Шепоты и тени. Роман

Анджей Юлиуш Сарва

Действие мистического романа разворачивается в XIX веке в старинном польском городе Сандомир, на окраине Российской империи. Едва вступающий во взрослую жизнь Стась Шлопановский сталкивается с неизведанным и узнает о древнем проклятии рода Семберков. Устоит ли юноша перед силами зла и дьявольским соблазном, способна ли чистая и бескорыстная любовь спасти его и указать путь к Свету?

Призраки

Тетя Юзефа возвратилась из вояжа, но жизнь так и не вошла в свое прежнее спокойное русло. Тетя вернулась домой сильно взбудораженной, поскольку в Варшаве она столкнулась с новым веянием моды, или как иначе это можно назвать? Ее пригласили принять участие в спиритическом сеансе. Впечатление, которое этот сеанс произвел на неё, было столь велико, что она уже после первого опыта стала горячей сторонницей контактов живых с духами, явившимися с того света. В Сандомир она возвращалась пропагандистской и миссионеркой этой новой чудаческой и пробирающий до дрожи религии сестер Фокс, Аллана Кардека и Уильяма Крукса, религии ученых и шарлатанов, аристократов и военных, лакеев и горничных.

На спиритизме Европа сошла с ума, весь мир сошел с ума, и в конце концов это безумие добралось до Польши. Вращающиеся столики, стуки, призраки, эктоплазма, автоматическое письмо, — всё это можно было встретить и в аристократических салонах, и в сельских хатах, крытых стерней, и в мещанских домах отдалённых предместий, пахнущих кислой капустой и дешевой водкой.

Тётя металась, как угорелая, бегала по знакомым, приглашая их на первый сеанс, который хотела организовать в ближайший субботний вечер. Признаюсь, что изначально и мне передалось ее возбуждение, но вскоре я охладел, и осталось только обыкновенные любопытство.

Однако, как нетрудно догадаться, на первый сандомирский сеанс прибыло множество гостей. Были это в основном дамы, а из господ только двое — магистратский урядник пан Вояжевский и русский капитан Андрей Фёдорович Гричихин — статный бригадный офицер пограничной службы.

Гостиная в нашем доме была убрана празднично и таинственно. Тёмная драпировка закрывала оконные проемы и декорировала стены. Посреди зала стоял массивный круглый дубовый стол, а вокруг него — двенадцать стульев для участников сеанса.

Ровно в девять вечера всё общество уселось вокруг стола. Я тоже удостоился этой части. Только моя мама отказалась. Она нашла себе место немного в стороне, рядом с окном, намереваясь лишь наблюдать за тем, что будет происходить.

В гостиной горела одна-единственная свеча и царил таинственный полумрак, почти темнота. Мы взяли друг друга за руки, образуя круг, а тётка, словно верховная жрица, начала взывать к духам, чтобы они объявили о своем присутствии. Однако несмотря на многократные призывы, ничего не происходило. Наконец тетя, изрядно расстроившись, разорвала магический круг из сплетенных рук и сказала:

— Это невозможно! Это просто невозможно! Я всё делаю, как надлежит, но ничего не происходит. Что-то, или скорее кто-то, этому наверняка мешает.

Она внимательно посмотрела на каждого из участников сеанса, однако ничего подозрительного в нас не нашла. Наконец она взглянула на мою мать и, буквально сверля ее взглядом, спросила:

— А ты что делаешь, Элиза?

Мама подняла глаза, обратив на тетю невинный взор, и показала четки, с которыми она тихо читала молитву.

— Ах так! Выйди, выйди отсюда немедленно! Ты испортила ауру! — тётя почти вытолкнула маму за дверь, а потом довольно долго пыталась успокоить эмоции.

Сеанс вызова духа вновь начался, и наконец все почувствовали прилетевшее неизвестно откуда таинственное дуновение, значительно понизившее температуру. Всего за несколько минут сделалось невыносимо холодно, так что их уст собравшихся в салоне даже вылетали облачка пара. Через некоторое время, однако, вновь потеплело, и помещение наполнили чудесные ароматы кадила, амбре, мяты, цветов померанца. Затем появились менее приятные, но сильно дурманящие запахи опиума, полыни, цветущий бирючины и болотных трав. Наконец мы почувствовали прикосновение невидимых рук и заметили блики света. По воздуху поплыли шарообразные, эллиптические, а порой и бесформенные сгустки света. Из углов и с потолка донеслись какие-то вздохи и шепоты. Когда же наконец произошла частичная материализация призрака, в котором одна из дам узнала своего давно умершего мужа, успех сеанса был полным. Это был триумф тети.

И тогда господа, не удовлетворившись исключительно наблюдением самих призраков и их частичной материализации, решили попробовать установить такой контакт с потусторонним миром, чтобы узнать что-либо конкретное.

И тогда возник спор о том, как можно проверить знание и правдивость этих сущностей нематериального измерения. В итоге все пришли к единому мнению, что для этого достаточно провести несложный опыт: пусть в начале каждая заинтересованная особа спросит дату своего рождения, так чтобы дух последовательно отстучал день и месяц. Первым спрашивал капитан Гричихин. Он задал вопрос, и какое-то время ничего не происходило. И вдруг откуда-то, будто бы из глубины пола донеслось сначала тихое царапанье, а потом один быстрый удар, перерыв и четыре быстрых удара, затем длительный перерыв и пять быстрых ударов. Капитан был удивлён.

— Да это правда. Четырнадцатого мая.

— После него пришла моя очередь. Закрыв глаза, я направил мысленный приказ, шепча при этом почти беззвучно к этому нечто, казавшемуся мне проявлением какого-то нечеловеческого разума: «Если ты действительно не простая случайность, если ты действительно некий разум, то отстучи на один день и на один месяц больше нужной даты». И я стал напряженно ждать ответа из загробного мира.

И вновь откуда-то, будто бы из глубины, раздалось сначала тихое царапанье, после чего последовали один быстрый удар, перерыв и три быстрых удара, затем длинный перерыв и пять быстрых ударов.

До духа не только дошла моя просьба, заданная мысленно, — он ее исполнил: вместо 12 апреля он выстучал 13 мая. Теперь я был уверен, что это не обман, не забава скучающих пожилых дам, которые, дабы развлечься и убить тоску, потихоньку отстукивают носком туфли по полу ответы. Все было по-настоящему. Это меня заинтриговало. Мне сразу захотелось с установить некий более глубокий контакт с той неведомой сущностью, но, взглянув на участников сеанса, я осознал, что с этими людьми подобное не получится. Им вполне хватило того, что они испытали, — прикосновения и запахов, весточки из загробного мира от умерших родителей и супругов, немного эмоций и румянца на лице от возбуждения и осознания причастности к чему-то запретному, осуждаемому, злому, грешному. Я поднял голову от стола, и мой взгляд на мгновение встретился со взглядом капитана. Я понял, что он думает так же, как я.

Сеанс понемногу подходил к концу. Общество стало расходиться по домам. Я вышел во двор. ночь была теплой, луна мерцала серебряным светом, а воздух был наполнен терпким холодным ароматом цветов и трав, покрытых росой. Капитан, попрощавшись со всеми, в конце подошел ко мне и, пожимая мне с пониманием руку, сказал приглушенным голосом:

— Послушай, парень, — начал он по-русски, а потом перешел на ломаный польский язык с сильным московским акцентом, — то, что мы тут с тобой видели, интересно, очень интересно, но я ожидал чего-то большего. Я смотрел на тебя и видел твое разочарование. Если хочешь, мы ещё когда-нибудь встретимся. У нас с тобой очень много общего. Я тебе расскажу такие вещи, такие дела, от которых у тебя голова пойдет кругом. А если захочешь, я тебе покажу кое-что… Так что? Зайдешь на мою квартиру? — и он просверлил меня своим горящим взглядом.

Его слова меня заинтриговали, и я с готовностью кивнул головой в знак согласия.

— Да, я приду…

Мне не удалось отдохнуть в ту ночь, потому что она выдалась душной и шумной. Откуда-то с Вислы, с прибрежных зарослей доносились птичьи голоса, не дававшие мне спать. Я просто дремал, то и дело проваливаясь в омут сна, но тут же просыпался от того, что мне казалось, будто какие-то невидимые пальцы трогают моё лицо и волосы. К утру же со мной случился ужасный приступ духоты. Всё моё тело покрылось липким потом, и я сорвал с себя ночную рубашку, чтобы хоть как-то охладиться. Однако это не сильно помогло. Я открыл настежь окно и голый высунулся во двор, жадно втягивая в легкие уже остывающей воздух серых предрассветных сумерек. Тщетно, духота на проходила, и я уже не знал, что делать, как остудиться. Единственным, что еще можно было с себя снять, был чудотворный медальон, висящий на шее на толстой серебряной цепочке, — его я получил в подарок от крестной матери в день первого причастия. Я понимал, что это глупо и нерационально, тем не менее, я нервно стащил цепочку через голову, едва ее не порвав, и положил сбоку на парапете. И почти в ту же самую секунду духота, пот и жар отступили, растворились, исчезли. Я вздохнул с облегчением. Спать я ложиться не стал, смысла уже не было. Над городом занимался рассвет воскресного утра. Накинув на себя одежду, я сел у окна, задумавшись, не пойти ли на самое раннее богослужение, что в соборе Святого Духа начиналась в шесть часов утра. Перед мессой я решил еще немного пройтись, потому что в голове роилось много разнообразных мыслей. Мне хотелось их как-то упорядочить. События последних дней представлялись мне чем-то нереальным, а ведь они не были таковыми. Ведь то, чему я стал свидетелем, происходило на самом деле.

Случайно ли?

Я скорее интуитивно почувствовал, нежели проследил разумом невидимые на первый взгляд связи между событиями. В их череде была определенная логика. В голове мелькнула мысль, что происходившее должно в итоге меня — именно меня, а не кого-то другого — привести к чему-то. Только к чему и зачем?

Я встал напротив собора Святого Духа, встроенного в здание старого, возведенного еще в средние века госпиталя. Поднял глаза наверх, на классический фасад храма, я увидел треугольник со Всевидящим Оком, а ниже — огромные прямые черные буквы надписи: ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ. Какая то дрожь пробежала у меня по спине. Внезапный холод охватил всё моё тело, и я вздрогнул. Улица была полна сквозняков, дующих сюда с Вислы, поэтому я ускорил шаг. Я решительно толкнул тяжёлые дубовые двери, к которым были симметрично прикреплены два двойных двенадцатиконечных креста.

Мрачное пространство этого древнего небольшого костела наполнял удивительно сладкий и очень сильный запах белых лилий, которыми были обильно украшены все алтари. Великолепные букеты цветов в огромных вазах из толстого стекла также стояли на полу по обе стороны от большого алтаря.

Я подошел к балюстраде, отделявшей алтарную часть от остальной части пресвитерия, склонил голову, преклонил одно колено перед Sanctissimum²³ и направился в ризницу. Ксендз, высохший старик с руками и лицом цвета пергамента, но с веселыми, хотя и блеклыми глазами, ответил на моё приветствие поклоном головы. Я помог ему одеться на мессу, по очереди подавая ему нарамник, альбу, пояс, украп, стихарь и манипул, а он каждую часть своего литургического одеяния брал с почтением и, произнося шепотом латинские молитвы, надевал на себя. Сестра милосердия беззвучно вышла из ризницы, неся гасильник на длинной бамбуковой палке с уже горящим конусом, чтобы зажечь свечи на большом алтаре, у которого только по воскресеньям проводились богослужения. Монахиня вернулась через пару минут.

— Поспеши, — и сказала она мне. — Сейчас будет шесть.

Кивнув головой, я быстро натянул на себя свежий, сильно накрахмаленный стихарь. Потемневшие от старости настенные часы в корпусе из красного дерева, немного скрипя уставший пружиной, пробили шесть часов. Я непроизвольно взглянул на прямоугольную табличку, прикрепленную к стене рядом с небольшим алтарем, расположенным в ризнице, на которой черными прямыми буквами на белом фоне было написано: «Тихо! Господь близко».

— Идём, — шепнул ксендз.

Я двинулся вперёд, неся служебник на левой руке, и у входа в пресвитерий правой рукой потянул за ручку звонка, что висел возле ниши. Пронзительный звон объявил собравшимся, что сейчас начинается священная жертва.

Ксендз поставил священные чаши, покрытые тканью, на алтарь, а я поместил служебник на поставку. Начались молитвы у подножия алтаря. Ксендз склонился и произнес первые слова 42 псалма:

— Iudica me, Deus… — Суди меня, Боже…

Однако прежде, чем он закончил начатую фразу, поспешно, каким-то не своим, плачущим голосом я выдал из себя:

— Deus… Deus… quare me repulisti, et quare tristis incedo, dum affligit me inimicus? — Боже… Боже… Почему ты оставил меня? Почему я хожу грустный, преследуемый врагом?

И в тот же миг страшная духота, ещё сильнее той, что я испытал перед рассветом, как кладбищенский мраморный камень, навалилась мне на грудь. Я с трудом перехватил дыхание, почти захлебываясь им. Я захрипел, глаза вылезли из орбит. Я почувствовал, как пот течёт по моему лбу, спине, груди. Голова горела невыносимым жаром. Сердце то безумно стучало, то неровно трепетало за грудиной. Позабыв, где я, кто я и какую функцию исполняю, я поднялся с колен и в несколько прыжков выбежал во двор госпиталя. Вскоре за мной прибежала сестра милосердия.

— Что с тобой, Стась? Что с тобой? — она смотрела на меня со страхом и тревогой.

Как только я выбежал из собора, у меня сразу всё прошло. Я сидел, немного ошеломленный тем, что испытал, совершенно не понимая, что случилось. Мне стало так глупо, когда я посмотрел на озабоченное, но, наверное, в большей степени испуганное лицо монахини.

— Посиди здесь. Успокойся, отдохни. Я принесу тебе воды.

— Не нужно, сестра, не нужно…

— Почему не нужно! Нужно! Выпьешь немного — и придёшь в себя. Может, это сердце? Но ты еще молодой. Откуда тут сердце… Я не знаю, не знаю…

Сестра убежала и вернулась через на несколько минут. Она подала мне полную жестяную кружку-«получетвертушку» холодной воды. Я пил долго, медленно процеживая сквозь зубы. Женщина стояла, заботливо глядя на меня. По-видимому, в моём лице она заметила нечто подозрительное. В ее глазах я заметил зарождающийся страх.

— Будет лучше, если ты вернешься домой, — сказала она. — Ты болен, явно болен. Не будет греха, если ты уйдешь с сегодняшней мессы.

Да… Я пойду уже. Спасибо за воду… за беспокойство…

— Может, тебя проводить? — спросила монахиня.

— Нет, нет. Я уже чувствую себя лучше. Уже совсем хорошо… Я пойду.

— С Богом!

Я не ответил на это. Вжав голову в плечи, я поспешно пересек больничный двор и через маленькую калитку в стене вышел на улицу. Только здесь я смог набрать полные легкие воздуха. Я приходил в себя. Прежде чем я добрался до дома, я мое самочувствие окончательно пришло в норму. И настроение вернулось.

С порога я крикнул:

— Мамочка! Завтрак готов?

— Готов, сынок, — услышал я в ответ.

Я уплетал вкусный хлеб с толстым слоем масла и кусками сочной копченой вырезки сверху. Я пил теплый, дышащий паром, испускающий чудесный аромат кофе с молоком и сахаром.

— Ты уже был в костеле?

— Да, был, мамочка.

— А что ты так рано вернулся?

— Ну, как-то так… — пробормотал я.

Мама больше не спрашивала.

— Тогда я уже выхожу. Пойду сегодня в кафедральный собор к девяти.

Я сидел сытый, раздумывая, что делать в оставшуюся часть дня. Мне совсем не хотелось шататься с компании знакомых парней по городу. Я хотел побыть один, и тогда я вспомнил, что давно не был на Халупках. Пойду туда, поговорю со знакомыми, вернусь как раз к обеду.

Примечания

23

Святая Святых — дарохранительница.