Сказ о твоей Силе

Андрей Драченин

В книге собраны сказки, написанные для абсолютно разных людей, объединенных одним стремлением – разобраться в своей жизни, в себе. За каждой сказочной историей стоят чьи-то переживания, проблемы, нереализованные желания. И цель – выявить причины, понять их и найти решение устранения проблем и достижения желаемого. Герой каждой сказки проходит этот путь полностью. Прочитав книгу, можно найти в ней себя. А можно и о своей сказке задуматься.

Дочь Севера

Фыркнула Урун. Крутанулась на месте, косой чёрной, будто плетью, хлестнув, и выбежала из чума. Ноги вбила в крепление лыж, вихрем снежным сорвалась. В сторону, куда чаще всего носки лыж смотрели: недалеко от стойбища чум стоял одинокий, с черепом оленя на шесте. Жил в нем шаман стойбища Бэркэ. Кому — шаман и человек уважаемый, в трепет мистический вводящий, а Урун — первый друг и советчик. Беда случилась — к Бэркэ мчит Урун. Радость — и тут первая новость ему. Радость с шаманом больше становилась. Ну а беда надвое делилась и силу теряла.

Остановилась Урун с налету, аж лыжи взвизгнули. Щеки морозом целованные светятся в меху песцовом, глаза темные огнём горят — страсть как хороша.

Бэркэ на пороге чума сидит, смотрит. Знает — пламя Урун. Пока гудит искрами плюясь — смотреть надо, слушать. Как уголь рдеть начнёт — говорить.

— Вот опять он! Женщина должна сидеть в чуме! Дело женщины — дети и готовка, — только ногами бежала и сразу словами мчит Урун. — Не сидела никогда и не буду! Другую пусть себе ищет, раз всю как есть меня не берет!

Был у Урун жених — Бэюдэ звали — хороший охотник. Шибко правильный только. В том спор всегда выходил, что Урун шибко правильной быть не хотела: не прошла даром с шаманом дружба.

Узнала Урун, как это — движением тела с духами разговор вести, природы ритм в себя впуская. С землёй целым стать, ветра порывом тундры спину огладить, волной морской хлынуть упруго брызгами в твердь. Пламени языками заворожить — пляшет душа на углях, вокруг опаляя. Грея. Танец обрядовый впустила в себя Урун, сама танцем стала, уже не могла по-другому. Не по нутру оказалось это жениху, вот и ссорились.

Послушал Урун Бэркэ, подумал.

— Садись рядом, — говорит. — Помолчим вместе. Пристроилась возле шамана Урун: знала — Бэркэ плохого не посоветует. Посидели, ветер послушали, в небо посмотрели: как-то сам гнев внутри источился. Струями ветра из души вымылся и в океан небесной безмятежности утек. Что небу струйка гнева маленькой девушки? Растворит и не заметит.

— Поймёт он, — сказал наконец Бэркэ. — Не дурак.

Урун, уже отгорев, промолчала.

— Время пришло тебе в Круг ступить, — продолжил с лицом невозмутимым шаман. Урун, судорожно вздохнув, вскинулась:

— Уже?! Ты говорил весной.

— Дак пришла весна, — улыбнувшись, сказал Бэркэ.

Урун ещё раз вздохнула. И впрямь, уже появились проталины в местах, где горбилась тундра, а в низинах радовала глаз небесная синь наполняющихся талой водой озёр.

— Может, ещё одну зиму пережить, потом уж? — спросила с надеждой.

— Страшный демон — страх человеческий. Ещё за одну зиму только больше станет: поневоле накормишь его, вырастет. Готова ты. Не смотри на него. В круг войдёшь — его за кругом оставь, пусть подождёт. Обратно выйдешь — новым взглядом посмотришь. Никуда не денется, но уже смирным будет, полезным.

Урун молча кивнула. Бэркэ плохого не посоветует, говорили уже.

Круг был ритуальным шаманским состязанием. Те, кто готов был свое мастерство подтвердить, порадовать великого Отца и ласковую Мать северных людей, выходили на празднике Новой жизни, весной, в круг древних камней. На площадку, ногами выглаженную поколениями взывающих танцем к богам и могучим духам. Двое. И вершили разговор ритуальной пляски, где одно порождает другое, Сила встречает Силу. Три дня круг длился.

Разным бывал тот танец: кому жребий с кем стать выпадет. А богам все угодно: и безмятежное спокойствие большой реки, и ярость кипящего потока каменистого узкого русла. Бывало, после такого состязания возводили двое друг друга на новые вершины Силы и понимания сущего. А бывало, ломался один, терял танец в себе, чувство Силы уходило. Закрывались двери.

Потому боялась Урун за черту ступить, не изведанное за которой. И не знала, чего больше страшится: слабой оказаться или новое про себя узнать, большую Силу почуять. Куда приведёт то знание? Поди не вдруг-то поживешь потом по привычному, такое познав. Но хоть и боялась, в тоже время и хотела всем сердцем: манило что-то, влекло.

«А и выйду! Не буду в чуме сидеть!» — вспыхнуло в душе.

— Хорошо, Бэркэ. Пойду в круг. Если рядом будешь, — вслух сказала.

— Я всегда рядом, — хитро прищурился Бэркэ. — Шаман я, забыла?

Улыбнулась Урун: вспомнила, как в метели заплутала, а лис седой к стойбищу вывел. В другую сторону от той, куда брела отчаянно, снегом вихрящимся закруженная. Бэркэ не признался, кто лис тот был. Улыбался только молча, дымом трубки укутавшись. Да Урун и так знала.

Через несколько дней вышла из родительского чума Урун — Бэркэ перед входом стоит, в дорогу собранный, ждёт.

— Пора? — спросила испуганно.

Кивнул.

Заметалась Урун: за одно схватится, за другое. Шаман мешок протянул:

— Здесь что нужно. Пошли уже.

И пошли. Идти недолго пришлось, к вечеру вышли к месту. Людно оказалось: стянулся народ, великое дело твориться будет! Остановились неподалёку. Костерок распалили, чай греть поставили. Перекусили.

Оглядывалась Урун: интересно, новое все. Бросился в глаза один из пришедших: то ли красуясь, то ли настрой ловя, танец творил в кругу глазевших. Высокий, красивый, с ухмылкой жесткой. Гудел барабан, злой рванный ритм рождая. А вслед за ритмом танцующий то ходил, ступая шагом крадущимся, глазами всех пронзая, то бросался чуть ли не в толпу, словно зверь на добычу: пугались люди, но не расходились, смотрели завороженно.

Не понравилось Урун поведение злого красавца, по душе корябнуло.

— Зачем он так? — вырвалось у нее невольно.

— Хитрый он, сильный. Зверя выпускает своего. Зверь знает, как силу показать.

— Зверя? — спросила, не удержавшись Урун.

Бэркэ быстро и пронзительно глянул ей в глаза — Урун потупилась. Показалось — насквозь видит ее шаман. Что неприязнь её вспыхнувшая, как лист сухой на воде плавала, а в глубине… интерес всплыл, желание, отклик звериный. Испугалась Урун, ударила всплеском мыслей по водной глади души, рябь пустила, прогнала всплывшее. Посмотрела в глаза Бэркэ — он понимающие улыбался.

На следующий день те, кто решил, что в Круг готов, вышли перед шаманом старейшим. Начертал каждый на деревяшках одинаковых имя свое и в мешок его бросил — для жребия. И Урун свой опустила чуть дрожащей рукой.

«Что я здесь делаю?!» — мелькнула испуганной птахой мысль.

Потом некогда думать стало: прикипело внимание к узловатым рукам старейшины — захочешь, не оторвешь. Загремел глухим рокотом жребий в мешке, нырнули темные пальцы, пошарили задумчиво, поймали. Вынули две дощечки, губы, запавшие, начертанное прочитали. И так ещё два раза. Имя Урун не прозвучало. Первые участники круга были отмерены.

Урун со смешанными чувствами смотрела, как они готовятся, настраивая тело и дух к предстоящему. Затем в свою очередь выходят в Круг. Вершат то ли союз, то ли поединок вдохновенного стихийного движения: то стремительно кружа и взрываясь прыжками и шагами, то почти замирая, всматриваясь в видимое лишь им двоим, мчащимся одной дорогой духов.

Она была восхищена: всё естество её рвалось слиться с потоками сил, что сквозили в движениях танцующих. И боялась: а сама как встанет напротив жребием приведенного? Придёт ли вдохновение, поведёт ли бубен путем верным?

Так прошёл первый день, затем второй. Настал третий: перед старейшиной стояло пятеро и Урун. Среди тех пяти был тот самый злой красавец.

«Только бы не с ним!» — взмолилась про себя девушка.

Старейшина, не торопясь, вынул два первых жребия — выпавшие отошли. Следующих два — Урун среди них не было. Злой красавец тоже с места не тронулся.

Внутри у нее все остановилось: жребий был понятен. Но старейшина, как того требовал обряд, сунул руку в мешок, достал деревяшки — начертанное было произнесено. Имя злого было Иргичи.

Урун было уже все равно. Кто-то тронул её за рукав — обернулась. Берке обыденно сказал:

— Пойдём чай пить, тебе последней выходить.

Опустошенно она пошла к их костерку, села, приняла кружку. Глиняный бок согрел ладони, стало спокойней. Душистый аромат разогнал туман в голове, первый же глоток растворил немощное оцепенение. Урун благодарно взглянула на Бэркэ.

— Пей, пей, — сказал он. — Я же сказал, что рядом. Справишься ты. Себя слушай. Не беги от себя. Сильная ты. Верь мне.

Чай выпили не торопясь. Наряд обрядовый надела Урун. Бубен достала, над пламенем погрела, чтоб звучал звонче. Колотушку проверила.

— Пора тебе, — спокойно сказал Бэркэ. Они встали и пошли к кругу древних камней.

Урун остановилась на границе Круга. Внутри все трепетало, сердце испуганным зайцем пыталось выпрыгнуть из горла, в животе образовалась ледяная дыра. Посмотрела на Бэркэ: тот был невозмутим. Глядя прямо в глаза Урун, просто кивнул.

Сознанием на его безмятежность оперлась Урун, выдохнула, мысленно страх свой рядом воздвигла и за границей оставила, в Круг входя.

Иргичи уже был там, ждал. Взгляд, как звезды холодный, не выражает ничего. Из-за лент и хвостов одеяния ритуального еще больше кажется, опасней. Бубен и колотушка в руках свободно опущенных. Ноги широко стоят, цепко землю держат.

Урун замерла напротив, шагах в пяти. Старейшина рукой махнул — начинайте. Тут же вздернул вверх руки Иргичи — стучать начал, задал начало ритма. Взор его огнем вспыхнул, словно разом выскочил кто из-за ледяной безмятежности.

Урун закрыла глаза. Все переживания остались позади: знала состояние, когда звук вести начинает, умела в поток войти. Взялась свой ритм вплетать, где Иргичи следуя, где новое направление задавая. Растворилась.

Бубна рокот, пронзает звуком: под кожу, в кости. Нутро звенит, дыханье рвется. Дух гулом бубна несёт стремниной, кружится Силы вихрем — тело вторит. Мнут ноги землю, растут корнями, твердь обнимают крепко: шаг сделал, будто вечно здесь стоял — сверни попробуй. Торс движется сплетеньем струй в изгибе переката, тугой волною гнется. В руках же ветер — стремятся в небо, в полет свободный.

Весь мир вокруг Урун. Весь мир внутри Урун. Урун сама — весь мир.

Вдруг надломилась гармония сущего. Будто лёгкий ветер Урун ураганом сбило, клочьями в себе разметало. В реку ее безмятежную поток бешенный влился — мутный, грохочущий, камни несущий. Среди тундры цветущей кряж горный, дерн разрывая, вылез. Очага пламя пожар дикий пожрал.

Кружит вокруг злой красавец, руки коршуном раскинув, разлетаются ленты да хвосты на одежде диким опереньем, бьёт от него Сила наотмашь. Воет бубен в руке, крушить ритм Урун своим яростным надрывом.

Упала на колени она, всем телом, как ива на ветру, гнётся: к земле прильнет, вскинется с руками гибкими. Держится, но чует — не долго уже: ломается ритм несущий, спотыкается духа полет. Рухнет с высей о желваки камней — не поднимется.

Шёпота шелест на краю сознанья: «Себя слушай. Не беги…» — и сразу отголосок в глубине. Зацепился дух, оперся, не стал падать. Пока.

Ходит кругом Иргичи подле Урун, на коленях стоящей. Перекатывается с ноги на ногу, крадётся, вибрирует бубен нутряным рыком, мерцает облик человечий: крадётся волк полярный вокруг жертвы, губы вздернуты, клыков оскал горло жаждет. Чуть — бросится, порвет!

Дрогнули ноздри Урун запах зверя поймав, губы красивые оскалом разошлись, ответ нутряной чуя. Посмотрела в себя — прямо, без оглядки. Разрешила. Увидела. Да! Я это! Точнее, и это — тоже Я. Вышла из души пещеры, мягко ступая, капкан зубов страшных ощерив, в наряде из бурого меха — росомаха. Треть от волка размером. Яростью?..

Ухмыльнулся наблюдающий за кругом Бэркэ, кивнул довольно, за бороду себя дёрнул.

Как была, с коленей, перетекла Урун неуловимым движением в низкую стойку, пошла стелящимся шагом, низко пригнувшись. Зарычал утробно бубен в её руках, потекла хищно, Иргичи движения предвосхищая. Нарастает рокот, танцует Урун, грозит поток движения взрывом бешенным, когтей да зубов страшных яростным броском. Хлещет животная Сила вокруг.

Предельной точки достигло сплетение ритмов и неистовой пляски двоих, как на краю бездны зависло — кто сорвется, клочьями на клыках камней оседая?

Достигло! Зависло.

И вырвалось! Избылось криком одним на двоих, из самого нутра идущим! Хлестануло в небо бездонное, к богам и духам взывая! Оставив тишины звон. Чувство, что — да, свершилось. Огромное. Настоящее.

Открыла глаза Урун: Иргичи стоял напротив и не было в его взгляде ни злости, ни холода, ни презрения — с восхищением глаза смотрели и с уважением явным. Улыбнулся улыбкой светлой да доброй, поклонился, руку к груди прижав.

Урун тоже хотелось улыбаться: Иргичи, всем вокруг. Что она и сделала. Оглянулась на Бэркэ — тот довольно щурился. Вышла из Круга, хотела заговорить с ним, да взглядом вокруг мазнув, зацепилась за облик знакомый. Замерла настороженно.

Бэюдэ стоял чуть в стороне. Смотрел внимательно. Подошел.

— Здравствуй, Урун, — сказал.

— Здравствуй, Бэюдэ. Давно смотришь? — спросила Урун.

— С начала самого, — ответил тот.

Бэюдэ продолжал пристально смотреть. Урун молчала, но взгляд не отводила.

— Я был не прав. Тебе надо танцевать, — сказал наконец Бэюдэ. — А чум… Зачем в нем сидеть? Душно.

— Как оказался здесь? — спохватилась Урун.

— Лиса гнал. Мех уж больно хорош был. За ним и выскочил, — ответил Бэюдэ.

Урун оглянулась вокруг, в поисках Бэркэ: того нигде не было видно. Только мелькнул на краю видимости седой лисий хвост, да хитрый прищур шамана в сознании всплыл. Урун улыбнулась.