Легенды нашего края. Золотая ловушка

Анатолий Агарков, 2023

Южный Урал… Граница Европы и Азии. Рубеж культур Востока и Запада. Заповедный край природных аномалий. Чтобы объяснить непонятное, чего только люди не выдумывают:– в пещере Титичных гор, где по слухам скрыт пугачевский клад, существует провал во времени;– на дне озера Круглое есть калитка на Тот Свет;– Живая Вода Оленичева способствует реинкарнации;– после купания в озере Горьком снятся фантастические сны;– над озером Чекарево однажды зависла летающая тарелка…Как вам такая версия преступления – домовой зарубил свою хозяйку из ревности?Читайте, скучно не будет…

Каждый выбирает для себя

женщину, религию, дорогу.

Дьяволу служить или пророку —

каждый выбирает для себя.

/Ю. Левитанский/

1

Мое путешествие к низовьям Отца вод (Месси Сипи) — как его называют индейцы сиу — не обещало быть богатым на открытия и приключения. Оно уже заканчивалось в спокойном течении низменного русла, и вот-вот должна открыться дельта с ее многочисленными рукавами. Но тут возник остров с крутыми скалистыми берегами — а дальше гора, на пике своем непокрытая лесом. Просто чудо земное! И то, что это был остров, а не берег реки, подсказало течение, которое он разделил на два потока.

Дальше еще интереснее….

На плоском уступе одной из скал, по местному обычаю скрестив под себя ноги, восседал индейский шаман — то, что служитель культа, я сразу понял по раскраске лица и пестрому перышку, проткнувшему одну его ноздрю.

Широким жестом, коснувшись ладонью груди, он простер правую руку в мою сторону и сказал на наречии сиу:

— Приветствую тебя, мой бледнолицый брат. Я жду тебя — прошу причалить.

Окинув взглядом его и окрестности, я не почувствовал угрозы. Направил пирогу к скале шамана. Он принял брошенный мною шкерт и закрепил его за камень.

— Это очень любезно с вашей стороны — пригласить меня в гости, — сказал я. — Но почему во мне возникла нужда?

— Эту нужду подсказали мне Боги. Ты разведчик Мару?

— Да, я иногда подряжаюсь работать разведчиком, но крайне редко, ведь по природной склонности я — бродяга: скитаюсь, ищу, сам не знаю чего — то ли счастья, то ли несчастий: будущее покажет. А зовут меня Мару англосаксы, намекая на мое французское происхождение. Французы зовут меня Анатоль, зная о моих русских корнях. А вообще-то я поданный Соединенных Штатов Америки — страны неограниченных возможностей и величайшей на свете подлости, которую они почему-то зовут демократией. Я нужен вам для работы?

— Тебе предначертано Богами нашими исполнить великую миссию.

Я усмехнулся:

— Велика ли оплата за великую миссию?

Шаман вперил в меня долгий взгляд. Ну и я — не будь дурак! — столь же откровенно уставился на него. Служитель индейского культа выглядел очень солидно — серебристая седина по краям иссиня-черных волос и глубокие морщины на лице, особенно вокруг проницательных, умных и гордых, по-рысьи желтых глаз. Вид его внушал мне доверие, а молчание — тревогу.

— Скажи, Мару, как ты относишься к людям с красной кожей?

— Разве Боги ваши не сказали тебе?

Мы прекрасно поняли друг друга. Мне плевать какого цвета кожа — лишь бы человек был хороший. Чаще всего в моей жизни именно среди цветнокожих встречались порядочные люди. Я понятие не имел, чем это вызвано, но вот этот простой шаман внушал мне доверия больше, чем сам президент США. Может, такова воля этого человека, или мое особое представление о чести?

— Боги поведали мне, что избранный человек бескорыстен.

— Надеюсь, что миссия, мне предначертанная, не есть мое жертвоприношение?

— Я передам тебе сокровища, собранные нашим народом великому Маниту, которые ты должен употребить на его благо.

— На благо кого — народа или Маниту?

Шаман, проигнорировав мой насмешливый вопрос, продолжал:

— Получив доступ к таким богатствам, ты не должен сойти с ума — возомнить себя пупом Земли, утираться четырьмя концами небосвода как носовым платком. А должен — уста навсегда сомкнуть и не выдавать никому тайну, которую я тебе открою, как бы ни просился наружу язык….

— Мне принести клятву? — со скрытым сарказмом спросил я, когда шаман умолк, переводя дыхание.

… ты не должен быть одержим жаждой власти. Все свое — ум, энергию и даже жизнь ты должен положить на выполнение воли великого Маниту, — после паузы продолжил он.

Все это было сказано строгим голосом, но не без пафоса.

— Теперь клянись, — сказал шаман, выставив перед собой руку ладонью вперед на уровне плеча.

Я повторил его жест:

— Клянусь! Да проглотит меня Маниту, если нарушу свою клятву.

На мое ёрничество шаман и бровью не повел. Мысль могла быть обличена в любые слова — он читал мои мысли и верил мне.

Шаман опустил свою руку, и я опустил. Кивком головы он предложил мне следовать за ним — мы поднялись и пошли узенькой тропой, прилепившейся к скале. Восхождение и жара лишили меня чувства голода — однако, подступила усталость.

Вершина скалы была перевалом. На той стороне вниз спускался пологий склон густо заросший субтропическим лесом, характерным для побережья Мексиканского залива. Далее чашей виднелась долина, покрытая густо-зеленым цветом растительности.

Я оглянулся назад. Полуденное солнце яркими бликами отражалась в течении многоводной реки. Священная земля Маниту!

— Этот остров был проклят из-за белой чумы, искавшей здесь золото, — поведал шаман, переведя дух. — Много-много лет не ступала сюда нога краснокожего человека.

Белая чума — это я: так индейцы зовут бледнолицых. Однако…

Мы спустились в долину. Из-под последнего камня, не покрытого ни травой, ни лишайником, струился маленький ручеек. Шаман припал на колено, провел по воде рукой с похожими на когти ногтями — потом хлебнул из ладошки.

Не оборачиваясь, сказал мне:

— Многие сыны Маниту с той поры ушли в Долину Вечной Охоты. Но мы помним об этой земле и не забываем ее, как бы нам ни было тяжело. Здесь для нас всегда будет земля наших предков.

Крутые скалистые берега для тех, кто не знает куда пристать, служили надежной защитой от проникновения. Теперь индейцы боятся здесь появляться — разве только шаманы. Поэтому остров необитаем.

Я опускаюсь на колени перед прозрачным родником, припадаю губами и пью — вода прохладная, но не ледниковая: зубы не ломит.

Шаман достал из котомки, висевшей у него на ремне через плечо, кусок сушеного мяса — пимикан:

— Закуси.

Я вгрызаюсь в него зубами, шаман свою долю мнет и елозит во рту беззубыми деснами и языком — долог будет его обед! Для меня он закончился быстро.

Шаман встает и идет вперед вдоль по долине высокой травы — я следом. Час идем, второй, третий, огибая гору с которой сошли — снова надвигается пологий склон, покрытый лесом. За ним должен быть скалистый обрывистый берег.

Там, где кончается лес, а скалы еще возвышаются впереди, открывается вид на подземный ход — то есть чернеет в скальной стене пещера.

— Мы пришли, — говорит шаман, — отдохнем.

А сам достает из-за пояса томагавк и начинает рубить толстые сучья мексиканского кедра. Все мое снаряжение, кроме оружия, конечно, осталось в пироге на берегу. По приказу проводника собираю хворост и развожу костер. Потом, по его же просьбе, ищу на кедрах наросты смолы и отковыриваю их ножом.

Становится понятна затея старика — он готовит смолистые факела, которые горят долго и не чадят. По-видимому, нам предстоит путешествие внутрь пещеры.

Потом мы еще раз поели, и остаток дня спим у костра.

Почему в пещеру надо входить ночью, пока не знаю.

Я подходил к ее входу, собирая хворост, вглядывался в сажную темноту — потолок высокий, пол почти горизонтальный: туда даже на лошади можно въехать. Но что там за чертой видимости — вопрос.

Ночь наступила. Мы сидим у костра. Шаман рассказывает.

— Великий Маниту родился в этой пещере.

— Я думал он Бог.

— Он Бог, но он вездесущ — Он — это мы; Он — это земля; Он — это вода; Он — это звезды… Что еще нужно?

Почувствовал, что что-то теряю, потому что не понял всего это полностью.

— Я тоже могу в это верить и молиться Маниту?

— Он — это ты.

— Я думал: Маниту — это Бог краснокожих.

Лицо шамана помрачнело, но голос звучит твердо.

— Маниту — это дух. Кто обладает Великим Духом — тот сын Маниту.

Клубы дыма костра закрыли звезды над нами.

Шаман встал, поджег один факел и охапку еще прижал рукою к груди. Я повторяю его приготовления к походу в пещеру. У входа он останавливается и говорит заклинание:

— Мы должны следовать путем Маниту, чтобы найти собственный путь. Мы избежим печального конца, если найдем свой путь. И если у нас нет оружия, чтобы защищаться от бледнолицых, то нам поможет золото наших предков, собранное для великого Маниту.

Говорит он сурово, но улыбается — юмор его не наигран.

— Золото Маниту поможет нам обмануть бледнолицых. С его помощью мы сможем перехитрить даже Великого Белого Отца в Вашингтоне.

Мне становятся понятными ход мыслей шамана и моя роль в этом предприятии. Еще во времена Римской империи говорили — ишак, нагруженный золотом, откроет любые ворота.

Шаман кладет на землю охапку с факелами и опускает мне руку на плечо.

Я понимаю, что он ждет, и отвечаю просто:

— Я готов.

Он убирает руку с моего плеча, поднимает заготовленные факела и входит под свод пещеры. Шаман сейчас сам похож на Божество, создавшего порядок на Земле после длительного хаоса — потемневшая кожа, заплетенная косичка иссиня-черных с сединою волос, широкие сутулые плечи, уверенная походка кривых мускулистых ног… По его движениям видно — человек взялся за дело. Он выведет свой народ из хаоса вымирания, и о нем будут вспоминать не только в связи с тем, что он сделал, а также — как это бывает в легендах — в связи с тем, что он мог бы сделать.

Я один буду помнить об этом, и я один буду это знать.

— Вы можете мне доверять, — говорю расчувствовавшись.

— Тебя выбрал не я, а Маниту! — голос отражается от стен пещеры, как гудок парохода — ту-ту…

Несколько летучих мышей срываются с потолка и уносятся в темноту — колеблется пламя факелов в наших руках. Я вздрогнул от неожиданности и, чтобы прикрыть свой испуг, говорю:

— Я даже не знаю твоего имени, шаман.

— Меня зовут Сан Тен Сиван, Пепел Костра, но ты меня можешь звать просто Шаман.

Он шагает впереди и от неровного света его факела стены пещеры то сужаются, наступая на нас, то расширяются, давая пройти. На потолке заметил какое-то мерцание. Может это в каплях конденсата отражается огонь факелов? Или это вкрапление слюды в базальт? Но не золото же…

Шаман уверенно идет вперед, но я заметил в стенах пещеры черные ниши ответвлений — лабиринт!

Снова летучие мыши — висят, как сушеные фрукты. И нас не боятся — потолок слишком высок. Если подойти ближе, то видно, что они реагируют на нас, вертя головами.

Я иду за Сан Тен Сиваном практически след в след — звуки наших шагов с гулом отражаются от свода и стен пещеры.

Мы так долго шли по пещере, выбрасывая обгоревшие факела, то протискиваясь в теснинах, то пересекая большие гроты, что в душе возродилось чувство тревоги, возникшее у меня в самом начале — в тот самый миг, когда увидел шамана, одиноко сидящего на скале. Я, как и любой другой, побаиваюсь темноты и лабиринтов — уверенность мне придавал Сан Тен Сиван, в долголетии которого я вдруг начал сомневаться. Вдруг он сейчас копыта отбросит — что будет со мной?

А может, он вообще демон во плоти — стал на моем пути, чтобы сказками о золоте заманить меня в подземелье?

А может, нет никакого шамана-демона — все происходящее со мной это простой психоз, целиком и полностью выдуманная параноидальная фантазия об индейских ритуалах крови и ужаса?

Иногда грамотным плохо быть — черте что в голову лезет.

Мы все шли и шли, и я был близок к мысли, что конца у этого пути нет.

В какой-то момент шаман пропал из поля моего зрения. И сразу же я почувствовал нарастающий звон барабанов в ушах, сменившийся лязгом гонгов. С потолка на плечи и голову вдруг закапала густая красная жидкость — кровь! Потом она вообще хлынула потоком. Я выронил факел — он потух. Мгновение темноты, и свет другого факела вернул в реальную жизнь.

Я лежал у скалы. Страшно болела голова — наверное, я ей сильно ударился.

Шаман заглянул в мое лицо:

— Последняя проверка Великого Маниту перед сокровищницей. Ты цел?

Чертов шаман! Мог бы предупредить — здесь, мол, шагай осторожно.

Я поднялся сам и поднял свой потухший факел — не понятно отчего он потух. Мне это совершенно не нравилось. Может, проверка Маниту, а может — это я дошел до ручки и окончательно свихнулся. Шизофреники слышат голоса — слышат ли они музыку?

Поджигая свой факел, я посмотрел на невозмутимое крючконосое лицо старого индейского шамана. Подумал — еще одна такая проверка, и ты найдешь меня сидящим на полу с указательным пальцем во рту и, возможно, тихо смеющимся.

Кто-то очень умный наверняка говорил, что, когда все остальное потерпело неудачу, надо попробовать сказать правду. Звучало настолько хорошо, что я был уверен — не мне первому пришла в голову эта мысль, и, кажется, это единственное, что мне осталось. Я сделал попытку:

— Шаман, ты мало говоришь, а я много думаю… и вот какая несуразица получается. Ты говорил, что ваш бог Маниту выбрал меня для великой миссии. А теперь ему вздумалось проверять меня. С какой стати?

Поскольку мой проводник в никуда ударился в молчанку, я продолжил.

— Если ты с ним общаешься, передай хозяину здешних мест, что я здорово стреляю с обеих рук. А куда прилетят пули, выпущенные в темноте, отрикошетив от скалы, известно лишь великому Маниту. Ты понял меня?

Он остановился, долго и жестко рассматривал меня, затем плечами пожал. Сплюнул на пол — довольно странный жест для великого шамана — и покачал головой.

— Бледнолицие, — сказал он. — Вы пришли незваными в нашу страну и обобрали нас до нитки. И затем, когда у нас ничего не осталось, кроме веры, вы хотите добраться и до нее. Хо!

Он погрозил мне пальцем, словно учитель нерадивому ученику.

— Слушай меня, бледнолицый. Если дух великого Маниту войдет в тебя, ты об этом узнаешь. Если нет — ты останешься здесь навсегда.

— Но и ты тоже, — усмехнулся я, положив правую ладонь на рукоятку кольта.

— Нет, — отрезал он. — Сейчас наши пути расходятся. Ты теперь во власти Маниту, моли его о помощи.

В ту же мгновение неизвестно откуда взявшийся порыв ветра одновременно загасил пламя наших факелов. Причем, бросив мне дым и гарь в лицо.

Кольт я таки выхватил, но пока проморгался и прочихался, стрелять стало поздно — вокруг было темно.

Я яростно выругался, и эхо из темноты ответило тем же. Так понимаю, шаман пропал, возможности запалить факел у меня нет. Я присел и задумался — какое великое чудо Маниту можно придумать для моего спасения?

Итак, я обманут, брошен в пещере без спичек, с оружием, и в полном одиночестве. Однако, в любой ситуации есть положительные стороны, если достаточно хорошо посмотреть, и после попытки найти хоть одну, я понял, что должен признать — пока не подвергся нападению голодных крыс.

Одиночество и темнота побудили меня перейти к философии.

Когда-нибудь все мы должны уйти. Даже в этом случае, смерть от голода в темной пещере не входила в мой список десяти лучших способов погибнуть. Заснуть и не проснуться — вот был номер один. Но как это сделать здесь и сейчас — не имею понятия. А загнусь все равно. Просто пущу себе пулю в рот, когда голод или жажду не в силах станет терпеть — револьвер при мне.

Что я увижу, когда умру? Я не верю ни в душу бессмертную, ни в Ад или Рай, или другую торжественную ерунду. В конце концов, если бы у меня была душа, разве бы я не имел возможности с ней пообщаться? Значит, нет. Если бы она была и общалась бы только с Богом, то чем она тогда лучше глистов, которые в нас заводятся и едят поедом? Если совестью нашу душу назвать, то скажу откровенно — нахрен мне такая душа: так порой бывает тяжко от совершенных поступков. И представляете — с совестью в Рай! Да он с ней Адом покажется.

Нет, нет и нет! Человек, как и все живое — бездуховные существа!

Но думать о замечательном, единственном в своем роде мне, уходящем навсегда без возврата назад, было очень грустно. Трагично, правда. Тут и в душу поверишь. Или некоторые возможности реинкарнации.

Какие шансы после смерти мне снова стать человеком? Да никаких! Могу возродиться навозным жуком. Или хуже того — глистой в чьих-то кишках. Так что…

Будет ли кто оплакивать меня? Эгоистично жил — эгоистом помру.

Ладно, чего высиживать? — побреду куда-нибудь хоть на ощупь. Возможно, так будет лучше. Глядишь, действительно, великий Маниту сжалится надо мной и куда-нибудь выведет. Помолиться что ли ему?

Нащупал стену и потихонечку шаг за шагом побрел в кромешной темноте.

Возможно, жены мои, меня бросившие, оплачут меня. И дети, конечно, будут скучать. И внучки — эти уж точно!

Смотри-ка ты, кажется позитив возвращается!

Движение даже в никуда, оказывается, всяко лучше, чем бесполезное сидение на месте. Я двигался так — одна ладонь на стене, другая вытянута вперед, чтобы не торзыкнуться головой о какой-нибудь выступ или вдруг понизившийся потолок свода; вся тяжесть тела на одной ноге, второй аккуратно ищу опору впереди. Иду.

Знаете, а я ведь совсем недолго шел. Мне показалось, за первым же поворотом открылся широкий вход в пещеру и звездное небо за ним, а в нем огромная темная фигура шамана. Достал кольт, спокойно прицелился и подумал — попался, сукин сын! Но не выстрелил.

Опустил оружие и пошел быстрее, не держась за стену.

Догнал предателя, оттолкнул и вышел из пещеры. Звездное небо, силуэты деревьев в их незавидном свете — самое прекрасное, что я когда-либо видел. А вон и костер наш, оставленный перед спеленгом, тлеет углями.

В течение долгой минуты я наслаждался вновь обретенной жизнью. Потом повернулся к шаману:

— Мне следовало тебя убить, но есть вопросы.

— На все отвечу. Пойдем к костру, — несколько легкомысленно ответил он.

Шаман действительно подсел к костру, пытаясь не показать слишком многого на своем лице, и подбросил сучьев в огонь. Они с треском начали разгораться.

Когда я присел к костру, краснокожий сказал:

— Ты выдержал все испытания — Маниту проверил тебя.

Я понимаю, что должен был сообразить — другого ответа не может быть. Но вроде бы мы шли за сокровищами. Что скажешь, шаман?

— Я принес сколько мог унести. Мало? — схожу еще.

Он кивнул на котомку, лежавшую в кругу света костра.

— Это золото Маниту.

Насколько я понимаю положение вещей — мне по-прежнему не доверяют. Да Бог с ним! Я и не собирался вникать во все тайны пещеры, шамана и божества.

— Здесь…, — я взвесил котомку индейца в руке и показал свою грамотность, — четверть центнера, если в фунтах мерить. Чистоган?

Развязал горловину, зацепил в ладонь и вытащил на свет костра пригоршню самородков. Они светились в сполохах огня медовым светом.

Заметил внимательный взгляд шамана и швырнул самородки обратно в мешок.

— Ночь на исходе, а мы еще и не спали. Кемарнем?

Шаман кивнул и привалился к дереву — я так вряд ли усну. Мне надо… Я подложил котомку под голову, сунул ладошку прокладкой под ухо, сверху шляпу и вытянул ноги к костру. Сразу же отключился. Но проснулся еще до рассвета.

Луна прямо над моим лицом. Чей-то шепот на ухо. Даже не звук, лишь легкое ощущение — будто кто-то сказал что-то, совсем рядом. Мол, не спи, ковбой, свое счастье проспишь. Очень близко и тихо так, будто мысль на одном дыхании. И дыхание почувствовал, и теплый воздух от него на своей щеке.

Резко повернулся и, конечно, никого не увидел. Мистика!

Луна, наверное, шалит в ночи. Какая же она огромная и круглая — эта болтунья небес. Поговори со мной — мне есть, что тебе рассказать.

А потом снова пришла мысль, что сегодняшняя ночь еще не закончилась, и она будет особой. Меня снова потянуло взглянуть на самородки в котомке — интересно: как они выглядят в лунном свете?

Тихонечко сел, чтобы не потревожить шамана, развязал горловину и запустил руку внутрь — зацепил первый попавшийся покрупнее и вытащил на лунный свет. Все та же непривычная тяжесть, все тот же тускло-медовый цвет… Удивительно — какую волшебную силу над людьми имеет этот драгоценный металл. Просто с ума сводит.

К примеру, что мне стоит пристрелить шамана, а с этим золотом я — обеспеченный человек на всю оставшуюся жизнь. Но ведь мне его дали на дело. Да и я не готов избавиться от жизненных хлопот, став обеспеченным человеком. Но, разумеется, это было не самым главным — готов я к оседлой жизни или нет. Нет никакой разницы. Главное то, что золото манило к себе.

Раньше я был почти уверен, что деньги не властны надо мной — меня не увлекла Калифорнийская золотая лихорадка, как десятки тысяч других людей. Я предпочел охоту на бизонов и приключения на великих озерах. Потом по реке спустился. Но оно меня настигло и здесь.

Держа в одной руке мешок с сокровищем Маниту, а на ладони другой самородок, на который можно было купить себе ранчо на западе или виллу с плантацией и чернокожими рабами на юге, я чувствовал себя слабым, опьяненным и неуверенным в полной нормальности ситуации. Жажда личного обладания этим богатством возникла и разрастается внутри меня — ящерицей выползла из глубин сознания и готова превратится в огнедышащего дракона. И все это может закончится лишь одним. Все сходится именно на этом человеке.

Я бросил тревожный взгляд на шамана. Он не спал — смотрел на меня. В свете луны сверкали белки его глаз…

Или все это кажется мне? Я почти уверен, что старый шаман не спит, а наблюдает за мной. Все сходится — еще одна проверка избранника Маниту. Мне должно понять, что это индейское золото — не тот случай, когда мечты об обеспеченной жизни имеют первостепенное значение.

Да, конечно, прежде всего дело. Мне нужно немного везения, чтобы исполнить то, что задумано. Интересно, поедет со мною шаман в Новый Орлеан?

Он поехал. Но сначала мы обогнули гору обратным путем к месту нашей встречи и припрятанной мною пироге.

В пути мы беседовали. Старый шаман упрекал бледнолицых, которых его народ встретил как братьев, а те поступили по-свински — согнали индейцев с насиженных мест, вырубают леса, убивают бизонов…

— Но цивилизация, которую несут белые люди, приносит и пользу, — утверждал я. — Создаются богатства и рабочие места, уменьшается зависимость людей от капризов природы. Торнадо, засухи и наводнения не мало убили краснокожих людей.

Шаман посмотрел на меня сердито.

— Ваши фабрики чернят небо дымом. Ваши огнедышащие машины калечат людей и бизонов. Ваши дети рождаются хилыми — у вас нет будущего. Мир белых людей обречен, но прежде он погубит людей с красной кожей.

— Ты удивительно хорошо информирован для жителя необитаемого острова.

Эти слова мои не возымели на него никакого действия.

— Ты думаешь в голове у меня труха? Сан Севан общается с Великим Маниту, которому все известно.

Я улыбнулся, хотя мешок с золотом изрядно натер плечо.

— Предлагаю альянс — я выдвигаю свою кандидатуру в Сенат Соединенных Штатов, а вы с Маниту помогаете мне. В законодательном органе да с помощью божества мы много всяких делов натворим. К примеру, облегчим участь индейцев в резервациях.

— Божество ваших людей — это золото. И пока оно у нас есть, мы сможем подкупить даже вашего большого белого отца в Вашингтоне.

— Тоже верно. Может, передохнем? Чертовски тяжела моя ноша.

Старый шаман без долгих уговоров тут же присел на скрещенные ноги. А я сбросил лямку мешка с плеча и рухнул спиной в траву.

— Что ты собираешься делать с золотом? — спросил шаман.

— Я положу его в банк и открою счет — по сути обменяю на зеленые бумажки, за которыми гоняются все бледнолицые.

— И чем ты займешься, когда обменяешь золото на зеленые бумажки? — шаман достал из своей котомки кусок пемикана и разделил его ножом на две равные доли. Одну подал мне. — Подкрепись.

— К нему бы стаканчик бренди, — посетовал я.

— Лучше родниковой воды ничего не бывает, — сурово сказал шаман.

— Ну, это ты зря. Будем в Новом Орлеане, я приучу тебя к пиву — чудесный напиток.

— В рот не возьму. Краснокожие братья легко спиваются, — подтвердил Сан Севан. — Но не служители великого Маниту.

— Ушам своим не верю.

— Таков наш культ. Маниту сурово карает отступников — сводит с ума, насылает порчу, лишает зрения и слуха.

— Это ужасно, мой друг. Конечно, во всем надо знать меру. Глоток бренди сейчас бы вернул наши силы, а родниковая вода лишь утолит жажду.

— Ты бледнолицый. Тебе не понять наших обычаев.

— Но почему же? У меня много друзей среди краснокожих людей.

Шаман кивнул:

— Мне известно. Мару считают справедливым бледнолицым многие потомки Маниту от низовьев Отца Вод до Больших Озер. Маниту бы не доверил свое золото плохому человеку.

— Признаться, о чем-то подобном я давно задумывался, но не было средств. Теперь они есть. Мы купим остров и переселим туда всех краснокожих из резерваций, где они обречены на вымирание. Ваш народ возродится.

— Такова воля Великого Маниту!

— И твоя, Сан Севан, и моя — вместе мы сила! Это варварство запирать людей в безводной пустыне. Этот остров станет землей обетованной для краснокожих.

— И бледнолицым не будет туда ходу.

— А я?

— Ты наш брат, Мару.

Пирогу нашли в том месте, где я ее и оставил.

Путь наш лежал в Новый Орлеан.

— Я надеюсь купить остров у штата за бесценок — деньги в казну нужны, а остров необитаем. Тысяч за десять-одиннадцать долларов. А здесь, — я кивнул на мешок с золотом, — тысяч двести будет, не меньше. Главное, чтобы никто не догадался, зачем он нам нужен.

Шаман ничего не говорил — сидел с непроницаемым лицом.

— Если все пойдет хорошо, нам достанет денег и на обустройство острова.

На второй день пути наша пирога вошла в один из многочисленных протоков дельты великой реки. К концу третьего дня мы увидели индейские хижины на берегу. Человеку, который стоял у кромки воды и смотрел на нас было по крайней мере семьдесят лет. Длинная снежно-белая шевелюра и того же цвета клинышком борода. Карие глаза взглядом, кажется, прожигает насквозь. С моим попутчиком знаком много лет.

Они обменялись обычными индейскими приветствиями — когда рука от сердца простирается навстречу гостю.

— Доброго пути, Сан Тен Севан.

— Да пребудет с тобой Маниту великий вождь Морена.

— Кто с тобой в лодке?

— Белый охотник Мару.

В знак смиренного согласия я наклонил голову. И для меня оно было таким.

— Имя Мару известно жителям Отца Вод.

И с этим нельзя было не согласиться — у меня много друзей среди краснокожих и ни одного врага. Восхищение, прозвучавшее в голосе вождя, внушало надежду на гостеприимство.

— Далек ли ваш путь?

— Мы правим в город бледнолицых в устье этой реки…

— Но вы промахнулись — на этой протоке нет городов.

На месте шамана я бы не стал распространяться о нашем маршруте. Но с другой стороны — не зная маршрута, как до конечной цели дойти?

— Нам надо вернуться? — шаман озаботился.

— Я дам вам двух воинов, которые знают дорогу. Вы с ними спуститесь к соленой воде, п другой протокой подниметесь в город белых. Они же и обеспечат вам безопасность в пути.

— Нам что-то угрожает? — спросил я.

— На великой реке всегда много народа — это и бледнолицые бандиты, и беглые чернокожие и дети Маниту, охотящиеся за скальпами бледнолицых.

Суровая складка на лбу и потяжелевший взгляд подтверждали — дальше без его воинов никак.

— Я прошел долгий путь по Отцу Вод — от Больших озер до этих мест и нигде не встретил людей, желающих отнять мою жизнь.

— Ты смелый охотник, Мару.

— Вот именно — охотник, а не воин: я не люблю проливать кровь человека.

Шаман молча стоял, но впитывал каждое слово.

— Разведчики донесли мне, — заявил Морена, — что в соленой воде напротив устья Отца Вод стоит большой корабль. Возле него много лодок. Возможно, бледнолицые готовят набег.

— Вы следите за ними? — поинтересовался Сан Севан.

— На берегу мои воины. Они сразу предупредят, если лодки бледнолицых войдут в устье реки.

— Будет война?

— Время покажет.

Сан Тен Севан принял приглашение вождя отдохнуть в его хижине. Я остался ночевать в лодке. Как только они ушли, на берегу появилась группа краснокожих — мужчины, женщины, дети. На меня они старались не обращать внимания. Тем не менее, я из пироги вылез поразмять кости, подошел к ним, завел разговор и тут же нашел контакт — за бизоний рог с серебряными цепочкой и окантовкой, который мне подарили в миссии на берегу Онтарио святые отцы, выменял у местных жителей полмешка маиса и мешок сушеной рыбы.

Не знаю как шамана, а меня при виде высоких бортов с портами для пушек корабля, стоявшего с зарифленными парусами много мористее от мелководного устья, охватило сознание собственной ничтожности.

Был полный штиль, вода как зеркало. Выйдя из реки в голубые воды залива, мы повернули на восток, надеясь, если нам не помешают, достичь по новой протоке Нового Орлеана.

— Смотри, — шаман кивнул на корабль. — Пушка.

Я повернул голову. Один из портов был открыт и в его проем высунулось чугунное жерло. Я даже предположить не мог, что по нам будут стрелять из орудия — хотя, конечно, мушкет не достанет. Шаман застыл, словно громом пораженный. Да, неприятный момент. У меня противно заныло под ложечкой, и это проявление слабости здорово разозлило.

Я облизнул пересохшие губы. Спокойно. Бояться нечего. Даже если выстрелят, они не будут в нас целить — бабахнут по курсу, как приказ лечь в дрейф или подойти к борту судна. Нас наверняка рассмотрели в подзорную трубу и увидели, что в пироге есть белый. Нет, не будут стрелять по нам.

Только подумал, раздался громоподобный выстрел — ядро, утюжа воздух, будто взбираясь по барханам, пронеслось далеко впереди, взорвалось на берегу, подняв приличный букет песка и спугнув тучи птиц.

Точно предупреждают. А может, пристреливаются?

Из-за форштевня корабля показалась шлюпка и устремилась в нашу сторону. По три весла на борт — ходко идут и скоро нагонят. Можно скрыться в прибрежных кустах, но жалко пирогу бросать, и я не привык упускать не единой возможности — подналег на весло. Шаман молился своим богам, а я сражался до последнего.

Шлюпка шла уже параллельным курсом много мористее, когда я резко направил пирогу к берегу. На шлюпке поднялся стрелок — раздался выстрел ружья, и пуля улетела в кусты, пропев над нашими головами. Следующая пуля пробила пирогу, но мы из нее уже выскочили и побежали в чащу.

Снова раздался пушечный грохот — ядро взорвалось где-то в лесу. В ответ яростный вопль множества глоток. Навстречу нам из кустов выскочили индейцы — десятка два воинов и принялись осыпать пулями и стрелами гребцов в шлюпке. Один, кажется, упал.

Вот дуболомы! Ну, кто же воюет так? Могли бы, сидя в кустах, дождаться преследователей, которые наверняка погонятся за нами, и всех втихаря перерезать. Я не кровожадный, но и не дурак — случится война, буду воевать по-настоящему.

Шаман по-юношески прыгнул в кусты, когда над головой прогудело ядро и взорвалось впереди. Мою прыть сковывал мешок с золотом.

Что за воины, пришедшие нам на выручку — какого рода-племени? Не попали ли мы из огня да в полымя? Но шаман беспокойств не выказывал. Обменялся индейскими жестами с главным из них. И эта церемония изрядно у них затянулась.

Вскоре мне стало скучно. Старался прислушиваться и кивать головой, когда шаман указывал на меня, что-то объясняя предводителю краснокожих, но всякий раз чувствовал, что мозги мои превращаются в кашу. В конце концов плюнул на эти попытки и принялся смотреть по сторонам.

Мы были скрыты тропической зеленью от посторонних глаз — обстрел берега из пушки прекратился. Воины сидели и даже лежали, не обращая внимания на переговоры. Только мы втроем стояли — а мешок оттягивал плечо.

Скинул его в тень под развесистым деревом и сам улегся отдыхать. Я буду в Новом Орлеане суетиться, а тут пусть шаман стрекочет: его задача — доставить меня туда в целости и сохранности вместе с грузом.

Один из воинов угостил меня небольшой дыней — просто катнул ее ногой в мою сторону: угощайся, мол. Я не стал заставлять себя упрашивать — просто вынул нож и распахнул ее. Вкус и аромат бесподобны, а живительная влага очень вовремя.

Издалека с корабля снова раздался пушечный гром — по кому палят? И когда же они успокоятся? Над вершинами прибрежных зарослей появился вдруг темный шар. Его полет загипнотизировал меня, как взгляд змеи гипнотизирует мышь. Мне казалось, шар летел целую вечность. Вокруг смолкли все звуки, кроме едва слышимого свиста воздуха от его полета. Он упал от шамана с предводителем буквально в нескольких шагах.

А потом раздался взрыв.

Он лежал на помосте — обычной индейской усыпальнице на свежем воздухе — закутанный как мумия в одеяло с головы до ног. Поверх одеяла лежал еще зеленый, длинный лист пальмы. Вот и все, что осталось от великого шамана Сан Тен Севана.

Предводителю индейцев повезло меньше. Взрывом ядра ему оторвало обе ноги. Он был еще жив, но часы его сочтены.

Постояв у помоста, я вскинул мешок с золотом на плечо, и поплелся на восток, ориентируясь по солнцу — мне нужно было в Новый Орлеан. Не успел сделать и двух шагов, как меня остановил негромкий, короткий свист. Я обернулся. Под деревом, опершись на него спиной, сидел предводитель индейцев — ноги его, ниже колен перемотанные ремнями, были прикрыты окровавленным одеялом. Его блестящие черные глаза смотрели на меня в упор; желваки напрягались, превозмогая боль, но рот улыбался. Я неуверенно улыбнулся в ответ.

Умирающий индеец поднял ослабевшую от потери крови руку и дважды согнул указательный палец, подзывая меня к себе. Я подошел к нему. Сердце у меня тревожно колотилось. Всегда восхищался мужеством краснокожих и их пренебрежением к боли. Наверное, он хочет мне что-то сказать, только я не знаю наречия племен низовья Отца Вод — кажется, он семинол. Меня охватил дурацкий, беспочвенный страх. Сейчас, без защиты Сан Севана я был полностью в его власти. Знает ли он, что в мешке у меня за плечом?

— Тебя проводят в большой город бледнолицых мои воины, — произнес краснокожий на английском языке с небольшим акцентом. — Трех человек тебе хватит?

— Вполне.

Он протянул ко мне крепко стиснутый кулак. Я его понял и подставил ладонь.

Это была металлическая подвеска в форме капли. На остром конце имелась небольшая петелька для цепочки. Я не знал, что и сказать.

— Это что?

Предводитель индейцев хмыкнул:

— Хо. Это хранитель шамана. Теперь он будет хранить тебя. Так верней, бледнолицый брат.

— Наверное, это ценная вещь. Я ведь не шаман и никогда им не стану.

— Бери и носи.

Туго обтянутые смуглой кожей пальцы сжали мою ладонь, свернули ее в кулак.

— Теперь иди. Не мешай мне умирать.

Похоже, передача имущества погибшего Сан Севана утомила предводителя краснокожих. Он закрыл глаза и попытался восстановить дыхание, прерываемое, по-видимому, приступами боли.

— Прощай, мой краснокожий брат.

Едва я тронулся в путь, три воина, подхватив оружие, поднялись с земли и последовали за мной. То, что они мне были нужны, индейцы доказали к концу дня. Я брел, уставший, высматривая полянку, на которой можно было развести огонь и заночевать. С ближайшего дерева на меня с рыком отчаявшегося зверя прыгнула черная пантера. У меня встали волосы дыбом от ее вида и онемели ноги. Индеец, который был ближе всех, тоже прыгнул и толкнул меня в сторону. Минуту они кувыркались в траве, прежде чем подоспевшие воины копьями прикончили хищника. Но и спаситель мой пострадал — мощные когти зверя разорвали ему живот.

Он был жив и в сознании. Товарищи перенесли его к дереву и прикрыли окровавленный торс листьями пальмы. Освежевали зверя, сняли шкуру и стали поджаривать куски мяса на огне. Конечно, не оленина и не бизоний горб, но я заставил себя есть, чтобы восстановить силы.

Всю ночь где-то над головой мяукали котята.

К утру пострадавший воин умер. Он сидел в той же позе и с открытыми глазами — человек, спасший мне жизнь. Мы задержались до обеда, чтобы соорудить ему погребальный помост и достойно отправить в Долину вечной охоты.

Когда уходили, в спину нам доносилось жалобное мяуканье котят.