Смертельный лабиринт

Андрей Добров (2021)

1844 год. После смерти знаменитого русского баснописца Ивана Крылова его лечащий врач Федор Галлер неожиданно для себя оказывается втянут в опасную интригу. Чтобы добыть бумаги «Нептунова общества», в котором более века состояли высшие аристократы империи, он должен пройти лабиринт, напичканный смертельными ловушками, построенный еще Абрамом Ганнибалом — «арапом Петра Великого». Но за этими же бумагами охотится Жандармский корпус и агенты британского посла в России барона Ротсея. В бумагах сокрыт один из самых строго охраняемых секретов императорского двора, опубликование которого может вызвать настоящую революцию даже в «наглухо застегнутой» России Николая Первого. Как и во всех романах Андрея Доброва, наравне с вымышленными героями на страницах действуют реальные персонажи того времени. А правда и вымысел переплетены так прочно, что их порой невозможно различить.

3

Зал Скорпиона

Обитель

— Наш дом в Лефортово… — пробормотала Луиза. — Неужели?

Она подняла вопросительный взгляд, и доктор кивнул.

— Ваш дом. Баронесса выкупила его. Теперь же давайте подумаем, как пройти через этот зал, — он указал на статую, — что вы знаете об этой парочке?

Девушка хмуро посмотрела на мраморное переплетение тел.

— Если я не ошибаюсь… — начала она, — это Орион, сын Посейдона.

— Почему?

— Скорпион! Он упоминается в легенде об Орионе. Но есть несколько вариантов этой легенды. По одной скорпиона послала Артемида, а по другой — сама Гера.

— Зачем? — удивился Галер.

Девушка покраснела под слоем пыли, покрывавшим ее лицо.

— Орион был… любвеобильным и преследовал всех женщин вокруг. По первой версии он хотел изнасиловать одну из приближенных Артемиды, а вот по второй он овладел самой богиней охоты, а Гера решила его наказать. Он был неистов…

— Понятно, — кивнул Галер.

Он осторожно выглянул за угол, стремясь обнаружить на противоположной стене изображение скорпиона, точно как в прошлом зале — изображение Геракла, но стена была пуста.

— Что? — спросила Луиза, когда он вернулся обратно в коридор. Доктор помотал головой.

— Ничего. Есть еще какие-то детали, которые вы забыли упомянуть?

Он подумал, что молодая девушка, жившая затворницей под строгим надзором бабки, должна была с особым интересом читать историю про необузданного мужчину.

— У него была большая медная дубина, — смущенно ответила девушка.

— Большая дубина… — рассеянно пробормотал Галер, вглядываясь в скульптурную группу. — Полагаю, что эта женщина — Артемида.

— Почему?

— Взгляните на ее выражение лица. На нем нет отвращения. Эта женщина отдается вашему Ориону… — тут Галер смутился, — по собственной воле, — закончил он быстро. — Простите… Но это не изнасилование…

Луиза встала у самой кромки зала и долго всматривалась в женскую головку.

— Да, — сказала наконец девушка.

Галер искоса бросил взгляд на ее лицо. Что на этот раз происходило в голове Луизы де Вейль? Как бы то ни было, надо выбираться из этого коридора. Он сделал шаг вперед.

— Куда вы? — спросила девушка, очнувшись.

— Вперед. Нельзя же все время стоять на месте.

— Слышите?

Они оба замерли. Издалека раздался приглушенный удар. Галер вздрогнул, опасаясь, что вот сейчас сработает очередная ловушка. Но некоторое время продолжалась тишина. Потом — новый приглушенный удар.

— Что это? — встревоженно спросила Луиза. — Гром?

— Это не гром. Это хуже, — сказал голос.

— Нет… Кажется, это бьют в стену снаружи. Возможно, тот офицер приказал им ломать стены Обители!

— Зачем?

— Не знаю… Но ничего хорошего в этом нет. Стены тут крепкие, однако…

— Нам надо спешить, — твердо сказала девушка, подхватила свой мешок и шагнула вслед за доктором.

Галерная набережная

Сэр Чарльз Стюарт, барон де Ротсей, посол Британии в Российской империи, сидел в своем большом кабинете в доме на Галерной набережной, покачивая ногой в белоснежном чулке, и хмуро смотрел на секретаря Грегори Спайка. Тот, склонившись над столом в углу, быстро писал письмо, время от времени стремительно, но точно макая перо в массивную медную чернильницу. Наконец Спайк закончил, пробежался глазами по тексту, аккуратно присыпал бумагу тончайшим песком, подождал немного и ссыпал его в корзину у ножки стола.

— Гриф?

Сэр Чарльз кивнул.

— Совершенно секретно.

Он проследил, как секретарь положил отчет в большую папку коричневой кожи и, достав из кармана крохотный ключик, запер ее на замочек.

— Хорошо, — сказал сэр Чарльз, — вернемся к делу Брюсов. Подай мне бумаги из бюро.

Получив старые пожелтевшие листы, посол уже в который раз просмотрел их, освежая в памяти. Бумаги пришли недавно по его запросу — архив сэра Чарльза Уитворта, исполнявшего обязанности посла в Петербурге в конце прошлого столетия.

— Вот, — барон ткнул пальцем в строчку, — при всех своих талантах граф Уитворт просто не мог придать никакого значения этой информации.

— Простите, сэр? — подал голос Спайк.

— Ты должен знать это, Грегори, потому что мне понадобится твоя помощь. Но! — сэр Чарльз строго взглянул на секретаря. — Храни тебя Бог, если хоть что-то из услышанного ты сболтнешь! Это не только моя тайна, но и государственная.

Спайк поклонился.

— Да, — кивнул посол. — Уитворт не мог понять ценности одной фамилии, которую упомянул в отчете. Потому что он не Стюарт, как я. Послушай, я прочту тебе это место.

Он вынул из кармана тонкий серебряный футляр для пенсне, щелкнул крышкой и водрузил на нос прозрачные стекла в едва заметной оправе.

— Итак. «Салтыков в октябре сего года упомянул как о незначительном событии поездку в Москву молодого литератора Крылова, которому поручено разыскать некое «Нептуново общество», масонскую ложу, в которой состояли еще царь Петр и его ближайший круг сановников. Впрочем, Салтыков пояснил, что общество это со смертью царя распалось. Мне представилось странным, что императрица Екатерина посылает доверенного человека искать следы давно исчезнувшей ложи. И я попросил наших коммерсантов в старой русской столице проследить путь Крылова. Они в этом преуспели очень плохо. Но через два месяца я все же получил от них отчет. Крылов поселился в московской гостинице «Троицкая». Потом его якобы видели ночью у Сухаревой башни. Далее он поехал в Лефортово, где искал дом местных дворян Ельгиных. После следы эмиссара императрицы были потеряны. Однако он возвратился в Петербург. А теперь во дворце ходят слухи о том, что Екатерина решила возродить эту ложу под своим командованием. Так что, вероятнее всего, Крылов посещал Москву, чтобы найти старые документы с обрядами и клятвами членов ложи. Я полагаю, что Екатерина таким образом хочет подчеркнуть свою связь с царем Петром и преемственность его политики».

Сэр Чарльз аккуратно снял пенсне, положил его в футляр и убрал в карман.

— Фамилия «Ельгины» Уитворту, конечно, ничего сказать не могла, — продолжил он, — но я уверен, что это — искаженное шотландское «Элгин». И вот почему меня это так заинтересовало. Среди главных соратников царя Петра было двое Брюсов. Джейкоб и Вильгельм. Это ветвь тех самых шотландских Брюсов, которая происходит от короля Роберта Первого Брюса. Ветвь достаточно боковая, но королевская кровь — не вода. Тем более что мой предок, шестой лорд-стюарт Уолтер, был женат на его дочери. И их сын, то есть другой мой предок, Роберт Второй, унаследовал трон Шотландии.

— О сэр! — почтительно произнес Спайк.

— Ну, это не секрет, — слабо махнул рукой сэр Чарльз. — Потом были и другие короли Стюарты — Роберт Третий, Яков Первый, Второй, Третий, Четвертый и даже Пятый. Пять Яковов! Но вот как раз дочь Якова Пятого — это знаменитая Мария Стюарт. В ней текла кровь не только нашей фамилии, но и Генриха Седьмого — она была его правнучкой. И когда династия Тюдоров прервалась, ее сын, уже Яков Шестой, объединил шотландский и английский престолы. Да! Ведь и несчастный король Карл, казненный Кромвелем, и его сын Карл Второй — все они — ветви рода Стюартов и Брюсов. Но вот цифра семь почему-то стала для нас неудачной. Яков Седьмой был изгнан. А потом и последние Стюарты были оттеснены от трона Ганноверами.

— Печально, мой лорд, — сказал секретарь.

— Ну! — холодно улыбнулся сэр Чарльз. — Даже самое крепкое дерево засыхает от старости. Но вернемся к Элгиным. Ты бывал там?

— Там?

— Я имею в виду город Элгин в графстве Мори на северо-востоке моей родины, — пояснил сэр Чарльз. — Там раньше была прекрасная охота. Королевская охота — даже печально прославленный Макбет, по преданию, любил там устраивать облавы на оленей. И, конечно, там были и король Брюс, и его потомки из рода Стюартов. Кто-то из них получил титул Элгинский. Они даже как-то разрушили город, но не во время охоты, а из-за ссоры с епископом Морийским. И там же в середине прошлого века якобиты попытались возвести на престол Чарльза Эдуарда Стюарта, правда, после несчастного сражения при Куллодене вся эта затея пошла прахом. А герцог Камберлендский уже в отместку нам снова стер с лица земли Элгин. Да, несчастный городок. Там сейчас пусто… Но все это так… я хочу подчеркнуть вот что — откуда в России могут быть дворяне с фамилией Элгин?

— Не знаю, мой лорд, — ответил секретарь.

— Ну как же! — досадливо поморщился посол. — Ты не слушал, что я говорил в самом начале?

— Русские Брюсы?

— Вот именно! Только через ту ветвь, которая осела в России при царе Петре! У Романа были дети — все рожденные в законном браке. Правда, этот род потом пресекся, но мы за ними следили. А вот Яков Брюс — официально он — бездетный. Но много времени проводил в Москве. И там же вдруг находятся некие Элгины… и кстати… вот еще одна странность. Брюс, «Нептуново общество», Сухарева башня, дом неких Эльгиных…

Спайк встал.

— Вы хотите, чтобы я отправился в Москву и выяснил, что их связывает? Но прошло уже почти полвека.

— Нет, — ответил сэр Чарльз, — тебе не надо никуда ездить. Я думаю, ты вполне можешь действовать в этой ситуации руками наших молодых друзей.

— «Дети декабря», сэр?

— Ведь это была твоя идея?

— Я просто сформулировал то, о чем рассуждали вы, сэр.

— Нет-нет, — улыбнулся сэр Чарльз, — мне бы и в голову не пришло именно так использовать твоего знакомого из Третьего отделения. Надеюсь, он вне подозрений?

— Совершенно, — кивнул Спайк, — я стараюсь не утруждать его больше необходимого. Он все так же получает плату за свою дружбу со мной. И делится копиями бумаг.

— Отлично! Пусть в России действуют русские, — улыбнулся сэр Чарльз. — Я, конечно, не собираюсь устраивать тут переворотов, как Уитворт, но вынужден признать, что задушить Павла руками гвардейских офицеров — это был гениальный ход. Дерзко. И, кажется, недорого. Как ты думаешь, мне придется сильно потратиться на этот фокус с «Детьми декабря»?

— Ровно столько, сколько будет стоить один лист бумаги, сэр, — спокойно ответил Грегори Спайк.

1843 г. Санкт-Петербург

Федя шел быстрым шагом, опасаясь, что, если хоть чуть-чуть промедлить, решимость уйти из отцовского дома заставит его повернуть назад — в объятия старого графа, в новую, безбедную жизнь с мягкой постелью, шелковыми рубашками и прислугой. Да, попав в столицу, он мечтал об этом, хотя и полагал, что мечте не суждено сбыться. Но она сбылась — неожиданно и… горько.

Юноша старался не думать о разочаровании, которое постигнет старика, когда утром он не обнаружит внука — наверное, граф рассердится — шутка ли! Ведь он пообещал Феде новую жизнь и свое покровительство! Ну и пусть! Молодой человек шел по улице насупленный, пытаясь понять свои чувства к графу. И не находил в душе ничего. Родная кровь не отзывалась на воспоминание о старике в длинной белой рубахе. Хуже того, он вызывал в юноше раздражение. Как старик мог так легко отправить собственного сына в ссылку, отказаться от всяких отношений с ним? Ни одного письма за столько лет! Ни одной посылки!

В голове все еще плавали остатки повторяющегося сна, который и решил все дело — умирающий отец и мать, застывшая, заледеневшая в отчаянии. Где был этот старик, когда они перебивались с хлеба на воду? К чему его нынешние подачки — этого чужого дряхлого человека, неужели ими он захотел расплатиться с ним, Федей, за все то зло, которое сам же и сделал их семье?

Юноша шел наугад, переходя по мостам над узкими каналами. Петербург еще только просыпался. Пахло дровяным дымом — дворники и челядь топили печи, выстудившиеся после ночи. Навстречу медленно ползли полотняные фургоны и телеги с битой птицей, свежим хлебом и прочей снедью для лавок. Федя обогнул трех заспанных прачек с большими корзинами — они шли к ближайшей пристани стирать белье. Извозчики целыми вереницами, покинув артельные дома на окраинах, направлялись к биржам, своим стоянкам, где их нанимали для поездок. Приказчики снимали замки с дверей лавок и изнутри отворяли тяжелые ставни, закрывавшие небольшие стеклянные витрины со всякой всячиной.

Федор подумал, что у него нет денег, города он не знает и не представляет себе, на что и как дальше жить. Возвращаться в Читу он не хотел, из отцовского дома сбежал. А живот уже начало подводить от голода. Тут сильный удар сбоку сбросил юношу прямо на булыжную мостовую.

— Куды прешь, шайтан! — гаркнул чей-то высокий голос. — Совсем глаз потерял?

Потирая ушибленный локоть, Федя поднялся и посмотрел на кричавшего старика-татарина, с трудом поднимавшего упавшую набок тачку — по панели рассыпались вязанки тряпок, ржавые котелки и чайники, кости и коробки. Он только что выкатил ее из арки.

— Прости, дядя, — пробормотал Федя и бросился поднимать добычу старьевщика. Тот поначалу замахнулся, подумав, что молодой человек пытается украсть его вещи, как уже не раз случалось, но потом придержал кулак — все равно никакого проку не вышло бы, — юноша был выше и явно сильнее его. Настороженно глядя на то, как Федя складывает старье обратно в тачку, старик спросил:

— Ты кто?

— Я? — удивился юноша. — Федор Александров. По фамилии Скопин.

— Ну-ну. А чего бежишь? Украл что-то?

— Нет.

— Смотри мне! — погрозил старик-татарин и взялся за ручки тачки, отполированной до черного блеска. Кряхтя, он начал толкать ее вдоль по улице. Федя смотрел ему в спину, а потом догнал.

— Дядя, — сказал он. — А не найдется у тебя работы? Мне и денег не надо много — только на пропитание.

Татарин остановился, поставил тяжелую тачку и хмуро посмотрел на юношу.

— Чего?

— Давай я покачу тачку-то, — сказал Федор, — тяжело тебе. Ты старый.

— Хм… — старьевщик задумался, — а ты не беглый? Мне беглые не нужны.

— Нет, — отозвался Федя, — я из Читы пришел. Отец у меня умер.

— Ладно, — решил старик, — тяни тачку-то. Сдам товар и по дворам пойду. Хорошо будешь тянуть — дам тебе место. Мне как раз человек нужен. Но если пить будешь или воровать — бить буду.

Федя перекрестился.

— Вот тебе крест, не буду ни пить, ни воровать.

Старик поморщился.

— Э! — сказал он. — Тоже мне!

Обитель

Галер указал на потолок.

— Видите?

Девушка задрала голову. На потолке прямо посредине виднелся длинный прямоугольник.

— Что это? — спросила она.

— Не знаю. Но других опасностей я пока не вижу, — ответил доктор. Стены чистые, ни барельефов, ни рисунков. Только эта скульптура, которая наверняка закрывает проход в следующий зал.

— Никаких следов Скорпиона, — задумчиво произнесла девушка. — Вы видели живых скорпионов?

— Нет, только сушеного. Он маленький. Жалит хвостом.

Луиза внимательно стала смотреть себе под ноги.

— А долго они живут?

Галер хмыкнул.

— Думаете, Ганнибал засадил в стены живых скорпионов, которые должны выбежать и ужалить нас? Не беспокойтесь. Если тут и были скорпионы, то они давно издохли. Тут только мыши. Вы боитесь мышей?

— Нет.

— Обычно девушки боятся мышей, — усмехнулся голос.

— Стойте! — сказала Луиза. Галер застыл на месте. Она ботинком стерла пыль с плиты, на которой стояла.

— Смотрите!

На камне были изображены волнистые линии.

— Волны? — спросил доктор.

— Вода. Посейдон дал своему сыну Ориону дар ходить по воде как по суше.

— Хм, — пробормотал доктор, — где-то я это уже слышал. Была бы тут метла…

Он с кряхтением присел на корточки, вынул из кармана грязный галстук и принялся снова сметать им пыль с плит пола.

— Слишком просто, — сказал голос.

— Слишком просто, — согласился доктор, — слишком очевидно. Предположим, что мы найдем дорожку из камней с изображением воды. И она ведет прямо к скульптуре. Если бы я был грабитель, то пошел бы именно по ней, предполагая, что это — верная тропа. А вот на месте Ганнибала одну из плит я сделал бы ловушкой. Грабитель расслабится — и тут…

До переплетенных каменных тел оставалось всего несколько шагов. Луиза пожала плечами.

— И что нам делать? Снова бросать мешки перед собой?

— Во всяком случае, это самый очевидный путь.

Он повернулся к ближайшей очищенной от пыли плитке с волнообразным узором и приготовился опустить на нее мешок.

— Стойте! — быстро сказала Луиза. Доктор замер с вытянутой рукой. — Стойте! Это третий зал!

— Да, — кивнул Галер, чувствуя, как рука, державшая на весу мешок, стала медленно опускаться.

— Здесь двенадцать залов. Если Обитель имеет форму квадрата, значит, на каждой стороне должно быть по три зала, понимаете? Мы вошли почти посредине здания. Мне кажется, этот зал — последний. Здесь дом поворачивает направо, а значит, дверь…

Галер наконец устал держать мешок и поставил его на плитку.

— В другой стене, — сказал он, — справа от нас. Но я ничего не вижу в ней. Здесь уже темно, надо достать лампу…

С глухим стуком плита, на которую он поставил мешок, просела.

— Черт! — крикнул доктор. — Черт! Потолок!

Он не успел — что-то массивное промелькнуло перед Галером, обдав его потоком воздуха, и со скрежетом остановилось.

— Лиза! — прошептал доктор. — Лиза, вы меня слышите?

Фонтанка, 16

Леонтий Васильевич Дубельт зажег лампу. «Партия еще не закончена», — сказал Крылов. Что он имел в виду, черт бы побрал этого издыхающего бегемота? Дверь кабинета слегка приоткрылась, и адъютант негромко произнес:

— Леонтий Васильевич, к вам Адам Александрович.

— Конечно!

Дверь распахнулась, и в кабинет вошел руководитель Третьей экспедиции Адам Сагтынский. Официально, правда, он не состоял в Третьем отделении и являлся прикомандированным чиновником, но это не помешало ему совершенно естественно и без каких-либо пререканий взять на себя то, чем он занимался уже много лет, — внешнюю разведку. Правда, уже не военную, а политическую. Высокий и очень худой, с каким-то ястребиным лицом, он был совершенно седым. И хотя Адаму Александровичу было уже 58 лет, Дубельт знал, что эта рано появившаяся седина — результат ужаса, пережитого Сагтынским во время плена в 31-м году, когда восставшие поляки захватили его в Белостоке и пытали. Сагтынский никогда не упоминал о характере этих пыток, но Бенкендорф когда-то сказал, что они прижигали гениталии Адаму Александровичу раскаленными на огне штыками. Именно этим якобы и объяснялось его совершенное равнодушие к прекрасному полу. Сагтынский жил в своем доме с двумя сестрами, одна из которых была слепа. Он трогательно заботился о сестрах, но больше никаких женщин в доме не было.

Конец ознакомительного фрагмента.