Испытание жизнью

Анатолий Лубичев, 2020

Этот роман не только о войне и не столько о войне – в нём рассказывается о нелёгком жизненном пути простой крестьянской семьи. Написан в память о людях, что жили, любили, ненавидели, терпели лишения и трудились, трудились, трудились; о людях, которые, несмотря ни на что, смогли преодолеть все несчастья и беды, уготовленные им войной и послевоенными годами. События, отражённые в романе, имели место в действительности и воссозданы по рассказам и воспоминаниям жителей одного из сельскохозяйственных районов Смоленской области.

III

Артельные, закончив ремонтные работы в театре МХАТ, ожидали десятника с заработанными деньгами и собирались к отъезду домой. В их числе был Пётр Сергеевич Сергеев. Они, как говориться, уже сидели на вещах, когда пришёл десятник.

— Мужики, выручайте, не подведите, надо задержаться на недельку. Срочный государственный заказ — выполнить ремонт лестницы в Кремле: изготовить по размеру мраморные ступени и заменить несколько штук старых, треснувших и изношенных. Работы немного, не больше чем на неделю. Выручайте, мужики. Если выполним заказ, на следующий год работы будет по горло.

— Мне, например, надо спешить. Пахота на носу. И потом я последний год трудился, мне о будущем годе думать не приходится, — Пётр постучал себя по груди, — Всё здоровье своё сгубил на этой работе, дыхание каменной пылью забито. И ещё скажу тебе, прежде чем просить задержаться, заработанное отдай, а мы уж подумаем.

— Правильно говорит Сергеич!

— Верно! Рассчитаться бы надо.

— Знаем мы твою неделю!

— Конечно, конечно. Вот ваша зарплата. Делите сами по совести и по труду, — десятник протянул Петру увесистую пачку ассигнаций.

Мужики довольные стали обсуждать предложение десятника.

— Так значица, — выступил старший из них, — Согласные мы, ежели хорошо заплатишь. И работы чтоб не боле, чем на две недели.

— Разумеется, заплачу. В тройне заплачу. Будет работа спориться, может и раньше, чем за две недели, справитесь.

Работы намечалось провести в главном Кремлёвском дворце.

Рано утром десятник принёс пропуска в Кремль. Через час артельщики уже стояли у дверей парадного входа в Кремлёвский дворец с инструментом и узлами с рабочей одеждой.

Часовой, стоявший у входа, преградил им винтовкой дорогу:

— Нельзя сюда!

— Мы работать направлены. В пропусках указано: Главный Кремлёвский дворец.

— Мне такой команды не было. Идите к коменданту Кремля.

Комендант, полковник НКВД, кроме пропусков потребовал от всех паспорта. Внимательно изучив каждый документ и задав некоторым артельщикам несколько вопросов: о месте постоянного проживания, о происхождении, об их отношении к политике, проводимой партией, и другие. В результате заявил двум из прибывших, что не может допустить их к такой ответственной работе, и предложил покинуть территорию Кремля. Особенно долго он разглядывал документы Петра Сергеева:

— Из крестьян будешь? Как среди артельщиков оказался?

— Так уж получилось. В германском плену обучился этой работе. Из плена бежал. Тут революция, Гражданская война случилась. Я через Украину перебрался на Дон. За белых воевать не захотел и перебрался на родину в Смоленскую область. Надо было на что-то восстанавливать хозяйство, вот и пошёл к артельщикам.

— За белых не хотел. А за красных что ж?

— Да как то не получилось. Пока здесь семью устраивал, так и война закончилась.

Тоже можешь быть свободен. Тебе с твоей анкетой здесь делать нечего.

Мужики зашумели и в один голос начали убеждать коменданта, что без Сергеева никакой работы не получится.

— Он у нас самый главный разметчик и подборщик фактуры, без него никак. Тоже самое подтвердил подошедший десятник и попросил коменданта под свою ответственность допустить Сергеева к работе.

Комендант молча, внимательно ещё раз всех осмотрел:

— Прежде чем мы пойдём на место, зарубите себе на носу, с просьбами и с жалобами к членам правительства не приставать. Самим в разговоры не напрашиваться. Отвечать кратко без своих умозаключений. Если выяснится, что вы не поддерживаете линию партии, то небо вам покажется в копеечку. Ясно, надеюсь! Идите за мной.

Он лично провёл артельщиков внутрь дворца и уходя погрозил пальцем:

— Глядите у меня!

Войдя внутрь, артельщики оторопели от красоты отделки и убранства внутренних помещений и даже засомневались, сможет ли их работа соответствовать этому.

Заметив на лицах артельщиков сомнение, десятник поспешил их успокоить:

— Будьте уверены. Справитесь. Работа обычная и хорошо знакомая.

Он распределил работу среди артельщиков с учётом их возможностей. Петру и его подручному Емельяну было поручено изготовить и заменить несколько лестничных ступеней на главной лестнице.

Работа спорилась. По лестнице очень редко кто-либо проходил, поэтому работе артельщиков особо не мешали.

Иногда Емельян толкал Петра и кивком головы предлагал взглянуть на проходящего мимо человека, чьи портреты частенько печатались в газетах. Пётр цыкал на него, но всё ж краем глаза разглядывал проходящего члена правительства, когда ещё удастся такое. Через несколько дней «десятник», видя, что Пётр вполне справляется один, отправил Емельяна на другую работу.

Пётр в очередной раз прилаживал одну из готовых мраморных ступеней, когда за спиной прозвучал тихий голос:

— Харашо работаете… товарищ… со знанием дела… Многим у нас… не хватает… именно этого.

Слова произносились негромко с расстановкой, что заставляло прислушиваться и внимательнее относиться к сказанному.

— Кто такой будете?.. Рабочий?

— Пётр Сергеев, артельщик. Я вообще-то из крестьян, а с артелью зимой подрабатываю. Вот артелью сообща значит трудимся.

— А скажите, товарищ, Сергеев… как это Вам… крестьянину… вдруг удалось освоить… такое трудное… я бы сказал… совсем необычное для крестьянина… ремесло?

Пётр прекратил работу, сел на уже установленную ступеньку и, приподняв глаза вверх, обомлел, но опомнившись тут же быстро поднялся. Оказалось так, что он стал на много выше человека напротив, поэтому растерялся и не мог сообразить, как выйти из этой ситуации.

— Сидите, отдыхайте… Не люблю раболепия… Не наш это обычай… Не советский…

— Разрешите, я закурю, Иосиф Виссарионович. Надеюсь, меня не накажут.

— Курите, товарищ… С Вашего разрешения… я тоже присяду… и закурю.

Сталин сел рядом на ступень. Пётр достал из кармана фартука кисет.

— Спрячьте… Свои потом покурите.

Сталин достал из кармана френча военного образца коробку папирос «Герцеговина Флор», раскрыл и протянул Петру.

Пётр аккуратно взял одну папиросу. Сталин достал из другого кармана трубку и стал набивать табаком из папирос, ломая их. Затем протянул коробку с оставшимися папиросами Петру:

— Возьмите… У меня ещё имеются… Теперь… если накажут Вас… то вместе… со Сталиным.

Пётр достал коробку спичек и прикурил папиросу:

— Никогда ни курил таких папирос.

Сталин некоторое время раскуривал трубку. Раскурив изредка её потягивал и молчал, глядя куда-то в пространство.

Пётр первый нарушил молчание:

— Я, товарищ Сталин… Я, Иосиф Виссарионович, освоил это дело в австрийском плену во время войны с Германией. Нескольких пленных и меня в том числе направили работать на гранитную фабрику, там и обучился. Вот, и пригодилось умение-то.

— Как же так?.. Присягу нарушили… товарищ Сергеев?

— Присяги не нарушал. В этом не повинен. Наш полк попал в окружение. Сражались, пока ни закончились боеприпасы. Командование приказало прекратить сопротивление. А потом кому присягу-то давали — царю.

— А, скажите… товарищ… Сергеев… Вы в колхоз… вступили?

— Нет, Иосиф Виссарионович, в нашей деревне колхоз ещё не создан, а потом меня всё равно не примут. Я не крестьянин, не рабочий, да и зажиточным считаюсь. Хотя, какой я зажиточный. Благодаря этой работе имею, конечно, лишнюю копеечку, но заработанную всё ж честным трудом.

— Какая… причина… что затянули так… с колхозами?.. Плохо… работает… ваш райком… и райсовет…

— Причина такая. Насмотрелися наши крестьяне на мытарства соседей, где была создана коммуна. Четыре деревни, значит, свезли всё своё хозяйство в одну деревню. Всё общее. Работали, кто как хотел. Руководства настоящего не было. Дожили за один год до ручки, как говорится, и разбежались, расхватав всё, что не проели. Насмотрелися. Райком что?.. Он несколько раз сход собирал. Агитировал и припугивал, но никак не уговорил. Я, что скажу, пока настоящие хозяева из середняков, знающие крестьянские нужды, ни вступят, не будет колхоза. Вступят, так за ними и все остальные пойдут.

— Спасибо за беседу… товарищ… В колхоз вступайте… Партия… всё обдумала… Только коллективный труд… поможет…высоко развить… наше… сельское хозяйство… Примут… Ведь… власть наша… рабочее-крестьянская… Вы… товарищ… напомните им об этом… Как бы противники… коллективизации… ни мешали… партия большевиков… выполнит… намеченный план… развития страны… а с ними… мы разберёмся… Прощайте… рабочий — крестьянин… Сергеев… Добра… и благополучия… Вашему дому… В колхоз… вступайте… и другим… посоветуйте… Плохо… быть наполовину рабочим… и наполовину крестьянином… нужно быть… стопроцентным рабочим… или колхозником.

Они одновременно поднялись со ступеней. Сталин, поднимаясь вверх по лестнице, ещё раз повторил:

— Партия… разберётся…

Работы в Кремле закончили за день до Пасхи. Артельщики собирали свои вещи, когда неожиданно пришёл «десятник»:

— Идите в финчасть за премией. Премию вам выписали. Да… Ещё вот талоны возьмите на продуктовые наборы. Получите в ГУМе, в спецсекции.

Премия оказалась существенной, аж пятьсот рублей, но более всего удивил набор продуктов, некоторые из которых были неведомы артельщикам. Баночки чёрной и красной икры, консервированные крабы, сайра, печень трески и шпроты, увесистый кус севрюги, палка сырокопчёной колбасы, три плитки шоколада, пачка чая, коробка конфет и бутылка красного грузинского вина, всё это было аккуратно упаковано в коробку и для удобства добротно перевязано шпагатом.

Отпускающий наборы продавец заявил:

— Только правительство и высшие партийные и советские деятели получают такие наборы.

Окончание сезона работ, как всегда отмечали в ближайшем Подмосковье в доме одного из артельщиков. Гостеприимный хозяин, холостяк, всегда с радушием принимал гостей.

Основным занятием была игра в карты на деньги. Правила были твёрдые, все выделяли на игру по одинаковой сумме, и проигравший эту сумму выбывал из игры. Играли, пока ни останется с приличным выигрышем кто-то один, победивший всех.

На этот раз сумму определили в половину премии. Петру не везло, и он выбыл уже в середине игры, которая продолжалась до самого утра. Победитель послал самого молодого из артельщиков за водкой, обмыть выигрыш. Тут уж напились до полной готовности.

Выспавшись и приведя себя по возможности в нормальный вид, Пётр и несколько попутчиков из артельщиков пошли на ближайшую станцию и на пригородном поезде доехали до Киевского вокзала, а затем на трамвае до Белорусского вокзала.

Поезда ходили редко. Простояв более пяти часов в очереди за билетом на поезд смоленского направления, и ещё прождав на забитом людьми и вещами вокзале ещё восемь часов, Пётр занял место в вагоне.

Вагон был очень старый и вконец изношенный, при движении в нём, что-то скрипело, трещало и стучало. Казалось, того гляди развалится.

Поезд медленно двигался в сторону Смоленска, подолгу задерживаясь на каждой станции. Состав тянул изрядно дымивший паровоз. Время в пути заняло почти семь часов.

Пётр сошёл с поезда сразу после Вязьмы на станции Дурово и ранним утром пересел на рабочий поезд, ходивший по узкоколейке до Владимирского Тупика.

Приехав на станцию Игоревская, Пётр направился по большаку, ведущему в сторону Холм-Жирковского. Заплечный мешок, набитый всевозможными вещами, деревянный сундучок с инструментом и рабочей одеждой да коробка с продуктами составляли достаточно тяжёлую кладь. Присев на сундучок, стал ждать попутный транспорт. Ему повезло, и он довольно быстро остановил подводу, загруженную мешками с солью. Платы возничий не попросил, кроме как на время дороги обеспечивать его табачком. Пётр взгромоздился со своим скарбом на мешки и склонив голову задремал, прерывая сон только для изготовления самокруток.

В один из перекуров Петра хозяин подводы, не оборачиваясь к нему, спросил:

— Откель и куды путь держишь? Как тебя величать?

— Пётр.

— Так, откель Петро путь держишь и куды, еже ли не секрет?

— Домой в деревню. Это за Днепром. Фелиппово. Слыхал?

— Знамо дело. Тябе повязло, я в Нахимовское еду, как раз мимо твоёй дяревни.

— Еду из Москвы. В зиму там работал. Возвращаюсь, к севу пора готовиться.

— А, я-то из потребкооператива. Соль вязу для засолки сала, капусты, гурцов и прочаго. У нас у коперативи ешшо ни чаво, а тябе я не завидую. Шшо щас деется у нас у районе. Спешно ряшило начальство согнать усех крестян у колхозы, а тех, хто не согласный, в сновном у каго хозяйство крепкае, записывають в кулаки и приписывають им гитацию пртив вступления в колхоз. Значица супротив гяняральной линии партии. И как врагов советской власти ссылають у Сибирь. На сяле многия папали под этя жорнова. У некоторых колхозах додумались до тово, шо и тех колхозников, хто не соглашалси с ряшением колхозного начальства, тоже сключали с колхозу и записывали в подкулачники.

Пётр слушая, молчал. Слова мужика навели его на мысль, что это он возможно виновен в происходящем. Зачем он так разоткровенничался перед Сталиным. Неужели то, что он услышал от меня, имело такие последствия. «Какие ещё пакости придумает эта народная власть», — Пётр нащупал в боковом кармане пальто коробку, подарок Сталина. Достал её и хотел выбросить, но вспомнил, что в ней лежит важный документ, и передумал. «Жаль выбрасывать такую красоту да ещё с папиросами. Что добру пропадать», — и Пётр убрал коробку обратно в карман, — «Будет, чем похвалиться перед мужиками. Всё ж сталинский подарок. Всё-таки нехорошая личность оказывается этот наш вождь, если всё так и есть, как я думаю».

— Ко мне кум приехал, он по Волге плавал на барже в прошлом годе, рассказываить, на кажной пристани люди стоять милостыню просють, шо б подали шо из съястнога. В колхозы всех поголовно согнали, а тут тябе засуха, неурожай. Запасов у колхозе никаких нету, всё государству сдають. Это не то шо у свободного хозяина усегда про чёрный день храняться кой-какие запасы. Шо и говорить, глупые, я дажа прибавил бы пряступные люди страной правють. Но тольки я тябе, Пятро, этага не говорил. Мяне ешшо на свободе пожить хочитца.

Дорога в основном шла через лес и ещё не просохла. От талого снега местами стояли глубокие грязные лужи. Пара лошадей иногда с большим трудом преодолевала очередное препятствие.

Когда лес закончился, впереди замаячила деревня, через неё и проходила дорога.

Пётр попросил Ивана, так звали возничего, остановить лошадей у колодца.

Он совсем забыл просьбу жены привезти из Москвы святую воду и теперь решил как-то выйти из положения. Он развязал мешок и достал бутылку водки.

— А, что, Ваня, ни хлопнуть ли нам за моё возвращение по стаканчику, да душу отогреть после таких дел.

— Да, дяла хужей некуда. Мы у коперативи усё гадаим, иде будем брать сырьё да товары. С колхозов шиш шо получишь. А?.

Распечатав зубами бутылку, Пётр выплюнул сургуч и бумажную пробку:

— Закусить бы чем…

— Имеем чем, — Иван достал из холщёвого узелка, лежавшего под сеном, на котором он сидел, солёный огурец, два яйца, луковицу и краюху ржаного хлеба, — Вот и закус, шо можить быть лучча…

Они делали по несколько глотков, заедая каждую порцию спиртного.

— Надо допивать, — сказал изрядно уже захмелевший Пётр, — Жалко выливать.

— Зачем выливать. На. Из газетки пробочку сделай, заткни. Дома допьёшь с похмелля-то.

Пётр покачал головой:

— Не. Воду мне надо налить. Очень надо, а то домой не пустят.

И они дружно докончили остатки водки.

Колодец был глубокий. Подняв с помощью ворота ведро, Пётр прежде всего отпил из него. Вода оказалась очень холодной, чистой и приятной на вкус. Петр опустил бутылку в ведро, и вода забулькала, заполняя её.

От моста, как всегда, Пётр шёл пешком вдоль Днепра по краю поля, которое уже ожидало приложения крестьянского труда.

Его семейство было в полном сборе. На столе стояло блюдо с куличём, вокруг которого лежали крашеные в луковой шелухе яйца. Ульяна разливала из самовара чай, заваренный травами.

Когда Пётр вошёл в горницу, все повскакивали с лавок и подбежали к нему, чтобы обнять и прижаться к родному человеку. Но прежде каждый произносил: «Христос воскресе». Пётр отвечал: «Воистину воскресе» и трижды целовал их в щёки. Он сбросил с плеч пальто и положил на сундук. Сев на скамью у печи, снял сапоги со следами не отмытой грязи и одел лапти, поставленные рядом Ульяной.

— Захар, принеси мои вещи. Я в сенях оставил.

Поставив перед собой коробку и мешок, Пётр начал раздавать подарки:

— Тебе, Уля, платок, — он достал цветастый с кистями платок.

— А, мне? — не выдержала дочь.

— Тебе, Дуняш, маниста и зеркальце.

Дуня схватила манисты и накрутив их на шею подбежала к зеркалу, висевшему на стене:

— Красота-то какая! Спасибо, папка. Девки обзавидуютца.

— Григорий, держи кепку и складной нож со всевозможными приспособлениями, ты давно просил.

— Спасибо, батя, — Григорий расправил немного помятую кепку и погрузился в изучение ножа.

Пётр вынул из мешка свёрток:

— Твой подарок, Захар. Тройка. Из отличного сукна. На себя мерил. Мы вроде как схожи по конституции. Еже ли что, мать поправит, где надо подгонит. Не гоже тебе ехать свататься в деревенском.

— Свататься?

— Решил я тебя оженить и невесту нашёл, Ленку Щербакову. Знаешь её? Подходит она тебе?

— Знаю. Много раз видел в клубе. Ихний кружок разные представления устраивает. Красивая… Согласится ли за меня выйти?

— Это уж ты постарайся. В кружок к ним запишись.

— Меня приглашали на гармошке играть. Хор образовался. Ленка тоже в нём поёть.

— Хорошо. Покажи себя с лутчей стороны. Заступись, если кто обижает. Я, когда за мать заступился, она потом глаз с меня не сводила.

— Прямо уж не сводила. Можить это я тебя тожить завлекала. Отца слушай он дело говорить.

— Да чо, я согласный. Только она девка боевая, её не очень-то обидишь.

— Договорились. Закончим пахоту и поедем сватами к Александре Щербаковой на смотрины ёйной дочки. А ты Захар постарайся понравиться будущей жене. Сосватаем тебе невесту и осенью свадебку сыграем… Ну а теперь я устрою вам настоящий праздник, — Пётр не спеша аккуратно развязал шпагат, обматывавший коробку с продуктами, и смотал его в клубок:

— Пригодится по хозяйству. Подходите, берите и ставьте на стол.

Вскоре на столе оказалось всё содержимое коробки. Все с любопытством разглядывали, вертели в руках, нюхали угощения, из которых многое они никогда не видели.

— Хорош подарок от правительства мне за труд мой!

— Так хочется всё покушать, — Дуня уселась за стол в ожидании.

— Всё будем и пробовать, и есть, Дуня, да вином запивать, — и Пётр стал внимательно разглядывать этикетку на бутылке. Но Ульяна категорически возразила:

— Не дам я вам счас съесть сразу всё. И без вина обойдёмся. Чай остывает. А, насчёт выпить, ты, Петь, я вижу, ужо достаточно приложился к водочке.

— Что есть, то есть, не скрою. Командуйте, как хотите.

— Скомандую так, — Ульяна стала перед столом, раздумывая:

— Вино и конфеты… — она забрала у Дуни коробку, которую та рассматривала, держа в руках и читая всё, что на ней написано, — возьмёте, када поедете обговаривать свадьбу. Банки и колбаску прибережом до свадьбы. Шоколад отдадим Захару. Пойдёт на свидание, будет, чем угостить Ленку. Девки это любят. Рыбу, жаль долго не пролежит, и всё остальное счас съедим, всё-таки Пасха, большой праздник.

Ульяна сложила в фартук банки и колбасу, подошла к буфету, открыла его ключом, убрала всё туда, достала начатую бутылку водки и снова заперла.

— Это нам с тобой, празник отметить, — она поставила бутылку на стол, — А вот ты, Петя, про мою главную-то просьбу забыл.

— Точно. Забыл, — Пётр поспешно поднял лежащее на сундуке пальто и достал из кармана бутылку с водой заткнутую бумажной пробкой, — Не пролилась, слава богу. Получи, Ульян, что просила.

Ульяна взяла бутылку, вытащила пробку, перекрестилась и приготовилась отпить глоток:

— Фу, водкой пахнить. Не догадался чистую посудину найти или эту, хотя б сполоснул.

— Сполоснул… Ты что говоришь? Где мне в церкви споласкивать? Святой водой что ли, шоб поп крестом огрел, — после этих слов Петра дети расхохотались, не в силах удержаться от смеха.

— Циц! — пригрозила Ульяна. — Не поп, а батюшка. Безбожник.

Она заставила детей отпить из бутылки по глотку и предварительно трижды перекреститься.

— Почему безбожник? Можить я самый верущий и есь. Можить боле попа твово верую, — Пётр повернулся в сторону иконы Казанской божьей матери и перекрестился, — Батюшка у меня один, отец мой родный Сергей Парамонович, царствие ему небесное.

Огонёк на лампадке заколебался, придавая образу обманчивые признаки живого человеческого лица.

— А в школе учут, что бога нет, — встряла в разговор Дуня.

— Состарисся, помрёшь, в ад попадёшь и узнаешь тогда, есть бог или нет, — Ульяна, наливая воду на ладонь, побрызгала во все углы горницы и протянула бутылку Петру, — Испей тож глоток.

— Я уже сегодня пил, — хотел было отказаться Пётр, но внемля просьбе Ульяны всё ж выпил, — Прости господи, — и он трижды перекрестился.

Все уселись за столом, предвкушая праздничный обед.

— Ну, ты мамка и жадна.

— Я, Греня, не жадна. Ко всему надо относитца беряжливо и в еде умеренность знать, а иначе по миру пойдёшь милостыню просить. Вот так-то, сынок. Ты весь в батьку, всё готов растранжирить или в карты проиграть, не то што Захарка — он в меня.

— Почему проиграть? Держи, — и Пётр достал из-за пазухи перевязанную верёвочкой внушительную пачку денег. — Это называется проиграть? Бери, спрячь, у тебя точно целее будут.

Ульяна, взяв деньги, быстро вышла за дверь.

— Какова баба, даже нам не доверяить. Ежели прикинуть, можить и правильно. Чёрные денёчки могут наступить, когда их совсем не ждёшь. И они наступят. Скоро наступят. Верно говорю.