Дверца в канализацию

Анастасия Зарецкая, 2020

Эта история началась одним мартовским днем, когда я абсолютно случайно упала в канализацию (я настолько везучая, что в этом нет ничего удивительного). На помощь ко мне пришла удивительная мадам Кавелье, прячущая под шарфами зеленоватую кожу и рожки. Она вывела меня к свету. И на прощание пригласила к себе в гости, тем самым открыв для меня дверцу в новый мир. Однако если у меня семья совсем обычная, пусть и не такая идеальная, как мне бы хотелось, то семья мадам Кавелье – это нетрудно понять – обладает рядом особенностей. И да, они живут в канализации. А я, похоже, слишком сильно нуждаюсь в приключениях.

2

Конечно, все не могло закончиться так просто. Иначе встреча с мадам Кавелье была бы не началом величайшего приключения, уготовленного мне жизнью, а так, пустяком.

О моем посещении канализации мы с мамой больше не разговаривали. А с папой тем более — он, кажется, так ничего и не узнал. По крайней мере, сама я ничего ему не рассказывала — у меня очень трудноуловимый папа, поэтому мне редко везет с ним поговорить. А мама в принципе посчитала всю мою историю пустяком.

Но никакой это был не пустяк.

Я давно заметила за взрослыми такую особенность: они гонятся за чем-то эфемерным, оставляя без внимания самое важное. Деньги, улыбки. Но любовь ведь за деньги не купишь, а фальшивая улыбка не сможет согреть сердце.

Зато мадам Кавелье улыбалась определенно искренне.

Тем временем, спустя три дня, наступили выходные. Все эти три дня я старалась вести себя, как ни в чем не бывало. Пыталась делать домашку, проваливала тесты, изредка разговаривала с одноклассниками, но, признаться честно, почти все мои одноклассники — «скверные люди», как пишет Себастиан Норманн, автор того самого «Дыхания ветра». Классная, кстати, оказалась книга, она теперь одна из моих любимых. Там про собак, и они, в отличие от людей, ничуть не скверные.

Так вот.

К выходным мое терпение закончилось напрочь, и я уже просто не могла сидеть на месте, зная тайну и ничего с ней не делая. Тайны ведь существуют не просто так! И раз уж меня посвятили в одну из них, разве я не должна воспользоваться таким преимуществом?

Вот с такой мыслью я проснулась в субботу утром, ровно в восемь до полудня — если моя кузина Роза может до обеда лежать в кровати, то я не позволяю себе тратить время на какое-то простое валяние. Я вскочила с кровати, полная решимости, и вспомнила, что сегодня мы едем в магазин.

Семейная традиция, одна из немногих.

Конечно, я не могла сказать: «Мама, папа, простите, но я к мадам Кавелье»! Потому что меня, во-первых, никуда бы не отпустили, а, во-вторых, мама советовала мне с мадам Кавелье не общаться.

Но ведь мадам Кавелье пригласила меня в гости раньше, чем мама произнесла свою просьбу. На уроках же спрашивают первого, кто поднял руку. Ну или меня, когда я совсем-совсем не знаю ответ. Так и здесь. Может, думала я, и не будет на том месте никакой дверцы. Тогда я расстроюсь, конечно, но зато сразу развернусь и пойду домой, и никто меня больше не заставит искать вход в канализацию.

На самом деле, впервые решиться на что-то легко — гораздо сложнее пойти на это еще раз, после провала.

Я стараюсь не повторять своих ошибок дважды.

Помнится, прошлым летом я впервые в своей жизни влюбилась. В смысле, по-настоящему. То есть, и раньше находились мальчики, которые мне нравились, но влюбляться — нет уж, спасибо.

А прошлым летом зацепило, да так, что мне начало казаться, будто вот он — тот, кого мне так не хватало. И я даже готова была изрисовывать сердечками свой личный дневник (а я веду личный дневник) и писать стихи — настолько непривычным было это чувство.

Да, пожалуй, история моей первой и последней на данный момент любви заслуживает быть рассказанной прямо сейчас. Она очень смешная, а потому грустная. Ну что в любви может быть хорошего, если она вызывает только жалкую усмешку?

Итак, во всем была виновата мисс Джонсон. Точнее, это я называю ее мисс Джонсон, в знак уважения. Для мамы она — Моника. А для всяких остальных людей, не относящихся к друзьям и близким, она Леона Луин — это псевдоним мисс Джонсон. Она писательница и, как говорит папа, весьма посредственная. Но у нас есть все шесть бумажных книг под авторством мисс Джонсон, причем с личными пожеланиями автора. Хотя я не видела, чтобы мама их читала. Помнится, в один из тех редких моментов, когда мамы дома не оказалось, я взяла одну из книг и пролистала несколько первых глав. Но не нашла ничего интересного — главная героиня пыталась размышлять о любви, а я на момент прочтения этих глав ещё не представляла, что такое любовь.

На самом деле, мисс Джонсон, ну или, так и быть, Моника, очень милая.

У мисс Джонсон копна темно-рыжих кудрей, достигающих середины шеи, много очков — едва ли не каждый раз я вижу ее в новых, но они всегда классные. Мисс Джонсон носит чудесные объемные свитера, мягкие-мягкие, и кеды с разноцветными шнурками. Зато у мисс Джонсон до сих пор нет ни мужа, ни детей. Как говорит сама Моника, она слишком творческий человек для всяких бытовых проблем. Есть люди-искусство, сказала когда-то она, а есть люди-обыденность. Когда я спросила, к каким отношусь я, мисс Джонсон заметила серьезно, что выбирать это предстоит мне самой.

Конечно, мне хотелось быть человеком-искусством, но Монике я в этом так и не призналась. Да и случился этот разговор давно — года три назад, я в те времена была ещё с волосами до лопаток и совсем скромным характером. Зато Моника с тех пор совсем не поменялась.

Я опять отвлеклась, но вообще-то я хотела сказать, что прошлым летом мисс Джонсон приехала в наш город, чтобы целый месяц прожить у старшей сестры, работая над своим новым романом — он, кстати, должен вот-вот выйти, и, может быть, я даже попытаюсь его почитать. Конечно же, в тайне от мамы. Что-то я слишком многое начала делать в тайне от нее…

О сестре мисс Джонсон я слышала мало, только то, что она есть и воспитывает сына в гордом одиночестве — и, по словам Моники, самой ей такое не надо. Помню, они с мамой долго обсуждали это на нашей кухне, думая, что я сплю. Правда, я не услышала ни слова, произнесенного моей мамой — или не хотела?..

На второй день после приезда мисс Джонсон мы с мамой отправились в гости — нас любезно пригласили (и мама почему-то не посмела отказаться от приглашения).

День стоял солнечный, очень жаркий, и в глазах плясали черные точки при одном взгляде на небо. Я сидела на летних каникулах, а папа — на работе, поэтому мама меня с собой взяла, а папу нет. С трудом, но до квартиры, расположившейся в самом центре, мы добрались. Открывать нам пошла старшая сестра мисс Джонсон — как потом оказалось, ее зовут Холли. А вместе с ней — тот самый ее сын, которого мама с Моникой так рьяно обсуждали.

Он первым заговорил со мной, едва завидев. Протянул руку и произнес:

— Бреннан.

Вот уж у кого имя было, как у принца.

И это его «Бреннан» пронеслось во мне чем-то радостным, предвкушающим, и я ответила на рукопожатие:

— Эрика.

А Бреннан уточнил:

— Как цветок?

Вот тогда я и пропала окончательно.

Помимо сказочного имени и чудесных манер, у Бреннана были кудри, почти как у обеих мисс Джонсон, но намного короче, и благородные голубые-голубые глаза. Он превосходил меня по росту на целую голову (что с моим ростом, в общем-то, явление вполне нормальное), а кожа его, в отличие от моей белой, загорела на солнце и приобрела золотистый оттенок.

Он показался мне таким непохожим на остальных. И взрослым — хотя, как он сам признался вскоре, день рождения у Бреннана был осенью, за полгода до моего.

Да, я определенно точно пропала, уже намного позже осознав, что за таким красивым мальчиком, как Бреннан, обязательно должна бегать толпа не менее красивых девочек.

Пока мама и обе мисс Джонсон вели свои взрослые разговоры, Бреннан не давал мне заскучать ни на минуту, развлекая беседами и рассказами. За одну встречу я узнала, в какой школе он учится и какие учителя несправедливо занижают ему оценки, на каких морях он побывал и на каком чуть не утонул (на Черном), и как он однажды приволок домой котенка, найденного в какой-то неведомой глуши. Рассказав о последнем эпизоде, он выглянул в коридор и произнес:

— Пуси-пуси, Теодор, иди же сюда…

И Теодор пришел. Он был полосатый: белый-белый, как блики на воде, и черный, как перезревший на солнце виноград (а я, как на четверть итальянка, разбираюсь в винограде). А ещё огромный — как только я не заметила его прежде? И тяжелый настолько, что я еле умудрилась его поднять. А мурчал так, что было слышно, кажется, в соседней квартире.

Оставшуюся часть вечера мы просидели втроем.

Бреннан был превосходным рассказчиком, а я, без лишней скромности, неплохим слушателем, и тот жаркий летний вечер до сих пор, пожалуй, один из лучших вечеров в моей жизни. Несмотря ни на что. Он ведь случился тогда, когда в Бреннане я ещё не разочаровалась, так зачем теперь пытаться окрасить в черные краски событие, которое действительно делало меня счастливой?

Вернулись мы домой уже поздно, к ночи. Мама сразу отправилась к себе в кабинет, заканчивать статью, по которой горели сроки — что-то из астрологии. А я пришла к себе и, вместо того чтобы лечь спать или включить какой-нибудь сериал, открыла тот самый свой личный дневник.

И принялась рисовать сердечки. Если бы умела писать стихи, ещё и стих бы написала — «в честь твою», как говорили в какой-то книжке. Но у меня с поэзией вполне определенные трудности. Меня литературным талантом распределительная машина обделила.

Ходила я после той поездки, как дурочка, целых двое суток. А потом мама спросила, поеду ли я вместе с ней к Джонсонам ещё раз («Кажется, ты неплохо общалась с сыном Холли»). Я согласилась, едва дослушав. Может быть, даже слишком активно. Мама наверняка что-то заподозрила. А когда я надела летнее платье, голубое и нежное, которое так нравилось маме, но не нравилось мне (сидело оно и в самом деле неплохо, но делало меня совсем девчонкой), мама так вообще начала на меня коситься. Но ничего не сказала.

А после, в общем-то, все пошло наперекосяк.

К Джонсонам мы приехали, вот только Бреннана там не было. Как сообщила Холли, он пару часов назад ушел гулять, но должен вернуться в самом ближайшем времени. Тем более, что она ему позвонила. И я расселась в гостиной, прежде вызвав Теодора из коридора. Принялась ждать.

Вот только Бреннан не спешил появляться.

В итоге я не выдержала, подхватила Теодора на руки и потащилась вместе с ним к окну (еле дошла, кряхтя, как старушка). Усадив кота на подоконник — пришлось подвинуть фикус в широком горшке, — я прилипла лбом к стеклу и стала высматривать того, кто не давал мне спать по ночам, заставляя страдать из-за всякой ерунды. То есть, конечно, из-за великих чувств.

Холли и Бреннан жили в многоквартирном доме, на втором этаже, и окно гостиной как раз выходило на подъезд.

Так что Бреннана я заметила, рано или поздно.

Но не одного — в компании с белобрысой девчонкой почти одного с Бреннаном роста в короткой джинсовой юбке и с красными, как панцирь рака, губами. Я отсюда видела эти ее ужасные губы. Удивительно, как только Бреннан не ослеп?

Я молча наблюдала за тем, как они движутся к подъезду (почему-то соседнему), держась за руки. Как останавливаются друг напротив друга. Я все ждала и ждала, пока произойдет хоть что-нибудь, но они принялись разговаривать, причем наверняка о всякой ненужной ерунде, а мое сердце в это время билось, как сумасшедшее.

Но ожидание мое в итоге было вознаграждено.

Сомнительной, конечно же, наградой.

Бреннан ее поцеловал. Спасибо, что не в ужасные красные губы — так, в щеку, перед этим плавно отведя назад прядь волос… Девчонка захихикала. И почти сразу скрылась за дверью подъезда.

А потом, как ни в чем не бывало, прекрасно зная, что какая-то там Эрика здесь и ждет его, Бреннан пошел в теперь уже правильную сторону. А я отпрыгнула от окна, напрочь забыв про Теодора и про то, что фикус нужно вернуть на место. Сердце билось, щеки пылали, дышать стало тяжело — это были очень странные ощущения, прежде я ничего подобного я не испытывала.

Хотя, анализируя ситуацию позже, я поняла, что ничего такого сверхъестественного не произошло. Если не считать выдуманной мной же любви. Мы с Бреннаном виделись лишь единожды, совсем не знали друг друга, а я далеко не красотка и не стану ей, даже если накрашу губы красной помадой.

Так почему же я вдруг подумала, что имею право влюбляться?

Существует ли вообще такое право, которое позволяет любить?

Но тогда, тем не менее жарким, чем все остальные, летним днем, чувствовала я себя и в самом деле неважно. А из кухни как раз вышла мама, решив меня проведать. И застала она свою единственную дочь именно в таком состоянии — а я списала все на то, что мне совсем поплохело от жары. Пожалуй, я уже тогда начала скрывать от мамы некоторые детали своей глупой жизни.

В общем, к тому времени, как Бреннан оказался дома, я уже заседала на кухне в окружении трех женщин, хлопочущих надо мной, как над цыпленком. Да так никуда и не пошла, несмотря на многократно подаваемые Бреннаном знаки. А очень скоро мы с мамой уехали, и уже у себя в комнате я вдоволь наревелась над своими разбитыми чувствами и даже вырвала из дневника разрисованные сердечками листы.

В следующий раз мама поехала к Джонсоном без меня.

С тех самых пор я с Бреннаном встречи не искала. И надеялась никогда не оказаться даже вблизи квартиры, где он жил. Почему-то мне оказалось, что я слишком огорчусь, увидев тот самый подъезд.

Но Теодор у Джонсонов в самом деле классный, и я бы многое отдала, чтобы у меня был такой кот. Но в нашем доме лучше не иметь никаких пушистых животных — у папы на них давняя аллергия, и я сама видела, как он чихает, едва только вблизи появляется кошечка или собачка (приходится пить таблетки). И я даже смирилась с тем, что у нас никогда не будет животных, до того самого момента, пока сама судьба не подкинула мне шанс.

Этой зимой, на одном из совместных ужинов, после которых мы все разбегаемся по своим комнатам, я предложила родителям завести улитку. Несколькими часами раннее, в школе, ко мне подошла сама Джил. И вполне мирно спросила, не нужна ли мне улитка — сообщила, что у ее Ивы недавно появились детки. Я тогда даже переспросила: «У Ивы?». И оказалось, что Джил тоже смотрит «Красноглазых сов». Это заставило меня уважать Джил чуть больше, и в то же время я почувствовала ревность к сериалу, который так сильно люблю. А ещё вдруг подумала, что мы с Джил даже могли бы подружиться, если бы она не была такой противной. Но уже через мгновение эта мысль меня покинула. С такими, как я, обычно не дружат такие, как Джил.

Я в тысячный раз отвлеклась, но, в общем-то, все обстояло так, что я готова была взять улитку прямо сейчас даже несмотря на то, что с собой ее у Джил не было. Желательно мальчика, чтобы я назвала его Бердом. На это Джил сказала, что у улиток есть волшебное свойство — ты сам можешь выбрать, мальчики они или девочки, и это вдохновило меня ещё больше. Я сказала, что предупрежу родителей и сразу же сообщу об этом Джил — например, в «Фейсбуке». И мы договоримся, когда Джил отдаст мне Берда. Так что мы разошлись, вполне довольные друг другом. И домой я мчалась, точно у меня за спиной были крылья для ускорения. Даже новую серию «Красноглазых сов» смотрела без должного внимания, потому что все мои мысли были заняты улиткой.

Я ждала ужина, чтобы одновременно сообщить радостную новость и папе, и маме. Мне эта новость виделась настолько важной, что говорить о ней вне ужина казалось мне настоящей грубостью.

Однако, когда я ее произнесла, никто не разделил со мной воодушевления.

Папа лишь вздохнул, зато мама ещё полчаса говорила о том, какая это ответственность, и что она не хочет ухаживать за улиткой вместо меня, и что даже для ухода за улиткой нужны деньги, и что я ещё слишком маленькая (хотя через месяц мне исполнилось одиннадцать), и все в таком духе, произнесенное уставшим маминым голосом. Я держалась изо всех сил, но, когда мы разошлись по комнатам, все-таки расплакалась. И написала Джил, чтобы она отдала моего Берда кому-нибудь другому. Уже потом, в школе, Джил немного надо мной посмеялась, но быстро утратила интерес, видя, что я никак на нее не реагирую.

У нас до сих пор не появилось ни одного зверенка, как бы мне этого не хотелось. Да и больше никто не предлагал мне кого-нибудь отдать. Хотя я бы все равно не согласилась. Мама ясно дала мне понять, что не хочет заводить никаких живых существ (кроме кактусов, разве что). Однажды я даже подумала, что папина аллергия была всего лишь очередной отговоркой. И тут же устыдилась. Мы не выбираем, с какими болячками нам родиться, ведь так?

Со всеми этими ответвлениями я совсем забыла, о чем начала рассказывать.

Надеюсь, я не пропустила ничего важного, но, в общем-то, в магазин мы все-таки поехали. Я решила, что день достаточно длинный (он же без школы), а потому я успею сделать и то, что обязана, и то, что хочу. До чего меня жизнь довела! Раньше я воспринимала субботние поездки в магазин как самое радостное событие каждой недели. Кроме тех четырех неделей в году, когда был день рождения у меня или родителей и Рождество. Зато тем утром мое настроение начало портиться уже в машине, и, если когда-то я могла рассказывать о чем-то всю дорогу, то теперь молчала, глядя в окно.

Ехали мы к центру.

В нашем тихом райончике был всего лишь один супермаркет, и тот крошечный, не развернуться. То есть, конечно, это не мешало мне покупать в нем всякую ерунду, ну, например, шоколадки, мармеладки и (летом) мороженое. Но вот закупиться по-нормальному, так, чтобы ещё неделю жить и не думать о том, где взять еду, там было невозможно.

Поэтому мы и ездили в центр.

В дороге к тому же обнаружилось, что, прежде чем отправиться за продуктами, мы заедем в строительный магазин, самый большой в нашем городке, куда спокойно можно уместить две, а то и три моих школы вместе с удвоенными — или утроенными — учениками и учителями. Надо было купить обои — папа наконец-то (мама просила об этом еще года четыре назад) решил доделать ремонт в небольшой комнате-складе нашего дома, в которую никто никогда даже и не заглядывал.

И да, если в прежние времена я бы могла этому обрадоваться, то теперь лишь разнервничалась ещё больше. Это ведь отнимет так много времени! Зная папину любовь ко всяким инструментам, краскам, плиткам и всему прочему (когда-то он даже хотел становиться дизайнером) и мамину придирчивость (до сих пор помню, как мы три часа подряд выбирали дверную ручку), несложно догадаться, что это отнимет у нас полдня.

Кажется, я дышала слишком громко, потому что мама даже спросила:

— Эрика, все в порядке? Ты сегодня молчаливая.

Конечно же, все было не в порядке. Но не могла же я сказать об этом маме?.. Три дня назад уже сказала, но что-то она не разделила моих восторгов.

Но и слишком нагло солгать я не смогла. Поэтому ответила просто:

— Не знаю. — И зачем-то добавила: — Весна.

Если учесть, что даже в нашем районе снег таял с каждым днем все сильнее, лужи увеличивались и походили на растущих амеб (а нам в школе рассказывали про амеб), а кое-где начинали уже подсыхать, то в оживленной части города весна царила настоящая. Тут и без того было снега гораздо меньше, чем у нас, хотя бы потому, что специальные службы увозили его в неведомую даль. А сейчас так вообще — почти никакого снега. Зато солнце светит яркое, бликует в окнах домов.

Я родилась через две недели после начала весны.

Поэтому, пожалуй, я имею полное право называть весну «своей».

Так вот, моя весна почти полностью уже завладела моим городом, и это, несмотря ни на что, заставляло меня испытывать радость. Как будто я в самом деле была цветком, который восхищается появлению солнца и склоняет голову в его направлении.

Ехали мы как никогда долго, но все же приехали. Строительный магазин высился среди довольно невысоких домиков и совсем не вписывался в окружающую его обстановку. Вся парковка была заставлена машинами, и мы еле нашли место, чтобы приткнуться. Как будто всем вдруг резко захотелось заняться ремонтом. Вот делать людям нечего, честное слово…

Я нацепила свою любимую шапку и вслед за мамой, которая никогда не носит шапки, вылезла из машины. Потянулась, разминая застывшие мышцы. Из машины появился папа, подошел к нам, посмотрел сверху-вниз. Он у меня высокий, мой папа, и даже выше мамы на полторы головы, а что уж обо мне говорить… Папа улыбнулся и спросил:

— Отправляемся?

Вообще-то раньше мне нравилось, когда папа так делал. Эти его слова бодрили и вселяли дух приключений. Даже если мы шли всего лишь купить обои. Но сегодня они разозлили меня ещё больше. Так и хотелось поинтересоваться, не мог ли он спросить это раньше, когда мы еще не сели в машину. Может, и не пришлось бы тратить двадцать минут времени на поездку сюда (и столько же на то, чтобы приехать обратно).

Нет, на самом деле, я люблю папу.

Но, скорее, издалека.

С понедельника по пятницу папа рано утром, пока я еще сплю, уходит на работу. Возвращается к ужину — а у нас поздний ужин, он начинается не раньше восьми часов вечера. Те пятнадцать минут, когда мы ужинаем — единственное время (не считая субботних поездок за покупками), в которое я могу пообщаться с папой. И то большую его часть мы едим. А потом папа уходит отдыхать. Иногда я пытаюсь достучаться до него после, но ничего порядочного не выходит.

А по воскресеньям у папы тренировки по автокроссу — я, кажется, это уже упоминала. Возвращается он ещё позже и даже не ужинает.

Да, я люблю папу.

И прекрасно понимаю, что основной доход нашей семьи — это то, что он зарабатывает. И что ему тоже нужен отдых, поэтому он и пропадает на своем автокроссе. И что он старается изо всех сил и иногда даже находит время на то, чтобы попасть на наш школьный концерт, например.

Но все равно все это немного грустно.

Хотя не зря говорят, что человек ко всему привыкает.

Вот и я. Привыкла, что его почти никогда нет.

Мама кивнула, и мы пошли.

Толкучка в магазине в самом деле стояла невообразимая, как будто на каждой из стоящих рядом машин приехало по крайней мере человек пятнадцать. Работали все кассы (а их было около десяти), но возле каждой из них стояла живая людская гусеница. Хотя что удивляться очередям возле касс, если даже к каждому унитазу выстраивалась очередь хотя бы из пяти человек, как будто это был не унитаз, а музейный экспонат.

Сумасшествие, короче говоря.

Я даже не знала, что у нас в городке так много человек. А ведь в строительном супермаркете в тот день собрались наверняка не все.

Мы отправились вперед, к обоям, проходя как раз мимо тех самых унитазов, и я даже засмотрелась на один, нежно-василькового цвета — он и в самом деле был красивый. После я бросила несколько долгих взглядов на кран в форме дельфина. И на ряд банок с красками — мне понравилась составленная ими цветовая симфония.

Однако, когда до рядов с обоями осталось совсем ничего, я начала сомневаться в том, действительно ли не мог один магазин вместить всех жителей нашего города.

Потому что как раз-таки от обоев шла в нашем направлении семья из двух человек. Оба без шапок, зато с медными кудрявыми волосами. Мама и сын. Заметно выросший за то время, что мы не виделись, сын. А прошел почти год. То есть год за вычетом трех месяцев. Я-то с тех времен, быть может, только дюйм в росте и прибавила (и то хорошо), а он скоро маму нагонит…

Конец ознакомительного фрагмента.