Рассказы от первого лица

Анастасия Графеева, 2018

Рассказы от первого лица – это восемь историй очень разных людей. Людей одиноких, непонятых, уставших. Они призваны объединять свои судьбы узами родства и любви. Они еще могут стать счастливыми. Им нужно только протянуть руку, открыть глаза, открыть свои сердца.

Пыльно, душно, но ждать можно

Вася о своей маме знал немного. Больше о ней не знал. Не знал, где она родилась, и как прошло ее детство, как познакомилась с мужчиной, от которого его — Васю родила, и куда потом он — этот мужчина, делся. Казалось, что до Васи Антонина Петровна и не жила вовсе. И так казалось не только Васе, но и мне, и даже самой Антонине Петровне. Она родила его уже за тридцать, осознанно и планомерно. Статусом матери-одиночки всегда гордилась, говорила об этом часто и многим.

Из Васиных рассказов я поняла, какой насыщенной была ее жизнь, когда ее жизнью было Васино детство. Во-первых, она много работала, чтобы ее Вася был вкусно накормлен и хорошо одет. Во-вторых, принимала самое активное участие в его социальной жизни — огрызалась с уличными мальчишками и бранилась с воспитателями в детском саду; потом были школьные учителя — одних она ругала, других одаривала. Также она делала подарки девочкам, которые нравились Васе, рассказывала их матерям о талантах и перспективах сына.

Но к ее глубочайшему сожалению Вася становился все старше и все самостоятельнее. Он стал бороться за свою независимость. В первую очередь он запретил матери появляться в школе. Стал сам выбирать себе одежду, и часто приходил домой за полночь. Но самым сложным стал вопрос о дальнейшем обучении после школы. Вася не хотел учиться вообще. Он хотел поскорее начать зарабатывать деньги. И в ход пошли материнские слезы. Когда они не помогли, Антонина Петровна впервые повысила на сына голос — она кричала, топала ногами, грозила оставить его без квартиры, пророчила ужасное, голодное будущее. Все это не произвело на Васю никакого впечатления, за исключением одного, последнего и неожиданного довода матери. Она пообещала купить ему машину. Так Вася стал студентом политехнического университета с личным авто, а Антонина Петровна осталась без копейки за душой еще и в долгах. Правда Вася больше времени проводил на парковке университета у своей машины, чем в его аудиториях, но мать все равно была счастлива.

Вася кое-как окончил университет, нашел работу и даже с первой зарплаты купил матери микроволновую печь. Антонина Петровна не могла налюбоваться на сына! Но как когда-то привязанность к матери сменилась борьбой за независимость, так борьба сменилась полнейшим равнодушием. Он просто ее не замечал. А Антонина Петровна подслушивала его телефонные разговоры, домысливала сказанное в них, следила за сыном из окна квартиры, и жила иллюзией, что, как и прежде является неотъемлемой частью его жизни.

И, конечно же, мое появление в их доме стало для нее ударом. Вася сказал с порога: «Мам, — это Маша, мы с ней расписались», и занес мои чемоданы. Антонина Петровна брезгливо окинула взглядом чемоданы и ушла на кухню. С этого момента она жила с глубочайшей обидой на сына в душе. Не спросил, не посоветовался, привел, живите с нею! А кто она такая? И Антонина Петровна всячески демонстрировала, что я для нее «никто». Она не обращалась ко мне напрямую, только через Васю. Ни разу не назвала меня по имени. Говорила сыну — «твоя» или «эта». Васю все это ужасно забавляло, подсмеиваясь, он говорил — «Маша, мам, ее зовут Маша».

Но, честное слово, я не обижалась на строптивую старушку! Я любила своего Васю. Мы жили за закрытыми дверями нашей маленькой спаленки — подолгу не вылезали из постели, он часто дарил мне шоколад, мы много смеялись, смотрели кино. Это был мой рай. Мне не хватало лишь одного — я очень хотела детей, о чем Васе часто говорила. На что он, обычно, отвечал: «Погоди, Марусь, сейчас немного разбогатеем и нарожаем целую футбольную команду». И я ждала.

Был даже недолгий период, когда свекровь, как будто, ко мне подобрела. Она стала иногда со мной разговаривать, рассказывала о Васиных детских годах, о днях своей беременности. Но я быстро догадалась, что Антонина Петровна решила для себя, что у меня имеются проблемы с деторождением. И в ней заиграло тихое торжество. Показывая мне Васины детские фотографии, она, не скрывая, упивалась чувством своего женского превосходства. Но длилось это недолго, вскоре она снова перестала говорить со мной. И к ее нелюбви ко мне прибавилось искреннее убеждение в моей неполноценности.

Так мы прожили около года. Вася все старался разбогатеть, менял работу одну за другой, пытался открыть свое дело, но все как-то не срасталось. Я преподавала в школе, по вечерам готовилась к предстоящим занятиям, читала, а Антонина Петровна недовольно гремела кастрюлями на кухне, шаркала тапочками по старому линолеуму.

И однажды Вася не пришел с работы домой. Мы ждали час, два, три. Потом сидя в разных комнатах, наперебой звонили ему. Телефон был отключен. Я обзвонила, друзей, знакомых, коллег. На работе сказали, что его там не было с утра. Антонина Петровна обзвонила родственников, что тоже ничего не прояснило. И когда ожидание и тревога стали невыносимы, мы вышли на кухню. Наверное, впервые за этот год посмотрели друг другу в глаза. Потом оделись и вышли на улицу. Постояли на том месте, где обычно Вася оставляет свою машину.

— В полицию? — спросила я.

Антонина Петровна зашагала вперед.

Обращение в ближайшее отделение также ничего не дало. Сказали ждать три дня. Мы вернулись домой. Я скрылась за дверью нашей спальни. Это была бессонная ночь. Через три дня в полиции у нас приняли заявление о пропаже человека.

В страхе и ожидании мучительно долго тянулись часы, дни, недели. Прошел месяц, два, три. Мы жили тихо, мы жили молча, мы жили затаив дыхание, каждая в своем углу. Вздрагивали от каждого телефонного звонка. Но он не пришел.

Нервы начинали сдавать. Антонина Петровна все чаще начала говорить с собой обо мне, бубнить себе под нос, типа: «расселась здесь», «посмотри какая, нашлась мне тут» или «ишь какая криворукая». А потом все чаще стала ругать меня вслух, оскорбляла. И каждый ее выпад неизменно кончался словами: «ты никогда не любила моего сына!» Не знаю с чего она это взяла, но то, что она винила меня в Васином отсутствии — это было очевидно. Теперь Васи не было рядом, и ей нужно было ко мне хоть как-то обращаться, она стала звать меня «змеей». Иногда мне казалось, что старушка совсем тронулась умом.

Она по-прежнему делала всю работу по дому. Особенно яро охраняла от меня свои кастрюли. На кухне я могла лишь кушать, даже мыть посуду мне не было позволено.

— Ну что встала тут, змея? Сейчас поразбиваешь не свое.

И мыла сама, приговаривая:

— Даже тарелку помыть за собой не может, засранка.

При всем при этом, приготовленное ею было обязательно к употреблению. Она готовила обед, ела сама, потом стучала в мою дверь, если я была дома, со словами: «иди ешь, змеюга». На кухне меня ждала моя порция, прибор и два куска хлеба. Если бы от Васи остался ей котенок, она с таким же рвением не давала бы ему помереть с голоду. Но, к сожалению, осталась я. И по аналогии с тем же котенком — она ни разу не пыталась вышвырнуть меня за дверь. Хотя иногда с трудом сдерживалась. Но я ей словно залог. Вася придет и ей будет что предъявить. Уж она ему на меня нажалуется!

А мне осталась она, и я ее терпела. Но признаюсь без особого труда. Мне было не обидно, и не больно. Мне было неважно. Потому что я просто ждала. Ждала, стиснув зубы и зажмурив глаза. Все мои силы уходили на то, чтобы не пускать в себя страх и отчаяние. Но они то и дело смотрели на меня из темноты ночи, и я задергивала шторы. Лились цветным светом с экрана телевизора, и я тут же его выключала. Поджидали меня меж книжных строк, и я совсем перестала читать. Днем я ждала наступления ночи, ночью ждала утра. Пусть время бежит, пусть мчится до того момента, когда он придет. А там пусть остановится хоть навсегда!

Прошел год. Антонина Петровна продолжала ждать своего сына, но перестала верить в его возвращение. Она легла на диван и отвернулась от включенного телевизора. Она перестала готовить и убирать, лишь изредка поливала любимую герань. Редко выходила из дома. Запретила родственникам звонить и приезжать. И совсем перестала злословить в мой адрес. И когда я предложила ей перебраться в нашу с Васей комнату, она кинула на меня безразличный взгляд и перенесла свою герань на подоконник в спальне. А я перенесла свои вещи в общую комнату и взяла на себя всю работу по дому. Теперь я стучала в ее дверь со словами «идите кушать».

И в моем ожидании Васи настал новый период. Я потеряла себя. Кто я? — Маша. Что я делаю? — Жду. Это все, что было обо мне. У меня не было своего угла. Общая комната, в которой я теперь жила, была вся пропитана запахом старухи. Всюду старая мебель, на стенах выцветшие обои, тусклый свет из маленького окна.

Однажды после моего «идите кушать», старуха не вышла из спальни. Я ждала полчаса, потом еще немного, потом без стука вошла. Она лежала на кровати без сознания. Я вызвала скорую помощь, и в ожидании села в ноги к старухе. Я смотрела на ее бледное лицо и не испытывала ни ненависти, ни отвращения. Она мне безразлична.

— Но я не дам тебе умереть, вредная старуха — сказала я ей, — хоть сына дождись, бессовестная. Да и родственнички твои пусть ядом еще позахлебываются подольше — бормотала я абсолютно беззлобно.

Про родственников я не просто так упомянула. Как-то раз, в разговоре, между делом, моя соседка Света заметила:

— А ты знаешь, что если твоя Антонина, как ее там?, помрет, ты никаких прав на квартиру не имеешь? Только если она тебе ее сама не подпишет.

— Нет, — ответила я.

Я этого не знала. Потому что я об этом не думала. Зато теперь я поняла, почему ее многочисленные родственники так резко изменили ко мне отношение. Думали, живу, ублажаю старушку, чтобы квартиру мне подписала, а они бы не с чем остались.

Скорая приехала быстро. Забрали ее в больницу. У старухи оказался сахарный диабет. Не знаю, как долго она с ним жила, и знала ли о нем сама.

Через три дня я забрала ее из больницы, вместе с огромным списком лекарств. Оставив Антонину Петровну в родных стенах, я пошла в аптеку у дома. Фармацевт посчитала мне общую стоимость лекарств. Вышло около моей месячной зарплаты. Конечно же, таких денег у меня не было. Весь мой скромный учительский заработок уходил на оплату коммунальных услуг и достаточно скудное пропитание. Куда она девала свою пенсию я не знала, может прятала под матрац. Я никогда не задавалась этим вопросом.

В общем, все, что мне удалось придумать — это позвонить Свете. Света — моя бывшая соседка. Света ушла от мужа и теперь не живет в нашем доме. Но у меня есть ее номер телефона. Думаю для нее это не такие большие деньги.

— Привет, Света.

— Машка, это ты? Как давно не виделись! Как ты? Я даже соскучилась!

— Мне нужны деньги.

— Что-то случилось? С Антониной, как ее там…?

— Да, нужно не очень много.

— Эмм… Как бы сделать? Может, ты приедешь, и на месте разберемся?

— Говори адрес.

Я обшарила свои карманы — денег хватало на проезд в трамвае, в оба конца, и еще даже немного оставалось. По пути на остановку, зашла в магазин и купила плитку шоколада в подарок.

Света снимала квартиру в высоченной многоэтажке нового микрорайона. Я поднялась на лифте на восьмой этаж и постучала в дверь. Света, вся сияющая, радостная открыла мне. Она была хороша — в красивом коротком платье, с хорошо уложенными волосами. С порога защебетала, как мне рада. Не успела я разуться, как она подхватила меня под руку.

Конец ознакомительного фрагмента.