Смертельный лабиринт

Андрей Добров, 2021

1844 год. После смерти знаменитого русского баснописца Ивана Крылова его лечащий врач Федор Галлер неожиданно для себя оказывается втянут в опасную интригу. Чтобы добыть бумаги «Нептунова общества», в котором более века состояли высшие аристократы империи, он должен пройти лабиринт, напичканный смертельными ловушками, построенный еще Абрамом Ганнибалом – «арапом Петра Великого». Но за этими же бумагами охотится Жандармский корпус и агенты британского посла в России барона Ротсея. В бумагах сокрыт один из самых строго охраняемых секретов императорского двора, опубликование которого может вызвать настоящую революцию даже в «наглухо застегнутой» России Николая Первого. Как и во всех романах Андрея Доброва, наравне с вымышленными героями на страницах действуют реальные персонажи того времени. А правда и вымысел переплетены так прочно, что их порой невозможно различить.

2

Зал Стрельца

Нигде. Давно

Мальчик, скрючившись, лежал под кроватью на полу в одной рубашке и дрожал. Темнота. Шорохи. Скрипы. Кто-то шел по коридору к двери его комнаты. Мальчик пытался забраться подальше от свисавшего краешка простыни и заткнул рот кулачком, чтобы не выдать себя криком. Он дрожал так сильно, что зубами прокусил кожу. И почувствовал вкус крови.

Потом дверь открылась, и перед кроватью стало немного светлей. Вошедший принес свечу.

— Вылезай.

Он молчал, только дрожь стала еще сильней.

— Вылезай, я принес лекарство.

Мальчик с трудом просипел:

— Ты кто?

— Перестань!

Мальчик, все еще дрожа, пополз из-под кровати.

Балтика. Пароход «Геркулес»

— Боюсь, не довезем. — Костя, племянник Александра Христофоровича Бенкендорфа, сидел сгорбившись за столом кают-компании и мрачно смотрел на свой стакан, в котором чай, сообразно положению судна, накренялся то вперед, то назад. Иллюминаторы были задраены, и шум волн был не слышен — только тиканье ходиков на стене. Костя был подавлен. Дядя прогнал его от себя, велев остаться только доктору Ивановскому. Напротив, заложив ногу на ногу и облокотившись локтем на спинку стула, сидел генерал Леонтий Васильевич Дубельт — в своем непременном голубом жандармском мундире. Костя никогда не видел Дубельта в статском платье, как будто управляющий Третьим отделением всем своим видом подчеркивал, что личной жизни не имеет, всегда находясь на службе. Знаменитые ржаные усы жандарма скрывали седину, но волосы все так же вились, как в молодости.

Дубельт был внешне спокоен, но только внешне.

— Не каркай, Костя, — сказал он. — Даст Бог, все обойдется.

Пароход качнуло сильнее, и Леонтий Васильевич схватился за столешницу.

— Главное, чтобы не растрясло до Ревеля.

Дверь кают-компании приоткрылась, и внутрь заглянуло круглое лицо Ивановского. Его лоб покрывали капельки пота. Доктор снял очки и протер их большим носовым платком.

— Леонтий Васильевич, — сказал он озабоченно. — Вас там… Александр Христофорович…

— Как он? — спросил Дубельт, вставая и одергивая рукава.

Доктор устало помотал щеками, нацепил очки и пошире открыл дверь.

Хватаясь за стены коридора при каждом нырке парохода, Дубельт прошел вслед за доктором к каюте, которую занимал Бенкендорф. Здесь шум от работающей корабельной машины был слышен, пусть и приглушенно.

Бенкендорф лежал на койке в ночной рубашке и вязаном колпаке, скрывавшем его обширную лысину и венчик седых волос. Лицо осунулось и как бы расплылось — как акварель, на которую брызнули водой.

— Я здесь, Александр Христофорович. Звал? — спросил Дубельт.

— Садись, — прошептал Бенкендорф.

Леонтий Васильевич пододвинул стул поближе к изголовью койки и сел. Он понимал, что может сейчас услышать нечто чрезвычайно важное — иначе зачем бы умирающий позвал его к себе? Тот устало посмотрел через плечо товарища на доктора Ивановского, который моментально понял не произнесенный вслух приказ и поспешно вышел, притворив за собой дверь.

— Я не доберусь до Ревеля, Лео, — с трудом проговорил Бенкендорф. — Сил не осталось.

— Ну что ты, Александр Христофорович! — начал Дубельт, однако тут же умолк, увидев, как в потухших глазах Бенкендорфа промелькнула искра отчаяния.

— Помолчи. Послушай, что скажу… Это важно.

Леонтий Васильевич наклонился к самому колпаку человека, лежавшего на койке. От него пахло горьким — то ли лекарствами, то ли предсмертными испарениями.

Бенкендорф говорил тихо, без выражения, но губы Дубельта сжимались все плотнее, а взгляд стал совершенно отрешенным — услышанное действительно было пугающим.

— В последние годы правления Екатерина Алексеевна воссоздала старое, еще созданное Петром Великим «Нептуново общество». В нем заседали только высшие сановники. И Павел Петрович, и Александр Павлович после смерти Екатерины возглавляли и поддерживали организацию, будучи уверены, что это — особая масонская ложа их предка. Но когда на престол взошел наш государь… Ты же знаешь, Лео, император чужд фаворитизма. Он отверг предложение членов «Нептунова общества» возглавить ложу. По уставу главой обязательно должен быть государь. И тогда они обратились за помощью ко мне.

Александр Христофорович с трудом вздохнул и застонал. Дубельт предложил воды, но шеф жандармов отказался. Он торопился сказать то, что скрывал даже от своего подчиненного друга.

— Я почуял неладное, — прошептал Бенкендорф. — Сейчас члены ложи — древние старики. Им вовсе не нужно особое положение при дворе — они прекрасно понимали, что время их фавора прошло и теперь трон окружают совсем другие люди. Но они были крайне настойчивы. Я, по краткому размышлению, отказался от роли посредника между «Обществом» и государем, сказав, что Николай Павлович дал четко понять — после мятежа он не жалует тайные общества, даже если те ставят перед собой исключительно благие цели. И вот тогда ко мне пришла старуха — баронесса де Вейль. Это было год назад.

1843 г. Фонтанка

Бенкендорф через приоткрытую щель двери смотрел в свой собственный кабинет. Вернее — на гостью, которая сидела у стола главного начальника Третьего отделения Его Императорского Величества канцелярии. Его стола. Позади Бенкендорфа почти не дыша вытянулся адъютант.

— Кто такая? — спросил Бенкендорф.

— Баронесса Агата Карловна де Вейль, — прошептал тот. — Московская дворянка, вдова. Муж Арман де Вейль, эмигрант, вступил в нашу армию капитаном инфантерии, геройски погиб под Аустерлицем. Сын, Дмитрий, пошел по морской линии, утонул во время сражения под Наварином. Баронесса живет с внучкой в собственном поместье в Лефортово.

— А что хочет? По какому вопросу?

— Не говорит.

— Понятно. Что же, семья, в которой отец и сын отдали жизни ради Отечества, достойна уважения.

Бенкендорф с усилием распахнул дверь и вошел в кабинет.

— Не вставайте, Агата Карловна, — сказал он еще издалека. — Хотите чаю или кофе?

— Хочу кофе, — сказала баронесса, — но не откажусь и от чего покрепче.

Александр Христофорович кивнул адъютанту, наблюдавшему из-за двери, подхватил стул и поставил его рядом со старухой. Он не хотел говорить с ней через стол. Пока не хотел.

— Ну-с, — сказал он, садясь напротив. — Чему обязан вашим визитом?

Баронесса смотрела на него пристально. Она была одета во все черное. Седые густые волосы были уложены в сложную прическу — вероятно, перед визитом к шефу Третьего отделения она посетила куафюра. Повязка на правом глазу придавала зловещий вид ее морщинистому лицу. Александр Христофорович подумал — была ли она красива в молодости? И решил — вряд ли.

— Забавно, — сказала баронесса, — родись вы лет на сорок раньше, я вполне могла бы служить под вашим началом.

— Вот как? — удивился Бенкендорф. Он принял от адъютанта поднос с чашками и поставил его на стол между собой и старухой.

— Матушка Екатерина поручала мне весьма щепетильные дела, — продолжила баронесса.

Шеф жандармов кивнул.

— Но это было давно. Два императора и одну войну назад, — усмехнулась Агата Карловна. — Я отошла от дел и живу теперь в Москве, воспитываю внучку.

Она задумчиво прикоснулась сухими скрюченными пальцами к фарфору чашки, а потом отвела их, как будто чашка была слишком горяча.

— Вы не приняли предложения «Нептунова общества», — сказала баронесса. — Это очень глупый поступок.

Бенкендорф немедленно подобрался.

— Послушайте, — сказал он холодно, — я полагал, вы…

— Очень глупый! — перебила его старуха, совершенно не обращая внимания, что перечит одному из самых грозных чиновников империи — как будто тот был нашалившим студентом. — Вы, вероятно, не стали разбираться в этой истории, полагая, что «Нептуново общество» — это одна из старых масонских лож, дряхлые члены которой выжили из ума и всеми силами цепляются за одну только возможность совершать свои нелепые обряды в присутствии императора? Это не так. Мы повинуемся приказу Екатерины Алексеевны хранить тайну, которая несет угрозу самому существованию императорской власти.

Она замолчала и уставилась единственным глазом прямо в лицо Александра Христофоровича.

— Если бы те безрассудные офицеры, что устроили мятеж в двадцать пятом, знали эту тайну, уверяю вас, это не они, а Николай Павлович сейчас сидел бы в Чите на привязи.

Если еще две минуты назад Бенкендорф был близок к тому, чтобы кликнуть адъютанта и приказать ему выпроводить старуху, то теперь она сумела полностью завладеть его вниманием.

— И что это за тайна?

— Вернее сказать, две тайны, — ответила баронесса. — Одну знают члены «Нептунова общества». Вторую, более важную, — только я. Первая не так важна, время давно превратило ее в прах. Она касается царевича Алексея Петровича. Сына Петра Первого.

— Казненного отцом, — пробормотал Александр Христофорович.

— Якобы казненного отцом, — возразила Агата Карловна.

— Что?

— Якобы казненного, — повторила она. — На самом же деле Алексей был заключен в тайную крепость за пределами Москвы, где прожил до глубокой старости и умер естественным порядком.

Бенкендорф пожал плечами.

— Да-да, — кивнула старуха, — я и говорю — сейчас это уже никого не волнует. Однако Екатерина потребовала, чтобы члены «Нептунова общества» оберегали эту тайну, а особо — ту тайную Обитель, где находится могила несчастного Алексея Петровича.

— Но мне не кажется это… важным, — сказал Бенкендорф разочарованно, — как известие о… как вы говорите — существовании такой могилы помогло бы мятежникам?

— Потому что есть и другая тайна, — ответила старуха. — Та, о которой знаю только я. У царевича Алексея был ребенок.

— Та-а-ак, — произнес Бенкендорф, начиная догадываться, что имеет в виду старуха.

— Ребенок, унаследовавший кровь Петра Алексеевича.

— От его любовницы, с которой он сбежал в Австрию? Насколько я знаю, он умер еще в младые годы…

— Нет, — ответила баронесса, — другой ребенок.

Бенкендорф поднял бровь.

— Императрица Екатерина знала об этом?

— Нет, — ответила старуха, — я не доложила ей.

— Почему? — спросил Бенкендорф.

— Испугалась.

— Чего?

— Мне угрожали. Это был 94-й год. Екатерина Алексеевна доживала последние годы. При дворе началась настоящая война — партия Павла интриговала против партии его сына Александра. Составлялись заговоры. Один из них возглавлял Архаров. Он предположил, что я получила какие-то сведения о продолжении истинного рода Романовых. И пригрозил, что, если я расскажу Матушке, — следующее утро для меня не настанет. А потом, через два года, императрица умерла. Архаров пережил войну и отдал концы в четырнадцатом… Впрочем, мне было уже наплевать на дворцовые тайны… мой муж погиб, пришлось в одиночку воспитывать сына.

— Вы хотите сказать, — медленно произнес Александр Христофорович, — что в России могли остаться прямые потомки Петра…

— Именно! — кивнула баронесса. — Уж куда прямее, чем нынешняя линия. И если их разыскать…

Бенкендорф встал и подошел к окну, занавешенному бархатной гардиной. Но смотрел он не через стекло, а на малиновый бархат. Если бы доказательства были в руках у мятежников, они могли бы оспорить право государя на престол. Что при той чехарде отказов от короны Николая и Константина Павловичей могло и сработать. Особенно если бы мятежники отыскали того самого потомка Петра и посадили его на престол своей марионеткой.

Он вздохнул и повернулся к баронессе.

— Что же! Это очень увлекательно, однако что было — то прошло. Мятежники в Чите, а я зорко гляжу, чтобы в России тайные общества больше не плодились.

Он подошел к столу и встал у кресла, давая понять, что разговор окончен.

— Но документы остались, — сказала баронесса, ничуть не смущаясь намеком. — И за ними охотятся.

— Какие документы? — спросил Бенкендорф.

— Я не знаю, — ответила твердо Агата Карловна, — они скрыты в Обители. Обитель запечатана приказом Матушки Екатерины и охраняется специальной ротой солдат.

— Что за глупость! — возмутился Бенкендорф. — Какой ротой? Почему я об этом ничего не знаю?

— Потому что это — не ваше дело! — отрезала баронесса. — Даже когда Бонапарт взял Москву, эта рота оставалась в Обители. Просидела за стенами до той поры, пока супостат не покинул город. И Павел Петрович, и Александр Павлович приняли пост капитана «Нептунова общества», знали об Обители и поддерживали все распоряжения Екатерины.

— Даже Павел? — удивился Александр Христофорович.

Старуха кивнула.

— Значит, действительно что-то важное, — задумался Бенкендорф.

— Важное для них, — подчеркнула Агата.

— И вы говорите, кто-то охотится за документами?

— Да. А разве это не вы?

Балтика. Пароход «Геркулес»

Умирающий Бенкендорф долго молчал, прикрыв опухшие веки.

— Предположим, все, что говорила старуха, — чушь, — прошептал он наконец, — и я мог вполне забыть про ее бредни. А ну как она говорила правду? Если оставался хоть один шанс, что она не лгала, значит, я должен был отнестись к ее рассказу с полной серьезностью, как если бы правдой было каждое слово. Ты, Лео, прекрасно понимаешь, что в нашем деле лучше переусердствовать, чем проявить небрежность.

— Точно так, Александр Христофорович, — ответил Дубельт. — Но что она хотела от тебя?

— Убедить Николая Павловича все-таки принять ее. И, вероятно, рассказать ему про все эти тайны. Я пообещал, что передам императору просьбу о встрече. И даже дам свое подтверждение в том, что встреча эта важна.

— А Николай Павлович?

— Как только я заикнулся про «Нептуново общество», император категорически запретил мне впредь поднимать этот вопрос. И все же я поручил провести тайное расследование — может, кто-то из придворных действительно дерзнул составить заговор против власти.

— Это совершенно невероятно, — возразил Дубельт, — нынешний двор — олицетворение покорности и дисциплины.

— А! — Бенкендорф едва шевельнул пальцами в пренебрежительном жесте. — Но мы никогда не можем знать точно, какие лица могут быть скрыты под масками…

— Ты кого-то нашел? — спросил Дубельт.

— Да… — едва слышно прошептал Бенкендорф. — Наклонись ко мне, тяжело говорить.

Леонтий Васильевич пригнулся к самому лицу шефа.

— Это ты, Лео, — прошелестел шепот Бенкендорфа. — Ты.

Дубельт только улыбнулся.

— Ты с ума сошел, Александр Христофорович, — сказал он негромко и быстро обежал глазами просторную каюту.

— Я говорю тебе об этом именно сейчас, — прошептал Бенкендорф. — Я раскрыл тебя, Лео.

— Ах, Александр Христофорович, ради бога!

Умирающий Бенкендорф закрыл глаза и улыбнулся — такой улыбкой, которой никто и никогда не видел на его губах — жалкой, беспомощной.

Пароход резко клюнул носом. Дубельт оперся на стенку каюты и пристально сверху вниз посмотрел в открытые глаза Бенкендорфа. Они стремительно тускнели.

Обитель

Доктор Галер устало смотрел в каменный пол.

— Прежде чем мы пойдем туда, — он кивнул в сторону следующего зала, — может, вы расскажете, как вы догадались, что нужно нажать на голову горгоны? И почему вы решили, что в Обители именно двенадцать залов?

Луиза вздохнула.

— Вы давно были знакомы с бабкой?

— С Агатой Карловной? Чуть больше недели.

— Что она рассказала вам обо мне?

Галер пожал плечами.

— Почти ничего. Просто сказала, что вы — ее внучка и поможете пройти Обитель.

Уголки ее губ чуть дернулись вверх.

— Как вы вообще попали в ее лапы?

— Это долгая история, — ответил Галер.

— Я хочу знать.

Она резко вскочила на ноги, натянутая как корабельный канат в ветреную погоду. От былой апатии и бледности не осталось и следа. Но доктор знал, что это — обманчивое впечатление.

— Я должна знать! — крикнула Луиза, и ее голос гулко отразился эхом в зале со статуей с кентавром. — Я, в конце концов, должна знать!

— Разве баронесса не сказала вам?

— Разве топору говорят, зачем его берут в лес? — горько отозвалась девушка.

— Хорошо, я расскажу вам все, что знаю, но сначала вы объясните про серп и голову Медузы.

Луиза прислонилась к холодным камням стены.

— Это все просто. Старик — это Кронос, отец Зевса. Серп — его оружие.

— Так, — кивнул доктор.

— Кронос пожирал своих детей, рожденных Геей, потому что ему предсказали, что один из сыновей станет его убийцей, — продолжила девушка, — поэтому, когда на свет появился Зевс, Гея решила спрятать младенца и дала Кроносу камень, завернутый в пеленки. Старик проглотил камень, а Гея укрыла Зевса в пещере на острове Крит.

— А! — вспомнил доктор. — Там был барельеф с горой и пещерой!

Лиза кивнула.

— Но при чем тут коза, Афина и горгона?

— Ну! — Луиза досадливо топнула ногой. — Это же несложно! Главное — связать Кроноса, Крит и пещеру! Гея спрятала Зевса в пещере, где его вскормила своим молоком коза Амалфея. Потом, когда Зевс подрос, он принес Амалфею в жертву — в благодарность за чудесное избавление от смерти. Шкура козы была прочнее стали, и Зевс использовал ее вместо щита, когда вышел на битву со своим отцом. Именно Эгида — шкура козы Амалфеи — и защитила Зевса от страшного серпа Кроноса. Теперь понимаете?

— Шкурой кормилицы? — удивился доктор. — Но как она оказалась у Афины?

— Родив Афину, Зевс…

— Родив Афину? — перебил ее Галер. — Зевс?

— Вы что, — рассердилась девушка, — ничему не учились?

— Медицине. Анатомии… — доктор смутился. — Анатомия учит нас, что мужчина родить не может. У него нет… Простите…

Луиза пожала худыми плечами.

— Родив Афину, — продолжила она, — Зевс передал ей Эгиду. Поэтому Афину часто изображают покрытой козьей шкурой, на которую она прикрепила и смертоносную голову горгоны, полученную от Персея.

— Хорошо, что вы не начали объяснять все это там. — Галер ткнул большим пальцем в сторону скрытого барельефом Кроноса зала. — Нас бы точно перемололо этим серпом, пока я понял бы, что к чему! Но почему вы решили, что в Обители 12 залов?

Девушка вздохнула.

— Это еще проще. Когда Зевс принес Амалфею в жертву, он вознес ее на небо и превратил в созвездие Козерога.

— А! Созвездие!

— Там. — Лиза кивнула на вход в следующий зал, — статуя Кентавра. Кентавр — это созвездие Стрельца. Оно идет сразу после Козерога в годовом цикле. В этом доме должно быть как минимум двенадцать залов по числу созвездий.

Галер посмотрел на девушку.

— Такая ученость, — сказал он, — удивительно…

Луизе его слова, казалось, причинили боль.

— Это все бабка, — поморщилась она, — заставляла меня наизусть зубрить целые тома из своей библиотеки.

— Не зря, — задумчиво сказал доктор.

— Зря! Бабка заставляла меня пересказывать все прочитанное. Я и пересказывала — сразу после. А потом тут же все выкидывала из головы. О, как я ненавижу нашу библиотеку! Если бы я могла сжечь этот дом, костер разложила бы именно в библиотеке! Из-за этих проклятых книг!

— Только что ваше обучение спасло нам жизнь, — возразил доктор.

Девушка досадливо пожала плечами.

— Случай! За следующий раз я не ручаюсь.

1842 г. Санкт-Петербург. Дом графа Скопина

Эти несколько дней Федор прожил как во сне — рубил дрова на заднем дворе, таскал воду из колодца, наполняя огромный бак для кипятка, под которым все время горел огонь. Спал на кухне под столом на соломенном матрасе, выданном кухаркой Любой. Он звал ее почтительно Любовь Акимовна. Челядинцы поначалу косились на него, но кухарка объяснила — мол, племянник приехал из-за Урала делу научиться, пристроиться в столице. В хозяйские комнаты Федю не пускали.

Распорядок жизни большого городского дома, завтраки, обеды и ужины по расписанию, чай, подаваемый ровно в шесть в бежевую гостиную, обеды челяди в людской, где напыщенные ливрейные лакеи распускали пояса и превращались в обычных мужиков, остатки с барских трапез — порой нетронутые, блюда, которых Федя в Чите никогда и не пробовал, — все это поначалу будто заворожило юношу, оттеснило вглубь сознания навязчивую поначалу мысль — как так получилось, что он, имея право жить на «чистой» стороне, пользоваться всеми благами господского бытия, тем не менее ютится здесь, среди дворни, выполняет поручения и не смеет даже шагнуть по коридорам в сторону тех больших богатых комнат, где когда-то обитал его отец?

Однажды вечером, когда кухарка ставила на ночь в печь большой горшок с бараниной, натертой специями, он спросил:

— Любовь Акимовна, а где тут жил мой… Александр Иванович?

— Зачем тебе?

— Просто…

Она поставила ухват, прислонив его к углу, и вытерла руки о передник.

— Наверху его комната. Только…

— Что?

— Как поймали его на площади, старый граф…

Она махнула рукой. Лицо ее омрачилось.

— Потом пришли солдаты с офицером и обыскали весь дом. Искали письма и бумаги. А хозяин наш… стоял и смотрел. Потом отвел он офицера в коридор. Я сама не слышала, но мне управляющий наш, Дормидонт Евграфыч, передал… Царство ему небесное, не злой был человек, хотя и строгий. Граф Иван Петрович и говорит офицеру — передайте, мол, государю, что я сына своего из сердца вырвал. Видно, роду Скопиных пришел конец. С тех пор и не вспоминал про сына своего… Ну… я-то прибираюсь в комнате батюшки твоего, но ничего не трогаю. А граф туда и не заходит. И ты не ходи. Ведь суд был. Лишили Александра Ивановича всех наград, званий и титулов. И графского достоинства. Как будто убили… А человек-то еще жив… Был жив, упокой Господи его душеньку.

Она шмыгнула носом и снова махнула рукой.

Через два дня, ночью, Федя проснулся под столом на кухне — сердце его сильно билось в груди. Он лежал с открытыми глазами, чувствуя, как слезы обиды подступают к глазам. Потом выбрался из-под стола и, тихо ступая босыми ногами, вышел из кухни. Большой дом спал, погруженный в темноту. Печи еще не успели простыть, пахло лакированным деревом и воском. Юноша на ощупь добрался до коридора, ведшего в господскую часть, — возле лестницы было светлее, — там находилось большое окно. Федя поднялся на третий этаж, стараясь не шуметь. Прошел по еще одному коридору и увидел три двери. Но которая из них вела в комнату его отца? Он взялся за большую медную ручку и осторожно толкнул ее внутрь. Заглянув в щель, юноша увидел большую кровать под балдахином, на которой кто-то лежал. Аккуратно притворив дверь, он перешел к следующей и приоткрыл ее. Эта комната была пуста. Он различил письменный стол у окна, кровать в углу, большой книжный шкаф и кресло возле него. На стенах висели какие-то небольшие картины, но Федя не мог различить их в темноте. Но была ли это комната отца? Сердце юноши заныло — ему хотелось верить, что это так. Он подошел к столу, освещенному светом луны из окна, и увидел листок бумаги, на котором пером был нарисован силуэт девушки. Юноша поднял листок и поднес его ближе к стеклу, чтобы рассмотреть.

Кто это? Неужели это рисунок отца? Может, он нарисовал ту, в которую был влюблен, прежде чем его арестовали и выслали в Читу? Федя вспомнил свою мать — обычную зажиточную крестьянку — и с невольной ревностью сравнил ее с изящной головкой на листке.

Он не услышал, как дверь за его спиной отворилась. А потом старческий голос, полный изумления, произнес:

— Саша?

Фонтанка

Леонтий Васильевич Дубельт ехал в карете с зашторенными окнами по вечерним улицам столицы в самом скверном настроении. Он постоянно с большой обидой вспоминал последние слова Александра Христофоровича и все продолжал спорить в уме с человеком, чье тело уже было предано земле в семейном поместье Фалль, в тридцати верстах от Ревеля.

— Вы все неправильно поняли, Александр Христофорович, — убеждал Дубельт шефа, который все так же лежал на койке в каюте «Геркулеса». — Не знаю, каким путем вы вышли на мой след в этой истории, но интерпретировали вы ее совершенно неверно!

Призрачный Бенкендорф откинул одеяло и снял колпак. Оказалось — он при мундире. А волосы его были аккуратно уложены, и по Александровой моде виски зачесаны вперед.

— Знаешь, Лео, — доверительно, как в особые моменты, сказал Бенкендорф совершенно обычным своим голосом, — если уж быть совершенно честным, ты же сам состоял в «Славянском братстве». И чуть было не вышел в декабре 25-го на Сенатскую площадь.

— Не то! — воскликнул Дубельт огорченно. — Это было…

— Тайное общество! — перебил его Бенкендорф. — Не хуже «Северного союза».

— Компания болтунов! Александр Христофорович, ты же сам прекрасно знаешь — тогда тысячи молодых офицеров по всей стране игрались в политику, создавая тайные общества. Но как только доходило до серьезного — тут же теряли интерес. Мое дело рассматривалось следственной комиссией по делу о мятеже.

— Дело не в том, что ты остался предан государю, Лео, — печально сказал Бенкендорф. — А в том, что ты предал своих прежних товарищей по «Славянскому братству». Ибо предавший единожды…

— Нет, — возразил Дубельт, — это не твои слова. Это мои мысли.

— Пусть, — поджал губы Бенкендорф. — Сам себя ты понимаешь лучше.

— Это не было предательство, — упрямо гнул свое Дубельт. — Это было взросление.

— Как знаешь.

Леонтий Васильевич обнаружил, что вместо каюты парохода они теперь оказались у большого окна. На площади стояло темное каре, поблескивая тонкой полоской штыков. Тяжелые тучи сеяли мелкий снег, каре молчало, но толпа вокруг гудела голосами. Везде — на примыкающих улицах, в окнах, на крышах домов, на фонарных столбах — тысячи зевак разглядывали ряды мятежников, кричали, пересмеивались. Кто-то крестился.

— Вот. — Бенкендорф указал вниз. — Результат детской игры в политику. И что самое страшное, там, внизу, не избалованная елизаветинская гвардия, которая свергала одного государя и ставила другого только ради своего права пить, играть в карты, баловаться с девками и при этом не воевать. Нет! Это ветераны. Наши боевые братья, прошедшие всю войну. И Смоленск, и Бородино, и Березину, и заграничный поход! Наши товарищи, с которыми мы плечом к плечу дрались со всей Европой! Десять лет всего прошло — а они тут, на Сенатской! Как это могло случиться? Как защитники Отечества превратились во врагов государя?

— Ты знаешь, Александр Христофорович, — устало ответил Дубельт. — Ты все знаешь. Они хотели как лучше. Хотели Константина, конституции, новой России. Их должно было покарать за мятеж, устроенный в переломное время. Но только за это.

— Кто это говорит? — спросил Бенкендорф, поворачиваясь к Дубельту. — Человек, которого считают главным душителем идей? Не ты ли так оригинально объявил Чаадаева умалишенным? Не ты ли отправил Лермонтова на Кавказ?

— И вернул по просьбе его бабушки.

— А закрытие «Московского телеграфа»?

— И ходатайствовал о назначении Полевому пенсиона, — возразил Леонтий Васильевич.

— Вот видишь, Лео. — Александр Христофорович положил ему руку на плечо и пристально взглянул в глаза. — Ты же сам начал карать за идеи, но при этом не перестал видеть в них людей.

Он сильнее сжал плечо своего подчиненного.

— А конфискация бумаг Пушкина после его смерти? — спросил Бенкендорф с тонкой улыбкой.

— В Третьем отделении они будут сохраннее и не попадут в руки нечистоплотных издателей, как это было с бумагами Лермонтова.

— Ты имеешь в виду свой тайный архив? — усмехнулся Бенкендорф.

Дубельт помотал головой.

— Этого вы знать не можете, — сказал он призраку шефа. — Этого никто не знает.

— Архив, в котором хранится железная коробка с картотекой Архарова? — спросил Александр Христофорович.

Вот!

Дубельт откинулся на спинку сиденья и глубоко вздохнул. Вот! Он дернул за шнур звонка. Окошко со стороны кучера откинулось.

— Поезжай к библиотеке! — приказал Леонтий Васильевич.

Он поднялся на самый верх — туда, где под крышей императорской библиотеки находилась квартира ее смотрителя — знаменитого баснописца Ивана Андреевича Крылова. Дубельт знал, что в скором времени из печати должно выйти полное собрание сочинений литератора — он лично прочитал цензорский экземпляр.

Дверь квартиры наверху открылась, и из нее вышел невысокий худой мужчина с вытянутым лицом и печальными глазами. В руке он нес большой саквояж из сильно вытертой кожи. Мужчина прижался к стене, чтобы пропустить поднимающегося Дубельта. Леонтий Васильевич прошел мимо, но потом остановился и проводил взглядом спускающегося человека.

На пороге появилась прислуга — круглолицая девушка, лицом очень похожая на Крылова.

— Иван Андреевич дома? — спросил Дубельт.

— Хворает, — услышал он в ответ.

— Это был доктор? — жандарм указал на лестницу.

— Да.

Леонтий Васильевич скинул девушке на руки роскошную «николаевскую» шинель, отдал фуражку, потрепал по щеке и прошел в кабинет хозяина.

— Разрешите, Иван Андреевич?

Он успел заметить, как толстяк, полулежавший на кровати, запихнул под одеяло стопку бумаг и перо. Чернильница так и осталась стоять прямо на доске, которую он для удобства письма положил на свой живот.

— Трудитесь? — спросил Дубельт, усаживаясь на стул. — Какая-то новая басня? Хотите задать еще работы нашему Цензурному комитету?

— Нет, — ворчливо ответил старик, — завещание пишу.

— Зачем?

— Умираю я, господин Дубельт, — буркнул Крылов.

— Бог с вами, Иван Андреевич! Куда вам умирать? Вам еще надо насладиться восторженными рецензиями на собрание сочинений.

— А! — Крылов махнул дряблой рукой и взял из пепельницы раскуренную сигару. — Что привело ко мне главного Цербера императорской псарни?

— Ах, если бы у меня было три головы, как у Цербера, — вздохнул Дубельт. — Возможно, мне не пришлось бы так долго думать одной над крайне интересной загадкой.

— Как уморить всех литераторов России? — предположил Крылов, попыхивая сигарой.

— Я не против хорошей литературы, — возразил жандарм, — но слово — слишком мощное оружие, чтобы оставлять его в полное владение людям, которые ради красного словца не пожалеют и отца. А уж про государственную власть я и не говорю.

Крылов аж крякнул.

— Да-да, — продолжил Дубельт, — и поскольку у меня не три головы, как у Цербера, а всего одна, я решил воспользоваться еще и вашей, чтобы разгадать один секрет.

— Какой же? — безразлично ответил Крылов.

Дубельт встал, подошел к открытому окну и взглянул на улицу. Увидел напротив черную карету, стоявшую под фонарем, и решил завтра же утром приказать выставить наблюдение за квартирой баснописца.

— Вот вопрос, — сказал он, не поворачиваясь. — Откуда Бенкендорф узнал, что я якобы интересуюсь бумагами «Нептунова общества»?

— Ответ очевиден, — отозвался Крылов. — От меня.

Леонтий Васильевич развернулся на каблуках и пристально посмотрел на толстого старика.

— А я разве интересуюсь ими? — спросил он.

— В моем письме написано, что да, — ответил Иван Андреевич и выпустил дым изо рта.

— Какого черта вы написали ему это письмо? — поинтересовался жандарм.

Крылов хрипло рассмеялся.

— Помните, господин Цербер, как вы несколько лет назад вызвали меня к себе в кабинет и продемонстрировали ту железную коробку?

Дубельт кивнул.

— Картотеку Архарова! — продолжил Крылов. — В которой старый боров держал отчеты своих агентов. И вы решили, что можете шантажировать меня, угрожая предать гласности наши отношения с хозяином картотеки.

— Согласитесь, с моей точки зрения, это был бы неплохой ход — иметь осведомителя прямо в литературной среде, причем человека именитого, популярного, общепризнанного острослова! Но вы отказались.

— Я не просто отказался! — Крылов ткнул кончиком сигары в собеседника. — Я откупился. Взамен за папку из картотеки я рассказал вам про «Нептуново общество» и его архив.

Дубельт тяжело вздохнул.

— Это была нечестная сделка! Вы не сказали, что Обитель и архив в ней охраняются тайным государственным указом, который заверили трое — Екатерина, Павел и Александр.

— Но не Николай Павлович, — заметил Крылов.

— Николай Павлович не станет отменять указов своих предшественников, если на то не будет крайней необходимости. Я отдал вам досье, а вы оставили меня с носом.

— Ну, — спокойно заметил Иван Андреевич, — и на старуху бывает проруха.

— Но зачем, черт бы вас побрал, вы написали Бенкендорфу, что я охочусь за бумагами «Нептунова общества»? Ведь это неправда!

Крылов пожал своими покатыми плечами, прикрытыми старым халатом.

— Это моя месть.

— Месть? — удивился Дубельт. — Мне? За что? За ту несчастную попытку шантажа?

Иван Андреевич откинулся на подушки и злыми маленькими глазками впился в лицо жандарма.

— А вы знаете, Леонтий Васильевич, что в тот момент чувствовал я? Нет? Когда вы выложили передо мной эту вонючую половую тряпку из прошлого и предложили утереться ею? Допустим, Архаров поймал меня по молодости на карточных долгах. Но я с лихвой отработал свои грехи. А потом появляетесь вы! И снова пытаетесь сделать из меня шпиона! Да еще среди людей, которых я почитаю цветом русской литературы! Для чего? Защищать власть? Уверяю вас, я хорошо знаю господ, которые олицетворяют эту власть. Я видел несколько их поколений. Именно поэтому всю вторую половину жизни я пишу про животных — они намного порядочнее людей. Особенно в придворных мундирах!

Крылов сильно закашлялся.

— Что у вас за болезнь? — спросил Дубельт, когда литератор смог побороть приступ.

— Пневмония.

— Это серьезно. Чем лечит вас доктор?

— Надеждами.

— Помогает?

— Нет.

Леонтий Васильевич снова сел на стул.

— Бенкендорф умер, — сказал он.

— Знаю, — проворчал Крылов.

— Он не дал хода вашему письму. Ваша месть не свершится.

Крылов снова затянулся сигарой.

— Ну что же, — ответил он наконец. — Партия еще не закончена.

— Черт бы вас побрал, Иван Андреевич, — проворчал Дубельт.

Крылов криво усмехнулся:

— А разве вы не за этим пришли, Леонтий Сатанаилович?

Дубельт глубоко вздохнул, поправил кончики своих светлых усов и вышел, не прощаясь.

Обитель

Двенадцать залов! Один они прошли с риском для жизни, значит, осталось еще одиннадцать. Доктор Галер приуныл. К тому же он не успел осмотреть зал Козерога — если там и была спрятана часть бумаг «Нептунова общества», то теперь документы, скорее всего, недоступны. Впрочем, Крылов мог забрать бумаги в 1794-м, когда проник в Обитель, и их нынешний поход совершенно бесполезен. Агата Карловна была уверена, что литератор-шпион не привозил архив в Петербург. Значит, он либо оставил бумаги здесь, понимая, что в «Чертовом доме» они сохранятся намного надежнее, либо перепрятал их где-то в Москве… Либо баронесса ошибается, и Иван Андреевич сумел обмануть всех ищеек. Дьявол бы побрал баронессу! Федор Никитич прекрасно понимал, что оказался втянут в это сомнительное и опасное дело только ради сестры. Лиза страдала чахоткой и тихо угасала в их петербургской комнате, холодной и сырой, насквозь продуваемой сквозняками. Когда Крылов предложил доктору щедро заплатить за роль его секретаря, Галер обрадовался. Деньги, полученные от литератора, пошли на дрова, лекарства и ингаляционный аппарат французского изобретателя доктора Шартуля. Но Иван Андреевич умер, так и не выплатив основную часть. Тогда Галер в отчаянии похитил рукопись, которую сам и составлял со слов Крылова, в надежде продать ее издателям и увезти Лизу на юг, где сам воздух оказал бы целебное действие на организм сестры. Но по дороге его перехватила баронесса де Вейль, старуха из черной кареты, дежурившей у подъезда Библиотеки. Баронесса предложила огромную сумму за то, чтобы доктор добыл для нее бумаги «Нептунова общества», пройдя лабиринт Обители в Москве. И вот теперь баронесса зарезана, ее тело готовят к похоронам в старом доме в Лефортово, а он вместе с ее странной внучкой, которую по стечению обстоятельств также зовут Лизой, но только на французский манер, здесь, в этом опасном здании…

— Надо идти дальше, — сказал он девушке. — Боюсь, у нас слишком мало припасов, а главное — воды. Если мы задержимся и не пройдем оставшиеся залы… Что вы знаете о следующем? О созвездии Стрельца?

— Кентавр Хирон, — ответила Луиза. — Учитель Ясона, Ахилла, Асклепия и друг Геракла.

— И что там может ожидать?

— Не знаю.

— Жаль, — покачал головой доктор, — я надеялся, что вы немного облегчите задачу.

Луиза задумалась.

— Ловушка в первом зале была связана с Кроносом и Зевсом…

— Это понятно, — перебил ее Галер, — значит, и дальше нас могут поджидать похожие механизмы.

— Но почему они двигаются? Ведь этому зданию уже сто лет.

— Больше, — ответил Галер, — его построили в 1718-м по проекту молодого Ганнибала. Крылов говорил, что Прасковья Жемчугова показала ему записку царя Петра. Она нашла ее в папке с планом усадьбы Шереметевых. Но нам теперь эти сведения не так важны. Главное — выбраться отсюда…

— Главное — найти бумаги, — поправила Луиза.

Доктор быстро взглянул на нее.

— Послушайте, — сказал он, — ведь это мое дело. Я обещал помощь вашей бабушке не просто так, а за деньги. Хотя совершенно не уверен, получу ли их теперь.

— Получите, — поморщилась девушка, — теперь я — баронесса де Вейль. И как наследница бабки подтверждаю ее обещания.

— Но вам-то зачем это? — спросил доктор. — Вы могли просто остаться дома и распорядиться имуществом по своему желанию…

— Так надо! — отрезала девушка и выглянула в следующий зал: — Что это?

— Где? — встревожился Галер.

— С этой стороны стены — барельеф…

— Дайте посмотреть!

Галер ухватился за угол и как можно дальше высунулся наружу, стараясь разглядеть изображение на той стене, где они скрывались в проходе.

— О, — сказал он, — тут и я могу разобраться без особого образования. Мускулистый гигант в львиной шкуре — это точно Геракл.

— Да, — кивнула девушка сосредоточенно, — какое у него оружие? Дубина?

— Дубины нет, — сообщил доктор, — он держит в руках лук. Это странно?

— Плохо, — ответила Луиза де Вейль, — там — отравленная стрела.

— Глупости! — заявил доктор, возвращаясь. — Не существует таких ядов, которые могли бы продержаться сто с лишним лет и не испариться.

— Стрелы Геракла были смазаны ядом Лернейской гидры.

— Все равно. Это невозможно.

— Геракл случайно ранил своего друга, кентавра Хирона. Но тот был бессмертным и только страшно страдал. Так страдал, что отказался от вечной жизни и умер.

— Стрела… — задумчиво произнес доктор, — стрела… Дверь, наверное, находится прямо за статуей кентавра. Но сдается мне, как только мы подойдем к ней, откуда-то вылетит стрела… впрочем, если Крылов прошел тут полвека назад, то стрела уже должна была вылететь и сейчас валяться прямо у статуи. Однако ее там нет. Значит, есть способ избежать этого выстрела. Жаль, что пыль скрыла все его следы, иначе мы могли бы проследить путь Ивана Андреевича.

Теперь они стояли плечом к плечу в проходе у самой кромки зала.

— Что вы еще помните из книг про эту историю? — спросил Галер.

Девушка указала на статую.

— Неважно. Смотрите, как стоит Хирон.

Правая передняя нога статуи была поднята, как будто он собирается шагнуть вперед, а на лице застыло мучительное выражение.

— Когда Геракл выпустил стрелу, она попала Хирону в ногу. Это может быть подсказкой? — Луиза повернулась к Галеру.

— Надеюсь.

Он шагнул вперед.

— Оставайтесь здесь, — приказал доктор. — Есть у меня одна мысль.

Не хватало еще, чтобы у девки снова случился припадок, который их погубит.

Доктор медленно прошел по ковру пыли несколько шагов, а потом остановился и оглянулся на барельеф Геракла, который теперь оказался у него за спиной.

— Дыра, — сказал ему голос, — осторожно!

— Дыра, — крикнул Галер громко. — Я вижу дыру, откуда должна вылететь стрела. Думаю, прямо возле статуи есть точно такая же плита, как в зале Козерога. Если я наступлю на нее, то стрела вылетит и пронзит меня насквозь. Дыра, кстати, внушительная, вероятно, размер этого снаряда будет побольше оглобли. Думаю, мне надо держаться подальше от траектории ее полета.

Держась чуть сбоку, он приблизился еще ближе к статуе.

— Не подходите слишком близко! — крикнула Луиза.

Галер быстро взглянул на нее, ища признаки нервного возбуждения, которое могло предшествовать припадку. Но света не хватало, чтобы разглядеть лицо девки.

— И не собираюсь, — ответил Галер. — Возьмите наши мешки и идите по моим следам. Если я сумею открыть дверь в следующий зал, проход может закрыться и мы останемся без припасов.

Девушка послушалась. Скоро она уже стояла рядом со своим спутником.

— Вы в порядке?

— Да.

— Видите дыру? — спросил он.

— Вижу.

— Есть идеи?

Она указала на статую.

— Там небольшая щель. Как будто нога приделана отдельно.

— Рычаг? Может быть, — ответил доктор, — но только для чего? Если мы подойдем повернуть его, то точно окажемся на пути стрелы.

— А если так?

— Куда вы! — закричал Галер, но было уже поздно. Девушка скользнула сбоку, вдоль стены к статуе, ухватилась за хвост и одним движением вскочила на лошадиный круп. Пересев поближе к человеческому туловищу Хирона, она крепко обняла его торс и громко чихнула.

— Ну и пыльно тут! — засмеялась она смущенно.

— Она убьет тебя в конце концов! — встревоженно сказал голос.

— Что вы творите! — возмутился доктор. — Я уверен, что Крылов решал эту загадку иначе — вряд ли он сумел бы так вскочить на спину статуи!

— Почему? — спросила Луиза.

— Потому что он был толстый и неповоротливый! Хотя…

Доктор подумал, что неповоротливым был только старый Крылов, умирающий в своем кресле, когда диктовал ему свою историю. Но так ли уж неповоротлив был молодой Иван Андреевич, не раз упоминавший о своей недюжинной силе и об участии в кулачных боях? Тем временем Луиза тянулась, пытаясь башмачком достать выставленную вперед ногу кентавра. Галер затаил дыхание, время от времени косясь в сторону барельефа с отверстием, опасаясь каждое мгновение, что вот сейчас с гулким стуком оттуда вылетит огромная стрела — выдержит ли торс Хирона удар этой стрелы?

— Черт с ней, — буркнул голос.

— Нет, — возразил Галер тихо. — Остаться тут одному? Ты сошел с ума.

Наконец Луизе удалось толкнуть ногу статуи. Она слегка повернулась в облаке пыли.

— Попробуйте еще! — крикнул доктор.

Девушка старалась — била башмачком, почти свесившись со статуи. Наконец рычаг был повернут до конца. Снизу снова послышался рокот, и пол мелко затрясся.

— Что мне делать? — крикнула Луиза весело, обнаружив, что статуя поворачивается.

— Не знаю!

— Прекрасно! Урок езды на кентаврах!

Она засмеялась — весело и заливисто.

Федор Никитич сморщился — ему не нравился этот смех. Злость снова возвращалась. Инстинктивно он коснулся кончиками пальцев кармана, в котором лежал флакон с настойкой.

Статуя повернулась и замерла, открыв проход в следующий зал. От поднявшейся пыли начал чихать и доктор Галер. Но он успел заметить, что Луиза собирается слезать с крупа кентавра, и закричал:

— Нет! Оставайтесь там!

— Почему? — удивилась девушка.

Доктор указал в открывшийся проход.

— Смотрите! Там, у стены!

В проходе лежала большая, позеленевшая от времени медная стрела.

— Ловушка не перед статуей! Она где-то на пути к проходу, возможно прямо в нем. Погодите!

Он взял мешок и сумку девушки, примерился и мягко бросил их на пол перед собой. Ничего не произошло. Девушка внимательно следила за ним сверху. Галер засмотрелся на ее открывшуюся тонкую щиколотку и изящный ботинок с высокой шнуровкой.

— Куда вы смотрите? — спросила Луиза.

Доктор спохватился, шагнул к мешкам и снова бросил их на пол, стараясь оставаться сбоку. Снова — ничего. Так он добрался почти до прохода. Прижавшись к стене у самого угла, он переместил мешки на первую плитку коридора. И тут же раздался глухой звук — Галер оглянулся, но не успел заметить момент, когда большая медная стрела выметнулась из отверстия в барельефе. Пролетев у самого носа доктора, она со звоном ударилась в стену, запиравшую проход, и упала на пол. Снова послышался рокот, и преграда отошла в сторону.

— Ага! — крикнул доктор. — Вот как это действует! Стрела должна ударить в стену. Но если на ее пути окажется человек…

— Все понятно, — сказала девушка, соскальзывая со статуи и не переставая смеяться.

Они перепрыгнули через плитку-западню и посмотрели в следующий зал.

— Ого! — сказала Луиза. — Неожиданно.

Девушка посторонилась, и доктор увидел новый зал. У противоположной стены также стояла статуя — вернее, скульптурная группа. Да и не стояла, а скорее лежала. Она изображала любовное соитие огромного коренастого человека с молодой обнаженной женщиной.

— Я ждала Скорпиона, — хихикая, сказала Луиза и тут же согнулась в приступе хохота.

— Что? — спросил Галер.

— Ни… Ничего! Просто… я каталась на кентавре! На кентавре!

Она зажала себе рот и выпученными глазами уставилась на доктора. Потом сквозь пальцы прорвалось неудержимое фырканье, Луиза отняла пальцы и прохрипела, икая:

— Правда смешно?

1842 г. Санкт-Петербург. Дом графа Скопина

Федя застыл, чувствуя себя вором в чужом доме. Так оно и было — дом оставался для него чужим навечно, пусть даже отец здесь и жил когда-то.

— Саша? — растерянно повторил старый граф Иван Петрович. — Или… Кто ты?

Он подошел ближе и поднял свечу почти к лицу юноши. Немного наклонив голову, граф пристально смотрел из-под всклокоченных седых бровей.

— Кто ты? — спросил он уже строго. — На призрак не похож. Не смотри, малец, что я стар, однако по комнатам лазать не позволю. Ты из дворни? Отвечай.

Федя кивнул.

— И что ты тут забыл, а? Или батогов захотел?

Юноша обиженно заморгал. И это произвело на графа сильное действие — мимика была так похожа на сыновнюю в минуту, когда тот в детстве готовился заплакать! Он схватил Федю за плечо.

— Отвечай мне по правде! Кто ты таков? — спросил он задрожавшим голосом.

Юноша сглотнул комок в горле и сдавленно ответил:

— Я сын Александра Ивановича. Из Читы.

Рука старика упала.

— Из Читы? — повторил он тихо. — У Александра в Чите родился сын?

Федор кивнул.

— А сам он? — прошелестел голос графа.

— Умер.

— Давно?

— Два года как.

Старик отошел и сел на кровать. Свеча в его безвольной руке свесилась так, что, казалось, сейчас выпадет.

— Хотите, чтобы я ушел?

Граф покачал головой.

— Нет.

Теперь Федя не знал, что делать. Старый граф молчал, погруженный в прострацию. Свеча в его руке продолжала оплывать на тонкие пальцы, лицо сделалось болезненным, глаза увлажнились внезапными крупными слезами. Феде сделалось жаль старика.

Наконец Иван Петрович поднял голову.

— Мать твоя — кто? — спросил он. — Из крепостных? Венчана была или так…

— Мать моя, — с вызовом ответил юноша, — купца Залипушина младшая дочь. — Он не стал уточнять, что купец выгнал дочку, узнав о ее связи с ссыльным. — Венчались они.

Граф долго обдумывал ответ. Потом поднялся и положил Феде руку на плечо.

— Какую фамилию тебе дал отец?

— Свою. Записан Скопиным Федором Александровичем.

Старик вздохнул.

— Знаешь ли ты, что государь лишил моего сына всех чинов и званий, а также дворянского достоинства?

— Знаю.

— За что — знаешь?

— Да, — покорно кивнул Федя.

— Но! — граф поднял палец. — Мой Саша… он уже пострадал за свое преступление. Ты же в нем не повинен.

Он запнулся, губы его задрожали. Старик минуту боролся с внезапной слабостью, однако остался стоять на ногах.

— Утром, — продолжил он наконец, — я пошлю человека в Читу, чтобы он выписал из приходской книги и заверил у священника факт твоего рождения.

Он обнял одной рукой Федю, прижав его к себе. Юноша чувствовал, как содрогается тело старика.

— Ложись спать здесь, — прошептал он. — Все остальное — завтра.

Он отстранился, снова посмотрел прямо в лицо внуку, развернулся и вышел.

Федя остался стоять в темной комнате, оглушенный гулким биением сердца. Потом детские слезы поползли из глаз — не горя и не радости, — это были слезы страшного нервного напряжения, которое хлынуло в душу и затопило ее. Он не помнил, как добрался до кровати и рухнул на нее не раздеваясь. Федя думал, что не уснет от избытка чувств, он все время вспоминал о своем разговоре с графом, но постепенно образ старика стал расплывчатым, его слова начали путаться, и Федор уснул.

Обитель

— Дайте мне воды, — потребовала Луиза. Они сидели в коротком коридоре, ведущем в третий зал — с парой, переплетенной в любовных объятиях. Доктор передал девушке фляжку, предупредив, что воду надо экономить. Луиза сделала три глотка и вернула флягу Галеру. Тот отпил один глоток. Приступ неестественного веселья прошел.

— Но это глупо! — сказала Луиза.

— Что?

— Чтобы пробраться внутрь, надо пройти лабиринт, так?

Доктор кивнул.

— Но если внутри находился пленник, то как они носили ему еду? Каждый раз проходили весь лабиринт?

Галер замер. Такая простая мысль не приходила ему в голову.

— Конечно! — пробормотал он. — Конечно! Есть короткий путь по берегу! Боже, какой я идиот! Все так просто! Однако… Понять это можно, только оказавшись внутри лабиринта. Обитель — это ловушка, ничего более!

— По берегу?

— А что приводит в действие все эти статуи? Что может служить силой для каменных механизмов? Только течение воды! Я уверен, что на месте Обители была быстрая небольшая речка, которая вливается, например, в Яузу! Ее заключили в каменное русло, возможно сузив — чтобы убыстрить поток. А уже сверху построили само здание. Если бы мы наняли лодку и прошли по местным речкам, то могли бы отыскать то место, где это течение выходит наружу — там и будет ход внутрь Обители! Но знаете, что самое страшное?

— Что?

Галер болезненно скривил губы.

— Возможно, из этого лабиринта и вовсе нет хода наружу. Зачем? Если это — не путь внутрь, значит, выхода может не оказаться вовсе.

Девушка задумчиво потерла свой грязный подбородок.

— Но, как я понимаю, — сказала она тихо, — кто-то уже прошел Обитель и выбрался наружу…

— Крылов! — кивнул доктор. — Если это правда. Мне он рассказывал, что Обитель была разрушена пожарами. Но та первая стрела доказывает, что он все же прошел здесь! Неопровержимо доказывает.

Луиза пнула ботинком первый медный кол.

— Я хочу понять, зачем… — она запнулась, но потом продолжила, — зачем бабка мучила меня всю жизнь этими книгами. Я хочу, чтобы вы рассказали мне все, что узнали от нее. Слышите? Иначе я больше никуда не пойду!

— Хорошо. Но рассказ будет долгим, — предупредил доктор, — а нам надо спешить.

— Ничего. Начните. А потом мы пройдем и этот зал.

Галер скользнул по стене и сел прямо на камни пола, не обращая внимания на пыль.

— В ту ночь она начала рассказ с вызова к Екатерине. Императрица поведала ей про «Нептуново общество».

1794 г. Зимний дворец

В спальне императрицы по углам стояли две толстые, как башни, печи, обложенные зеленой голландской плиткой и топившиеся из соседних комнат. От печей шел жар, но пожилой царице все равно было холодно.

— Слушай внимательно, девочка моя, — сказала Матушка. — Меня очень беспокоит вся эта история с «Нептуновым обществом». Покойный Шешковский, глава Тайной канцелярии, клялся, что в Москве никакого такого общества больше нет и в помине. Но ведь деньги, которые мы отсылаем, все равно исчезают! Кто же их берет? И на что тратит?

— Вы хотите, чтобы я узнала? — спросила Агата.

— Нет! Вот еще! — фыркнула императрица и почесала между когда-то пышных, а теперь обвислых, покрытых растяжками грудей. — Если я пошлю тебя с таким поручением, то через час об этом будет говорить весь двор! Все — от Нарышкина до моего «Чернявого», — начнут за тобой бегать и вынюхивать — что да почему я поручила, есть ли какой в этом второй и третий смысл! Шутка ли! Сейчас каждый во дворце интригует либо за Павла Петровича, либо за Александра, либо за черта лысого — и думают, что я не знаю! Конечно, пристально следят за мной — что я сделаю, как я скажу… как помочусь, — все следят, чтобы им пусто было! Дожить спокойно не дают.

— Матушка! — насупилась девушка.

— Поэтому, — оборвала ее Екатерина, — я переговорила с Архаровым. Он ведь прежде был обер-полицмейстером в Москве. Архаров, как и Шешковский, побожился, что никакого «Нептунова общества» в Москве нет, а Николаю Петровичу, что касается Первопрестольной, я доверяю, потому как в Москве он каждую собаку по имени-отчеству знал. Я попросила у него дельного агента… кого не жалко, если что случится… чтобы отправить в Москву и произвести розыск. Только по одному вопросу — куда деваются деньги. И знаешь, кого он мне присоветовал?

— Кого, Матушка?

Императрица довольно хмыкнула.

— Молодого литератора Крылова!

— Кого?

— Крылова! Журнал «Почта духов», помнишь?

— Нет.

— А зря! Он талантлив. Но только по части шуток и резкости. Нет в нем настоящей глубины. Однако Архаров сообщил, что Крылов… если не касаться его писанины, во всем остальном не глуп, у него хороший математический ум, достаточный, чтобы сложить два и два, получив в результате четыре. И не смейся, по нынешним временам не многие способны даже на это! Но молодой человек оказался заядлым игроком. Будучи совсем юным, крупно разорился в карты, тут-то его Николай Петрович и сцапал. Одолжил Крылову крупную сумму, а потом попросил рассказать про одного человека…

— Как просто, — улыбнулась Агата.

— Да, девочка моя, это не ваши придворные интриги. Там, в мире, все гораздо проще! Так вот, сегодня я дам задание этому самому Крылову Ивану Андреевичу. И он поедет в Москву. А за ним поедешь ты.

— Так, — склонила хорошенькую головку Агата.

— Говорят, что молодой Крылов неопрятен, толст и даром что на шутки остер, однако сварлив в обычной жизни. То есть — не подарок, конечно. В Москве ты его перехватишь. Я не стану скрывать от двора, что посылаю его — правда, не как агента Архарова, а как… как моего личного агента, не связанного ни с какой придворной партией. И к чему это приведет?

— К чему, Матушка?

— К тому, что все партии тут же приставят к нему соглядатаев. Твое же дело их опередить. Стать пастушкой при стаде. Раз я не могу скрыть свои действия, то сыграем в открытую, но имея на руки козырь — тебя. Ты раньше всех возьмешь Крылова в оборот и ограничишь остальным доступ к нему. Им придется действовать под твоим присмотром!

— Так, поняла.

— Ничего ты еще не поняла, дурища молодая! — возразила императрица и с трудом села на кровати. — Это только половина работы. Основная твоя задача — приглядывать за Крыловым. Если Архаров прав и Ивашка этот силен в логике, он может увлечься расследованием. И даже хорошо! Предположим, что никакого «Нептунова общества» нет, а деньги просто кто-то ворует. Меня такой результат вполне устроит. Я запрещу высылать золото — и все. Но если и Шешковский, и Архаров окажутся не правы… если это общество… эта ложа все-таки действует… Ты понимаешь, что это значит?

— Что, Матушка?

— Что какие-то люди сумели обмануть лучших и самых доверенных моих полицейских! И вполне вероятно, что тайна, ради которой они скрывают свое существование, может быть очень вредной… или очень полезной для меня. Но это я так… сама не верю, но не могу не опасаться. Подай мне лимонада!

Агата подошла к низкому столику слева от кровати, налила из графина воды с сахаром и лимоном и отнесла тонкий стеклянный бокал Екатерине. Та долго пила, а потом откинулась снова на подушки, не выпустив бокала из скрюченных подагрой пальцев.

— Ты, вертихвостка, еще слишком молода, конечно, чтобы самой догадаться, как быстро привязать к себе человека вроде Крылова.

— Ну… — начала Агата.

— Не нукай, я не лошадь. Конечно, можешь строить ему глазки и даже предложить сразу в постель… Но, думаю, Крылов не совсем уж дурак — сразу поймет, что тебя кто-то подослал. Здесь надо другое. Если он любит математические загадки, подбросим ему одну. Тебе надо сразу раскрыться. Назовись… хоть шпионкой канцлера Безбородко. Только не впрямую! Намекни! Сделай вид, что ты глупа, а он умен. Придумай сама как! Пусть он поработает головой и придет к выводу, который будет правильным, но не совсем. Когда Крылов почувствует, что переиграл тебя, заяви, что сдаешься, но при этом — не можешь не выполнить задание. Так ему прямо и скажи — мол, вернуться не могу, что хочешь, то и делай, а я буду с тобой. К этому моменту, я чаю, вокруг него соберется уже достаточно других шпионов, так что Крылову будет проще общаться с тобой.

— Почему?

Екатерина вздохнула.

— Он будет чувствовать, что умнее тебя. И сильнее тебя. Что ты уже не опасна. В Москве ему не на кого будет опереться. А рядом молодая и красивая девчонка… Тут игра тонкая, Агаша. Ты сначала должна быть наивна… потом, когда пообвыкнет к тебе, покажи ему, что не так уж и глупа. Чтобы ему стало приятно и интересно с тобой говорить. И не забывай подманивать чисто по-женски. Поняла ли?

— Да, Матушка.

— Сложно?

— Сложно. Но, думаю, справлюсь.

Лефортово

Доктор Галер усмехнулся.

— Да уж… Судя по тому, что диктовал мне Крылов, справились вы ловко! При первой же встрече представились поклонницей его таланта и тут же перепутали труды своего «кумира» с повестью Карамзина! Причем самой известной, о бедной Лизе! Это действительно выглядело глупо!

— Мало того, — сухо улыбнувшись, ответила Агата Карловна, — я ведь заранее узнала, что Крылов очень пренебрежительно отзывался о Карамзине и его последователях. О, это была хорошо подстроенная глупость! Как он надулся! Как покраснел! Партия была разыграна точно по Матушкиным нотам.

Надо сказать, первое впечатление от него было… представьте себе большого поросенка с человеческим лицом, стоящего на двух задних ногах. Да еще одетого в пальто и при шляпе. Нет, безусловно, позднее я узнала, что Иван Андреевич умен, хоть и тщеславен. Но до конца не могла избавиться от впечатления, что разговариваю с хряком, который только притворяется человеком! Крылов, кажется, совершенно серьезно подумал поначалу, что столкнулся с почитательницей своего таланта. И даже пригласил меня на обед в какой-то ну совсем древнерусский московский трактир…

— «Троицкий»! — подсказал Галер, запомнивший похвалы этому чудесному месту от Ивана Андреевича.

— Да… наверное… там что ни половой — вылитый протопоп Аввакум! Бородатые… допотопные… И кошмарный запах щей!

Она постучала пальцем по строкам, написанным быстрым, но понятным почерком доктора Галера.

— Воняло щами! — заявила баронесса. — И надо благодарить Бонапарта вместе с идиотом Ростопчиным, которые спалили ту старую, провонявшую щами Москву! На ее месте хотя бы построили чуть более приличный город!

— Но этот дом, в котором мы сейчас находимся, уцелел, — сказал Галер.

— Еще бы! — проворчала старуха. — Если бы вы знали, чего мне это стоило!

— Вы были здесь при французах? — удивился Галер.

— Именно здесь. И именно в этом доме. Итак, все сложилось просто прекрасно! Я вовремя перепутала его с Карамзиным. Крылов триумфально, глядя сквозь семгу, изобличил меня как шпионку канцлера Безбородко! Я изобразила оскорбленную невинность и намекнула, что готова исправить свой промах в постели. Но Иван Андреевич оказался не готов к такому повороту. А жаль, потому что искреннее раскаяние, совмещенное с упоительными ласками, привязывает мужчину сильнее шелковой веревки!

— О боже, — пробормотал смущенный доктор Галер. — Однако Крылов рассказывал мне, что не поддался вашим чарам, потому как разочаровался в женщинах.

— Разочаровался? — воскликнула престарелая баронесса. — Да он просто пережрал семги! Вы посмотрите сами, какие у него описания собственных трапез — просто Лукулл! Гаргантюа вместе с Пантагрюэлем пускали бы слюни за таким столом!

— Мне казалось, он был очень серьезен в своем отрицании любви.

Старуха пожала плечами.

— Может быть, позднее… Но я уверена, что в тот день я не смогла завлечь его в постель просто потому, что вся кровь будущего баснописца прилила к желудку, чтобы переварить тяжелую московскую пищу. И потому только не пробралась через этот затор ниже, к его чреслам!

— О, какая вы, — покачал головой Галер, чувствуя, как невольно начинает улыбаться.

— И хотя на следующий день он сбежал от меня в Сухареву башню, искать, каким способом мешки с золотом пропадают из тайника, я совершенно была спокойна — ведь он поехал туда с Афанасием, который позже донес мне, что привезенный из казны мешок с деньгами падал в хитро устроенную дыру. А из нее по тоннелю улетал на улицу, где в условленное время его должны были ждать члены «Нептунова общества».

— А на самом деле грабитель, случайно узнавший тайну во время чумы 71-го года, — закончил Галер, — которого ваш Афанасий просто придушил в темном переулке.

— Да, — кивнула Агата Карловна, — и, казалось бы, на этом розыск Крылова заканчивался. Иван Андреевич должен был вернуться в Петербург и рассказать, что деньги можно больше не присылать, потому как адресат помер более двадцати лет назад, и с тех пор императорская казна ежегодно обогащала ловкого грабителя, ставшего трактирщиком, благодаря золотым, которые буквально падали ему с неба! Узнав от Афанасия про произошедшее, я тут же отписала Матушке, что «Нептуново общество» существовало до 1771-го. Значит, Архаров мог и не знать про него — он был назначен обер-полицмейстером уже после того, как граф Орлов усмирил московскую чуму. Но потом, уже отослав с Афанасием доклад в дом генерал-губернатора, откуда мои письма отправлялись в столицу с курьером, я неожиданно подумала… Перед смертью придушенный Афанасием субчик рассказал, что ранее императорские золотые для «Нептунова общества» передавались по одному и тому же адресу.

— В дом в Лефортово, — кивнул Галер, — в этот самый дом, который вы потом выкупили…

— Каково же было мое изумление, когда я поняла — Крылов тоже собрался найти конечный пункт доставки мешочков с золотом. Зачем? Свое дело он выполнил. Вероятно, тут проснулся обычный интерес литератора — закончить сюжет, не бросать его на полдороге. Я почувствовала, что события начинают выходить из-под контроля. К этому моменту к нам уже прибился несчастный Гришка — шпион братьев Зубовых, изображавший камердинера Крылова. А потом появился и настоящий агент Безбородко — безумный сорвиголова Крюгер, бывший драгун и вор, взявший Ивана Андреевича в настоящую осаду. Гришку мне удалось укоротить, пообещав, что Матушка с него три шкуры спустит, если он не станет подчиняться. Но вот Крюгер оказался настоящим идиотом — он думал, что Крылов ищет какие-то деньги… чуть ли не тайную казну Петра Алексеевича. Вероятно, Безбородко увидел в нем наглость, но свое сумасшествие Крюгер сумел каким-то образом скрыть. То есть, как и предсказывала Матушка, шпионы начали прибывать целыми толпами…

Баронесса отпила остывший чай, чтобы промочить пересохшее от рассказа горло.

— И вот на следующий день мой толстый голубчик отправился на поиски этого самого дома в Лефортово. А я, чувствуя, что может произойти нечто важное, взяла извозчика и отправилась следом. И не зря!