Секретарь

Андрей Кокоулин

Роман. Городское фэнтези.Однажды Лёшка Сазонов увидел объявление в газете: «Господин Мёленбек ищет секретаря» и подумал, а вдруг он подойдёт?С этого всё и началось.

Глава 2

— Прошу прощения, — привстав, приложил руку к груди Мёленбек, — я не представил тебе, Алексей, своего напарника. Это Иахим Штессан, третий… э-э, нет, это не важно. Важно, что он теперь с нами.

Лёшка с трудом проглотил картофелину.

— А я… я его… — показал он пальцем.

— У вас есть способности, молодой человек, — сказал Мёленбек. — Поэтому я вас и взял. Хотя вы э-э… ещё достаточно молоды.

— Я его видел, — наконец выговорил Лёшка.

— Бывает, — легкомысленно заметил Мёленбек, усаживаясь обратно. — Мало ли что случается в мире? Хотя, соглашусь, не всё является таким, каким кажется. Даже простенькая костяная фигурка может быть совсем не простой.

Лёшка мотнул головой.

— Так я что, ясновидящий?

— Алексей, давай поедим, — сморщившись, попросил Мёленбек. — В своё время ты всё поймёшь. Есть процессы, которые, как ты их не торопи, совершаются медленно и не могут ускориться по одному твоему желанию. Так и с осознанием чего-то не совсем обычного…

Он вздохнул и вгрызся в картофелину.

Лёшка поискал глазами помощи у Штессана.

— Это Солье, — пожал плечами тот и тоже предпочёл заняться завтраком.

Что ж, Лёшка вооружился огурцом. Странно день начинается.

Ели в молчании. Мёленбек дотянулся до графина и разлил красное по демократическим картонным стаканчикам. Пояснил коротко:

— Сок.

Лёшка выпил.

Сок оказался вишнёво-яблочным, тёплым, и с огурцом как-то совсем не пошёл.

— Извини, что без разносолов, — сказал, дожевав картофелину, Мёленбек. — Но пока так.

Штессан разломал хлеб.

— Это ничего, — хмыкнул он, отщипывая крохотные кусочки мякиша. — Это ещё не Форвахт. И далеко не Гизенхут. В Гизенхуте даже подстреленная ворона была за лакомство.

— Это где? — спросил Лёшка.

Штессан с Мёленбеком переглянулись.

— Там, — сказал, помрачнев, Штессан.

По тону его Лёшка понял, что дальше лучше не выяснять. Наверное, «там» — это в Германии, решил он. Названия звучные. Рублено-немецкие. Хальт! Форвахт! Правда, про голод в Германии он что-то не слышал. Может, во время наводнения? Или схода лавины? А их долго не откапывали…

— Алексей, — придвинулся Мёленбек, — я бы хотел, чтобы ты запомнил одно условие работы моим секретарём. Ты знаешь его?

— Не задавать лишних вопросов?

— Нет. Об этом мы с тобой говорили вчера.

— Хранить секреты?

— Именно. Всё, что происходит здесь, ни с кем вне этого дома не обсуждается. Кто бы что у тебя не спрашивал. Даже если…

Мёленбек замолчал, и Лёшка по тяжелому взгляду черных глаз понял окончание фразы. «Даже если будут пытать», — хотел сказать Мёленбек. «Или убивать».

Лёшка сглотнул.

— А если я не выдержу?

— Возможно, ничего и не случится, — откинулся на спинку стула Мёленбек. — Здесь тихо. Но ты помни.

Перстень на вытянутом пальце предостерегающе блеснул.

Лёшка кивнул, судорожно цапнул стаканчик с остатками сока.

— А зарплата? — спросил он.

— Пятьсот рублей. В день. Это не много, — сказал Мёленбек. — Но жильё и питание бесплатно. Кроме того, Штессан и я берёмся тебя кое-чему обучить. Поверь, этот опыт стоит гораздо больших денег. Воскресенье — выходной.

Пятнадцать тысяч, подумал Лёшка.

В месяц. И за них могут убить. Подступят как-нибудь в темноте: знаешь такого-то? И никто не спасёт.

Он куснул губу.

— Я, наверное… я просто не уверен…

— Хочешь отказаться? — прищурился Мёленбек.

Штессан поднялся, обошёл стол за спиной своего компаньона.

— Я бы не отказывался, парень, — сказал он. — Таких шансов, знаешь, ещё поискать…

И принялся проверять ладонью гладкость дверных накладок. Будто не при чём.

— Вы мне хотели объяснить… — сказал Лёшка.

— Согласишься — объясню, — улыбнулся Мёленбек. — Не согласишься — мучайся потом всю жизнь, гадая, что да почему упустил. По-моему, это честно.

Лёшка покатал огрызок огурца.

— У вас какая-то странная контора.

— Возможно. Ладно, — Мёленбек хлопнул ладонью по столу. — Иахим, покажи Алексею его комнату. Правую, угловую.

— Но я ещё… — вскинулся Лёшка.

— А я знаю, — нахмурившись, перебил его Мёленбек. — Только мне нужна определённость. Посидишь один, взвесишь варианты. — Он бросил взгляд на часы. — Полчаса тебе хватит?

Лёшка кивнул.

— Сюда, — сказал Штессан, незаметно оказавшись у противоположных створок.

Оставив Мёленбека доедать картофель в одиночестве, они вышли в широкий серый коридор за обеденным залом. Створки щелкнули. Штессан почесал висок.

— Я бы не размышлял, — негромко сказал он.

— Что, сразу отказались бы?

Штессан скривился.

Оба коридорных конца оканчивались ступеньками, ведущими на второй этаж здания. Только один конец был глухой, а другой имел узкое окошко, глядящее через забор на поле с убогой сарайкой. По темно-синей дорожке Штессан повел Лёшку в глухой конец.

Всего комнат было четыре: две крайних, две центральных. Центральные казались побольше.

Лёшкино место жительства представляло из себя вытянутый прямоугольник с окном напротив двери. У одной стены — шкаф, у другой — койка. У окна — зажившийся на этом свете стол. Крашенные как в захудалой гостинице стены. Линолеум на полу. Ах, да, ещё пятачок розетки. Ни телевизора, ни компа.

Блин, уныло подумал Лёшка.

— Располагайся, — сказал Штессан.

— Угу.

Лёшка сел на койку, застеленную болотного цвета покрывалом. Взвизгнули пружины панцирной сетки.

— Что, — спросил Штессан, — не нравится?

— Так а чё? Будто ничего лучше нет, — Лёшка ударил кулаком ни в чём не повинную подушку. — Казарма какая-то.

В серых глазах Штессана зажглись странные огоньки.

— А тебе бы перину и наложницу?

— Я просто думал…

— Дури в тебе много, парень, — сказал напарник Мёленбека. — Это сразу видно. Изнеженный.

Лёшка вспыхнул.

— Ага! Сами вы…

— Что — я?

Штессан подступил и оказался рядом. Его лоб сверху боднул Лёшкин, крепкие пальцы сжались, собирая в комок куртку на груди. Лёшка почувствовал, что едва может дышать.

— Вы…

Голос предательски истончился.

— Я стоял у Гиммельлина, когда мне было двенадцать, — заговорил-зашипел Шпессан, и холодные глаза его были полны ярости. — Меч был тяжел для меня, и мне дали кинжал. Там я убил своего первого врага.

Сумасшедший! — мелькнуло в голове у Лёшки. Они все здесь…

— Слушай! — Штессан встряхнул его, и мысль пропала, словно перебитая щёлкнувшими зубами. — В четырнадцать вместе с Седьмым кнафуром я попал в засаду у Тишайших топей. Знаешь, сколько вышло оттуда из трехсот человек? Семеро! И Грохот потом истёк кровью. А мой счёт пополнился девятнадцатью мертвецами. А ты? Впрочем…

Он вдруг сник, кулак его разжался. Взгляд сделался беспомощным, даже виноватым.

— Впрочем, забудь, — глухо сказал Штессан, отступая к двери. — Со мной бывает. Просто молчи, если не знаешь…

Стукнули о косяк ножны.

Какое-то время Лёшка сидел неподвижно. Даже когда звонко клацнула «собачка» замка, обозначая, что Мёленбеков приятель покинул «казарменную» комнату. Пальцы дрожали, и внутри всё дрожало.

У какого Гиммельлина? Кто он такой? — прыгали мысли. Я им что… меня что ли можно… будто щенка. Девятнадцать трупов…

Он обмер. А если меня заперли?

От страха скрутило внутренности. Почему-то казалось, что Штессан всё ещё стоит за дверью и прислушивается. Что, мол, будет делать малолетний идиот.

Как назло от какого-то микроскопического движения-шевеления протяжно проскулила пружина. Ещё, зараза, чуть подружек в хор не втянула.

Блин, какого хрена он попёрся по объявлению?

Это маманя всё. Это её «когда устроишься?» его допекло. Вот, устроился. А тут какие-то убийцы вообще… Интересные у них, наверное, дела, филиал «заказушной» конторы открывают. Мы работаем по всей России!

И куда ему? В полицию бежать?

Во рту скопилась слюна, противная, тягучая, с оттенком вкуса вчерашнего торта. Лёшка сглотнул. Фу, блин! Нет-нет, закопошились мысли, дали же ему полчаса на «подумать». Значит, есть вариант… Он зашарил глазами по комнатке. Шкаф! Спрятаться, прикинуться ветошью… Но для этого надо встать. А они по пружинам сразу услышат, что он встал. Но ведь можно, типа, ещё и лечь, звук-то тот же! Или попротяжней.

Лёшка зевнул для прячущейся за дверью публики.

— Э-э-а-а!

Теперь скрипим!

Он качнулся раз, другой и сполз с кровати, но секунды две-три ещё тряс сетку ладонями. Пружины с готовностью отзывались — виу-виу. На всякий случай — контрольный: виу. Всё, теперь считаем, что потенциальный секретарь как бы в глубоких раздумьях. Или вообще спит.

Лёшка осторожно поднялся с пола. Прислушался.

За дверью Штессан или нет? Дыши — не дыши, фиг поймёшь. Так, пожалуй, и шагнуть будет страшно, если представлять, что сейчас как выпрыгнет, как выскочит… С ножом, блин. Мне что-то там в двенадцать!.. Гиммель-что-то-там и топи! Нормальные люди, впрочем, видеокамеры ставят, а не стоят под дверью. Надёжней, знаете ли. Может так и есть?

Лёшка повертел головой, осматривая углы крашеного потолка. Вроде никаких камер. Камзолы и шпаги, впрочем, с камерами диссонируют. Тут годятся разве что тайные зеркала и воздуховоды. Но это же в уважающих себя замках, а у нас купеческий особняк. Только, блин, и в этом случае хорошо бы не стоять, как вкопанному.

Затаив дыхание, Лёшка шагнул к шкафу.

Стук сердца напрочь перекрыл все остальные звуки. Ух, разбежалось-заколотилось! Адреналин! Спокойствие, только спокойствие.

Лёшка подцепил ногтями дверцу шкафа и неожиданно подумал: а на хрена? Во всех фильмах первым делом в шкаф и под кровать заглядывают. Вот сюрприз будет, когда они заглянут, а он им через губу: прикройте, я ещё ничего не решил.

Дурдом.

Лёшка повернулся.

Вот оно, решение. Окно. Отставить стол, распахнуть створку, предварительно отщелкнув шпингалеты. Кувырок. Перекат. Забор. Свобода. Глядишь, минут через двадцать только и хватятся. А там его уже ищи-свищи. Адрес он не давал. Фамилию… Фамилию говорил. Но даже в их трёхсоттысячном городке этих Сазоновых…

Стул удалось переместить бесшумно. Ножки чуть стукнули, но вряд ли за дверью было слышно. Со столом Лёшка провозился дольше — закусив губу и обливаясь потом, осторожно сдвинул-таки грозящее развалиться чудовище к шкафу. Хорошо, по линолеуму, а не по паркету. Окно же, похоже, не раскрывали со времен его покраски. Между стеклами лежали мумифицированные мушиные трупики. Створки держали мёртво даже после того, как шпингалеты с трудом (а один со скрежетом) вышли из пазов.

Лёшка подёргал ручку. Гадство. Нет, есть, конечно, люфт, но, блин, треска будет!

Покопавшись в кармане, он выудил ключ от квартиры и его «бородкой» принялся счищать наплывы краски между створками и рамой.

Время бежало, подмышки намокли, частицы сколотой краски похрустывали под локтем. Налегая на ключ, Лёшка упёрся в подоконник коленом. Не сломать бы! В смысле, ключ. Он прошёлся им снизу и сверху. И ещё со стороны петель.

В сущности, подумалось, пусть трещит. Главное, чтоб раскрылось. Будут они за ним по городу гнаться, ага.

Лёшка вытер лоб. Передохнув, он снова взялся за ручку. Солнечный свет, падающий под углом, рождал на стекле радужные разводы. Ну же! Створка со слабым скрипом отошла на пол-сантиметра. В образовавшуюся щель затекли запахи травы и пыльной улицы. Есть! Лёшка обрадованно надавил. Ещё чуть-чуть! Давай, давай, родненькая.

Он едва не вывалился наружу, когда створка распахнулась, немилосердно дребезжа стеклом. Так можно было и шею свернуть. Перехватившись, Лёшка вернул тело обратно и выбрался уже нормально, боком, предварительно спустив одну ногу и нащупав выступающий цоколь. Несколько секунд затем он сидел, прислонившись к стене под окном, и глядел на забор. Забор казался высоковатым, просто так не перелезешь. Ни ящика, ни лесенки какой-никакой.

Не, он не Бубка.

Поднявшись, Лёшка свернул за угол здания, но, вовремя сообразив, что его будет как на ладони видно из других окон, опустился на корточки. Диверсант, блин.

Он медленно двинулся вдоль стены, примерно представляя, что оставленные позади метра четыре — это его комната, как раз у полукружья фальшивой колонны начался коридор, это ещё метр-полтора, а дальше, по сути, тянется кабинет Мёленбека. В нём он был вчера, и это метров шесть, кажется. А там уже прямая до ворот.

Ещё бы не свербело в животе. Страшно всё-таки.

Опа! Окно кабинета было распахнуто, и оттуда вполне явственно слышались голоса Штессана и Мёленбека.

Лёшка замер под выступающей челюстью подоконника.

— Солье, — говорил Штессан, — я могу и один.

— Что ты можешь один? — волновался Мёленбек. — Докуда ты дойдешь? До Хависана или до Мериголда? Нужен отряд, пойми ты, отряд!

— А они в это время…

Штессан втянул воздух сквозь зубы и умолк.

— Не гляди на меня, — сказал Мёленбек. — Я знаю, я всё знаю, Иахим.

— Я видел, как Гейне… до того, как меня… Солье, я всё видел!

Лёшка вдруг расслышал странный звук. Будто что-то клацнуло. И ещё раз, и ещё. Штессан плачет! — вдруг понял он.

— Иахим!

Звон пощечины заставил Лёшку втянуть голову в плечи. Ни фига себе у них разборки! Какого-то Гейне потеряли.

— Ну же, Иахим!

— Я не могу здесь. Не могу, Солье.

— Терпи.

Лёшка подумал, что они, наверное, какой-нибудь орден. Типа тамплиеров. Или ещё какого. Их вроде много было, полу-рыцарских, полу-монашеских орденов. Вообще орденов было до хрена. Иезуиты, бенедиктинцы. Госпитальеры. Иерусалим, крестовые походы, Святой Грааль. Тайные знания. Индиана Джонс-третий. Нам-то не видно, а у них, возможно, до сих пор между собой скрытные войны идут. Отсюда и оружие холодное. Как традиция. И прячутся они, видимо, от такого же ордена, только более жестокого и многочисленного.

В подтверждение Лёшкиных мыслей почти над самой его головой раздался голос Мёленбека:

— Это временное убежище, Иахим.

Ну вот, убежище. Точно беглецы.

Плеснула, надуваясь воздухом, штора.

— Нам ещё повезло, — сказал Мёленбек, кажется, постукивая по подоконнику тростью. — Всё могло быть гораздо хуже. А тут сразу мальчишка попался не без способностей. Может быть, настоящий секретарь.

— Не нравится он мне, — сказал Штессан.

— А мы ему? Да нет, нормальный мальчишка, глупый только.

— И ты ему расскажешь…

— Со временем.

— Нет в нём духа. Силы нет. Знаешь, как мы называли таких? Вянгэ, гнилое мясо.

— А ты на что, Иахим?

Штессан ответил смешком.

— А согласится?

— Не знаю, — сказал Мёленбек. — Давай спросим.

И прежде, чем Лёшка успел что-либо понять, жилистая рука безошибочно ухватила его за шиворот и, больно приложив об угол, закинула на подоконник. Затащить Лёшку в кабинет целиком у Мёленбека не получилось — помешали согнутые ноги. Но и так Лёшкино положение выглядело совсем не завидным — он качался на животе, едва доставая ковра на полу кончиками пальцев.

— Бежать решил?

Лёшка поднял голову и встретился с черными глазами хозяина особняка.

— А чё вы!..

— Я? — удивился Мёленбек. — По-моему, это ты, Алексей, пытаешься что-то изобразить. Не пойму только, то ли бегство, то ли любопытство.

— Ага, вы же сами тут скрываетесь!

— Это совсем другое дело.

— Все знают, что я здесь. Так что если вы меня убьёте…

— Дурак.

Трость легко шлёпнула Лёшку по затылку.

— Уроды! — чуть не заревел Лёшка, скребя по стене ногами.

Качаться на подоконнике, не имея возможности сползти, было обидно до чёртиков. Нашли себе развлечение, поймали и лупят! Ничего, он их всех… В клочки! Чтобы помнили! Гады! Сволочи! Фашисты!

— Действительно, дурак, — присел рядом Штессан. — Чего повис-то? Руки — на подоконник, приподнимаешься, просовываешь колено…

Он чуть ли не всё сделал за Лёшку — и пальцы Лёшкины зацепил, и выпер его вверх, и даже за коленом потянулся, но тут уже Лёшка сообразил сам и хоть и ушибся, а забалансировал на одной ноге. Цапля цаплей, но стоячая!

— Так лучше, — оценил Штессан.

— Заползай, — сказал Мёленбек.

Как вчера, он сел за стол и принялся переставлять предметы. Предметов явно прибавилось, кажется, количество их приближалось к десятку.

— Давай, — подал руку Штессан.

— Я сам, — отпихнул его Лёшка.

И чуть не грохнулся вниз.

Штессан вовремя дёрнул его на себя, нога нашла опору, пальцы вцепились в короткий ворот безрукавки, вторая нога ребристой подошвой кроссовки протарахтела по углу подоконника. Тр-рынц!

— Простите, — Лёшка выпрямился. — Я это… не рассчитал.

Штессан подтолкнул его к столу.

— Вот что, Алексей, — огладив бороду, сказал Мёленбек, — если хочешь уйти, уходи сейчас. Держать мы тебя не будем. В конце концов, найдём другого секретаря. А ты навсегда забудешь этот адрес.

— Вы всё-таки прячетесь? — спросил Лёшка.

— В некотором роде, — Мёленбек со слабой улыбкой двинул фигурку, похожую на длинноухого, застывшего в стойке пса.

— Просто, если я соглашусь… Это опасно?

— Возможно. В мире возможно всё, на любой его грани.

— Но для этого теперь здесь есть я, — сказал, плюхаясь на кушетку, Штессан. — И Солье тоже. Не будь вянгэ, парень.

— Вам легко говорить, — Лёшка посмотрел на Мёленбека. — А у нас тут, лет пять назад, собственность делили, потом трупы всплывали.

— Дурак! — припечатал Штессан.

Закинув ноги в шлёпанцах, он достал кинжал из ножен. Клинок его оказался короток и будто обломан. Штессан принялся крутить его, пробуя ногтем заточку и любуясь синеватым искажениями, бегущими по металлу.

— Алексей, — отвлёк Лёшку от созерцания оружия Мёленбек, — тебе решать. Но думаю, никакой особой опасности для тебя нет. Но даже если… Иахим сказал тебе: он первым примет удар.

Штессан отсалютовал кинжалом словам напарника.

— Я готов.

Лёшка потёр лоб.

— А я… А что мне надо будет делать?

Мёленбек широко улыбнулся.

— Первое — работать с хельманне. Второе — работать с бумагами и картами. Третье — иногда в доме будут появляться люди, и тебе придётся присутствовать на переговорах. Ну и четвёртое — когда Иахиму или кому-то ещё понадобится помощь, ты помогаешь. Вот и всё.

Он развёл руки.

— А что у меня за дар?

Мёленбек повернул к Лёшке фигурку длинноухого пса.

— Специфический, но достаточно ценный. Каждая вещь, которая определённое время находилась в пользовании одного человека, вбирает в себя его образ. Увидеть этот образ — и есть твоё умение. Мне такая способность очень нужна.

— Зачем?

Мёленбек, казалось, растерялся.

— Ну… — он посмотрел на Штессана. — При развитии способности, можно научиться отличать правду от лжи. Потом, ты видишь человека, которого хельманне воспринимает как он есть. То есть, отпечаток, который возникает перед тобой, он честный. В этом и секрет. Ты вот, когда Штессана увидел, что о нём подумал?

— Что он… — Лёшка помедлил. — Что он мёртвый.

— Ыс-с-с, — втянул воздух Штессан, — порезался.

Он показал каплю крови, набухшую на подушечке большого пальца.

— М-да, — разочарованно сказал Мёленбек Лёшке, — бывают и ошибки. С опытом пройдёт.

— А мы чем-то торгуем? — спросил Лёшка. — Недвижимость? Акции?

— Пока ничем, — сказал Мёленбек. У него, видимо, испортилось настроение. Он прикрыл глаза и отстранился от стола. — Пока у нас ремонт. Поэтому сегодня поступаешь в распоряжение Иахима, он тебе скажет, что делать.

— Пошли, — поднялся Штессан. — А то, видишь ли, мёртвый я. — На худом лице его появилась кровожадная ухмылка. — И кто меня только не хоронил. Сам проконтур Семпариан Гук как-то объявил меня не существующим.

— Эй, это… — Лёшка остановился у двери.

— Что? — открыл глаза Мёленбек.

— Можно аванс? Небольшой. Как обладателю способности?

Мёленбек устало кивнул.

— Хорошо. Я дам тебе… — он выдвинул ящик стола. — …пять триста. Хватит этого?

— Можно я их сразу домой отнесу? — спросил Лёшка.

— Можно. Вечером. — Мёленбек выставил руку с тоненькой, зажатой в пальцах пачкой. — Бери. Скажешь родным, чтоб не беспокоились.

— Спасибо.

Четыре купюры по тысяче рублей, две по пятьсот и три сотенных. Неплохо! Лёшка повеселел. Странно, вроде и убить могут, а с деньгами всё равно легче.

— Смотри ж ты, разулыбался, — подтолкнул его Штессан.

— А куда мы? — спросил Лёшка.

— Увидишь.

Штессан прикрыл за Лёшкой дверь в кабинет и, похлопывая по стенам, повёл того знакомым маршрутом к выходу. Впрочем, до выхода они не дошли.

— Здесь.

— Что — здесь? — удивился Лёшка.

— Красить будем.

Штессан расстегнул пояс, снял и повесил на вешалку куртку-безрукавку, затем подтащил козлы к стене с неокрашенным участком.

— Я же это… секретарь, — растерянно сказал Лёшка.

— И что? — удивился Иахим. — А я — солдат. Мы будем ждать, пока мне найдется война, а тебе — секретарская работа?

— Я как бы…

— Вот что, — Штессан вручил Лёшке валик, — Солье сказал, что сегодня тобой распоряжаюсь я. Значит, мы красим стену. Выбирай: сверху или снизу.

— Я, блин, во всем новом, — сказал Лёшка.

— Хламида на крючке.

— Ага, конечно, — буркнул Лёшка, но куртку снял.

Синий халат, в каких у них в школе ходили уборщицы, он одел с внутренним содроганием. Посмотрел на себя: жлоб в халате. Синий дрыщ, а не секретарь.

Штессан тем временем из комнатки рядом принёс две пятилитровых банки желтой краски, кюветы и ещё один валик.

— Ну что, верх или низ?

Лёшка попробовал забраться на козлы — сооружение заплясало под ним, грозя развалиться и погребсти. Не то что красить, стоять на нём не представлялось возможным. А голову свернуть — запросто. Так потянешься за красочкой и — ага.

— Не, — сказал Лёшка, отступая, — я низ.

— Тогда так, — Штессан развернул козлы поперек коридора, — я — эту часть, ты — ту. Потом меняемся.

На каждого выходило по два метра. На час работы, наверное, если не меньше. Иахим, перемешав, разлил краску по кюветам.

— Макаешь, прокатываешь от лишнего, проходишь два раза.

— Вы словно не солдат были, а маляр, — Лёшка присел к своей кювете.

— Эх, парень, кем мне только не приходилось быть!

Штессан подмигнул и легко вспрыгнул на козлы.

Лёшка даже рот открыл. Стоял человек, потом раз! — неуловимо сжался, оттолкнулся ладонью от доски и в следующее мгновение уже зафиксировался на этой доске двумя ногами.

Бэтмен какой-то!

— Тазик подай.

— Что?

— Тазик, — Штессан показал на кювету и край козел у стены.

— Ясно.

Лёшка поставил Иахиму кювету, испачкав в краске большой палец. Палец даже вытереть было нечем. Не о халат же?

— Бумагу постели, — сказал Штессан, глядя на Лёшкину задумчивость с высоты.

— А где…

— Сразу направо.

В небольшой комнатке, заваленной всякой строительно-ремонтной дребеденью: мешками ротбанда, какими-то панелями, раковинами, целофаном, керамической плиткой, рулонами утеплителя, уголками и прочим, бумага нашлась не сразу. Пачку старых рекламных газет Лёшка обнаружил только после торопящего окрика из коридора. Кто-то не самый умный утрамбовал её между обрезками досок. Додумался.

Краска уже присохла, и оттереть палец до конца не получилось. Загар, блин. Нет, постепенное превращение в китайца. Начинается с маленьких желтых пятнышек.

— Парень, ты там не заснул? — спросил Штессан.

— Да кое-как нашёл.

Лёшка выполз из комнатки и бросил газетный ворох на пол. Затем, присев, расстелил у стены пестрящие объявлениями экземпляры многотиражки. Сдам квартиру, куплю металлолом, ласковая кошечка ищет хозяина.

— И с моей стороны, — сказал Штессан.

— Блин.

— Думай головой. Если тебе нужны газеты, то и мне они нужны тоже.

Лёшка протиснулся между стеной и козлами. Газеты легли не аккуратно, но Штессану он, блин, и не нанимался. Слугу нашли, ага. Подай-принеси.

— Всё.

— Тогда начали.

Штессан наклонился к кювете.

Лёшка посмотрел, как под липким шуршанием его валика грязно-серая поверхность превращается в ярко-жёлтую, и решил, что зря не полез наверх. С козел красилось легче. Штессан вообще был как автомат. Робот. К кювете — от кюветы, к кювете — от кюветы. А в промежутке — ших-ших по стене. И, блин, ни капельки краски на полу.

— Ты как там? — на мгновение отвлекся Иахим.

— А-а… я это… нормально, — Лёшка сноровисто задвигал валиком по кювете. — Сейчас примерюсь… А мы глюков от краски не нахватаем?

— Чего?

— Не задохнёмся?

— Крась давай.

И снова сверху полетело — ших-ших, ших-ших.

Лёшка упёр валик в стену. Вни-и-из. Кривоватая жёлтая полоса легла на серое, истончаясь и бледнея с каждым сантиметром.

И как тут делать два прохода?

Лёшка поволохал валик в кювете и, не отжимая лишнее, быстро перенёс его к стене. Краска потекла наплывами, капелью пролилась на газеты. Зато два прохода точно было. Вниз и вверх. Во, теперь нормально.

Он полюбовался сделанным. Правда, у Штессана уже чуть ли не половина была закрашена. На козлах всё-таки быстрее получается.

Лёшка потёр ладони о халат и принялся красить дальше.

Краска почти не пахла и впитывалась хорошо. А вот кисть руки от нажима на валик да постоянного движения стала ныть непереносимо.

Лёшка со свистом втянул воздух и сел у противоположной стены.

— Что? Всё? — обернулся Штессан.

— Всё, — кивнул Лёшка.

Иахим посмотрел на Лёшкину работу.

— Тут и трети нет.

— Рука…

Лицо Штессана приняло свирепое выражение.

— Ну-ка, встал и докрасил.

— Не могу, — Лёшка для убедительности простонал. — Я, наверное, что-то вывихнул.

— Ясно.

Штессан легко спрыгнул с козел. Несколько секунд он вглядывался Лёшке в лицо, выискивал что-то сквозь прищур, затем схватил его за ворот халата.

Лёшка почувствовал, как ткань впилась в горло.

— Эй, — прохрипел он, — вы чё?

— Ничё.

Штессан сжал ворот сильнее и потащил Лёшку по коридору. Только не в сторону кабинета, не к Мёленбеку, а к комнатам за обеденным залом.

Лёшка шкрябал ногами, но встать у него никак не получалось, кулак Иахима мешал, дыхание прерывалось, линолеум скользил, и даже какие-то круги в глазах поплыли.

— С-сюда, вянгэ.

Штессан поддернул сильнее, Лёшка больно треснулся об угол косточкой, и на весу, на коленках, помогая себе руками, пополз следом.

Слёзы обожгли уголки глаз. Обида заклокотала в горле. Ненавижу! Какое он имеет право? Я же не сделал ничего!

— Я вам что… собака? — всхлипнул Лёшка, не понимая, куда и зачем его волокут.

Под ладонь попалась ступенька.

Они поднялись на второй этаж, и тут Штессан, разжав кулак, опрокинул Лёшку на жесткий, пружинисто прогнувшийся пол.

— Слушай, вянгэ!

— Я не вянгэ, — ожидая удара, зажмурился Лёшка.

— Ты — вянгэ, пока я не скажу обратного, — ощерился, нависая, Штессан. — Даже если Солье этого не одобрит…

Он посопел носом, затем рывком поставил Лёшку вертикально.

Шрам на правой щеке Иахима из тонкого белого превратился в розового, пульсирующего червя.

— Я обещал тебе обучение?

— Я не хочу уже! — всхлипнул Лёшка.

— Сопли подбери! — рявкнул Штессан. — Выпрямился! Подбородок вперед!

Размазав мокрое по щеке, Лёшка выполнил команды. Оказалось, он выше Иахима.

— И что?

Штессан зашёл ему за спину.

— Знаешь, — сказал он, дохнув в затылок, — когда-то ассаи-отступники придумали пытку для своих пленников. Особым способом они погружали их в состояние, где человек не ощущал ни своего тела, ни того, что находится вокруг него. Пленнику казалось, что у него нет глаз, рук, ног, языка, носа… кожи. То есть, он ничего не чувствовал. Ни верха, ни низа. Ни времени. Стоит он или лежит. Он мог только думать. — Палец Штессана коснулся Лёшкиного виска. — И всё.

Лёшка вздрогнул.

— Зачем вы это…

Собранные в щепоть пальцы клюнули его в основание шеи.

— Потом, когда гнездо ассаев в Голубых горах было разгромлено, — сказал Штессан, — гвардия принцессы включила это испытание в методику отбора. Ты знаешь, что я был зачислен в гвардию принцессы?

— Н-нет.

— Во-от, теперь знаешь.

Пальцы Штессана вновь клюнули Лёшку, теперь уже под левую лопатку.

— Что вы…

Лёшка попытался повернуть голову и не смог.

— Ты слушай дальше, — сказал Штессан, все также оставаясь за спиной. — Ассаи, конечно, были мрази редкостные, водились с мертвечиной, поклонялись Тьме-Ольванге, много народу погубили. Но и какое-то благородство им было свойственно. Так, если человек начинал правильно и упорно мыслить, то пытка прекращалась сама собой. А может в этом была слабость их искусства. Теперь уже и не дознаешься. Чуешь, к чему клоню?

— Не надо, — дрожащим голосом произнёс Лёшка. — Я всё понял.

— Понял! — фыркнул Штессан. Щепоть толкнулась Лёшке в поясницу, затем в правое плечо. — Ты ещё ничего не понял.

— Я понял! — вскрикнул Лёшка.

— Ты трусишь, — Иахим встал перед ним. Худое заросшее лицо его было серьёзно. — Но это не избавит тебя от испытания. Сейчас я отправлю тебя в ойме, так называли это состояние ассаи. И только от тебя будет зависеть, как долго ты в нём останешься. Повторю: выход — в том, о чём и как ты думаешь.

— Я не хочу.

— Мало ли, кто чего не хочет.

Штессан наставил на Лёшку палец, примериваясь, коснулся кожи чуть выше переносицы.

— Пожалуйста…

— Ну, заканючил.

Вокруг был пыльный зал, сквозь полукружье грязного окна пробивался свет, редкие колонны уходили под потолок, к стропилам, на цепях висели кожаные «груши», наполненные песком. В дальнем конце белели четыре двери.

Что здесь быдо раньше? Бальный зал? Гигантская мансарда?

— Приготовься, — сказал Штессан. — Бам-м!

Его палец кольнул Лёшку в лоб.

Лёшка не успел и вдохнуть — всё выключили. Свет, зал, самого Штессана. Осталась одна тьма. Чернильная. Бесконечная. Сплошная.

Ойме.

Эй, прошептал Лёшка и не услышал собственного шёпота. Губ не было. Горла не было. Воздуха не было. Тьма.

Паника вспухла в Лёшке невидимым комом. Куда? Что? Как? Я жив? Я стоял в зале, я точно стоял в зале, а Штессан нажал пальцем. Это, наверное, гипноз. Манипуляция. Он что-то сделал со мной. Надо… или кричать… Чем кричать?

Лю-у-уди-и!

Тьма текла, обтекала, проворачивалась. Или нет, она не двигалась. Она просто прижалась плотно-плотно, прилипла, отъела всё, что можно отъесть.

Как там: в стрессовой ситуации рекомендуют глубоко и медленно дышать. Охрененный совет, когда нет лёгких! Суки, лёгких нет!

Лёгких путей нет.

Лёшке казалось, всё в нём дрожит. Но это была иллюзия. Кишки, пальцы — где вы, мои дорогие? Нечему дрожать во тьме. Особенно если ты сам — тьма. Ты — всюду. Ты — ничто.

А-а-а-а!

Я убью его, подумал он. Как только он выпустит меня, сразу и убью. А если не выпустит? Сколько мне здесь… стоять? Я же стою в зале. Или я потерял сознание? А там — кома. И мне всё снится. Расхожий сюжет.

Какие-то принцессы, какие-то ассаи. Откуда они вообще? Откуда вообще Мёленбек? А Штессан? Из какой, блин, реальности? В четырнадцать попал в засаду… Мечи, кинжалы, шпаги в трости… Против кого они там воюют?

Темно.

Кажется, в Штатах делали что-то подобное. Я читал в интернете. Когда человеческому мозгу отрубали всё, из чего он мог черпать информацию, то он просто сходил с ума.

Ха, я тоже сойду с ума, если это продлится достаточно долго! Тогда, блин, и у меня обнаружатся принцессы и отступники. Не удивительно. А сам я буду король, сумасшедший король-секретарь. Ать-два, ать-два, шпаги наго-о-ло! Кому что надо записать, спросить короля, то есть, меня, я тогда списочек-то составлю…

Ничего-ничего, сказал себе Лёшка, меня спасут. Штессан же не зверь. Не будет он из-за небольшой хитрости с кистью… Она действительно разболелась, так бы я и стал врать. Я вообще не нанимался красить. Хельманне это долбанное…

Мамане, блин, ещё сказал, что ночевать здесь буду. Ага, так здесь и простою. Летом манекеном, зимой в ёлочку нарядят.

Спаси-ите!

Ни отзвука, ни ответа. Ни слуховой галлюцинации. И ведь не чешется ничего. Нос там или под коленкой. Нормально, да?

Я, Лёшка Сазонов — не понятно что. Тьма. Пустота.

— Мысли правильно, — проклюнулся вдруг голос. — Или стой, вянгэ.

Сам ты!..

Придумал же слово. Я так тоже могу. Ингэ, шмынгэ, дынгэ. Крекс-пекс-фекс. Сезам! И коронное: трингельпандум!

Ха-ха-ха.

Блин, куда мыслить, в какую сторону? Что вообще значит «правильно»? О чём? Можно же… Хорошо, я был не прав. Вот!

Что, неправильная мысль?

Хорошо, ладно, была пытка, стало испытание. У ассаев — благородство, и был выход. Какой выход могли придумать отступники и извращенцы? Наверное, какой-то извращённый. Тогда к чему «правильно»?

О-уууу!

Вдруг кто отзовётся. Когда долго плюешь мыслью во тьму, тьма может плюнуть обратно. И что тогда?

А сколько я уже здесь?

Лёшка сосчитал до шестидесяти, затем еще раз. Две минуты долой. То есть, к неопределенным минутам прибавилось еще две.

Хочу домой. Просто хочу домой!

Может, необходимо представить место, в которое хочешь вернуться? Тротуар, подъезд… Блин, совершенно не помнится цвет двери.

Хорошо, хорошо…

Зато я помню свою комнату, светлые обои в цветочек, плакаты, комп, колонки, кровать, застеленные клетчатым покрывалом. Вот, я представляю это, Кобейн и «mans territory», книжные полки…

Не работает. Как я туда перемещусь, если я на Шевцова? Силой мысли, ага. А ещё я могу гонять тучи и гасить звёзды. Блин! Надо искать выход! А где выход? А-а-а, убью этого Штессана. Солдат, блин. Ассай недобитый. Иначе откуда он про них столько знает?

Может, надо представить своего врага?

Штессан! Невысокий, небритый. Худой. Ловкий, тут не отнимешь. И я его руками за горло, и сильнее… Чтоб он сдох.

Глупо.

О чём можно думать «правильно»? О ситуации? О себе? Думай, Лёшка, думай. У тебя же голова… ну, была. В каком-то кино сказали: «Выход обычно находится там, где и вход». Какой был вход? Я потерял тело. Я потерял руки, ноги, глаза. Возможно, необходимо мысленно сосредоточиться на их возвращении. Это логично. Блин, это суперлогично! Тебя сделали пустотой, значит, эту пустоту надо заполнить обратно.

Хитро!

Ойме. Ой-мне. Что представить первым? Руку. Конечно, руку. Пальцы на правой. Большой палец я как-то здорово порезал, до сих пор есть косой шрамик у основания. Жижа тогда: берись да берись, ничего не случится. А лист возьми и выгнись, и кромка, зараза, острая, как полоснёт… Это, наверное, года два назад. Сначала вообще не заметно было, потом уже Жижа: блин, Лёшка, у тебя течёт…

Жиже бы такое испытание. Или Тёмычу. Это не демонов по подземельям гонять. Из ракетницы — по рогам. Тут ни демонов, ни ракетницы.

Тьма.

Так, представляю палец. Он должен быть где-то внизу. Если я стою, то ладони у меня находятся у бёдер, это от пола сантиметров девяносто. Или восемьдесят. Фиг здесь, конечно, определишься с полом. Суки отступники. Ну и Штессан тоже.

Был бы рот, Лёшка заскулил бы.

Китайские, блин, умения. Иглоукалывание и акупунктура. Куда он нажимал? Последний раз — над бровями. А раньше?

— Вянгэ-э, — прорезался звук.

Ну, ладно, пусть. Пусть вянгэ. Но большой, со шрамом палец… Он справа. Он есть во тьме. Он точно есть. Я его сгибаю, нервная система подаёт сигнал в мозг…

Ничего не подаёт!

Меня — нет. Как оказалось просто — исчезнуть. Интересно, смерть — она такая? Темнота и мысли, холодные, как рыбы в речке.

И бессилие.

Ну, хорошо, думаем «правильно». Монте-Кристо тоже мог сдохнуть в каземате, ничего не делая, но предпочёл копать. И я тоже буду копать. Что копать? То, что передо мной — тьму. Чем копать? Глупый вопрос для инвалида. Мыслью. Как копать мыслью? Вот это уже правильное направление для размышлений.

Тьма ведь не настоящая. Штессан своими касаниями отрубил мне органы чувств, но сказал, что оставил лазейку. Тёмка трепал, что разработчики всяких прог такие себе оставляют, типа, для оперативного вмешательства и контроля. Бэкдурами зовутся. Задними дверями, в общем. Шмыгнуть в заднюю дверь и вынести там всё…

Только мне к темноте нужен код.

А код завязан на правильные мысли. Ха, разложил по полочкам. Интересная задачка. Дано: тьма. Инструмент воздействия: мысль. Ассортимент воздействия: любой. Сто миллионов вариантов. Не, сто тысяч пятьсот.

Хоть бы болело что-нибудь.

Ладно, думаем. Противоположность тьме — свет. Еще тьма — это страх, зло, боль. Это если навскидку. А они там, в гвардии, наверняка усовершенствовали испытание. Чтобы уж совсем… Ассаи, те были дети по сравнению с гвардейцами. Буду стоять, блин, бородой зарасту, ни хрена не придумаю.

Как из тьмы сделать свет? Не скажешь же просто «свет». Это уж что-то из библии. И стал свет, и ещё там что-то… и вода, и небо.

Ну, если, конечно, подразумевать под светом светлые мысли, то надо о чем-то светлом и думать. Всё из головы вон… Ха-ха, где она, та голова?

О-ууу! Сдохну здесь.

Скоро, скоро принцессы на горизонте появятся. Верные сенешали и враги-сюзерены. Интриги, яд в перстне, полное сумасшествие.

Нет, попробовать-то можно, вечность впереди.

Ну-ка, давайте, мысли светлые… Штессан пусть живёт, Жиже обещаю отдать сто рублей, к тётке-молочнице никаких претензий не имею…

Лёшка напрягся.

Да, о светлом необходимо думать… Динка, конечно, соплюха, но ведь маленькая… И маманя… Нет, с маманей сложнее.

Я, в общем, вчера… ну, урод, что поделать!

Сложно признаться, но урод. Какая, блин, светлая мысль про «урода». Ляпнул, не подумав. Уже и не помню, что ляпнул. Что-то про отца… Она, конечно, тоже хороша, сразу про деньги. Блин, больной вопрос. Мозоль. Отдать, что ли, ей сразу пятерку? Типа, мне не нужно, я секретарь-маляр, нахожусь в ойме.

Опять что-то не то.

Думать о светлом, о светлом. Очень хочется поскрести затылок. Светлые мысли, они все скапливаются в затылочной части черепа. Доказано многолетними наблюдениями Алексея Сазонова.

Блин! Куда я всё виляю?

Штессан же говорил про упорство? Вот. Значит, надо упорно, не страшась… Чего, впрочем, страшиться, когда ничего нет? Темно.

Ш-шит, о светлом, о светлом.

Это Тёмка слово придумал — «нешитово». Классно звучит. То есть, не дерьмово. Кульно. Супер. Зараза, куда меня всё уводит?

Я — Алексей Сазонов…

…стою, курю……плыву куда-то……торжественно клянусь…

Светлых мыслей набиралось не много. Их было почему-то неимоверно трудно удержать, они елозили и просачивались, таяли, рассыпались. Куда ты, светлая мысль? Нет ответа.

И тогда Лёшка понял.

Это не он находится во тьме, это тьма находится в нём. Всё, что ни есть — злость, зависть, глупость, легкомысленность, заносчивость, самообман.

Свет — свет! — плеснул по глазам.

Плеснул и протаял в зал, наполненный солнцем из большого полукруглого окна. Прямо против Лёшки вылупился улыбающийся, скрестивший руки на груди Штессан, а за ним хлопал совиными глазами наполовину в косом солнечном столбе Мёленбек.

— Солье, — произнёс Иахим, чуть повернув голову, — а он не так безнадёжен.

— Я же сказал тебе — способный мальчишка, — Мёленбек подступил ближе и сощурился. — Мне кажется, он хочет тебя убить.

Штессан кивнул.

— Мне тоже когда-то хотелось. Какие, думал, уроды это придумали!

— Так и отпусти его.

— Это не я, это ойме не сразу отпускает. Ничего, сейчас очухается.

В тот же момент Лёшка почувствовал, как колкое электричество от кончиков пальцев побежало по телу.

— Вы вообще, блин! — сказал он, едва к нему вернулась речь. — Засунули в…

— С возвращением!

Штессан оказался рядом и обнял.

Это было неожиданно. Чёрт, это было приятно. Даже отец так не делал. Во всяком случае, Лёшка не помнил. Пятернёй Иахим взъерошил Лёшкины волосы.

— Да чё вы!

— У-у, какой! — Штессан поднял ладони. — Не трогаю.

Лёшка пофыркал.

— Так я сам?

— Сам, сам, — сказал Иахим.

— И сколько я…

— По времени? Семь минут сорок восемь цере… э-э, секунд… Вполне средний результат. Не выдающийся.

— Пойдём-ка, — поманил Лёшку пальцем Мёленбек. — Покраска откладывается. Иахим, — обернулся он, — ты закончишь?

— Ха! Только свою половину, — оскалился Штессан.

После ойме было странно вновь чувствовать своё тело. Какое-то время оно даже казалось отдельно существующим. Лёшка спустился вслед за Мёленбеком по ступенькам на первый этаж с чётким ощущением, что на самом деле парит чуть позади собственного левого плеча.

Впрочем, у кабинета всё пришло в норму.

— Проходи, — сказал Мёленбек.

Лёшка вошёл.

Мёленбек сдвинул одну из панелей, открывая спрятанную от посторонних глаз то ли кладовку, то ли стенной шкаф. В закутке размером метр на полтора, оклеенном сиреневыми обоями, одиноко стоял табурет.

— Вот что, — сказал Мёленбек, запуская внутрь Лёшку, — ко мне должен прийти один человек. Я ждал его завтра, но… В общем, он решил поторопить события. В некотором смысле, это опасно. И, увы, подозрительно, хотя раньше у меня не было оснований в нем сомневаться. Поэтому мне нужен будешь ты.

— Как уши? — спросил Лёшка, оглядывая уходящие под потолок пустые полки.

— Как секретарь.

— И мне здесь сидеть?

— Да, — почему-то понизил голос Мёленбек. — Отсюда, — он отстегнул кармашек на панели с внутренней стороны, — можно смотреть.

Лёшка наклонился — сквозь сеточку ткани были видны стол и подтянутое к нему, предназначенное для посетителя массивное кресло.

— Постарайся не шуметь, — чёрные, навыкате глаза Мёленбека приблизились к Лёшкиному лицу. — Не думаю, что разговор будет долгим. Но прошу: попробуй посмотреть на моего гостя, будто это хельманне.

— Это как?

— Попытайся увидеть его суть. Как хельманне Штессана отражает Иахима, так и люди часто отражают свои страхи или желания. У тебя может получиться.

— Вы что, серьёзно? Я никогда раньше не пробовал.

— Ну, с хельманне же получилось. Всё, я пошёл встречать.

Мёленбек закрыл панель за собой, оставив Лёшку в темноте. Ойме два, блин. Щёлкнул дверной замок.

Лёшка почесался. Сделай то, не знаю что. Сиди, смотри, слушай. А красить стену — это как называется? Он попробовал разозлиться и не смог. Было наоборот любопытно, что за люди ходят сюда с визитами. Из наших или орденские? Ну, там, мэр и директора всяких ООО или тоже кто-нибудь не отсюда.

Замок снова щёлкнул. Лёшка замер.

— Проходите, господин Фраги, — услышал он голос Мёленбека.

— Благодарю.

Раздались мягкие, погашенные ворсом ковра шаги, скрипнула кожа кресла. Тенью проплыл перед панелью Мёленбек. Брякнула кольцами штора.

— Что-нибудь выпьете?

— Думаю, у вас нет ни хафатрийского сладкого, ни двойного триольдо.

В голосе господина Фраги, жестком, с металлическими нотками голосе человека, привыкшего повелевать и командовать, не было ни сожаления, ни усмешки. Одна голая констатация факта.

— Вы правы, — судя по короткому звуку, Мёленбек занялся привычным перемещением предметов на столе. — Но есть крюс.

— Солдатское пойло. Впрочем…

Снова скрипнула кожа — видимо, господин Фраги устраивался поудобней.

Сдерживая дыхание, Лёшка осмелился посмотреть сквозь ткань. Свет лежал на кресле широкой полосой. Были видны левое плечо гостя и острый профиль его лица.

Господин Фраги оказался подтянутым мужчиной под пятьдесят, с орлиным носом и мощным подбородком. Веяло от него уверенной силой. Одет он был в мундир, на плече круглилось что-то вроде эполета. Стоячий воротничок собирал морщины.

— Крюс у меня ещё не выдохся, — сказал Мёленбек.

Звякнуло стекло. Лёшкин слух уловил плеск непонятного крюса в бокалы.

— За Империю! — первым сказал Фраги.

— За Гейне-Александру! — сказал Мёленбек.

А Гейне-то — девушка, подумал Лёшка. Королева? Или эта… принцесса? Во что они, блин, тут играют?

Несколько секунд было тихо. Затем почти одновременно бокалы стукнули о столешницу.

— Что-нибудь нашли? — спросил Мёленбек.

— Это стало опасно, — сказал Фраги.

— Это и было опасно.

— Теперь у них завелись нюхачи. Они ходят по домам. Найденное сразу сжигают. Кинфут передал им, пусть обрывочные, списки гвардии.

— Но вы хоть что-нибудь…

— Да, — Фраги поднялся. — Это тебе для коллекции.

Он вывалил из мундирного кармана на стол несколько предметов, которые Лёшка так и не смог рассмотреть.

— Известно, чьи?

— Нет, — Фраги опустился обратно в кресло. — Только ящерка из нефрита, кажется, была у Бертоффо. Помнишь его?

— Нет.

— Держал крепость Люн. Потом пошёл на прорыв с остатками гарнизона. Уцелевших развесили в Сестринском лесу. В общем, никто не верит, что он остался жив. Правда, это может быть хельманне совсем другого человека.

Лёшка закрыл глаза.

Кабинет нарисовался под веками. Стол, свет, Мёленбек. Гость-военный, даже в кресле умудряющийся держать спину прямо.

— Почему сегодня? — спросил Мёленбек.

— Потому что я не уверен, где буду завтра. Вызван к Сомбалю.

— Кто он теперь?

Фраги издал смешок.

— Он теперь Высокая комиссия. Вчера устроился в павильоне принцессы. Три дюжины хъёлингов охраны. Канасийские стрелки. И два цога с кристаллами.

— Плохо, — сказал Мёленбек.

— Мы проиграли, Солье.

— Нет!

— Посмотри действительности в глаза. Гвардия разбита. Остатки войск рассеяны. Половина двора присягнула Шикуаку на верность. Остальные прячутся в своих кошалях, надеясь, что тот о них забудет. Ты! — ты сбежал сюда.

— Это был единственный шанс… — глухо произнёс Мёленбек.

Фраги, живущий у Лёшки под веками, вдруг осел, осыпался бурой пылью, а на его месте повис в воздухе железный брусок, грани которого были побиты, словно его пробовали рубить мечом. С одного бока по бруску, кажется, шла рыжая трещина.

— Ты-то сам веришь? — спросил Фраги.

Лёшка открыл глаза.

Значит, суть Фраги — железный брусок? Железный человек? Или человек чести? Побитый, но не сломленный.

— Я верю в себя, — сказал между тем Мёленбек. — И в некого капитана гвардии в отставке Карсиса Фраги. И в то, что Замок-на-Краю однажды сгинет в Тёплой Бездне.

Посетитель мотнул головой.

— Скорее, сгинем мы.

Мёленбек хмыкнул в бороду.

— А я не дам. Погоди.

Он вышел из-за стола и направился к двери. Мягкий шорох шагов. Поворот ручки.

— Иахим.

Изменившегося в лице Фраги будто пружину вытолкнуло из кресла.

— Штессан?

Штессан, подойдя к визитёру, прижал кулак к груди.

Лёшке не было видно, что происходит с лицом Иахима, но голос у него дрожал:

— Капитан Фраги, Иахим Штессан, ликурт Третьего кнафура, прибыл.

— Ты?

Они обнялись.

У Лёшки комок подступил к горлу — Фраги стиснул Штессана так, словно не верил, что тот живой. Пальцы его побелели.

— Как ты… — отступил затем он, блестя глазами. — Я не верю. Мне сказали… Эрз-Кафар… Синие поля…

— Всё верно, только не совсем, — Штессан, морщась, повёл плечом. — А хватка у вас, господин капитан, так и осталась важья.

Фраги рассмеялся. Казалось, он разом скинул десяток лет. Лицо посветлело, расправились складки на лбу.

— Солье, бездна тебя проглоти, почему у тебя только крюс?

Мёленбек, наблюдавший за встречей давних знакомцев своими чёрными навыкате глазами, прошёл обратно за стол.

— Есть только местное. Своеобразное.

Стукнул ящик стола. На свет появилась пузатая бутылка. Фраги перехватил ее из руки Мёленбека, свинтил пробку.

— Ох, — он отвернул нос от горлышка, — такого даже в лантиганских штольнях не гонят.

— Это коньяк, — сказал Мёленбек, отбирая бутылку. — Здесь он в почёте.

— Пф-ф! — вскинул голову Фраги, но бокал подставил.

— Карсис, скажи, как Боаро? Жив? — спросил Штессан. — Кто-нибудь жив из наших? Олтлерой, Каварго, Син-Варсин?

— Погоди.

Бульканье. Звон стекла.

У Лёшки затекла спина, ноющая боль стала подёргивать плечо, но он боялся пошевелиться.

— За нас, — сказал Фраги, отделённый от него стенной панелью и тремя метрами пространства. — За гвардию.

— За гвардию, — эхом повторил Штессан.

— Ф-фу! — шумно выдохнул отставной капитан, глотнув коньяка. — Нет, неплохо. Думал, будет хуже. Но греет.

Он сел на подлокотник. Несколько секунд его пальцы задумчиво крутили опустевший бокал.

— Боаро видел, — сказал Фраги, помолчав. — Это было весной, когда Второй кнафур пытался прорваться к столице. Потом их разбили. Несколько мечников добрались до меня, рассказали… В общем, шансов у них не было. И Боаро, кажется, знал это. Мы тогда перекинулись парой фраз… Он зашёл ко мне. Я сказал ему, что он напрасно лезет в пасть Шикуаку. А он ответил мне, что, если есть хоть малая надежда, он просто обязан…

Не договорив, Фраги шевельнул подбородком.

— А остальные? — произнес Штессан.

Капитан качнул головой.

— Не видел. Никого не видел. Про Олтлероя говорили, что скрылся в лесах Бартмуда, там совсем дикие края. Может жив, может нет.

— Господин Фраги, — сказал Мёленбек, — я думаю, вам не стоит идти к Сомбалю.

— И куда мне, к вам? — усмехнулся капитан.

— Нет, я бы не хотел, чтобы меня здесь вычислили. По крайней мере, не сейчас. Это письмо, — Мёленбек достал из внутреннего кармана куртки сложенный вчетверо синеватый листок, — к Элоху Кранцу, оно без имени и подписи, но он поймёт. В сущности, это совершенно безобидная бумажка, можете даже прочитать ее на досуге.

— Шифр?

— Чуть тоньше. Запомните, кошаль Вессер, городок Лемурген.

— Это далековато.

Фраги с сомнением взял послание.

— Ничего, — Мёленбек обошёл стол, — до распутицы еще далеко, дороги пока хорошие. Советую уходить и непременно сегодня ночью. Утром Сомбаль, скорее всего, пришлёт сопровождающих. Пойдёмте, я вас провожу.

Он подхватил капитана под руку.

— Империя и королева, — напутствовал их Штессан.

— Гвардия и жизнь, — отозвался Фраги.

Пароль, блин, и отзыв, оторопело подумал Лёшка. «Три мушкетёра» какие-то. За свою небольшую жизнь он привык, что всякие выспренные фразы в его кругу вызывают в лучшем случае весёлое глумление и смешки. Но здесь…

Здесь почему-то пробирало.

Наверное, потому, что и Штессан, и Фраги, и Мёленбек всерьёз верили в то, что говорили. Империя, блин, и королева.

— Эй, — позвал Иахим, усевшись на подоконник, — секретарь, ты здесь?

Подумав, Лёшка сдвинул панель и, жмурясь, выглянул в кабинет.

— Здесь. Здесь темно, как в ойме.

Штессан хмыкнул.

— Ойме бывает разное. Ещё узнаешь.

— Вы садисты, что ли? — покинув прятку, Лёшка рухнул в освободившееся кресло. — Вообще какие-то ненормальные.

— Знаешь, кто такой ликурт?

На лице Иахима расцвела улыбка, не предвещающая Лёшке ничего хорошего.

— Воинское звание?

— Встать! — рявкнул вдруг Штессан.

Ноги сами вытолкнули Лёшку из кресла, и он застыл, хлопая глазами.

Спрыгнув с подоконника, Штессан медленно приблизился, тяжёлым взглядом упёрся Лёшке в переносицу.

— Ликурт — третье звание в гвардии. Первое — сквир — означает «птенец». Мечник в начальной стадии. Кое-что умеет, обучен кое-каким приёмам, прошёл испытание, срок жизни в бою с хъёлингами — минуты. С цогами — секунды. Второе звание — панцир. Означает «кулак». Командир боевой пятерки. Отрядом может успешно сражаться против равной стаи. Против цога со слабым кристаллом, скорее всего, тоже выстоит. А ликурта зовут по-разному. Кто отцом, кто палачом. Кто учителем. Слово «ликурт» вообще-то берёт начало от слова «ликас» — «дюжина». Но я предпочитаю думать о родстве со словом «ликрант» — «наказывающий». Ты понял?

— Только не ойме снова! — выдохнул Лёшка.

Правда, признаться, даже с каким-то азартом выдохнул. Подумал: ну, заверни, а я разгадаю. Идиотизм, да?

Штессан фыркнул.

— Понравилось? Правильно. Если уж думаешь одолеть такого, как я, научись тому же, что умею я. И сделай это лучше.

Скользнув в сторону, он снова оказался у Лёшки за спиной.

— Второй урок.

Лёгкое прикосновение к ямке под затылком — и Лёшка, как и перед ойме, потерял возможность двигаться. Тело своё он при этом ощущал, но будто спелёнутое простынёй или одетое в смирительную рубашку.

— Что это за королева? — спросил Лёшка. — Вы откуда?

— Это тебе к Солье, — Штессан присел перед ним на корточки. — А я скажу вот что. Это испытание называется «кришч» или «узелок».

— На каком это языке?

Штессан улыбнулся.

— Не важно. Важно чувствовать боль.

Он дотронулся до левой Лёшкиной лодыжки, и ту будто куснуло электричеством. И хотя Лёшка стоял неподвижно, у него появилось чувство, будто носок вывернулся, пропуская пятку вперёд. Затем Штессан ткнул пальцем в правое колено, и оно будто бы тут же ушло под левое. Лёшку качнуло к земле, но упасть ему («Ну-ну, куда ты?») Иахим не дал, отклонил назад, поднявшись и нажимая на точку под лопаткой. Ай, больно!

Последней досталось шее — ее свернули набок.

Лёшка заподозрил, что из него лепят какую-то идиотскую скульптуру. Или — да, верно — вяжут в узел. Именно. В кришч.

Он плюнул в Штессана и не попал.

— Замечательно! — обрадовался ликурт Третьего кнафура. — Какой ты всё-таки вянгэ! Я сделал четыре болевые стяжки. Все они снимаются одним движением. Но! Каждое неверное движение ведёт к усилению боли. С верным же движением всё просто — надо лишь проследить точку схождения стяжек. Ясно?

— Что?

Лёшка сморщился. Кололо под лопаткой, пульсировала лодыжка, шею словно пощипывало ноготками.

— Развлекаешься?

Мёленбек вошёл в кабинет неслышно, борода, чёрные глаза мелькнули перед туманящимся Лёшкиным взором.

— Учу, — сказал Штессан.

— Не переусердствуешь?

— Сам же говоришь, что способный парень, — Штессан забрался на свой излюбленный подоконник. — Пусть потихоньку…

— Изверги! — прохрипел Лёшка. — Вы откуда?

Шевелиться он все же побаивался, и так словно в фигу скрутили, а тут любое движение может в двойную фигу вылиться. Нет уж, спасибо.

— Я тебе отвечу, — сказал Мёленбек, — но в одном случае: если ты успеешь освободиться за пять минут. Время пошло.

— Да вы вообще!.. — Лёшка неосторожно качнул головой, и боль прострелила позвоночник. — Ай! Гадство!

— Пять минут, — повторил Мёленбек.

— Один, два, три… — начал считать Иахим.

— А можно, блин, без этого? — попросил Лёшка.

Штессан пожал плечами, но умолк.

Как нарочно, счёт продолжился в Лёшкиной голове, отщёлкивая шустрые секунды. Семь, восемь, девять… Больно? Да, больно. Четыре стяжки, говорите? Лодыжка, колено, лопатка, шея. Кажется, так. Ликурт, блин. Ликрант самый настоящий. Девятнадцать, двадцать… Как еще развязаться…

Лёшка подышал и, чтобы не мешала взмахивающая нога Штессана, закрыл глаза. Двадцать семь, двадцать восемь…

— Правильно, — подсказал Иахим, — сосредоточься.

Нет, боль была не то чтобы сильная, скорее, надоедливая. Колено давит на голень. Пятка вывернута. Тридцать шесть… Значит, надо вывести колено.

— Как Фраги? — спросил Штессан.

— Нормально, — ответил Мёленбек. — Пожалуй, он воспрял духом.

Лёшка скрипнул зубами.

Отвлекают. Пусть. Взрослые, казалось бы, люди. Сорок девять, пятьдесят… Ого, почти минута уже. Чуть присесть бы. Но верно ли это? Шее от приседания ни холодно, ни жарко. Плюс лопатка. Головоломка, блин.

В телевизоре как-то учили освобождаться от захвата запястья. Выводить руку надо было в сторону слабины, там, где при захвате, большой палец противника соединялся с остальными.

А ещё Лёшке вспомнилось, как отец притащил с работы три хитроизогнутых гвоздя, пронзивших друг друга.

В отцовских руках железный клубок посредством непонятных манипуляций со звоном распадался на элементы, а затем также непонятно снова собирался в целое. Магия! Колдовство!

Лёшке, кажется, было семь, и он, приглядывая за братом, одно время вовсю желал чуда — чтобы сплёвшиеся гвозди разделились и от его неловких попыток. Но нет, гвозди звякали, кололись, но упрямо держали трио так, что он даже разревелся от бессилия…

— Две минуты! — сказал Мёленбек.

Блин! Лёшка разозлился на самого себя. Думаю тут, вспоминаю, а время летит. А надо как в ойме, никого, ничего…

Лопатка, шея… лодыжка…

Он вдруг увидел тоненькие ниточки, протянувшиеся от них к животу. Ниточки пульсировали и пропадали, вновь проявлялись, взблёскивали.

Почему к животу? И что, стукнуть себя в живот? Что за странная точка схождения? Может это обманка?

Лёшка напряг внутреннее зрение. А какое ещё зрение за веками? Только внутреннее. Нити действительно сходились у солнечного сплетения, на палец, на два ниже. Как невесомые паутинки. Хорошо быть секретарём, всякие секреты — как на ладони, боль вот, пожалуйста. Что с ней делать только? Где кнопка, Урри?

Из набора доступных движений выберите единственно верное.

— Идём к четырём.

Это уже Штессан.

Сговорились, что ли? Комментируют. Ну и пусть комментируют. Будто он способен за пять минут вот так, с бухты-барахты!

Это ещё с ойме повезло…

Блин блинский! Хорошо, все точки связаны с животом. Что можно сделать с животом? С чем он связан? Нити-то сходятся не на поверхности, в глубине. Тут только…

Лёшка улыбнулся.

— Наш мальчик, похоже, прозрел, — сказал Мёленбек.

— Время есть, — сказал Иахим.

А Лёшка, вдохнув, медленно выпустил воздух через ноздри. Весь. И, выталкивая остатки из легких, втянул живот.

Плечи чуть опустились вниз, таз слегка просел, и болевые стяжки, оставшись без связавшего их узла, полопались с чуть слышным струнным звоном.

Дзаун-нг!

Лёшка открыл глаза, пошевелил несмело плечом, тем, под которым сидела червоточина боли, и не обнаружил неудобства.

— Ещё!

Самое смешное, он не хотел этого говорить, слово вырвалось само, раздвинуло челюсти — и фьюить! Впрочем, оно не показалось Лёшке не верным. Это поначалу было страшно, а сейчас… Зуд азарта — вот что он испытывал сейчас. Ведь разгадал, разгадал!

Расхохотался, откинувшись на спинку кресла, Мёленбек.

— Ты смотри, Иахим, ему мало!

— Ну, это ещё не сквир, — не без удовольствия сказал Штессан, — но где-то рядом.

— Я уложился? — спросил Лёшка.

— Да, — кивнул Мёленбек, — и моё обещание остаётся в силе. Но, пожалуй, я реализую его за ужином. Ты не против?

— Нет, — мотнул головой Лёшка.

— Ну и чего стоишь? — спросил Штессан. — Страшно, что ещё на стяжке? Солье, — обратился он к Мёленбеку, — может, пока отпустим его домой? Порывался же, в окно вылезал.

Лёшка покраснел.

— Я это… я уже передумал.

Мёленбек переставил фигурки на столе.

— Да, пусть идёт. Алексей, ты можешь быть свободен. До восьми. А сейчас, — он бросил взгляд на часы, висящие рядом с фальшивой панелью, — без двенадцати три. Думаю, успеешь обернуться туда и обратно.

— Заодно домашних обрадуешь, — сказал Штессан.

— Ну, наверное… — Лёшка нащупал в кармане деньги. Две триста мамане, три себе. Или наоборот? — Так я пойду?

— Беги уже.

— Спасибо.

Лёшка рванул за дверь.

— Халат не забудь снять! — крикнул вдогонку Иахим.

Халат, действительно, прилип, как вторая кожа.

Лёшка содрал его и накинул куртку, сдвинул козлы. Затем вернулся и аккуратно повесил халат на вешалку. А то потом, блин, искать. Взглядом скользнул по стене — его мазня на фоне жёлтой, уже окрашенной верхней половины выглядела жалко. Не, так-то понятно, с чего Штессан разозлился. Кто бы не разозлился?

Лёшка вздохнул и, пообещав себе завтра с утра закрасить свой участок, вышел во двор, хлопнул железными, не закрытыми воротами.

Домой?

На улице было не жарко. Над крышами пенились облака. И казались совершенно невозможными всякие хъёлинги, цоги, сквиры и прочие. Машины вон тарахтят, продуктовый с вывеской, в сквере пусто.

Лёшка даже головой помотал.

Отчего-то он решил не идти на остановку, не ждать транспорт, а пройтись пешком. Сначала по Шевцова, а там по Гусарской с поворотом на Первомайскую, от которой до дома — всего ничего. Может даже и быстрее получится.

Кроссовки шоркали по растрескавшемуся асфальту. В тени домов было холодновато. В арках, захватываемых краем глаза, стыли клумбы и «запорожцы». Из раскрытого окна кафе донесся стук бильярдных шаров.

Обернувшись, он уже не увидел особняка, только край зеленого забора ещё напоминал о себе в просвете деревьев.

Наверное, провались бывшее купеческое жильё в тартарары и заменись каким-нибудь безобидным домиком, Лёшка б вздохнул с облегчением. Честное слово. Незачем было бы пытаться мысленно совместить с ним, со швейной фабрикой, с редкими пешеходами и рейсовыми автобусами странного господина Фраги, всяких Сомбалей и Шикуаков, то ли принцессу, то ли королеву (здесь не ясно) Гейне-Александру и Замок-на-Краю.

А с другой стороны — интересно же!

Ойме, кришч. Мёленбек, похожий на Карабаса-Барабаса с укороченной бородой. Штессан, легко взлетающий на козлы.

Жалко, рассказать никому нельзя!

А ещё хотелось бы узнать, как подъезжал господин Фраги к особняку — в карете или на такси? Окно ведь было открыто, но ничего не слышалось. Не из воздуха же возник? Впрочем, сидючи за панелью, звуков с улицы можно было и не уловить.

Не, это чума, если у нас тут всякие кнафуры в боевые порядки развёртываться будут. Хотя, конечно, откуда?

Размышляя, Лёшка оступился, и боль от ушибленной ступни выстрелила в бедро и противной дрожью осела где-то в районе желудка.

Н-да, это тебе не ойме.

Штессан, явно, ликрант (ха, прилепилось словечко!), но всё же мужик, видно, толковый. Пусть и с отбитым на войне мозгом. Надо тебе ойме — пожалуйста. Стяжку болевую — один момент! И всё так — тюк-тюк пальчиком…

Лёшка улыбнулся.

Вдруг остро захотелось обратно. Куда? В сказку, блин! В полный сюр! Защищать Гейне-Александру и империю! В компанию к двум сумасшедшим, плетущим интриги и красящим стены. А с Фраги — к трём.

Может, этого и не хватало в жизни?

Да-да, — сказал кто-то внутри, — именно сумасшествия и не хватало.

Лёшка, помедлив, всё же свернул на Гусарскую. Особняк теперь скрылся окончательно. Город, который он знал, посмотрел в него оббитыми углами, грязными фасадами, фантиками и окурками, бордюрным камнем, окнами с разноцветными — синими, белыми, в горошек — занавесками. Он был симпатичный, этот город, только немного неухоженный. Лысели вытоптанные газончики, темнела кем-то нетерпеливо сбрызнутая стена.

Ну, в сказке, наверное, тоже мочатся…

Лёшка настолько погрузился в размышления о том, откуда всё же могут быть Мёленбек, Фраги и Штессан, что Гусарская словно бы замылилась, отодвинулась на второй план; ноги куда-то шли, а дома меняли окраску и этажность. Поэтому когда навстречу ему из арки вылетела невысокая, белобрысая фигура, он успел только выставить ладони.

Фигура ударила его в плечо, поймала за руку и потащила обратно к перекрестку.

— Давай-давай.

Лёшка как-то и не подумал сопротивляться. Фигуру он узнал и удивился прихотливости случая. Месяца два уж не виделись. Мятая рубашка с коротким рукавом, измызганные понизу спортивные штаны.

— Ромыч, блин! — оказавшись за углом, Лёшка выдернул руку из пальцев брата. — Ты чего?

Ромка прижался к стене затылком. Несколько секунд он просто дышал, глядя на Лёшку пустыми глазами человека, отбежавшего марафонскую дистанцию. Вздымалась грудь. Кровь медленно отливала от лица. Наконец брат моргнул, и взгляд его сделался осмысленным.

— Лёш, помоги, а?