-то не хватало… Плеска волн, поднимаемых мерными взмахами весел. Но судно-то шло, и довольно быстро. Просто плыло по течению? Да нет, верно, подняли парус. Вот здорово, под парусом-то да на древней ладье — кому доводилось? Если б не сложившиеся обстоятельства, так и порадоваться можно было б.

А ведь сидевшие на веслах парни — радовались! Перекрикивались, шутили, смеялись, похоже, трудный поход подходил к концу… Ну, точно!!!

Женька углядела в щель крепостные башни и стены, сложенные из светло-серых камней, возле нее громоздились избы, какие-то длинные сараи, изгороди… коровы, опять ж, паслись… Точно, Средневековье. Такое ни на какие деньги не выстроишь, не воссоздашь.

Над головой что-то хлопнуло — как видно, спустили парус, ладья резко замедлила ход, повернула… Женька ахнула, увидев стоявшие у пристани корабли! Парусные — довольно большие — ладьи, лодки, их было довольно много, наверное, с полсотни. И почему-то ни одного катера! По пристани, по деревянным мосткам, прохаживались какие-то люди в старинных длинных кафтанах и плащах, в отороченных мехом шапках — и это несмотря на теплый майский денек. Имелись и воины в сверкающих на солнце кольчугах, в круглых железных касках, с круглыми же разноцветными щитами, с копьями.

Ну, ясно… Пленница совсем пала духом… Еще бы — десятый век. Да кто б такое выдержал-то?

Ладья приткнулась бортом к причалу, опустили сходни.

— Сиди пока, — заглянув в шатер, негромко бросил Стемид. — Жди.

Женька вскинулась:

— Эй! А чего ждать-то?

Парень не отвечал, верно, ушел куда-то, и пленница, живенько подняв ко рту руки, наконец развязала зубами узел — не особенно-то и сложный, обычный булинь. В темноте, правда, получилось его лишь ослабить, а вот сейчас…

Пора! Вон на пристани народу сколько — не меньше сотни.

Высунув голову из шатра, Женька быстро осмотрелась и, выскочив, побежала к сходням, оттолкнув попавшихся под руку парней. Оказавшись на пристани, заметила удивленный взгляд Стемида и, не раздумывая, бросилась к группе стоявших неподалеку молодых людей в синих плащах и с мечами.

Все же таилась еще где-то в глубине души надежда, что все это — не взаправду, понарошку, игра…

— Ребята, пожалуйста… Пожалуйста, помогите! Тут психи какие-то пристают…

Ой…

Что-то смачно прилетело в ухо!

От удара Женька полетела наземь, распласталась в пыли, корчась от боли. Парни — вот сволочуги! — захохотали, глядя на дувшего на кулак Стемида, рыжеватая бородка которого дрожала от злости.

— Твой, что ль, раб?

— Мой.

— Плохо ж ты его кормишь — тощой.

Ну, вот и вся помощь! Посмеялись обидно да еще и за мальчика приняли. Уу-у-у, гнусь!

— Ур-роды, вашу мать! — ругалась сквозь слезы Тяка. — Шизоиды долбанутые! Сукины коты!

— Идем, — Стемид рывком поднял ее на ноги. — Не хочешь ножа получить — слушайся. Эй… — он обернулся, позвал кого-то…

На Женькины плечи накинули длинный плащ, повели… У распахнутых ворот крепости — настоящих, как в фильмах! — толпилось довольно много людей, и никто не обращал на Женьку никакого внимания. А чего обращать-то? Тут все такие — в плащах, а некоторые и с мечами.

Нет, ну надо же — «раб»! Сволочи! Суки позорные! Козлы!

От полученного удара левое ухо горело огнем, в голове звенело, а перед глазами нет-нет да и пробегали разноцветные искорки — веселые такие, сверкали, словно бы издевались, мол, получила помощь, ага!

Между тем пленница и ведущие ее воины во главе со Стемидом, миновав ворота, прошли мимо рыночной площади, полной разнообразного торгующего и покупающего люда — опять же, все, как и положено, в древних одеждах, женщины в платках, девчонки — с косами, ни одной простоволосой Тяка не видела да, честно сказать, не очень-то и смотрела — голова гудела колоколом.

Свернули на малолюдную улицу, мощенную деревянными плашками, вокруг тянулись высокие — в полтора человеческих роста — заборы и даже вкопанные в землю бревна, как помнила Женька — такая штука называлась частоколом. А городок-то немаленький, гектаров десять уж точно будет…

— Стой.

Придержав пленницу за руку, Стемид долбанул кулаком в ворота. За частоколом послышался истошный лай, звякнула цепь — кто-то успокаивал пса, потом спросил недобро, кого, мол, там принесло?

— То я — Стемид, — без всякого почтения отозвался Женькин злопыхатель. — Отворяй, живо.

— Посейчас, посейчас, господине…

За забором забегали, засуетились, поспешно отворяя ворота. Едва вошли во двор, как вокруг столпились какие-то оборванцы, босые, в серых рубахах, словно сшитых из старых картофельных мешков.

— Слава великим богам за вашу удачу! — кланялись оборванцы.

Судя по внешнему виду и поведению, их социальное положение было куда ниже, нежели у Стемида и прочих.

За частоколом громоздились хоромы… Кажется, именно так называлась массивная двухэтажная постройка из трех примыкавших друг к другу срубов, рубленных в «обло» — круглыми бревнами. «Обло» и значило «круг», в отличие от квадратно-гнездовой «лапы», Тяка это хорошо помнила — достался как-то вопрос на туристском слете. Кроме хором на достаточно просторном дворе располагалось еще несколько строений — какие-то сараюхи, амбары, вросшие в землю подземлянки, — а также росли дикие яблони и терновник. Круто! Подняв голову, Женька поискала глазами «тарелку» и едва не споткнулась о высокую ступеньку крыльца.

— Эй, дщерь, не падай — зашибешься, — с усмешкой поддержал Стемид.

Тоже еще — джентльмен нашелся!

— Проходи, проходи в горницу. Тут покуда и побудешь, пока мы управимся. Чего надо ежели — слугу кликнешь.

Хлопнула за спиной дверь. Что-то глухо стукнуло. Они что, ее заперли, что ли? Пленница рванулась обратно, уперлась в дверь плечом… Увы! Все равно что с бычком трехлетком бодаться.

Ладно. Поглядим.

Узилище, куда привели Женьку, выглядело довольно просторным, раза в три больше, чем та комната, что девчонка когда-то снимала. Из мебели — длинный, сбитый из толстых досок стол, вдоль стен — широкие лавки, рядом — деревянный, окованный железными полосами сундук изрядных размеров, в углу — круглая, сложенная из обмазанных глиной камней печка… Неужели по-черному топится?! Точно, по-черному. Судя по копоти — дым вот в это оконце выходит. Узенькое — едва кошке пролезть.

Нет, а мебель-то, мебель! Почти как дома, то есть — на съемной квартирке в родном Крутогорске, уж там-то чего только не было! Старый скрипучий шкаф, смешное зеркало на тумбочке — трюмо, убогий торшер с треугольным столиком на облезлых рахитичных ножках…

Женька никогда бы, ни за что такую мебель бы не купила… да что там — купила, даром бы не взяла, даже если б навязывали, в ногах валялись, умоляли. Ну, так ведь не ее мебель, и комната эта, чай, не ее была, съемная, почти что задаром доставшаяся. Владелица, Анна Ивановна, дачница, неделю назад в деревню на все лето уехала, а комнату сдала. Так, за копейки сдала, не жадничала — чего выпендриваться-то, когда тут такой антиквариат да еще сосед — пьяница. Коммуналка. Нет, вообще-то сосед смирный, тихий был. Иногда, правда, гулеванил с приятелями-алкоголиками. Драться, правда, не дрались, но ногами топали шумно, орали что-то гнусными голосами, а иногда и кто-то из гостей — вряд ли сам сосед — в комнату к новой жиличке ломился. Сексу, наверное, восхотел на халяву, или просто так — познакомиться. Как-то даже пришлось пригрозить, мол, ежели что — так табуреткой по башке запросто! И врезала бы, не заржавело б, Женька всегда была девушкой решительной во всех отношениях: и с парнями, и просто — по жизни.

С любопытством распахнув сундук, Женька вытащила наружу какие-то пыльные выделанные шкуры, куски смотанных в рулон тканей… обычное полотно, льняное… О! А вот это необычное! На ощупь то ли шелк, то ли бархат — не поймешь. Материя тяжелая, плотная, очень красивая — золотистая с каким-то затейливым узором. Опять же, недешевая, верно! И вообще, далеко не бедный человек это все устроил. Это что же выходит, она, Летякина Евгения — этого неведомого олигарха пленница? Ага… счас!

Не обнаружив больше ничего интересного, девушка подошла к двери и, стукнув кулаком, громко позвала:

— Эй, кто тут есть-то?!

Ответом была тишина. Нет, сквозь узкое оконце со двора доносились чьи-то голоса и даже крики, только вот на Женьку никто не реагировал. Никак.

Пленница постучала еще, уже гораздо сильнее, едва не разбив кулаки в кровь. Закричала:

— Эй, мать вашу так, козлищи долбаные!

А вот эта ее эскапада почти сразу же увенчалась успехом — на крыльце послышались чьи-то торопливые шаги, что-то глухо скрипнуло, и дверь наконец-то распахнулась, едва не ударив девчонку по лбу.

— Звал, гостюшко? — поклонясь, осведомился тощий белобрысый пацан лет двенадцати, с плаксивым и каким-то угловатым лицом, босой… а грязные руки — в цыпках. Одет, однако же, как тут и полагается — в старинного покроя рубаху, правда, довольно грубую и особой свежестью не отличавшуюся.

— Не звал, а звала, — оскорбилась Тяка. — Глаза-то разуй, чудо!

— Глаза… разувать? Хо! Да ты дева!

Пацаненок наконец-то заметил под тонким свитером грудь… не такую большую, конечно, но ведь и не плоскую.

— Тебя как зовут-то, чудик?

— Гремислав… Гречко.

— Хо, Гречко! Во имя придумали — как у космонавта.

Женька засмеялась, парнишка тоже улыбнулся в ответ:

— Дак чего звала-то?

— Позвонить дай.

Так просто спросила. А вдруг? Вдруг? Вдруг да развеется все это наваждение, сгинет, пропадет. И парнишка этот чудной сейчас притащит мобильник…

Не притащил! Не понял даже!

— Э-э… колоколов-то у нас нету, а било… било — на главной башне.

— Ладно, пошутили уже, — отстранилась девчонка.

Гречко озадаченно шмыгнул носом:

— Не разумею я, дева-краса, чего ты от меня хочешь-то? Вижу — просишь чего-то, а чего — не пойму.

Ишь, как говорит средневековый житель: не разумею, дева-краса… Современные-то тинейджеры-подростки и слов-то таких не знают! Без мата и всяких «как бы» да «это самое» и двух слов не свяжут. Этот же…

— Попить принеси, а то тут душновато как-то. И это… мне бы в туалет надо.

— Э… Куда?

— В сортир, в нужник, в уборную!!! — рассерженно заорала девчонка. — Пописать, короче. Понял, дебил?

— А-а-а! — пацан закивал головою. — Так бы сразу сказал… сказала. Ну, пошли.

Щурясь от солнца, Женька с удовольствием вышла во двор, вдохнув полной грудью терпкий майский воздух, напоенный запахом первой листвы и пряных трав. Синее, с белыми клочками облаков небо казалось нарисованным, как и этот деревянный замок, словно из волшебной сказки, легкий ветерок ласкал…

— Эвон, туда иди, на задворье.

Гречко потянул девушку за руку.

— Вона!

За хоромами, как поняла Тяка, на заднем дворе громоздились какие-то неошкуренные бревна, тес, а позади, у самого частокола, виднелось небольшое строение — то ли абмар, то ли банька.

— А ты что стоишь-то? — расстегнув пуговицу на джинсах, Женька обернулась. — Извращенец, что ли?

— Интересно мне.

— Хо! Интересно?! Ах ты полудурок…

— Интересно — дева, и в портах. Почему не в сарафане варяжском, не в платье?

— А ты по лесу-то в сарафане побегай, ага!

— По лесу? Да, не очень-то лихо. — Гречко неожиданно засмеялся. — Лучше уж тогда и правда в портах. Токмо ведь не дело деве по лесам бегать, ее дело замуж выйти да деток рожати, вскармливати.

— Деток рожати, — скривившись, передразнила Женька. — Умный ты, как я погляжу. Ладно, уйди уже, дай пописать.

Справив свои дела — не особо-то и хотелось, но раз уж на улицу вышла, — пленница застегнула джинсы — эх, их еще зашить бы! — и снова огляделась вокруг. Высокий частокол не давал никакой возможности хоть как-то через него перебраться… хотя, если б были веревки да пара карабинов… Да можно и без карабинов, связала бы «стремя», веревку б на бревно закинула — и поминай как звали! Впрочем — а куда бежать-то? Да все равно… лишь бы из плена вырваться. Для начала хотя бы… А там поглядим.

А ведь мысль! Где-нибудь веревку найти. Где… У пацаненка этого спросить? Типа — повеситься…

— Все? — любопытствуя, выглянул из-за угла Гречко. — Дела свои справила? Тогда милости прошу в горницу. Не велено тебе на дворе бытии.

— Это кем это не велено?! — вскинулась Тяка. — Да я…

— Сказано, ежели кочевряжиться будешь, Кондея позвати… тот с кнутом придет, охолонит. Звать?

— Черт ты худой!

Погрустнев, Женька махнула рукой — связываться с кнутом не хотелось, знала — с этих чертей станется, вполне могут всыпать плетей, с удовольствием даже.

И снова узилище, унылая полутьма, сундук, лавки. И мысли, мысли, мысли… Такие, что хотелось умереть! Их нужно было гнать, и Женька гнала, как умела…

Усевшись к окну, пленница все смотрела во двор, все пыталась хоть что-то высмотреть, а что — не знала сейчас и сама. Что-то. Чтоб помогло выбраться отсюда. Или кого-то, кто бы помог.

Никого и ничего подобного через оконце, увы, не виделось. Нет, проходили мимо какие-то мужики, парни, девки — но все при деле, с вилами, с топорами… вот парни потащили куда-то бревно… девчонки погнали уток…

За дверью вновь завозились. Надо же! И кто б это мог быть?

— Поснидать принес, вот, — вошел-поклонился Гречко.

В руках мальчишка держал глиняный горшок с чем-то дымящимся:

— Каша! Маслом льяниным заправлена, да с шафраном — умм! Вот те ложка…

— Что, прям из котелка, что ли?

— А чего ж! Это не все еще, посейчас еще еды принесу — кушай-наедайся. Голодом тя морить не велено.

— Спасибо большое! — язвительно скривилась девушка.

Каша — вроде бы просо, только сильно разваренное — оказалась на вкус весьма специфичной — Женька и ложки не смогла проглотить: льняное масло не особенно-то кому нравится, да и шафран, и какие-то пахучие коренья — явно на любителя экзотики — гурмана.

Слава богу, Гречко принес еще и печеной рыбки и даже пирог-рыбник, щуку с форелькою Така уплела за обе щеки — вкусно, хоть, опять же, почти что без соли.

— Счас квас-от принесу… Кашу-то чего не ешь?

— Да не лезет уже. Может, ты скушаешь?

— А и съем! — забыв про квасок, облизнулся мальчишка. — Ложку-то дай, ага.

Пока Гречко — Гремислав — ел, хитрая девушка выспрашивала его обо всем, что приходило в голову. О семье, о городе, и вообще — о жизни.

Парнишка отвечал охотно, хоть и с полным ртом, правда, все больше нес какую-то чушь, в коей Летякина, к слову сказать, ни черта не понимала. Про воинов заявил только, что те — «добры вои Святославьи», город назвал Ладогой, а про семью сказал, что «рода здешнего, при Кузьме-огнищанине живаху».

— Огнищанин-то ить от Довмысла, воеводы княжьего! И двор се — его.

Женька тихонько застонала:

— Слышь, Греча. Ты на самом деле такой или притворяешься?

— А зачем мне пред тобой притворяться? — облизав ложку, резонно возразил пацан. — Ты седня здесь, а завтра где-нибудь в Новагороде али в Смоленске. Чего притворяться-боятися? Сама притворяйся, ага.

— Может, еще и притворюсь, — огрызнулась пленница. — Тебя не спросила.

— А ты спроси, — на полном серьезе предложил мальчишка. — Может, и присоветую чего. Я ж не дурак, так все говорят, а все — врать не будут. Мне сам Стемид-варяг важные дела поручает… тебя вот стеречь поручил.

— Сейчас как дам в лоб, сторож долбаный! Стережет он, как же…

— Ты не серчай! Просто скажи — чего хочешь узнать-то?

— Ах, чего хочу узнать?! — Женька снова взбеленилась. — А тебе непонятно, что ли? Где я вообще, кто все эти люди кругом?!

— Так я ж и говорю — в Ладогеты. Варяги сей град еще Альдейгьюборгом зовут, а весяне — Альдейгой. Тут все и живаху — и варяги, и весь, и кривичи даже. И словене. Я вот — из словен, а Стемид — варяг, у Довмысла-воеводы на службе.

Принесенный парнишкой квас оказался вкусным, хлебным, с этакой приятной кислинкой, и — похоже — хмельным. В голове у пленницы резко захорошело, даже звон в ухе прошел.

— Ты на меня не обижайся, Гречка. Давай лучше песни петь.

— Давай! — обрадовался парнишка. — Я много знаю. Можно игрище затеять — кто кого перепоет!

— Кто кого перепоет, говоришь? А запросто! — Тяка азартно кивнула и пригладила руками волосы. — Давай!

— На щелбаны петь будем или на раздевание? — деловито поинтересовался пацан. — Если на щелбаны, то, чур, по затылку не бить — я им недавно о притолочину треснулся.

— Оно и видно! — Опустив веки, Женька покусала губу и тихо промолвила: — На раздевания, говоришь… А я тебе как, нравлюсь? Ну, красивая я?

С лукавой улыбкой хитрая девушка поднялась с лавки и чуть приподняла свитер, обнажив пупок:

— Красива ль? Стройна ли?

— Красна, красна!!! — икнув, облизнулся отрок. — Кабы богат был, такую б, как ты, в жены бы взял… ну или рабу бы купил синеокую. Куплю ишшо. Или женюсь. Скоро.

— Ишь, купит он… Лучше женись, чудо! Вот что я тебе скажу. — Тяка спрятала улыбку. — Коли я проиграю — разденусь вся, а коли ты…

— И язм тоже разденусь!

— Нет уж, ненадобно мне такого счастья. Если проиграешь — мобильник мне принесешь, понял, да?

— Все, что скажешь, принесу, хоть звезду с неба!

— Ну, вот и договорились. Ну, давай, начинай.

Дождик, дождь,

На бабкину рожь,

На дедову пшеницу,

На девкин лен

Поливай ведром!

— Ну и песня! — восхитилась Женька. — Прямо рэп какой-то, особенно вот это — на дев-кин лен поли-вай вед-ром! Здорово! Я про дождь тоже знаю… ммм… не попутать бы слова… а, все равно:

Дождь! Светлой пеленой наполнен воздух,

Летний дождь…

Следующую песню Гречко затянул про девчонок — сексуальную:

Пойдем, девочки,

Завивать веночки,

Завьем веночки,

Завьем зеленые…

Женька в ответ:

Что такое осень — это небо…

А паренек:

Мы идем, идем к березе,

Мы идем, идем к березе,

Ты не радуйся, зелен дуб,

Ты не радуйся, зелен дуб!

Эта песня Тяке понравилась — мотивом рок-н-ролл напоминала, веселая! Девушка даже кедом в такт притоптывала, подпевала:

Ты не радуйся, зелен дуб!

Не услышали, как по крыльцу прогремел сапогами Стемид, заглянул в горницу:

— Веселитеся?

И нельзя сказать, чтоб со злобой сказал, нет, вполне обычным тоном, однако Гречко сразу осекся, с лавки вскочил, да бочком-бочком — к двери. Тут бы и выскочить — да нет, не успел — оп! Стемид ловко руку вытянул, да за шиворот — хвать!

— Скажи там, пусть носилки готовят, да поживее!

— Скажу, господине…

— Так беги! А ты, — варяг перевел взгляд на узницу. — Поедем сейчас в одно место. От того, как там себя поведешь, жизнь твоя зависит, смекай. Собираться тебе нечего, одежки путней нет, так что пошли, неча сидети. Мыслю, носилки да вои нас уже дожидаются… а нет, так велю Гречку-прощелыгу выпороть, да так, чтоб сидеть не мог! Песни петь — пой, но и дело делай.

С кондовой правдой сих слов девушка не могла не согласиться, впрочем, никто ее и не спрашивал.

Во дворе уже дожидались носилки, настоящий паланкин, с резными позолоченными ручками и закутанной полупрозрачной тканью кабинкой-кибиткой, с четырьмя дюжими молодцами носильщиками, русобородыми, в синих с вышивкою рубахах, в этих вот кожаных полусапогах-полулаптях, какие тут почти все носили.

— Ромейские! — кивнув на носилки, похвастал Стемид. — Залазь.

Женька юркнула в кибитку, паланкин тут же подняли, понесли. Прикольно оказалось ехать, мягко, плавно и… как в лимузине с затемненными стеклами — ты всех видишь, а тебя — никто.

Вся извертелась пленница, на город, на прохожих смотрела, на воинов с копьями, что позади да впереди за варягом молодым шли. Дивилась, восхищалась искренне — ну надо же! Избы бревенчатые, хоромы, частоколы, стена — крепость — каменная — а какие костюмы у иных! Любая телегламурка обзавидуется. Такие ткани в магазине днем с огнем не найдешь. Сколько труда во все, сколько денег вложено.

А этот Стемид — или как там его по-настоящему — тип напрочь криминальный. Наверное, про нож не шутил. Угрожает, блин, козлина. Интересно, где второй, старый — Довмысл. Воевода чертов!

Мимо пробегали какие-то люди в плащах и без плащей, просто в длинных рубахах, пару раз кортеж обогнали всадники, что-то весело крикнули Стемиду — наверное, знакомые. Женька, наверное, сейчас сильно удивилась бы, если б из-за угла показался автомобиль или автобус, или хотя бы просто человек в пиджаке или джинсах… хорошо б — с прижатым к уху мобильником.

Мечты, мечты… С другой стороны — а ведь почти привыкла уже.

Улицы, переходя одна в другую, вывели паланкин на торговую площадь, Женька ее уже видела и посматривала по сторонам уже без прежнего любопытства — подумаешь, шляются тут всякие, орут, друг на друга наезжают, делают вид, что торгуются.

Зевнув, пленница устроилась поудобнее… и вдруг услышала дикий истошный крик, раздавшийся откуда-то слева. И столько было в этом крике ужаса, безнадеги и боли, что не только Женька высунула голову — Стемид и сам замедлил шаг, а следом за ним — и вся процессия.

Картина, открывшаяся вдруг Летякиной, не лезла ни в какие рамки, ни в более-менее приличные, ни в неприличные — вообще, по ее мнению, находилась где-то за гранью!

К вкопанному в землю столбу была привязана обнаженная девчонка. Совсем еще юная, младше Женьки, она обнимала столб руками, связанными грубой веревкою, бледное лицо ее искривилось от нестерпимой боли, голая спина была вся покрыта кровью. Рядом — переговариваясь и смеясь! — кругом стояли зеваки, старики, женщины, дети, время от времени давая советы звероватому, по пояс голому мужику, культуристу с большим окровавленным кнутовищем в правой руке.

— Эй, Лютоня! Раньше времени не забей.

— Поучи жену щи варить, — незлобиво прищурившись, культурист поднял кнут… и с протяжным свистом опустил — ожег!!! — на спину несчастной.

Брызнули по сторонам кровавые брызги… девушка дернулась, закричала. Притвориться так было бы невозможно…

— Это что… это взаправду, что ли? — захлопала ресницами Женя.

— Воровка, раба, — обернувшись, как ни в чем не бывало пояснил Стемид. — Хозяева за татьбу на правежь выдали. Теперь насмерть забьют.

— Как — насмерть?

— А вот так! Воровать-то — последнее дело.