Слепой. Я не сдамся без боя!

Андрей Воронин, 2011

Глебу Северову предстоят новые опасные приключения: поединок с боевиками в учебном лагере террористов смертников; схватка с вынашивающей зловещие планы бандой наемников. Но он пройдет все испытания. Он выйдет победителем в дуэлях со смертью…

Глава 4

Глеб остановил воспроизведение, и человек на экране замер, подавшись вперед и набычившись, как будто готовый проломить стеклянную преграду и броситься в рукопашную. У него было смуглое лицо, почти до самых глаз заросшее черной с проседью бородой, и широкие плечи, обтянутые линялой камуфляжной курткой. Надвинутый до самых бровей козырек армейского кепи затенял глаза; фоном, как обычно в такого рода записях, служила белая простыня. Правая рука Джафара Бакаева по прозвищу Черный Волк сжимала цевье автомата, поверх кепи был повязан зеленый шарф, концы которого свешивались на плечо.

— Мир содрогнется от нашего гнева, — повторил Глеб одну из услышанных минуту назад фраз. — Каков подонок!

— Шерсти клок со всей этой истории мы все-таки поимели, — неожиданно заявил Федор Филиппович.

— И какой он, этот клок, большой или маленький? — без особенного энтузиазма поинтересовался Глеб.

— Приличный, — вопреки его ожиданиям сообщил генерал. — Видишь ли, какая история… В общем, с этим телевизионным выступлением у них вышел прокол. Экспертиза показала, что это не Бакаев. Голосовой отпечаток не совпадает, компьютерный анализ прижизненных фотографий и изображения, которое мы здесь имеем, выявил ряд несовпадений, в том числе в строении черепа. Конечно, современный уровень развития пластической хирургии позволяет это самое строение корректировать, но голосовой отпечаток скальпелем не подправишь, этот метод основан вовсе не на высоте тона, а на других вещах, в которых черт ногу сломит…

— Да, знаю, — кивнул Глеб. — Голосовой отпечаток — как отпечатки пальцев, он уникален и остается с человеком от рождения до смерти. Хм, неожиданно… Что же это они так топорно работают?

— Это им просто не повезло, — встал на защиту террористов генерал Потапчук. — На самом деле маскарад готовился очень тщательно. Когда после выступления лже-Бакаева по кабельному телевидению кинулись искать его прижизненные изображения и записи голоса, обнаружилось, что их нет. Он был человек военный и, даже когда возвысился при Дудаеве, не особенно рисовался перед камерами. Да и речи на митингах за него толкали другие, желающих покрасоваться перед толпой всегда предостаточно в любое время и в любой точке земного шара. Поэтому материала для анализа изначально было немного, а когда его начали искать, оказалось, что все фотографии, пленки и видеоматериалы, где мог фигурировать Бакаев, кем-то тщательно уничтожены.

— Ого, — сказал Глеб. — А у ребят длинные руки!

— То-то и оно, — вздохнул Федор Филиппович. — В общем, мы, наверное, так и гонялись бы за ветром в поле, если бы кому-то не пришла в голову счастливая мысль порыться в архиве центрального телевидения. И представь себе, там обнаружилась пленка, запечатлевшая торжественный момент вручения выпускнику военного училища Джафару Бакаеву лейтенантских погон. То есть погоны вручали всему курсу, но нашему Джафару выпала честь толкнуть перед строем прощальную речь. Выбор был, как я понимаю, очевиден: отличник боевой и политической, краснодипломник, спортсмен, красавец, член партии, да еще и нацмен… Не забывай, что это происходило еще в советские времена, вот режиссер совместно с командованием училища и решил, наверное, лишний раз подчеркнуть нерушимое единство советского народа.

— Бывают же на свете чудеса, — сказал Глеб. — Между прочим, сам факт существования пленки безо всякого анализа доказывает, что этот Лжедмитрий — никакой не Бакаев. Уж он-то, взявшись заметать следы, наверняка не забыл бы про такую улику. Момент-то был волнующий, незабываемый!

— Все наоборот, — возразил генерал. — Если бы это был настоящий Бакаев, зачем ему уничтожать доказательства того, что он — это он? В общем, это чепуха, не имеющая никакого значения. Главное, что они прокололись, и теперь мы точно знаем: это не Бакаев.

— Ну и что? — пожал плечами Глеб. — Это ведь не вы три года назад рапортовали об его уничтожении, вам от его воскресения ни жарко, ни холодно. О себе я даже и не говорю, мне-то и подавно безразлично, за кем гоняться — за Бакаевым или за кем-то, кто выдает себя за Бакаева.

— А вот мне не безразлично, — возразил генерал. — Эти сволочи и так плодятся, как тараканы. Не хватало еще, чтобы они начали воскресать! В общем, приятно сознавать, что три года назад наши люди не ошиблись и не соврали — кого грохнули, о том и доложили. Неприятно, Глеб Петрович, другое. По непроверенным оперативным данным, человек, выдающий себя за Бакаева — Саламбек Юнусов, выходец из Дагестана. Мне очень не нравится, что в последнее время в сводках подобных происшествий все чаще мелькают имена дагестанцев. Это чертовски опасно. Рядовой дагестанский боевик разбирается в вопросах ислама лучше, чем пресловутый Черный Волк. Дагестан всегда был интеллектуальным и духовным центром региона, и, когда Дагестан брался за оружие, это служило сигналом для общего выступления по всему Кавказу. Так было во все времена, и вряд ли сегодня что-то изменилось. Все последние годы режим в Дагестане был мягче, чем в Чечне или Ингушетии, однако, судя по последним событиям, все это наконец-то допекло и дагестанцев. Похоже, мы и впрямь на пороге Третьей Чеченской, и кто-то старательно подталкивает нас в спину.

— Саламбек Юнусов, — задумчиво повторил Глеб, как бы пробуя это словосочетание на вкус. — Честно говоря, впервые слышу.

— Неудивительно, — сказал Федор Филиппович. — Широкой известности этот тип еще не приобрел. Да он к ней, похоже, и не стремится, предпочитая действовать из-за кулис. Грамотный подрывник, отменный конспиратор, по имеющимся данным — ученик и сподвижник самого Черного Араба — Хаттаба. Выпускник медресе, в богословском споре способен заткнуть за пояс едва ли не любого муллу. Один из основных теоретиков и проповедников движения шахидов, прекрасный стрелок, грамотный организатор… ну, и так далее. В общем, противник серьезный.

Глеб шумно почесал подбородок, который опять сильно нуждался в бритье, и со скучающим видом посмотрел в окно, за которым моросил затяжной теплый дождик. С крыши капало, капли стучали по карнизу, выбивая на серой оцинкованной жести неровную, спотыкающуюся дробь, как будто снаружи тренировался впервые взявший в руки палочки барабанщик.

— Даже слишком серьезный для человека, о котором до сих пор никто не слышал, — заметил Слепой. — А вы уверены, что он вообще существует, этот вдохновитель доблестных сыновей и, в особенности, дочерей ислама?

— Эта информация оплачена кровью, — строго произнес Федор Филиппович. — Об его существовании, в котором ты изволишь сомневаться, первым узнал полковник ГРУ Рябинин, выполнявший задание на севере Дагестана. Рябинину передали приказ установить местонахождение Юнусова и, если представится возможность, ликвидировать его. Полковник подтвердил получение приказа и больше на связь не выходил. А через две недели в военную прокуратуру в Хасавюрте кто-то непонятным способом подбросил компакт-диск с видеороликом, запечатлевшим казнь Рябинина. Видно было, что его долго пытали, а потом, как у них заведено, поставили на колени и выстрелили в затылок. Никаких требований, никакого пояснительного текста запись не содержала: видимо, Юнусов и его присные решили, что все понятно и так.

— Да уж куда понятнее, — хмыкнул Глеб. Журнальный столик перед ним был накрыт чистой, уже кое-где запятнанной оружейным маслом тряпицей. На тряпице были разложены детали идеально вычищенного и любовно смазанного пистолета. Вернувшись к прерванному просмотром видеообращения лже-Бакаева занятию, Сиверов начал собирать пистолет, неторопливо и тщательно перетирая каждую деталь куском мягкой ветоши. — Странная, однако, птица этот ваш Юнусов, — продолжал он под негромкие щелчки и позвякивания вороненого металла. — Вынырнул вдруг, ниоткуда, словно с неба свалился. Очень странно, что я впервые слышу о фигуре такого масштаба. Или я что-то упустил?

— Вряд ли, — произнес Федор Филиппович, с удовольствием наблюдая за тем, как спокойно и уверенно работают его руки. — Просто он действительно хорошо законспирирован — не полевой командир, а деятель подполья, своего рода мозговой центр. Даже в «лесу» о нем знают считанные единицы. Если верить переданной Рябининым информации — а оснований не верить ей, повторяю, нет, — вся родня Юнусова погибла еще во время первой чеченской кампании. Он один, как перст, что существенно затрудняет его поиск. И, как видишь, он вовсе не стремится облегчить нам работу, выступив под собственным именем и показав свое лицо. Это, — он указал на экран, где по-прежнему красовался воинственный бородач с автоматом в загорелой ладони, — скорее всего, обыкновенный статист, нанятый для создания и подкрепления красивой легенды о несгибаемом старом бойце — Черном Волке Бакаеве.

Глеб загнал в рукоятку обойму, передернул ствол, досылая патрон, аккуратно спустил курок и поставил пистолет на предохранитель.

— Да, — сказал он, насухо вытирая оружие чистой тряпкой, — шума эта «легенда» наделала предостаточно. А главное, в результате наша контора оказалась в дурацком положении. Кричать на весь мир, что это никакой не Бакаев, бесполезно — во-первых, не поверят, а во-вторых, какая разница? Захват телестудии был, подрывная речь в прямом эфире была, перестрелка была, количество и имена жертв известны… Так кому какое дело, кто все это устроил — Бакаев, Юнусов или лично Усама бен Ладен? Удар нанесен, цель достигнута, и кому нужны оправдания: это-де не Бакаев, это, граждане, фальшивка, статист? Трупы-то не фальшивые, и шахидки в метро взорвались не понарошку… — Он сделал движение, словно хотел раздраженно отшвырнуть пистолет, но в последнее мгновение сдержался, аккуратно положил его на стол и принялся энергично вытирать ветошью ладони. — Чаю хотите?

— Чаю? — Федор Филиппович, привыкший к тому, что Слепой не пьет ничего, кроме крепчайшего кофе, удивленно приподнял брови, но тут же спохватился: — А, в образ входишь? Ну-ну. И чай, небось, зеленый.

— Всенепременно, — подтвердил Глеб, вставая с дивана и направляясь в угол, где у него было устроено что-то вроде оснащенной по последнему слову техники холостяцкой кухни. — Я на него смотреть не могу, ей-богу, с души воротит, но надо привыкать. Так вам заварить?

— Завари, — согласился Федор Филиппович. — Почаевничаем, поменяемся на время местами. Не все же мне, на твой кофе глядя, слюной захлебываться! Теперь я буду получать удовольствие, а ты — мне завидовать. Я-то к чаю уже привык…

Глеб наполнил и включил электрический чайник, а потом прибрал со стола, то есть скомкал и выбросил в мусорное ведро замасленную ветошь и убрал с глаз долой пистолет. Двигался он, странно сутулясь, и Федор Филиппович заметил, что его лучший агент отчаянно нуждается не только в бритье, но и в стрижке. Выглядел он не как офицер ФСБ, а как гражданский охламон, какой-нибудь пропойца-слесарь из глубинки, неизвестно каким ветром занесенный в центр Москвы. Место такому персонажу было где-нибудь на оптовом вещевом рынке, а никак не в этой уютно обставленной, скрывающей множество тайн и сюрпризов мансарде старого дома, расположенного в двух шагах от Арбата.

Дождь за окном усилился, неуверенный перестук капель слился в быструю дробь, как в цирке перед исполнением смертельного номера. Чайник зашумел, забурлил, выбросив султан пара. Струя кипятка, плюясь злыми брызгами, пролилась в пузатый заварочный чайник. Слепой накрыл его полотенцем и, по-прежнему сутулясь, как большая, небрежно одетая обезьяна, вернулся к столу.

— Тебя трудно узнать, — отправляя за щеку леденец, заметил генерал. У него был очередной период обострения: курить хотелось постоянно, со все возрастающей силой, и он почти непрерывно сосал леденцы, которые, естественно, ни от чего не помогали. — Однако на кавказца ты все равно не тянешь. Издалека — может быть, но вблизи — ничего похожего.

— Я знавал одного азербайджанца, — сообщил Глеб. — Давно, еще в военном училище, на первом курсе. Так вот, он был рыжий, бледный, конопатый и откликался на фамилию Петров. Но при этом был едва ли не больше азербайджанцем, чем коренной житель Баку — по-русски говорил еле-еле, обожал выстукивать лезгинку ладонями по табуретке и плясать под этот аккомпанемент, презирал русских и ненавидел две вещи — армян и работу. Кроме того, я не настолько самонадеян, чтобы пытаться сойти за кавказца. В этом веселом регионе два случайных, впервые встретившихся человека за полторы минуты найдут сотню общих знакомых, друзей и даже родственников. Пользоваться легендой в таких условиях — это все равно что гулять с завязанными глазами по комнате, где полно растяжек. Как ни осторожничай, какую-нибудь все равно заденешь, и — ба-бах… Вам с сахаром?

— Да, если не жалко, — сказал Потапчук. — И что ты намерен предпринять в связи с вышеизложенным?

— Действовать по плану «бэ», — заявил Сиверов, ставя перед ним сахарницу. — Мне нужна поддержка в средствах массовой информации. У вас нет знакомого редактора в какой-нибудь программе криминальных новостей?

— Поищем, — пообещал генерал, краем уха вслушиваясь в перестук капель по карнизу, теперь почему-то напоминавший ему торопливую, сбивчивую, передаваемую в большой спешке, будто из вражеского тыла, морзянку. За стеклом, забившись в угол оконного проема, нахохлившись и втянув голову в плечи, сидел мокрый голубь. Зрелище было неприятное; Федору Филипповичу даже почудился памятный с детства запах перьев и затхлости, и он переключил внимание на чашку, в которую Глеб только что налил зеленого чаю. Чай приятно выглядел и вкусно пах, но до кофе ему было далеко. — Не найду, так познакомлюсь — долго ли умеючи!

— И то правда, — согласился Глеб. — Музыку?

— Уволь, — взмолился генерал. — Я сюда пришел о деле говорить, а не музыку слушать. Хотелось бы знать, что это за план «бэ», к осуществлению которого я должен привлечь телевидение. Учти, что после инцидента с «Северо-Западом» это будет непросто. Средства массовой информации просто-таки бьются в истерике. До захвата, небось, с этими беднягами из «Северо-Запад ТВ» даже кивком поздороваться считали зазорным, а теперь вспомнили про журналистскую солидарность и костерят нашего брата на чем свет стоит.

— Демократия, — опустив глаза в чашку, на которую сосредоточенно дул, сочувственно поддакнул Сиверов. — При Андропове, небось, и пикнуть не посмели бы!

— Ближе к делу, если можно, — ворчливо напомнил генерал. — Как ты намерен выйти на Юнусова?

Глеб все-таки глотнул чаю, поморщился и поставил чашку на блюдце.

— Я не случайно вспомнил Андропова, — сказал он. — В те времена проблемы исламского терроризма в нашей стране не существовало — по крайней мере, официально. Зато террористы водились, хотя и не в таких количествах. Одни захватывали самолеты с оружием в руках и требовали везти их в Турцию, другие выдвигали аналогичные требования, пугая экипаж куском хозяйственного мыла… Первых расстреливали, вторых запирали в психушке, и никто при этом не интересовался их вероисповеданием.

— Хорош чаек, — похвалил Федор Филиппович. — Кажется, я начинаю понимать, куда ты клонишь. Вообще-то, на высшую меру у нас мораторий, а публичных казней не было с тех пор, как повесили последнего изобличенного полицая, но, если нужно для дела, можно сделать исключение. Обещаю, что твой расстрел будет должным образом освещен в средствах массовой информации.

Глеб сделал вид, что поперхнулся чаем.

— Вот спасибо, — сказал он, прокашлявшись. — Вообще-то, умирать я не планировал, даже понарошку. Я уже столько раз это делал, что мне теперь никто не поверит, даже если я на самом деле при свидетелях протяну ноги.

— Ага, — сказал Федор Филиппович тоном человека, которому наконец-то открыли глаза. — Надо же, а я-то голову ломаю: как же это он, думаю, собирается выполнить задание, лежа в морге? Ладно, шутки в сторону. Излагай, что ты там надумал.

Глеб осторожно пригубил чай, вздохнул, вернул чашку на стол, решительно отодвинул ее подальше и начал излагать. Слушая его, Федор Филиппович покосился на окно. Голубя там уже не было — не то улетел искать местечко посуше, не то издох от какой-нибудь птичьей болезни, а то и просто от старости, и свалился вниз. Генерал преодолел желание выглянуть наружу и посмотреть, не валяется ли он на тротуаре под окном, и заставил себя сосредоточиться на том, что говорил Сиверов.

* * *

Потрепанный милицейский «уазик» стоял, забравшись двумя колесами на уже начавший понемногу выгорать и жухнуть газон, в жидкой тени пирамидальных тополей, которыми была обсажена улица. Передние окна с обеих сторон были сняты, но едва ощутимый сквозняк не приносил облегчения: в салоне все равно было жарко, как в раскаленной духовке. Мимо, шурша колесами по сухому асфальту, проезжали автомобили, и полуденное солнце горело в их стеклах и хромированных деталях слепящими, злыми бликами. Пахло пылью, выхлопными газами и жарящимся где-то поблизости шашлыком. Последний запах без особой необходимости напоминал о том, что и так не могли забыть присутствующие, а именно что сегодня у них выходной, и что любой из них без труда нашел бы себе куда более веселое и продуктивное занятие, чем сидеть в прокуренном, душном салоне, дышать выхлопными газами и ждать неизвестно чего.

— На море сейчас хорошо, — нейтральным тоном сообщил с заднего сиденья старший сержант Зарипов, утирая несвежим носовым платком обильно потеющий лоб, щеки и шею. — Ветерок, вода, девушки…

— Не начинай опять, ладно? — не оборачиваясь, попросил сидевший за рулем Рамзан Якубов. — Скажи, что для тебя сделать, я все исполню, только не ной! Не хочешь тут оставаться, иди на море, показывай девушкам свои кривые ноги и волосатое пузо…

— Что я сказал, э?! — немедленно завелся Зарипов. — Я сказал: на море хорошо. Это правда, нет? Здесь тоже хорошо, но на море лучше, вот что я сказал, а ты: ноешь, ноешь… Когда я ныл, скажи?

— Э, — досадливо произнес Рамзан и закурил, хотя дышать в машине и без того было нечем.

Их было здесь четверо; все они были одеты по форме, вооружены, все много курили и обильно потели, что тоже не озонировало воздух. Все они при этом злостно нарушали должностные инструкции, а заодно и неписаный закон круговой поруки. Это было весьма рискованно, но никто не жаловался: Рамзана Якубова попросил о помощи земляк, а Рамзан Якубов попросил о помощи их, и этим все было сказано. Когда хороший человек просит тебя о помощи, это честь, а отказать ему — несмываемый позор. У людей крепкая память; однажды придет день, когда ты будешь кричать со дна ямы, взывая к прохожим, но никто из них не подаст тебе руки, помня, как ты бросил на произвол судьбы человека, который в тебе нуждался.

Кроме того, все четверо, включая Рамзана, были почти на сто процентов уверены, что из опасной затеи Мамеда Джабраилова все равно ничего не выйдет. Те, на кого он решил поохотиться, уже не первый год благополучно бегали от российских спецслужб, и дилетантский замысел молодого доктора, затеявшего собственную контртеррористическую операцию, был заведомо обречен на провал. Здесь, на людной улице, средь бела дня наказывать его за самонадеянность никто не станет. Это значит, что помощь потеющих в машине милиционеров Мамеду и его сестре не понадобится, а это, в свою очередь, означает, что самим милиционерам нечего опасаться мести…

Рамзан Якубов курил, выставив в окно смуглый загорелый локоть и стряхивая пепел на мостовую. Горячий ветерок от проезжающих машин катал невесомые белесые цилиндрики, норовя загнать их под «уазик»; ударяясь о торчащие из асфальта крошечные камешки, цилиндрики рассыпались в светлую пыль, и очередной порыв ветра разносил ее во все стороны, делая невидимой.

Первый этап задуманного Мамедом безумного плана прошел, как по маслу. Для этого оказалось достаточно просто намекнуть невезучей Загидат Евлоевой, что сестра Мамеда Залина находит поступок Марьям Шариповой и Джанет Абдуллаевой, взорвавших себя в московском метро, высоконравственным, свидетельствующим о глубокой религиозности и верности идеалам ислама, а значит, достойным подражания. На следующий день об этом знало все Балахани, а спустя еще двое суток о Залине осторожно заговорили в окрестных селениях по всему Унцукульскому району, в самом райцентре и даже в Махачкале. Мнения высказывались разные, но одинаково сдержанные: слишком рьяно осуждать Залину было не менее опасно, чем одобрять. Все, однако, соглашались, что это — дело самой Залины и ее семьи, в которое посторонним соваться ни к чему.

Со слов Мамеда Рамзан Якубов знал, что Залине крепко досталось от отца, который, указывая на дом отца погибшей учительницы Расула Джафарова, спросил, хочет ли дочь причинить своим родным такое же горе, как то, что выпало на долю несчастных Расула и Патимат. Залина, у которой и в мыслях не было ничего подобного, заливаясь слезами, искренне заявила, что не хочет. Мамед, который все это затеял, на правах старшего брата обещал денно и нощно за ней присматривать и, если что, выбить дурь у нее из головы. На взгляд Рамзана Якубова, он действительно сошел с ума, и спасти его могла только очевидная глупость этой затеи: возможно, у тех, против кого она направлена, «операция» Мамеда не вызовет ничего, кроме здорового смеха…

В самом деле, на успех Мамед мог бы рассчитывать, только обратившись за помощью в ФСБ. Но связываться с федералами этот гордец не захотел, хотя как раз они-то, наверное, приняли бы предложенный им план с восторгом. Но он их, видите ли, не уважает; он им, видите ли, не верит; он, видите ли, считает, что федералам наплевать и на Залину, и на него, и на всех вокруг, и что ради достижения своих целей они с легким сердцем пожертвуют всем населением Махачкалы, не говоря уже о Балахани, лишь бы в их драгоценной Москве людям жилось тихо, спокойно и еще более богато, чем сейчас… Э! Мамед, конечно, кругом прав, но дела это не меняет: помочь ему расквитаться с убийцами Марьям могут только федералы. Обеспечить ему после этого личную безопасность не смог бы, наверное, даже всемогущий Аллах, но кто думает о своей шкуре, когда речь заходит о мести?

Параллельно Рамзан продолжал размышлять о странном сигнале, поступившем в Кировский РОВД в день, когда исчезла Марьям. Его дядю, Расула Якубова, тогда вместе с сыновьями взяли из его городского дома и доставили в отделение, обвиняя в пособничестве террористам. Его тезка и хороший приятель, отец Марьям Расул Джафаров в тот день гостил у него, и именно его звонок заставил Патимат и Марьям приехать из Балахани сюда, в Махачкалу. Как Рамзан и говорил Мамеду, от того, был сигнал на самом деле или нет, картина менялась очень мало. Такой сигнал в любое время может поступить на любого жителя горного селения. К тебе в дом приходит знакомый; ты можешь знать, что он явился из «леса», а можешь и не знать, но это ничего не значит — ни для тебя, ни для федералов: древний закон гостеприимства велит тебе усадить гостя за стол и напоить чаем, а закон Российской Федерации трактует этот поступок как прямое пособничество террористам — как минимум, укрывательство… Рамзану, как и большинству тех, кого он знал, случалось поступать подобным образом, но он (как и упомянутое большинство) продолжал оставаться на свободе и даже служить в милиции. Стучать на соседей — не лучший способ заработать уважение людей и сохранить здоровье; тот, кто на это отважился, должен иметь веские причины и вполне конкретную цель. Дискредитировать уважаемого человека, главу администрации Балахани доносом, который уже через пару часов официально признали ложным, заведомо невозможно, и вряд ли главной мишенью доносчика был дядя Расул. Неужели это действительно был способ выманить из дома Патимат и Марьям?

— Я слышал, те взрывы в Москве устроил какой-то Саламбек Юнусов, — сказал старший сержант Зарипов, скрипя старыми пружинами сиденья в безуспешных попытках пристроить поудобнее свой костлявый зад. — Поговаривают, будто он воевал с самим Хаттабом, а потом организовал целую сеть вербовки и подготовки шахидов. Вот кто нужен твоему земляку, Рамзан!

— А я слышал, что все, кто воевал вместе с Хаттабом, сегодня находятся там же, где и он, — сдержанно возразил Рамзан, слегка недолюбливавший Зарипова за чересчур длинный, прямо как у невезучей Загидат, язык и перенятую неизвестно у кого манеру постоянно жаловаться на жизнь. — И еще я слышал, будто в Москве по телевидению выступил Черный Волк — Бакаев, который взял на себя ответственность за эти взрывы. По-моему, и то, и другое — вранье. Федералы уничтожили Черного Волка почти три года назад. Даже если произошло чудо и он остался жив, вряд ли у него хватило бы пороху объявиться в Москве и прямо заявить о своем возвращении. С его известностью такая выходка — прямая дорога на тот свет. И на этот раз без обратного билета…

— Правильно! — поддержал его сидевший рядом с Зариповым Магомед Юсуфов, самый младший из их компании как по возрасту, так и по званию. — И этот Саламбек того же поля ягода. Все про него говорят, и никто не знает, кто он такой и откуда. Говорят, вся его родня погибла во время бомбежки еще в Первую Чеченскую. Э! Он что, всех нарочно собрал, посадил в доме, а сам прыгал вокруг и кричал русским летчикам: сюда, сюда бомби, вот на эту крышу, пожалуйста, сделай одолжение!

— Думай, что говоришь, — одернул его четвертый член экипажа, старшина Умаров, на правах старшего по званию занимавший «хозяйское» место справа от водителя.

— Я и думаю! — упрямился младший сержант. — У тебя сколько родни — пятьдесят человек, сто? Видишь, так, сразу, и не сосчитаешь. И я не сосчитаю. А добавь сюда соседей, знакомых — что получится? Правильно, половина Дагестана! Как может быть, чтобы всех одной бомбой накрыло, и не тут, в Дагестане, а в Чечне? Почему никто не помнит Саламбека Юнусова, не может сказать, что он за человек? Где он вырос — в подвале? В лесу? На вершине горы? Кто его видел — Хаттаб? Очень удобно ссылаться на человека, который уже не может ни подтвердить твои слова, ни опровергнуть!

— А кто, по-твоему, устроил эти взрывы — снежный человек? — лениво поинтересовался старшина Умаров.

— По-моему, это сделали сами русские, — заявил в пылу спора забывший об осторожности Юсуфов. — Федералы. Так же, как американцы, скорее всего, сами протаранили самолетами свои небоскребы, чтобы напасть на Афганистан. Они просто хотят снова ввести сюда войска…

— Вот теперь ты точно не думаешь, что говоришь, дорогой, — вполголоса заметил Рамзан Якубов. Подобные мысли не раз приходили ему в голову, но он остерегался их озвучивать, помня наставления отца и дяди Расула, не устававших повторять, что уши есть даже у стен. Особенно часто они напоминали об этом Рамзану с тех пор, как он оставил большой спорт и устроился в милицию. — Вообще, это не нашего с тобой ума дело. Об этом пусть думают генералы, а наша работа — следить за порядком.

На противоположной стороне улицы остановилась пыльная зеленая «ГАЗель», за облепленным разбившейся мошкарой ветровым стеклом которой белела обтерханная, намалеванная от руки табличка с указанием населенных пунктов, через которые пролегал маршрут. Боковая дверь, рокоча, отъехала в сторону, а потом с лязгом захлопнулась, как крышка жестяного гроба. Маршрутка выплюнула из выхлопной трубы облако дыма и укатила, заметно кренясь на правый борт. На газоне остались двое: одетый с провинциальным щегольством молодой человек и юная девушка в длинной юбке и хиджабе. Мамед Джабраилов огляделся и, отыскав взглядом знакомый «уазик», на мгновение задержал на нем обманчиво равнодушный взгляд.

— Вон они, — сказал Рамзан Якубов и повернул ключ зажигания.

Стартер заквохтал, с натугой проворачивая тяжелый вал, и умолк, спасовав перед явно непосильной задачей.

— Э! — воскликнул Рамзан, ударив ладонью по облупленной баранке. — Что делаешь?! Только не сейчас, слушай! Заводись, пожалуйста, прошу тебя, как человека!

Вопреки обыкновению, пожилой отечественный внедорожник внял увещеваниям водителя. Повторный поворот ключа заставил мотор натужно взреветь, наполнив машину неровной вибрацией; Рамзан ослабил давление на педаль, обороты упали, и движок затарахтел ровнее и тише.

— Полтора часа, — не оборачиваясь, с просительной интонацией обратился Рамзан к коллегам. — Самое большее, два. Сейчас они немного погуляют по центру и поедут назад, в Балахани. Тогда я развезу вас по домам…

— До следующего раза, — хмыкнул старшина Умаров. — Паренек выглядит упрямым, он так просто не сдастся.

— Я ваш должник, — сказал Рамзан. — Ну, что делать, если он такой ишак! Я ему сто раз говорил, а он не слушает. Не могу же я его бросить одного! А вдруг этот его план все-таки сработает?

— Не хотелось бы, — вторя мыслям Рамзана, пробормотал с заднего сиденья старший сержант Зарипов.

Залина что-то говорила брату, показывая рукой на противоположную сторону улицы. Рамзан посмотрел, куда она указывает, и подавил горестный вздох: эти глупые дети старательно разыгрывали свой любительский спектакль, повторяя буквально каждый шаг покойной Марьям. Залина показывала на тот самый магазин, куда, если верить словам Патимат Джафаровой, перед своим необъяснимым исчезновением зашла Марьям. «Ишак, — жалея, что ввязался в эту чепуховую историю, подумал о старом друге Рамзан. — Глупый, упрямый ишак, и больше ничего!»

Залина перешла улицу и скрылась в магазине. Немного помедлив, Мамед Джабраилов последовал за сестрой. Перед тем, как войти в магазин, он оглянулся и бросил на «уазик» долгий, многозначительный взгляд. «Ты еще ручкой помаши, — с досадой подумал Рамзан. — Самый настоящий ишак!»

Позади, скрипя пружинами, опять завозился Зарипов. Потом он вполголоса помянул шайтана. Сидевший рядом с ним Магомед Юсуфов коротко зашипел от боли, а следом послышался характерный лязг, который было невозможно с чем-то перепутать: похоже, Зарипов уронил автомат, и тот, падая, больно съездил соседа по колену.

— Куда ты ползешь, шайтан! — кряхтя, костерил свое табельное оружие неуклюжий старший сержант. — Как живой, клянусь, так и норовит под сиденье спрятаться! Стой, тебе говорю!

Он тяжело возился сзади, толкаясь плечами и локтями в спинки сидений и огрызаясь на Магомеда, который пытался ему помочь. Рамзан и старшина одновременно оглянулись, чтобы посмотреть, в чем проблема: помочь старшему сержанту они, естественно, не могли, но и оставаться безучастным не было никакой возможности.

В этот момент появившийся словно бы ниоткуда дряхлый «фольксваген» с пустой грузовой платформой, завизжав тормозными колодками, остановился у обочины прямо перед «уазиком». Загорелись белые огни заднего хода, дребезжащая немецкая полуторка попятилась и замерла в полуметре от радиатора милицейской машины.

— Вот баран, — прокомментировал действия водителя «фольксвагена» Рамзан, кладя ладонь на рычаг коробки передач, чтобы сдать назад и объехать неожиданно возникшее на пути препятствие.

Сзади, почти впритирку к его заднему бамперу, резко остановился белый джип, вид которого наводил на мысль об угоне, совершенном где-нибудь в Москве — то есть сначала в Европе, а потом уже в столице Российской Федерации.

— Сейчас разберусь, — с угрозой в голосе пообещал Умаров, кладя ладонь на дверную ручку. — Разве не видят, что тут милиция! Я им покажу, как мешать представителям правоохранительных органов нести службу! Совсем власть не уважают, что хотят, то и делают!

Его намерениям не суждено было осуществиться. Этому воспрепятствовала «ГАЗель», которая остановилась слева от них, окончательно закрыв классическую «коробочку». Не хватало только машины справа, но ее с успехом заменяли росший на газоне тополь и высокий кирпичный забор чьей-то усадьбы. «ГАЗель» была пассажирская, баклажанного цвета, с синей полосой вдоль борта, на которой белыми буквами было написано слово «МИЛИЦИЯ». Ниже красовался герб Махачкалы, порядковый номер и еще одна надпись белыми буквами, которая гласила: «Кировский РОВД г. Махачкалы».

Эта надпись почему-то очень не понравилась Рамзану Якубову, но он не успел разобраться в своих ощущениях, потому что дверца микроавтобуса открылась, и оттуда легко выпрыгнул незнакомый ему майор — дочерна загорелый, усатый, поджарый, как гончая или горный волк, с кобурой, сдвинутой на живот, как у офицера битого немецкого вермахта. Сделав всего один шаг, майор очутился лицом к лицу с Рамзаном, отделенный от него только дверцей «уазика», с которой по случаю жары было снято стекло.

Справа, небрежным толчком захлопнув дверь, которую так и не успел толком открыть старшина Умаров, возник еще один милиционер. Погоны у него были капитанские, а физиономия такая, что впору детей пугать. Рамзан, и сам отличавшийся крепким телосложением, по достоинству оценил ширину и крутизну плеч, на которых капитанские погоны выглядели какими-то ненастоящими, будто игрушечными, а также толщину перевитых узловатыми веревками могучих мускулов предплечий, что выглядывали из коротких рукавов летней форменной рубашки. Ручищи у капитана были волосатые, как у самца гориллы, а череп — выбритый до зеркального блеска. Из-под околыша фуражки по лоснящимся вискам стекали капли пота.

— Халтурим, сержант? — с нехорошей улыбкой поинтересовался майор, недобро поблескивая притаившимися в тени козырька глазами. — Используем служебное положение в личных целях?

Рамзан открыл рот, чтобы ответить, но не успел даже этого: справа послышался приглушенный хлопок, и отброшенный выстрелом старшина Умаров, пачкая все вокруг себя кровью, хлеставшей из простреленной головы, навалился на него всем своим немалым весом.

— Это нехорошо, — закончил свою речь майор, поднял руку и выстрелил Рамзану Якубову в лицо из старого, но безотказного армейского «кольта» с глушителем.

Сидевший позади Рамзана младший сержант Магомед Юсуфов попытался передернуть затвор автомата, и тут его сосед и коллега, старший сержант Зарипов, коротко, без замаха ударил его в бок ножом. Юсуфов ахнул, словно от удивления, и выронил автомат. Зарипов ударил второй раз; широко открытые глаза младшего сержанта стали бессмысленными, разинутый рот искривился в мучительной гримасе, и из него на подбородок волной хлынула темная кровь. Гориллоподобный капитан добил его выстрелом в голову и прицелился в искательно улыбающегося, забрызганного чужой кровью Зарипова.

— Не надо так шутить, — пробормотал старший сержант, глядя в черный зрачок пистолетного дула. — Я все сделал, как договаривались.

— Мы с тобой ни о чем не договаривались, — сказал майор. Это была правда: и его, и капитана Зарипов видел впервые. — И потом, сам подумай: ну, что ты скажешь, когда тебя спросят, как было дело? Из четверых выжил один, да и на ноже твои отпечатки…

— Я… — начал старший сержант, преданно глядя в затененные козырьком глаза, но не договорил: капитан, от которого он опрометчиво отвернулся, хладнокровно спустил курок.

Зарипов ткнулся лицом в спинку переднего сиденья и затих.

Солнце ярко светило с ясного полуденного неба, листва пирамидальных тополей блестела в его лучах, как окрашенная в темный защитный цвет стальная чешуя. По улице сновали взад-вперед автомобили, шли, переговариваясь и смеясь, легко одетые люди. Они обходили стороной две стоящие бок о бок милицейские машины, подле которых топтался угрюмый и потный автоматчик в бронежилете. Картина была привычная и уже давно не вызывала никаких чувств, кроме желания держаться подальше.

Происходящая средь бела дня на глазах у всего города кровавая работа заняла не более полутора минут, после чего нагруженная трупами милицейская «ГАЗель» фыркнула глушителем и укатила. Грузовой «фольксваген» тоже удалился в неизвестном направлении, громыхая разболтанными бортами и, как подбитый «юнкерс», волоча за собой шлейф густого черного дыма.

Белый джип сдал назад, круто вывернул передние колеса, объехал милицейский «уазик» и остановился перед дверью магазина, в котором несколько минут назад скрылись брат и сестра Джабраиловы. «Уазик» остался стоять на прежнем месте, забравшись двумя колесами на газон в призрачной тени пирамидального тополя. Его дверцы были закрыты; из переднего окошка со стороны водителя, как и прежде, торчал загорелый локоть и выплывали клубы табачного дыма. На пыльном асфальте проезжей части напоминанием о Рамзане Якубове и его коллегах осталось несколько пятнышек крови, которые быстро темнели и подсыхали на щедром солнце Северного Кавказа.