Касатик

Андрей Михайлович Шалов (2024)

Автор отдаёт себе отчёт, что его текст очень "плотный". Поэтому, позволить себе руководствоваться ассоциациями — ключ к комфортному прочтению. Это относится и к "жаргонным" выражениям, абстрактные фонемы — обязательная составляющая характеристик существ, отрицать их присутствие или игнорировать, например, то же самое, если, вдруг, решить не замечать ноты "ля" среди других семи нот, думая, что это новая форма гармонии. Кто-то в закате увидит волшебные краски, кто-то — просто приближающуюся ночь. Найти благодарного читателя — не цель, как не может быть целью врача проявить свои лучшие способности, а не вылечить пациента (само собой, сравнение с врачом — фигуральное). Огромная благодарность прочитавшим аннотацию. Сердечное спасибо заглянувшим в текст. Низкий поклон дочитавшим до конца. Наконец, падаю ниц перед счастливцами, открывшими для себя что-то новое. Фото героев книги, с обложки, из личного архива.

Часть 2. Расположи мои мысли в порядке таком.

Расположи мои мысли

В порядке таком,

Как все было вначале.

Выход, пока, нагрузиться вином,

Да так накачаться,

Чтоб почки кричали:

О!

О!

(Прощальная песня джа-акынов-ложкарей)

Глава 1.

Когда приказал долго жить главный сервак под говорящим названием «Baby-лоно», персонажи окончательно заместили своих создателей. И дело было не в победоносных военных действиях. Нет, коммуна операторов сервака в едином порыве прекратила свою жизнь, до абсолюта обострив свою волю. До этого момента, воля создателей долгое время оставалась единственной отличительной чертой, по которой можно было отличить персонажа от того, кто его сотворил. Но, воля сыграла злую шутку — она и стала инструментом, который поспособствовал уничтожению сколько-нибудь контролирующего ситуацию на землях-и-водах лихого комьюнити криэйтеров, которые и существовали последнее время за счёт и в связи с результатами трудов своих созданий.

Первый фатальный приступ анти-воли случился на детской площадке, на углу между ристалищной полянкой и кукурузным полем, на землях-и-водах Коричневых Войнов. Создатель Голый-Он, после некоторого времени размышлений на краю песочницы, вскочил со своего места и, основательно разогнавшись, расколол свой череп о бетонную стену ристалища. До этого случая, подобные выходки не случались никогда и ни с кем. Поскольку, воля создателей, в принципе, не могла, ни при каких обстоятельствах, позволить им каким-то образом влиять на продолжительность своей жизни. Тем более, допускать возможность добровольного ухода в мир иной, поскольку «доброволие» и было производным добра — все происходило только во благо и ради чего-то, ради жизни и процветания.

Позднее, уже созданиями, было дано определение этой неожиданной и, разом уничтожившей всех создателей, трансформации воли к жизни. Назвав эту эпидемию Отчаянием, создания провели черту в своих хрониках между событиями до — и после — Всего.

Когда бригада сервака «Baby-лоно», совмещающая функции уборщиков и конструкторов, взаимозагрызла друг друга в порыве Отчаяния, а последний работник, которому уже некому было перекусить горло, сам себе разбил голову о стену, начался отсчёт Времени Перемен.

Глава 2.

Я лежал у тлеющего костра, в компании трёх потасканных бородачей, которые временами задирали лицо к небу и гортанно ржали, их позы и жесты выглядели очень театрально. Причиной их смеха был я, который пытался вытрясти из глиняной неглубокой банки подобие игральных костей — камешков разной формы и цвета, с выбитыми на них рисунками и символами. Когда я тряс банку, перемешивая кости перед броском на утоптанный влажный песок, кости благополучно перемещались с характерным стуком, готовясь предстать читаемым после броска уникальным узором. В процессе моих попыток совершить этот бросок я отметил, что вкупе с растущей досадой я начал ощущать, как у меня заледенели ступни голых ног. И чем ближе я пододвигал ноги к костру, тем сильнее ощущался холод. Когда досада и недоумение достигли своего пика, я проснулся.

Да, Касатик восстал из своего кресла, в котором забылся было неприхотливым сном уставшего человека. Ноги были просунуты в рукава ветхой кофты с капюшоном, которая могла бы быть уютным пледом, будь я более щепетильным в вопросах уюта. Голые ступни вылезли из рукавов, очевидно, это обстоятельство и было причиной моего конфуза во сне. Я вяло начал освобождаться из плотных рукавов кофты, неловко кряхтя и причитая по-старушечьи. Освободившись, надел жёлтые резиновые сапоги, удачно обувшие меня после недавнего посещения магазина для любителей одеться «за так». Интересно, что последняя неделя подарила мне ещё одно прозвание, тоже с лёгкой руки очередной бабульки, в дверях соседнего магазина. Я придержал для неё дверь, она, благодарно кивнув, окрестила меня"Милок". Новый"Милок"мне понравился меньше, чем прежний"Касатик", потому что навязчиво рифмовался с «телок», напоминая мне то, что я и без рифм постоянно чувствовал в себе на бытовом уровне. Надо сказать, что это самоощущение на было отголоском прошлых моральных травм или предметом, побуждающим к самосовершенствованию, нет, не было и горьких теней воспоминаний в этой связи. Я гармонично существовал"телком", вкупе с"пегими"волосами,"невнятной"речью и"шаркающей"походкой. Своё существование я, естественно,"влачил"и жил"не отсвечивая", хотя и не делал это намеренно. Просто, я не прилагал никаких усилий, чтобы жить, старательно смещая своё естество в сторону плакатных эпитетов:"браво","молодцевато","по-залихватски","подбоченясь"и тому подобное. Славно было жить, не замечая своего запаха, облика и отношения к тебе окружающих, я ощущал эдакий честный комфорт от всего, что имело отношение к моей нынешней жизни, включая и образ мыслей.

Неожиданно что-то вспомнив, я начал шарить глазами по окружающим меня пыльным поверхностям. Вскоре я собрал в кулак несколько странных предметов: девчачью резинку для волос, наушники от телефона, без разъёма и одного динамика, сухую и увесистую кость какого-то фрукта, колпачок от красной ручки и флешку от компьютера в форме открывалки для бутылок. Я сложил эти богатства в кепку, потряс и выбросил их на пол, стараясь не раскидывать очень широко, рискуя навсегда потерять их в облаках пыли в углах комнаты.

Глава 3.

Голый-Он растерялся. Это с ним было впервые. Его семья поколениями улучшала жизнеустройство Коричневокожих, устроив их быт и атрибуты существования с безукоризненной точностью и смыслом. Предкам Голого-Он принадлежало первенство во внедрении алгоритма Смысла, важнейшего атрибута современных отношений в общностях созданий повсеместных земель-и-вод. Суть алгоритма заключалась во внедрении понятия двуполости. До этого бесконечные завоевания с овладением чужими территориями, в среде созданий утратили важный атрибут осмысленности. Территории были конечными в своих геометрических размерах по определению, после смены полководцев, после перемещений по карте несметных полчищ созданий и с многочисленными разрушениями и жертвами, среди криэйтеров замаячило предчувствие полной стагнации и, взамен бесконечного азарта созидания, появилось ощущение приближающегося кризиса интереса. В этот момент и появился алгоритм Смысла, который сразу заработал на полную мощность, подключив несметное количество вариаций развития. Добавив создание противоположного пола, семья Голого-Он обеспечила себе и прочим создателям фронт креативных прорывов на годы и поколения вперёд. Появление в среде «коренных» созданий существ, полярно противоположных по внешней архитектуре и начинке изменило логику отношений, подключив внутренние механизмы смысла и целеполагания к управлению действиями между общностями созданий. И пошло-поехало! Теперь полчища, населяющие земли-и-воды, росли по определенным законам, основанными на межполовых связях в среде созданий. Они сами плодились, яростно защищали от врагов своё потомство и спутников. Одним словом, создатели теперь устраивали им вводные чисто косметического свойства, все остальное регулировалось механизмом бесспорного Смысла. Трудиться, оттачивая удачный продукт, было для криэйтеров одним удовольствием, население земель-и-вод так вдохновенно погрузилось в новые отношения, так забавно сражалось за благополучное их развитие, что семья Голого-Он просто купалась в лучах заслуженной славы. Именно, это признание успеха самих себя и было наградой, не существовало системы поощрений и наказаний в среде создателей, осознание безграничных возможностей автоматически исключает алчность в отношении чего либо. Голый-Он покончил с собой на самом гребне волны бесконечного счастья бытия.

Бросив взгляд на площадку для ристалищ, где проходил какой-то турнир между созданиями, которые бесконечно соревновались в чем попало, считая, что так они и эволюционируют, Голый-Он испытал совершенно незнакомое чувство, которое было смесью новых понятий, враждебных его организму, согнавших вечную улыбку с его лица, болезненным спазмом сковавших его тело. Если бы он владел способом детализировать свои внезапные переживания перед смертью, то его кончине предшествовало отравление коктейлем из брезгливости, досады, разочарования, гнева, недоумения и всепоглощающей, убийственной пустоты. Обладая Волей, которая была абсолютной, зная устройство и хрупкость своего тела, Голый-Он мгновенно решил расколоть себе череп, как средоточие и начало жизни тела, не сомневаясь и не рассуждая. Ощущения, которые сподвигли его на этот шаг, для этого и были внезапно сгенерированы организмом; создатель, по природе своей, не может продолжать существовать в атмосфере этих чувств. Потому что, бесконечная Воля не подразумевает смирение. Есть Воля жить и Воля умереть. Малодушный выбор удобного времени для своего ухода из жизни или способ самоубийства, наиболее быстрый и безболезненный — все это категории целостности исключительно созданий, рассуждающих и созданных, даже через уход из жизни, униженно оправдываться за своё решение, все равно, перед собой ли или перед окружением.

Итак, мозг Голого-Он покрыл собой участок стены ристалища, тело его некрасиво застыло, прислонившись к стене в позе наблюдателя в замочную скважину, стоящего на коленях, оно спазматическими толчками освобождалось от запасов крови, пузырясь покидающей сосуды через зияющие каньоны в черепе.

А на площадке продолжался матч двух команд. По обыкновению, проводящийся среди однополых созданий."Обыкновение" — слово, наиболее удачное и синонимичное вопросительной формулировке"а как иначе-то??". Команды нельзя было назвать однополыми! Голый-Он увидел возвращение к хаосу беспричинных игровых баталий прошлого, без правых и виноватых, без смысла и результатов, все труды его креативных предков были завершены полным поражением в правах и в мгновение стали прошлым за ненадобностью и неочевидностью. Жизнь для создателя созданий и обладателя абсолютной Воли не могла продолжаться по законам игры, он мог жить только самой жизнью, а когда так высока планка, не может быть никаких мелочей.

Глава 4.

Касатик, я, имеется в виду, глянул на брошенные на пол предметы. Причём, взгляд был вопросительный, наполовину ищущим ответа, вслед за событиями прерванного сновидения, наполовину наполненным незнакомым ощущением поиска совета из необычного источника. Я спросил себя, чтобы убедиться в истинном содержании интереса:"Э, ты точно ищешь именно совета от расклада этих псевдо-костей, очнися, ты и посторонний совет? Не напрягает нелепость сочетания несочетаемого?"Но, кости были брошены, я внимательно на них уставился. Было ощущение, что послание мне доставлено, были сомнения в действенности моих способностей к интерпретации, о наличии которых было мне неведомо, я даже ощутил прилив враждебности, как перед лицом варианта довериться с головой первому встречному.

Расклад предметов на полу был такой (без учёта крошечного пакетика специй от инстант-вермишели, случайно попавшего в натюрморт): сквозь резинку для волос проделся провод от наушников, соединив смимикрировавшую флешку, с хищно разинутой стальной пастью открывалки и колпачок от ручки, который нанизался, как безразмерный алый папин носок на детскую ножку, на обрывок провода на месте одного из динамиков. Оставшийся же динамик поднялся головой кобры надо всей картиной, заглядывая прямо мне в глаза, опёршись подбородком на кость, видимо, персика. Авокадо, даже случайно, не смогло бы попасть в мою убогую пещеру, даже с чёрного хода, поэтому, родителем номер один или два для увесистой кости я представил персик, показалось, я даже вспомнил его вкус из далёкого прошлого, вместе с ощущением текущего по подбородку, досрочно освободившегося из под велюровой кожицы сока.

Я попытался интерпретировать увиденное, но быстро решил, что занялся откровенной фигней, засобирался проветриться и размять ноги. Что за время суток встретит меня на воле я не предполагал, только надеялся, что это будут часы, когда родной алкогольный магазин внизу, гостеприимно, уже или ещё, но открыт.

Натянув на себя всю имеющуюся одежду (вполне было понятно, что до магазина дотяну — точно не замёрзну насмерть и не паду на скаку от несусветной жары — лишнюю тряпку-другую всегда можно скинуть), я отчалил от кресла, наискосок в дверь и дальше вниз, к свету. Было ощущение, что ответ на вопрос, связанный с моими манипуляциями с брошенными на пол предметами, во всей своей очевидной красе встретит меня именно во время прогулки. Мне показалось, что скорость, с которой я оделся и выскочил наружу, тоже была частью процесса движения по направлению к ожидающим меня событиям.

Глава 5.

Огромный, не имеющий в своем окружении никого, кто бы сравнился с ним размерами и функционалом, создание из земель-и-вод Салатового мира толстокожих, крылатый Друг-Он недоумевал, почему он ощущает, как его медленно покидает что-то основное, видимо, если бы он мог так образно об этом рассуждать, то назвал бы это основное своей жизнью. Друг-Он отдыхал, внезапно его облепили, как муравьи, одетые в доспехи многочисленные создания, очень явно старающиеся лишить его подвижности навсегда-навсегда. И им, воинам земель-и-вод Золотистого мира, очень даже удалось убить гигантского Друга-Он. А затем, очень быстро и просто, всех остальных толстокожих созданий округи. Обитатели Салатового мира существовали, разыгрывая между собой нехитрые интриги жизни, питающихся разным, существ. Кто-то прятался, кто-то искал, всем хватало места и корма. Но, внезапно настало время, которое поменяло в их жизни всё, сказать проще, всё уничтожило.

Глава 6.

Когда адаптивный Свет, всегда и везде присутствующий и сопровождающий создания во всех их делах, повсеместно, на всех территориях земель-и-вод, изобретённый и заалгоритмированный создателями в качестве универсального «всевидящего ока» и спутника всего сущего, сообщил обитателям сервака"Baby-лоно", что известнейший Голый-Он вытворил с собой совершенно запредельное нечто, то все криэйторы этой зоны встали со своих мест как по команде. Исключительно незнакомое ощущение тревоги, которое Свет не мог передавать в принципе, будучи совершенно пассивным наблюдателем и нянькой для всех созданий, всегда сообщающий создателям только описательно построенные факты, на этот раз Светом было распространено быстро и, смертельно для создателей, конкретно. Стоявший близко к своему сослуживцу уборщик территории сервака, одним движением перекусил шейную артерию своего товарища. Чувство тревоги породило критическую массу других пагубных чувств, на что, среагировав, Воля, не нашла иного выхода, кроме как уничтожить саму себя, почувствовав, что взаимная безусловная поддержка создателя и Воли себя исчерпала. Кстати, перегрызть артерию, чтобы завершить земной путь не было коварным насилием или произволом сумасшедшего. Имея в виду, что мышцы челюсти и зубы вполне способны кратчайшим путём добиться цели, укусивший воспользовался мгновенно построенным алгоритмом. Эти действия никак не могли контролироваться или управляться инструментами милосердия или сострадания, потому что то, что разом перечеркнуло саму идею существования благих намерений (если их бесконечное и всеобъемлющее ВСЁ так можно назвать), перечеркнуло и идею существования создателей.

Итак, приехали. Исчезновение создателей было катастрофой, но вот вопрос, было ли это событие заметно и созданиям? Создания выбрали свой путь и продолжили трансформации, никак не согласуясь с мнением, внезапно покинувших их, создателей. А если создатели всё-таки оказались способными уничтожить себя, так ли они отличались от своих созданий? Или Скорость ухода из жизни как раз и была тем основополагающим Нюансом?..

Глава 7.

На выходе из магазина меня уже встречали. Первым в глаза бросился вязаный красный колпак, как у Пиноккио, с Бениньи в роли Джепетто. Колпак приблизился и я увидел, что он не один. Рядом с ним семенил пухлый мужичок в очках, перемотанных на переносице синей изолентой. Тот, кто носил колпак, был в шортах и в шлепках, икры ног были покрыты обильными, но невнятными татуировками, больше напоминающими результат нападения вышедшего из себя школьника, с шариковой ручкой на лист тетради по математике, когда задача"ни-хре-на не получается!". Тот, что был в очках, постоянно забегал то слева, то справа от спутника в колпаке, не сумев определиться, скосив левый или правый глаз удобнее бы было перед ним заискивать.

— Меня Паст зовут, — громко сказал, протягивая мне руку, ладонью вверх, человек в колпаке.

— А меня Фьюче! — подхватил очкарик, высунув язык, как собака и наклонил вбок голову, ожидая оценки своей меткой реплики.

— Фу-фу-че, — по-доброму подхватил Паст, легко ткнув локтем в бок своего низкорослого спутника.

— Мы со школы друзья, — добавил Фьюче, — Димкина фамилия Прошлый, а моя Фучик, Стасик Фучик, ну, Стас, так-то, естессно. Я не имею наклонностей к репортажам с петлей на шее, если вы понимаете, о чём я. Ведь и робот Бендер из Футурамы отношения к Остапу Бендеру не имеет, само собой, хм, вот я уверенностью блеснул, а, вдруг, имеет? Но с чехами мои пращуры, верняк, скрещивались.

— С чухами скрещивались, — ещё разок тычок локтем, Фучик ойкнул, — хорош трещать, амиго, дай с человеком побеседовать о делах наших скорбных, — чуток повысил голос Димка-Паст.

— Если что, я занят сейчас, — буркнул я, и выразительно глянул в сторону магазина.

— Димка — капитан дальнего плавания, а я переводчик с суахили, язык такой, у меня папа там работал работу, я там в школу ходил, потом закрутилось, так и не женился ещё, хотя в планах, конечно, есть. Искать невесту среди переводчиков с суахили совсем не айс идея, хотя и там встречаются дамы вполне ничего, но это только по рассказам, не из личного опыта, — пулемётом выстрочил Фучик, так достоверно озвучив непростую обстановку в своей голове.

— Дэ-э, — его остановить, если только катком переехать повезёт, тогда я хоть пение птиц различать начну. То море плещет, то этот хоббит без пауз лепит горбатого, неужели это и есть моя вынужденная норма комфорта, небесами ниспосланная? А опция просто полежать под дубом, почёсываясь, так в грёзах и протухнет?, — глядя под ноги внятно проговорил Паст, непонятно, к кому обращаясь. Но я разобрал каждое слово. Капитан, ясен болт, командир, значит, голосом владеет.

У меня пронеслась мысль, вслед всем событиям, произошедшим после моего недавнего пробуждения, я немедленно её озвучил, обращаясь к случайным (вот, мысль такая и была: к случайным ли?) встречным. Хоть я и предполагал, что моё участие в процессах, даже в виде адресных вопросов для облегчения понимания, ни к чему не приведёт. Но, цитатник на все случаи жизни, выдававшийся вместе с основами родного языка, требовал от моей незаконченной мысли внедрения в шаблон, ведь я только и нашёл себя, когда начал игнорировать социальные пазлы.

— А лопаты ваши где? Мы же на поле чудес опаздываем? Или как? — проговорил я, наблюдая, пока приближался к концу фразы, как меняются лица моих собеседников, с приветливых на печальные.

— Лопат у нас нет, — вздохнул и пожал плечами Фучик, — мы же капитан и переводчик, нам ни Йориков откапывать, ни буржуазию зарывать некогда, да и скучно это. А повстречать летом мужчину в жёлтых резиновых сапогах, в фиолетовой шубе и с варежками на резинках на шее — это даже похоже на какую-то примету, скорее всего, добрую, благодаря вашей жизнерадостной цветовой гамме. Вот. Пошли мы, одним словом, пение птиц слушать и азори здесь тихие встречать.

И они ушли, толкаясь на ходу, Колпак задирал голову, видно, что хохотал над словами Стасика, но звуков их речи до меня не долетало, их заместил шум улицы.

Я почувствовал себя кисло, всё-таки инициатива брякнуть обидное исходила от меня, это было не по-моему и вообще, зачем я повёлся на эти загадки духа, навёл тень на плетень. Хотя, ладно, что себя ругать, общаться мне тоже не по душе, собутыльников я никогда не искал, само собой все разрешилось, забыли!

"Касатику пора в магазин", — сказал я сам себе и зашаркал к заклинившей в полуоткрытом (или в полузакрытом, давай, лепи, не заплёл ещё извилины до конца) положении двери. Протиснулся внутрь, зацепился варежкой на резинке за ручку двери, потянул на себя, получил меткую, безболезненную, оплеуху поперек щеки от вернувшейся к хозяину варежки. Повернулся к кассе, повернулся к полкам с напитками, повернулся опять к кассе. Да-да, конечно, оно, родное, Чувство Вины, конечно, спасибо, Колпак и Очки, за милое тренерское напутствие перед моей атакой на винные полки, это так тонко сработано!

На кассе, в наушниках, немного кивая в такт, вероятно, музыки, звучащей в наушниках, стояла массивная косточка от авокадо.

— Да, авокадо, интрига всё-таки вам близка, разумеется авокадо, куда мы без этой экзотики в наше время, — пропела косточка, обращаясь ко мне, — ма-ла-дой чела-авек, вы пробивать будете, очередь ви-идь! — продолжила кассирша, распевно призывая меня закончить начатое.

В руке я уже держал бутыляку с чем-то явно целебным, на этикетке был изображён жирный красный крест.

На запястье у меня была надета розовая резинка для волос, я поднёс её к терминалу, он пикнул, оплата прошла.

— Ради бо-ога, вы, прям, сама условность, во всей красе, — опять пропела кассирша, — честного и благородного слова рыцаря было бы достаточно, я вам верю! Была бы моя Воля, я бы всем отпускала за так, а так — Воля ваша!

Я отвернулся и пошёл на выход, пора было стряхивать с себя навязчиво налипающую со всех сторон и мешающую передвигаться рутину. Когда Воля снова стала моей, все встало на свои места.

Глава 8.

Стоя посреди своей комнаты, я задумчиво наматывал на палец провод от наушников-инвалидов. Наклонившись и взяв с пола разэдакую косточку двумя пальцами, я поискал глазами, куда бы её закинуть, чтобы не грубо, но подальше с глаз долой."Что за музычку вы, как оказалось, мадам, слушали и пританцовывали?", — пронеслось у меня в голове.

— Ах, а я думала, вы не спросите! — тут же прилетел ответ из ниоткуда, но, рассуждая здраво (вот неуместное совсем, в моем случае, слово), со стороны косточки.

— Вот, включаю, — добавила она, — это Джа, королева расслабона.

Я судорожно стал примерять наушники, прощупывая их по всей длине, опасаясь в спешке проткнуть торчащим проводком ушную перепонку. Этот сувенир залетел ко мне в гости из кармана чьих-то обносков, сам я отношений с этими гаджетами совсем не поддерживал, не случилось объективной необходимости.

— Ах, опять вы с условностями, наушники, ха, смех! Ещё спросите, на каком языке исполняется песенка, типа,"мне же не все равно, я же ушами слушаю", — раздался щелчок и вокруг всё заиграло-запело.

Вот он, текст, я запомнил, разумеется, хоть и не старался:

Расположи мои мысли

В порядке таком

Как все было вначале.

Выход, пока, нагрузиться вином,

Да так накачаться,

Чтоб почки кричали:

О!

О!

Обломись!

Так мне птицы кричали.

Обломись!

Так мне рыбы молчали.

Если хочешь, чувак,

Как все было вначале,

Ты из жизни сотри

Все, что были, печали,

Вот и лодка твоя

Простоит, не отчалив!

Я вот только что стал

Понимать, что иначе

И черёмуха пахла,

И на поезде чахлом

Я был искренне счастлив!

Я в реке,

Я, слепней отгоняя,

Глубоко так ныряю!

Так ныряю!

Обломись!

Наступила новая жизнь.

Обломись!

Ведь лёгкие планеты — это леса,

Зрение планеты — это океаны,

Конечности планеты — материки,

А где ты и все твои раны?

Где твои истерики?

А?

А?

А если ты видишь, вот он, конец!

То это, очевидно, только твой конец.

У нашей планеты нет конца,

Она ведь Мать и нас терпит без конца!

— Ганджа — это ответ?

— Нет!

— А мескалин — это ответ?

— Неет!

— А мухомор — это ответ?

— Неет!

— А какой ответ, а?

— А какой вопрос, а?

— А?