Шепоты и тени. Роман

Анджей Юлиуш Сарва

Действие мистического романа разворачивается в XIX веке в старинном польском городе Сандомир, на окраине Российской империи. Едва вступающий во взрослую жизнь Стась Шлопановский сталкивается с неизведанным и узнает о древнем проклятии рода Семберков. Устоит ли юноша перед силами зла и дьявольским соблазном, способна ли чистая и бескорыстная любовь спасти его и указать путь к Свету?

Розалька

Я почти бегом спустился по крутой Завихойской улице. Внизу напротив холма, именуемого Жмигродом, я свернул налево на узенькую, немощеную, покрытую толстым слоем мелкой пыли улочку. Миновав не слишком широкий уступ, я начал подниматься по этой узкой дороге на довольно пологий холм, разрезанный неглубоким оврагом, в невысокие склоны которого вросли крытые стерней полуземлянки.

Уже издалека можно было почувствовать идущий почти из всех лачуг запах говяжьего бульона и жареных котлет. Ясное дело — воскресенье. После целой недели скромной, а порой и очень скудной еды, в праздничный день люди позволяли себе эту роскошь — покупать полкило или килограмм, на сколько кому хватало средств, говяжьего мяса. На косточке варили бульон, а мясо перемалывали, обильно смешав его с булкой, намоченный в молоке, приправив луком и яйцом, и из фарша готовили эти самые котлеты.

Дети в ожидании обеда играли посреди пыльной дороги, не обращай внимания на то, что прошлым вечером они были тщательно отмыты, а нынче утром чисто одеты. Играя, они набирали полные горсти пыли и кидали вверх. Двое мальчишек соревновались друг с другом, гоняя кочергой конфорку от плиты по дорожке с выбоинами. Было шумно и весело.

Откуда-то из глубины улочки, из какого-то миниатюрного дворика доносилась красивым альтом громкая девичья песня:

А я парень молодой.

И красивый сам собой,

Черный волос, профиль строгий,

Но немного кривоногий.²⁴

Я улыбнулся, услышав эти слова, глубоко вдохнул в себя воздух Халупок, который ассоциировался у меня с воскресными прогулками прежних детских лет, когда мама приводила меня сюда, где я появился на свет. И вновь я почувствовал себя спокойным, счастливым, беспечным…

— Стась! — раздался рядом девичий голос. Я остановился и огляделся. На высоком пороге входной двери сидела худенькая молоденькая девушка и улыбалась мне.

— Розалька! — воскликнул я, искренне обрадовавшись ей. — Розалька Ручинская!

Я повернулся к ней и, опершись о забор, сколоченный из неотесанных сосновых досок, начал разговор:

— А давно мы с тобой не виделись, да?

— О, очень давно, — кивнула она. — Уж скоро как два года.

— И где же это ты была? Я не видел тебя ни городе, ни здесь. А я часто заглядываю на Халупки.

— А… Я на службе была… У одних господ, в Калише. Думала на кухарку выучиться.

— И что? Вернулась? Плохо тебе было там?

— Отец забрал меня, потому как слишком много работала за миску супа и старое тряпье.

— И что теперь собираешься делать?

— Не знаю… Что-нибудь там родители придумают, может, само как-то устроится. А может, замуж пойду, — при этих словах она игриво улыбнулась и взглянула на меня. Улыбнулся и я.

— А, ну конечно, замуж это лучшее решение. А у тебя есть уже кто-нибудь на примете, кто-нибудь ухаживает за тобой?

— И не один! — ответила она, явно не скрывая гордости.

— Неудивительно! Ты красивая, Розалька, потому и ухажеров у тебя много.

Она покраснела, смутившись, но тут же подняла вверх свои плутовские глазки и кокетливо спросила:

— А тебе, Стась, я нравлюсь? — тут она смущенно осеклась. — Может, мне уж и нельзя к тебе так обращаться? Только… панич²⁵.

— Ай, Розалька, Розалька! Ну мы же почти ровесники. А наши игры в прятки и бег наперегонки «под грушу»… Помнишь? И сколько тебе сейчас лет?

— В феврале уж шестнадцать годков миновало.

— Ну видишь, я ненамного старше тебя и по-прежнему тебя подружкой считаю. Слушай, а тебе нужно что-то еще сейчас делать? Помогать с обедом?

— Нет, всё что нужно было, я сделала: тесто на клецки замесила, порезала, отварила. А матушка сделает всё остальное. Картошка варится, котлеты жарятся. Она меня даже из кухни прогнала, чтобы я у неё под ногами не мешалась.

— А раз так, то что нам тут торчать и забор подбирать? Пойдем пройдемся что ли, а?

— Ой, можно ли? — заволновалась Розалька.

— Так мы куда-нибудь недалеко сходим. На Долы или куда-нибудь на межу в поля. Посидим, поговорим, вспомним наши детские игры.

— Хорошо, я только маме скажу. Без ее согласия я не пойду, — и сказав это, она крикнула:

— Мама! К нам Стась Шлопановский зашёл и зовет до обеда прогулялись в Долы. Можно?

Старая Ручинская вышла во двор, вытерла жирные от котлет руки о фартук и, обрадовавшись, воскликнула:

— О! Стась! Я так рада тебя видеть! — после чего она добавила, одновременно окинув меня критическим взглядом с ног до головы. — Ну что… вообще-то не стоило бы мне разрешать, чтоб ты девушке репутацию не испортил, но… я тебя знаю с малых лет, и соседи тебя знают. Ты ж добрый мальчик, спокойный, честный, в костеле прислуживаешь. Ну, ладно уж, идите. Только слишком долго по полям не шляйтесь! И помните об обеде. А тебя, Стась, я тоже приглашаю на тарелку бульона и кое-чего на второе.

— Спасибо, в другой раз я воспользуюсь приглашением, но не сегодня. А то мама расстроится. Я же не сказал ей, куда пошел. И что могу к обеду не вернуться.

— Ну, как знаешь.

Розалька поправила волосы, блузку и вышла на дорогу.

Мы неторопливо спустились в тенистый овраг, именуемый здесь Долами, с пологими в начале склонами, поросшими низкой травкой, утыканной кустиками лилового чабреца, вязеля с бело розовыми или ярко желтыми цветами, бордовыми головками диких гвоздик на тоненьких, но прямых стебельках, кустиками бледного цикория, подорожника, стальника, облепленного сочно-розовыми цветками, желтыми головками лядвенца и иногда карминово-красными, сладко-пахнущими колпачками горошка на стелющихся, слегка приподнятых побегах.

Чем глубже мы спускались в овраг, тем прохладней становилось и тем чаще встречались деревья. С левой стороны стояла раскидистая одинокая груша, уже в конце августа дающая превосходные плоды. Когда мы детьми устраивали бег наперегонки, старая обычно служила нам финишем. Дальше шел ряд развесистых ив, с которых каждые два-три горда срезались ветки и на растопку, и для изгородей, которыми окружали дворики или целые хозяйства. В самом конце на вершине плоского пригорка, именуемого Барабаном, росли восемь или девять уже старых акаций, под которыми с крутого лессового обрыва свисали, зацепившись за уходящие глубоко в склон длинные и мощные корни, густые кусты карликовой вишни с мелкими тёмно-зелёными плотными листочками и начинающим уже созревать небольшими плодами.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

24

Песенка является анахронизмом, она была написана на музыку Франка Хрумита только в 1928 году. (Прим. Автора).

25

Обращение к молодому дворянину в Польше.