Пигмалион

Андрей Грязнов (2024)

Успешный парижский адвокат Жан-Мишель Пуатье получает от семейного друга, швейцарского нотариуса Якова Розенштейна, часть старинного церковного архива. В архиве содержатся загадочные документы, упоминания об эликсире бессмертия и необычная колода карт с надписью «Пигмалион». После таинственного убийства Розенштейна Жан и его ассистентка Жюли оказываются втянутыми в опасный водоворот событий, связанных с архивом, шпионскими интригами и поисками бессмертия. Эта книга является художественным произведением. Все исторические и культурные упоминания интерпретированы в художественном ключе и не претендуют на достоверность.

Глава 1. Detestande feritatis — ненавидящая жестокость

Шел 1297 год. На закате, под золотистыми лучами угасающего дня, папа Бонифаций VIII, в миру — Бенедетто Каэтани, и его спутник, магистр Доминиканского ордена Никколо Боккасини из Тревизо, медленно прогуливались по саду рядом с папским дворцом в Ананьи^[5].

От доверенных лиц из окружения магистра понтифик знал, что истинная цель приезда доминиканца — получить эликсир бессмертия для короля Франции Филиппа IV.

То, что король решил действовать через Боккасини, не вызывало особых вопросов: отношения Ватикана с французским двором в последнее время оставляли желать лучшего. Но то, что Никколо решил провернуть это дело за спиной папы, навевало печальные мысли. Понтифик понимал: плата за такую услугу может быть лишь одна — папская тиара. Иначе магистр не стал бы рисковать. Оставалось только поучаствовать в спектакле, который Боккасини собирался разыграть.

Папа с иронией поглядывал на своего спутника, который с непривычной для него эмоциональностью разворачивал перед ним драматическую историю.

— Так случилось, Ваше Святейшество, — начал магистр голосом, полным почтительного трепета, оглядываясь вокруг, — что на корабле, плывущем из Кипра в Венецию, находились двое наших братьев — доминиканцев. Им довелось исповедовать умирающего тевтонского рыцаря, который стремился получить у вас аудиенцию. При нем было рекомендательное письмо от магистра тамплиеров Жака де Моле^[6].

Папа мельком взглянул на письмо, наслаждаясь вечерним пением птиц, затерявшихся в кронах деревьев, и невольно вспомнил свою последнюю встречу с магистром тамплиеров, которая едва не закончилась ссорой. — Очень странно и совсем не похоже на Жака, — подумал понтифик. — Если бы он просил за своих, за тамплиеров, это было бы понятно. Но тевтонцы? Что это за реверанс в их сторону? Он что, пытается пригрозить мне, намекая на создание антипапской коалиции религиозных орденов, или, наоборот, ищет повод для примирения?

Не найдя ответа на свои вопросы, папа прервал размышления, вернул письмо Боккасини и спросил:

— И что же хотел этот рыцарь?

— Этот рыцарь, — ответил магистр, перекрестившись, — погрузил на корабль две бочки с останками своих товарищей. Они хотели быть похороненными на тевтонском кладбище в Ватикане. Да будет милосерден Господь к их душам.

Разговор плавно перешел к деталям мрачного путешествия рыцаря. Магистр рассказал папе, что в 1291 году, после падения Акры, тевтонцы, тяжело раненные, попали в плен к мамлюкам^[7].

По воле Божьей им удалось бежать, и после долгих скитаний они достигли Кипра, где нашли убежище у тамплиеров. Но без всякой надежды на исцеление двое из них один за другим скончались.

Выживший рыцарь расчленил тела своих погибших товарищей: головы и сердца законсервировал в винных бочках, засыпав солью, а тела долго варил в вине, пока плоть не отделилась от костей. Обнаженные кости он высушил на солнце, затем сложил их в мешки из овечьих шкур и поместил вместе с остальными останками в эти же бочки.

Понтифик казался равнодушным к словам магистра. Его лицо оставалось непроницаемым, но как только рассказ завершился, он приподнял бровь и с легким оттенком сарказма спросил:

— Зачем так много деталей и художественных образов, Никколо? Ты стал по ночам писать книги? Если хочешь меня впечатлить, то я не настолько сентиментален. Чего ты от меня ждешь? Чтобы я повторил старые истины о том, что тела чад Божьих — это храмы Духа Святого и мы обязаны относиться к ним с уважением в надежде на их воскрешение? Но кто с этим спорит? Разве это не вы, доминиканцы, своим молчанием одобряете подобные дела? По слухам, и ваши, и францисканские монахи извлекают выгоду из того, что богатым внушают делить тела умерших на части и хоронить их в разных местах. Чем больше молебнов и захоронений — тем больше пожертвований. О вас уже говорят, что вы, словно голодные псы, ждете, чтобы разорвать труп на части.

Магистр едва заметно вздрогнул, но сохранил смиренный тон:

— Печально слышать такие обвинения, Ваше Святейшество, но без вашего вмешательства это не прекратится.

— Тогда скажи мне, Никколо, — голос понтифика стал спокойным, но в нем звучала скрытая угроза, — зачем это нужно Престолу именно сейчас? Поверье, что кости рыцарей надо хранить для их воскрешения в Судный день, тянется еще с эпохи крестовых походов. Забыл пророчество Иезекииля?! — Папа символично поднял руку с указательным пальцем и торжественно произнес:

— Была на мне рука Господа, и Господь вывел меня духом и поставил меня среди поля, и оно было полно костей. И провел Он меня вокруг них, и вот весьма много их на поверхности поля, и вот они весьма сухи. И сказал мне: сын человеческий! оживут ли кости сии? <…> Я пророчествовал, как Он повелел мне; и вошел в них дух, и они ожили, и стали на ноги свои, весьма, весьма великое полчище^[8].

— Разделение тел, бальзамирование — эти традиции уходят корнями во времена фараонов, — продолжил понтифик, опустив руку. — Разве мы можем себе позволить сейчас тревожить древние обычаи, когда и без того отношения со знатью натянуты? Скажи мне, сколько мы с тобой проживем после этого решения? Против нас восстанут не простые рыцари, Никколо.

Магистр выдержал долгую паузу, словно взвешивая каждое свое слово, затем его голос стал более твердым.

— Тем не менее церковной позиции необходима ясность, — произнес он намеренно осторожно, но с ноткой вызова.

— Допустим, мы объявим позицию Престола, — понтифик задумчиво потер ладонью лоб, словно пытаясь найти ответ на какой-то мучавший его вопрос, — а что будем делать с уже захороненными? Например, с Ричардом Львиное Сердце. Его тело покоится в аббатстве Фонтевро, внутренности — в Шалю, а забальзамированное сердце — в Руанском соборе. И все это с нашим, ватиканским, благословением.

Магистр вздохнул, не зная, что сказать.

— Вариантов не так много, Ваше Святейшество, — сказал он, сохраняя нейтральный тон, но голос его звучал чуть резче, чем требовалось. — Либо оставить все как есть, либо попытаться убедить потомков Ричарда I перенести все останки в одно место. Хотя вероятность успеха крайне мала.

— Наконец-то ты начал мыслить реалистично, Никколо, — ответил понтифик с неуловимой улыбкой, от которой магистр внутренне напрягся. — Дело не только в том, хватит у тебя дара убеждения или нет. Ведь именно Ватикан, как тебе должно быть известно, предоставил династии Плантагенетов^[9] особый бальзам для сохранения их сердец. Бальзам с эликсиром бессмертия, состав которого является одной из самых охраняемых тайн Престола.

Магистр, казалось, едва сдержал удивление, но быстро овладел собой.

— Мне известны эти слухи, но я всегда полагал, что это лишь миф, легенда, — сказал он.

Понтифик, глядя на него, улыбнулся, но в этой холодной улыбке не было веселья.

— Миф это или нет, нам с тобой не суждено узнать, — его голос был спокойным и сдержанным. — Однако Плантагенеты убеждены, что воскрешение и жизнь вечная уготованы лишь избранным. Тем, чьи тела сохраняются нетленными благодаря святости. Тем, кто принял мученическую смерть во имя веры. И тем, чьи сердца бальзамированы составом, который, по их вере, готовился для погребения Христа. Каким-то образом они узнали, что этот бальзам хранится у нас. И что только Ватикан владеет секретом его изготовления.

Магистр задумчиво нахмурился, словно размышляя вслух.

— Интересно… — его голос был тихим, как будто он говорил не понтифику, а самому себе. — В чем же секрет этого бальзама? В евангелии от Иоанна сказано: "Пришел также Никодим и принес состав из смирны и алоэ, около ста литр. Они взяли тело Иисуса и обвили его пеленами с благовониями, как обыкновенно погребают у иудеев^[10]". Алоэ с его антисептическими свойствами и смирна как ключевой компонент для бальзамирования. Все логично…

— Достаточно! — резко оборвал его понтифик, в его голосе прозвучал стальной аккорд. — Мы не оракулы и не алхимики, чтобы предаваться подобным гаданиям. Секрет основного ингредиента бальзама, эликсира бессмертия, как утверждают Плантагенеты, был передан Марии Магдалине от самого Христа. Явно не для всех, для королей. И уж точно не для обсуждений.

Он посмотрел прямо в глаза магистру, будто ожидая, что тот поймет серьезность сказанного. Однако магистр, терзаемый любопытством, как будто нарочно не отвел взгляда, заставив понтифика продолжить.

— Omnia tempus habent, et suis spatiis transeunt universa sub caelo^[11], — тихо, словно самому себе, проговорил понтифик. — У всего свое время и свое место. И события происходят, когда им суждено случиться.

* * *

Никколо чуть сжал губы, продолжая с любопытством наблюдать за понтификом, но тот, заметив это, резко сменил тон.

— В отношении позиции Престола по раздельному погребению ты прав, Никколо. Думаю, мы поступим так. Подготовь проект буллы. Когда ее обнародовать — я решу позже.

Магистр на мгновение замешкался, словно не ожидая столь резкого окончания разговора о бальзаме, но быстро взял себя в руки. Понтифик, заметив это, слегка усмехнулся и, выдержав паузу, начал твердым голосом диктовать основные положения буллы.

Каждое слово звучало как роковой приговор, оставляя магистру мало пространства для маневра.

— Для всех стран, где преобладает католическая вера, мы, руководствуясь благочестивыми намерениями, апостольской властью повелеваем запретить разделение тел усопших — как нечестивое, мерзкое и бесчеловечное действие, — понтифик словно ударял этими словами, не оставляя места для сомнений.

Магистр внимательно слушал, запоминая каждое слово, но взгляд его слегка омрачился. В груди доминиканца нарастало раздражение. — Почему он все еще не доверяет мне? Почему обходит тайну эликсира стороной? — эти мысли не давали покоя, хотя его лицо оставалось непроницаемым.

— Мы постановляем, — голос понтифика зазвучал еще тверже, — независимо от того, насколько далеко от родных мест умер человек, его необходимо захоронить в любом близлежащем месте, где возможно погребение по церковным канонам. И лишь когда пройдет время, необходимое для полного разложения тела, останки можно будет отправить к месту, определенному волей покойного или его родственников. — Понтифик на мгновение остановился перед благоухающим кустом белых роз, сорвал распустившийся бутон и, глядя на алый закат, с тихим удовлетворением продолжил:

— Те, кто осмелится нарушить нашу апостольскую волю, будут отлучены от Церкви. Отпущение грехов для них будет возможно только через апостольский престол и лишь после смерти. Более того, тело, над которым надругались, лишится права на церковное погребение.

Магистр почувствовал, как его раздражение стало нарастать. Слова понтифика, холодные и категоричные, казались ему все более отдаленными от истинной цели, ради которой он приехал издалека. Тема бальзамирования сердец по-прежнему оставалась закрытой.

Магистр с трудом удержался от вздоха, когда понтифик наконец заговорил о самом важном:

— В отношении бальзамирования сердец я лично подготовлю секретное дополнение к булле, — голос понтифика вдруг стал более приглушенным, почти задумчивым. — Я так и не смог решить, чего больше в этой истории с эликсиром бессмертия — святости или ереси. Буллу назовем Detestande feritatis ("ненавидящая жестокость").

Слушая эти слова, магистр внутренне закипал: — Почему я до сих пор остаюсь вне этого круга доверия? Неужели понтифик по-прежнему видит во мне угрозу или соперника? Он прекрасно понимал, что каждое слово понтифика имеет свою цену. Но, пытаясь сохранить свое самообладание, он перешел в наступление, предлагая решение, которое должно было смягчить ситуацию.

— Возможно, Ваше Святейшество, — начал он вкрадчиво, — в буллу стоит добавить исключение для особых случаев. Как, например, с Ричардом Львиное Сердце. С разрешения Престола мы могли бы принимать индивидуальные решения. Это дало бы Церкви дополнительный рычаг воздействия на знать.

Лицо понтифика моментально изменилось, глаза вспыхнули холодным огнем.

— Не о том думаешь, магистр, — его голос стал низким, почти угрожающим. — Ты уж определись, святости хочешь или святотатства? — его взгляд был прямым и безжалостным. — Собираешься продавать индульгенции на костях?

Магистр, хоть и был готов к подобной реакции, почувствовал, как по его спине пробежала холодная дрожь. Повисла гнетущая тишина. Он понял, что продолжать спор было опасно.

— Рыцаря, которого исповедовали братья, мы уже похоронили в Венеции, — осторожно произнес магистр, стараясь сменить тему и успокоить обострившуюся ситуацию.

Понтифик кивнул, на мгновение смягчившись.

— Это разумно, — согласился он.

— Вопрос лишь в том, что делать с останками двух других.

Понтифик задумался, его взгляд стал еще более холодным и отчужденным.

— Поступим просто, — сказал он наконец. — Передайте останки тевтонцам. Пусть сами решают, где их захоронить. Но не в Ватикане. Сообщите мою волю Готфриду фон Гогенлоэ, новому магистру тевтонцев. Он сейчас в Венеции.

Магистр кивнул, стараясь не выказывать эмоций.

— Все будет исполнено в кратчайшие сроки, Ваше Святейшество, — ответил он, хотя внутри его продолжало терзать чувство несправедливости.

* * *

Понтифик, заметив, что разговор начал терять напряженность, неожиданно заговорил о другом:

— Что касается письма Жака де Моле, будем считать, что оно так и не дошло до Ватикана. Недолго тамплиерам осталось купаться в лучах славы. Слишком много взяли на себя. Забыли, для каких целей были созданы.

Магистр оставался внешне невозмутимым, хотя в душе полностью разделял мнение понтифика. Он знал, что вся жизнь — это игра на выживание.

Понтифик внимательно наблюдал за ним, оценивая его рвение. Магистр умел говорить правильные слова, но понтифик все еще не был уверен в его истинных намерениях.

— Зная твою преданность Престолу и лично мне, — продолжил понтифик, словно между делом, — я решил передать тебе на хранение часть эликсира бессмертия и рецепт бальзама. Этот секрет слишком ценен, чтобы хранить его в одном месте. За ним охотятся, и нам не следует рисковать.

Магистр кивнул, но внутри него все больше нарастала тревога. — Почему он так неожиданно и легко принял такое решение? Я же еще не просил эликсир? — возникла мысль. Но он не позволил этим сомнениям вырваться наружу.

Понтифик взглянул на магистра, и в его глазах мелькнуло что-то странное — смесь холодного расчета и недоверия. Он словно говорил: — Ну же, Никколо, я даю тебе шанс признаться. Скажи, что ты, не посоветовавшись со мной, пообещал Филиппу IV эликсир бессмертия. Но магистр молчал, погрузившись в свои мысли.

Неожиданно понтифику в голову пришла идея, как отвлечь Боккасини от интриг для пользы дела и одновременно озадачить короля Франции Филиппа IV.

— Скажи мне, Никколо, как ты собираешься контролировать исполнение буллы, если многие монахи и священники лично заинтересованы в раздельных погребениях? А противостоять нам будут весьма влиятельные люди, — доверительным голосом спросил понтифик.

Магистр сдержал тяжелый вздох, вновь ощущая внутренний жар. Он мог бы возразить, мог бы указать на множество скрытых возможностей для давления. Но вместо этого ответил спокойно, спрятавшись за библейские истины:

— Вариантов не так много, Ваше Святейшество. Будем воздействовать словом, как учил апостол Павел: — Хотя мы и ходим во плоти, но не по плоти воинствуем^[12].

Понтифик одобрительно кивнул, хотя напряжение между ними никуда не исчезло. Магистр поклонился, сохраняя спокойствие, но мысли его продолжали кипеть.

— Намерения твои, Никколо, благие, — сказал понтифик, — но всем известно, куда может завести дорога, вымощенная благими намерениями, особенно по простоте душевной. Ты не можешь позволить себе ошибок. Для твоей миссии, да и в интересах Ватикана нужны люди особого склада. Те, кто владеет не только словом, но и острым кинжалом. Люди, которые могут достигать целей в одиночестве в любой точке мира. И это не должны быть религиозные фанатики, — продолжил он, крепко, до боли, сжимая руку магистра выше локтя.

Магистр затаил дыхание и вздрогнул. Ему показалось, что папа видит его насквозь, читает его мысли. Именно о фанатиках, о «католических ассасинах^[13]», думал он в этот момент.

— Фанатики годятся лишь для отдельных задач, — будто в ответ на его мысли доносились до него слова понтифика. — Великим подвигом не назовешь публичную мученическую смерть — на виду она красна, но пользы в нашем деле от нее немного. Нет, нам нужны люди осознанные. Те, кто готов умереть без ожидания почестей и памяти, готов быть забытым, но не отступить от своей веры и убеждений.

Понтифик взглянул на магистра с вызовом, глаза его сверкнули.

— Вот твоя первоочередная задача, Никколо, — его голос звучал как команда. — Найти таких избранных. Людей, которые станут фундаментом тайной организации. Они должны проникнуться ее миссией, уметь подготовить себе подобных — по силе духа, преданности вере и Престолу. Наши враги должны бояться их, как собственной тени!

Магистр внимательно слушал, пытаясь осознать масштаб предложенного. Мысли его блуждали между амбициозностью задачи и недосказанностью, витавшей в воздухе. Но что-то в словах понтифика задело его гордость: — Неужели это лишь очередное испытание? Он не мог не задаться вопросом: — А что дальше? Почему он все еще не доверяет мне до конца?

— И все это, как ты, надеюсь, понял, — понтифик продолжал, его голос стал ниже, — не ради контроля над церковным погребением. Необходима надежная защита и охрана того, о чем мы говорили. Бальзам… или, если быть точнее, эликсир бессмертия. Это тайна, которая должна быть защищена на века.

Магистр нахмурился, ощущая тяжесть возложенной на него ответственности. Он погрузился в раздумья, осознавая, что задача сложнее, чем он мог ожидать. Но все же он взял себя в руки.

— Это непросто, Ваше Святейшество, — тихо произнес он, его голос звучал спокойно, но внутри него бушевало негодование. — Но с Божьей помощью сделаю все возможное и невозможное, если буду жив.

Понтифик кивнул, его взгляд стал задумчивым, а тон — почти философским.

— Да, задача сложная. Но вспомни, Никколо, — он наклонился чуть вперед, — Иисусу было еще труднее. Он знал, что Иуда предаст его, Петр трижды отречется, а Фома, сомневаясь в воскресении, потребует увидеть раны. И это были его ближайшие ученики. Апостолы.

Магистр медленно кивнул, осознавая параллели, которые пытался провести понтифик. В этом был скрытый упрек, но магистр сдержал свое раздражение.

— Для начала, — продолжил понтифик, снова взяв более практичный тон, — возьмем людей с боевым опытом из иоаннитов, госпитальеров. Тех, кто принял обеты бедности, послушания и целомудрия. Это будет не твоей задачей, а другой, более опытной и скрытной руки. Я подпишу грамоту на специального представителя папы в ордене госпитальеров и передам ее тебе. Имя пока оставим не вписанным — нужно найти человека умного и надежного, кто начнет самозабвенно, с упорством Пигмалиона, шаг за шагом подбирать и обучать тех, кто воплотит наши ожидания в реальность. Хотя нет, — понтифик внимательно посмотрел на магистра, — имя впишем — "Пигмалион".

Магистр слушал, поражаясь, что понтифик уже продумал все детали. Однако что-то беспокоило его: — Почему именно мне поручено такое задание? И почему Вилларе, магистр госпитальеров, не посвящен в этот план? Или посвящен? Возможно, это очередная проверка?

— По вере и воздастся, — добавил понтифик, словно подводя итог.

— Все будет исполнено, Ваше Святейшество, — с легким удовлетворением произнес магистр, слегка склонив голову.

— А насчет «Пигмалиона» вы правы. Я стану первым «Пигмалионом» этой тайной организации и отдам все силы ее служению.

— Ты хороший человек, Никколо, — сказал папа тихо, почти про себя. — Мы с тобой больше чем друзья, как братья. Скажу откровенно: я не уверен, что ты именно тот, кому стоит поручить это дело. — Он сделал паузу, словно взвешивая слова. — Но других кандидатов у меня нет. А тебе я верю.

Магистр на мгновение замер, услышав эти нелестные для него слова. Однако внешне он оставался собранным.

— Я не подведу вас, Ваше Святейшество, — ответил он ровным голосом, сдерживая вспышку обиды.

Понтифик молча кивнул и, повернувшись, медленно пошел прочь.

Магистр остался стоять на месте, погруженный в раздумья. Слова понтифика звучали в его голове, и он все больше осознавал, что оказался в центре игры, где любая ошибка могла стать фатальной.

Примечания

5

Папский дворец в Ананьи — резиденция римских пап в городе Ананьи (Италия), использовавшаяся в Средние века; известен как место пленения папы Бонифация VIII в 1303 году.

6

Жак де Моле — последний магистр ордена тамплиеров (1292–1314), казнён во Франции по обвинению в ереси; его смерть знаменовала конец ордена.

7

Мамлюки — военная кастовая элита из рабов-воинов, набранных из не мусульман, которые стали правителями Египта и Сирии, образовав Мамлюкский султанат (1250–1517).

8

Книга пророка Иезекииля, глава 37, стихи 1–10.

9

Плантагенеты: Королевская династия Англии (1154–1485), происходившая из Франции, правившая более 300 лет и включавшая известные ветви, такие как Ланкастеры и Йорки. Ее правление ознаменовалось войной Алой и Белой розы, а также ключевыми реформами и событиями, включая создание парламента.

10

Евангелие от Иоанна, глава 19, стихи 39–40.

11

Книга Экклезиаста (Екклесиаста), глава 3, стих 1, в латинском переводе Вульгаты.

12

Второе послание апостола Павла к Коринфянам, глава 10, стих 3.

13

Ассасины — члены тайной исламской секты низаритов (ответвления исмаилизма), известные своей преданностью и использованием политических убийств для достижения целей в средневековье, особенно в период с XI по XIII век. Места базирования — горные районы современных Ирана и Сирии.