В поезде
В Тулу я ехал через Москву.
На каждой остановке с соседней плацкартной лавки срывался толстячок и летел на вокзал.
— Куда вас носит? — спросил я.
— Оё! И не спрашивайте… Я был у кардиолога. Так этот шокнутый мормон накыркал мне, что я могу в любую секунду отстегнуть копыта. Вот я и бегаю к кассам за билетом лишь до первой станции.
— Какой вы полохливый скопидомушка! — усмехнулась ему полная красивая старушка, сидела напротив меня за откидным столиком. — Мне бы ваши печальки…
Разговорились. Оказывается, у неё какая-то мудрёная нервная болезнь. Уже 15 лет пухнет. Не двигается. Не может сама раздеться. На носилках вносили её в вагон.
Я разламывал ей булку, мешал чай. Окает она. Она из Плёса (под Ивановом), откуда Левитан. Волжанка. Там у неё с мужем украли чемодан. В нём её лучшая одежда, бельё, деньги, что скопила для крымского курорта, куда сейчас и едет.
Жаль её. А она не хнычет. Бодра.
На мягкой улыбке вспоминает:
— Как-то вышел от меня мой лечащий врач и в коридоре наткнулся на приятеля. Говорит: «Знаешь, вот странная больнуша… По всем моим диагнозам должна бы умереть лет тринадцать назад, но до сих пор здравствует!» — Тот и отвечает: «Это, коллега, ещё одно подтверждение того, что, если больной действительно хочет жить, медицина бессильна». Посмеялись и разошлись.
А мне, ёшкин козырек, вспомянулось, как хотели меня вылечить народными методами. Лежала я в больнице. Ходил ко мне из соседней палаты один болящий старичок. Вот он и говорит мне с моей подругой Сашей:
— Жалконько мне вас. Я скажу вам средство, как вылечиться.
— Говори.
— Боюсь. Меня могут посадить. Вот буду выписываться, тогда и скажу.
Выписали его. Приходит прощаться и говорит:
— В расфасовку[39] свозят мертвяков. Вот вам средство: обмойте мёртвого и воду выпейте. Как рукой всё снимет!
Настрадались мы, соколик… Ради здоровья на всё готовы. Взяли мы поллитровку и повезли нас на каталках к сторожу морга, к армянину старому.
— Христофорушка, — докладываем ему всё по порядку. — Так и так, мы дадим тебе водки, а ты нам дай одного клиента.
У него глаза на лоб:
— Какие шустрихи бабульки! Ну дикие сексналётчицы!
— Не бойся! Невинность твоего жмурика мы не порушим…
— В городке Лексингтоне — это в американском штате Южная Каролина, — тоже думали, что покойника не изнасилуешь. А работница тамошнего морга Фелисити Мармадьюк забеременела от молодого жмура! Пожаловалась своему гинекологу. А он и шукни полиции. И эта деваха Фелисатка выплатила штраф в 250 тысяч долларов. Её обвинили в осквернении умершего и в акте некрофилии.
— Не горюй! В наши годы и в нашем положении от нас такойского геройства не жди. Ты сильно не убивайся. Никого мы осквернять не собираемся. Мы только его помоем и воду с него выпьем. В нём, Христофорушка, всё наше спасение! Уступи любого жмурика. Бери спокойно плату! — и отдали ему поллитру.
— Ладно. С водкой я знаю, что делать. А всё же… Ох, дурная моя голова!..
Саша его перебила:
— Христофорушка! Не говори так! А то одного начальника посадили за неуважение к власти.
— Да, я самый большой начальник над жмуриками. Все лежат, один я бегай вокруг них. Ну, с учётом замечания спрошу культурно. Ох, умная моя головушка… Что вы будете делать с моим клиентом?
— Да в нём, божий человеченько, повторяем, всё наше спасение!
— Раз так — берите. Свеженького! Может, ещё горяченького! — и показывает на здоровенного дядьяру. — Сегодня подкатили.
Подъехали к «спасителю».
Зубы оскалены. Глаза открыты. Страшно.
Начали мы мыть. Саша моет ноги, а я — лицо.
Смотреть ему в лицо боюсь. Глаза отворачиваю, а сама мою.
Намыли полбанки.
Поехали в палату.
Как все уснули, Саша тайком от меня налила себе в ложку и выпила.
Я ей и говорю:
— Хоть темно, а вижу. Воруешь! Какая ты ходовая. Не делишься со мной.
Налила она и мне в ложку.
Подношу ко рту — увидела мёртвого в ложке. Его оскаленные зубы, широко раскрытые ужасом глаза.
Страшно-то что! Я чуть не закричала на всю палату.
Задрожала я вся, бросила на пол ложку.
И тут же пожалела. Сашка выздоровеет, а я нет!
И всё равно ни ложки не приняла.
А Сашка всю банку высосала.
И всё равно не помогло ей это народное средство.
Старуха в печали помолчала и снова заговорила:
— В другой раз приходит ко мне другой старый насмешник и так лукаво докладывает:
— А ты могла б вылечиться.
— Ка-ак?
— Мужик у тебя молодой?
— Откуда? Под шестьдесят.
— Тот-то. Надо молодого.
— Да кто ж на старую покусится? — с жалью я.
— Деньги есть на водку?
— Есть.
— Найду.
Дня через два приходит рыжий детина лет тридцати. Тупой и пустой. Мнётся.
— Вы Антонина Ивановна?
— Я.
Молчит.
— Вам дедушка что-нибудь говорил?
— Говорил.
— Вот я к вашим услугам.
— Да знаешь, милый, я не хочу так лечиться.
— Вам видней.
Вздохнул. Постоял. Поскрёб затылок. Побрёл.
Я рассказала об этом подруге Саше. Та — моему мужу. А он ревнивый. Прилетел ко мне:
— Было такое? — сымает спрос.
— Было.
— Знаешь, мать, собирайся домой. А то тут тебя вусмерть залечат!
И увёз меня из больницы.
— А это было уже не со мной. Однако на моих глазах.
Пятигорск. Санаторий. Первое Мая. Все ушли на демонстрацию.
Шесть женщин-калек распили на террасе бутылку шампанского и запели.
К ним подсели три парня с гитарой.
— Станцуем? — говорит парень из этой троицы молодой красавице Зине.
— Неохота.
Выпили ещё.
Другой парень Зине:
— Станцуем?
— Да что-то не тянет…
Сказали про обед.
Безногую Зину повезли в кресле с колёсиками в столовую.
Парни запечалились:
— А мы её ка-ак звали на танцы…
26 июня 1964
